Текст книги "Дважды убитый"

Глава десятая

– Чего вы от меня хотите? Крови? – раздраженно спросил Михаил. – Ею народ не накормишь. Не будет крови. Жизнь людей дороже.

– Но она уже пролилась, – возразил Председатель. – Карабах, Приднестровье, Баку с Сумгаитом не мы организовывали. Да и Вильнюс тоже. Сами нарвались.

– И Будапешт не вы организовывали? – ехидно спросил Михаил. – Весь мир уже знает, кто стоит за погромом в гостинице, только у вас до сих пор нет никакой информации. Ты вообще в курсе, что творится у тебя в ведомстве? Или там уже каждый сам по себе?

– Мы старались выполнить ваше указание, – стоял на своем Председатель. – А без крови история не делается.

– А хоть что-нибудь у вас делается без нее? Для того чтобы выправить экономическую ситуацию, не обязательно стрелять. Здесь головой думать надо. А вы решили, что государство содержит вас только для того, чтобы вы на каждом перекрестке открывали пальбу. Могли бы хоть чему-нибудь научиться. Когда нет ума, всегда кровь льется. Или вы думаете, что агентам только оружие нужно, а голова пусть отдыхает?

– Мы, может быть, чему-то и научились, – возразил Председатель. – А народ? Он не готов к либеральным порядкам, нас не поймут. И вообще, не мы все запутали. Семьдесят лет систему в узел завязывали, а мы должны этот узел бескровно развязать? Да и нет у меня таких кадров. Их всю жизнь другому учили.

– Да пойми ты, наконец, что впервые, может быть, в истории мы попытались придать власти человеческое лицо и жить без насилия, – взмолился Михаил. – А ты мне что предлагаешь?

– Человеческое лицо вначале нужно придать народу. А пока у него его нет, без насилия не обойтись, – оборонялся Председатель. – Вы должны понимать, что такую вашу позицию товарищи из Политбюро видят как слабость и отсутствие политической воли.

– Как хотят, так пусть и воспринимают! И нечего мне угрожать. Не товарищи из Политбюро меня президентом выбирали, а съезд народных депутатов. И не вам за ниточки дергать. Или вы уже переворот задумали? Не выйдет!

* * *

– Боюсь, что-то будет, – поделился своими опасениями Егор, когда они с Толей встретились в том же кафе. – Ситуация напряженная, республики бурлят, в Москве талоны на хлеб хотят ввести, а президент уехал в отпуск. Очень вовремя.

– Президент слишком слаб, – задумчиво произнес Толя. – А почему? Потому что стержня нет. Он от одних убеждений ушел, а к другим не пришел.

– И не случится этого никогда, – согласился Егор. – Партийную школу и карьеру все равно никуда не деть.

– Но Большой Бэн тоже не из диссидентов пришел.

– Это другое дело. Он сильный. А при демократии власть должна быть по-настоящему сильной. Нет, Большой Бэн на полпути не остановится.

– Представляешь, – засмеялся Толя, – Михаилу кто-то вбил в голову, что власть может быть нравственной. Полный бред. Он даже не понимает, что власть никогда не пользуется нравственным императивом. Нигде и никогда. Интересы превыше всего. А там – как получится.

– Ну да, – согласился Егор. – Иногда интересы политиков совпадают с нормальной человеческой моралью. Тогда политиков превозносят, как сейчас Большого Бэна. А когда такого не случается, то о морали помалкивают. Это и есть публичная политика.

– А знаешь почему? – прищурился Толя.

– Ну?

– Когда Моисей доставал свои Скрижали из горящего куста, еще не было ни коммунизма, ни капитализма, ни гласности, ни демократизации всей страны.

* * *

Когда Дэвид ворвался к шефу, на нем буквально лица не было.

– Успокойтесь, господин Стонецкий, – приветствовал его шеф. – Выпейте воды. Что опять случилось?

– Вилли Бон арестован!

– Как? Что еще за глупости?

– Я знал, что этому ковбою ничего нельзя доверить! – кипятился Дэвид. – Теперь мы долго будем расхлебывать его вояж в Венгрию. А главное, что мисс Шелепински так и не нашел. Она исчезла. Ее нигде нет.

– Подождите, Дэвид, – взмолился шеф. – У меня уже из-за всех этих дел голова болит. Давайте по порядку: что натворил Бон?

– Он ворвался в частный пансион, устроил погром, открыл стрельбу и был арестован. Вы понимаете? И это в другой стране! Он арестован как официальный сотрудник «Денирс»!

– Кем?

– Лично комиссаром полиции Готтлибом, бывшим коммунистом.

– Ну, это ничего, – успокаивающе взмахнул рукой шеф. – Это мы уладим. Не думаю, что нам будет тяжело объяснить венгерским друзьям, что бывших коммунистов не бывает и что новой Венгрии они не нужны. А когда Бон вернется, мы с ним будем разбираться отдельно.

– Но Настя! – невольно выкрикнул Дэвид. – Где ее теперь искать?

– А что? Уже нашли прекрасный труп?

– Нет.

– Значит, отыщется, – сделал вывод шеф.

– Что? – с ужасом воскликнул Дэвид. – Труп?

– Мисс Шелепински найдется, – успокоил шеф. – Вы мне лучше расскажите, что с алмазами?

– Они тоже исчезли.

– Вот это уже интересно. Но на рынке они не появились?

– Боюсь, что после такого шума они уже не всплывут, – немного успокоившись, предположил Дэвид. – Но все равно интересно, куда они подевались. И где их искать?

– Ищите женщину, Дэвид, – изрек шеф. – Алмазы и бриллианты любят красавиц.

И многозначительно усмехнулся.

* * *

Венгерско-румынскую границу Игорь и Настя пересекли в районе Трансильвании, пользуясь все еще сохраняющимся безвизовым режимом между восточноевропейскими странами. К тому же Барс знал, что трансильванские венгры никогда не считали себя настоящими подданными Румынии, а потому и границу, отделяющую их от северных братьев, всерьез не воспринимали. Расчет оказался верным: на их «жигуленок» скучавшие пограничники даже не обратили внимания.

Еще на выезде из Будапешта в каком-то спецмагазине для туристов они обзавелись палаткой и широченным спальным мешком. Это дало возможность переночевать в лесу, а затем, огибая крупные города, довольно быстро приблизиться к советской границе в районе молдавских Унген. Тут тоже проблем не возникло, потому что, как Игорю было известно, молдавские волонтеры месяцев десять назад разгромили здесь пограничный пункт и таможню, после чего граница была фактически открыта.

«Жигуленок», вопреки Настиному скепсису, вел себя вполне прилично, шустро и без сбоев наматывая километры. И главное, он не вызывал ненужного любопытства. Западные автомобили в этих краях были еще редкостью и собирали на стоянках толпы зевак. А Игорю это было совсем не нужно.

Ведя машину, он пытался определить, с какой стороны грозит опасность, кому он может понадобиться в первую очередь. Во-первых, венгерской полиции. Но на территории Союза она бессильна. Интерпол? Здесь ему тоже делать нечего. Остается покупатель, застреливший Орла, и свои, родные. Всех тех, кто должен был выполнить приказ об уничтожении отряда, уже нет в живых. Но не факт, что такой приказ имели только члены самой группы. С покупателем тоже не все понятно. Скорей всего, за ним кто-то стоит. Но кто? Игорь этого не знал. Не до конца понимал он и на что способен «Денирс», представитель которого мирно дремал на его правом плече.

Днестр у села Парканы они пересекли спокойно по широкому автомобильному мосту, хотя на левом берегу кое-где стояли загораживающие путь бетонные плиты, возле которых дежурили серьезные мужики с дубинками. Такие же мужики стояли и на въезде в Тирасполь. «И здесь что-то затевается», – отметил про себя Барс. Он укрепился в своей мысли, когда оказалось, что проехать через центр города оказалось невозможным: центральная площадь была забита митингующими.

Оставаться тут на ночлег не хотелось. И Барс, преодолевая усталость, направил машину по Одесскому шоссе к морю.

* * *

Войдя в собственную приемную, Готтлиб сразу же увидел сидящего в кресле Вилли Бона и, вытаращив глаза, остановился.

– А вы что здесь делаете, Вилли? – ошарашенно спросил комиссар. – Вы же арестованы!

Бон в ответ только криво усмехнулся и показал головой на дверь кабинета.

В кабинете комиссар застал целую толпу. Какие-то люди рылись в шкафах и на полках, переворачивали всю документацию, швыряли на пол бумаги, а на вошедшего комиссара даже внимания не обратили. За его столом, удобно расположившись в кресле, восседал Имре Варга.

– Что все это значит, Имре? – кинулся к нему комиссар.

– Обыск, – спокойно ответил Имре.

– Какой, к черту, обыск? В чем дело?

К Готтлибу из глубины комнаты подошел высокий человек в цивильном черном костюме, предъявил удостоверение сотрудника министерства внутренних дел и объявил:

– Господин комиссар, приказом министра вы отстранены от должности. Временно исполняющим обязанности комиссара назначен ваш заместитель Имре Варга.

– А в чем дело? Почему обыск?

– Как выяснилось, в предыдущие годы вы активно сотрудничали с коммунистической властью Венгрии.

– А с кем я должен был сотрудничать? – удивился Готтлиб. – У нас другой власти не было. А Варга с кем сотрудничал? С ЦРУ?

– Господин комиссар, я не уполномочен вести с вами дискуссию. Ее вы поведете в другом месте. А пока сдайте, пожалуйста, оружие и удостоверение.

Выходя из кабинета, Готтлиб опять столкнулся с Боном.

– Ну что, комиссар, не повезло? – соболезнующе спросил Бон, посверкивая лысиной. – Бывает. В нашем деле никогда не знаешь, чем закончится. Сегодня ты на коне, а завтра – под конем.

И Вилли тонко засмеялся, обнаруживая недюжинное чувство юмора.

* * *

– Как же ты не понимаешь, – объяснял свою позицию Игорь, – что служить родине и какой-то фирме – не одно и то же?

– Да, я не разумею, что означает «служить родине», – отвечала Настя. – Я не знаю, как ей служат. По-моему, все это какой-то древний миф. Я служу в крупной фирме, получаю там неплохое жалованье, а если буду хорошо работать, моя зарплата вырастет. И я буду нормально жить. Это аксиома. Такой у нас порядок. Место работы – это и есть родина! – заявила она, с легким ужасом вдруг почувствовав, что ей все меньше и меньше хочется возвращаться в «Денирс».

– А место, где родилась, где тебя растили, кормили, учили?

– Родилась я, конечно, в Москве, но растили меня мама и отец, пока не погиб на службе родине. Кормили они же. Я бы с удовольствием теперь обеспечивала их, но ты знаешь, что у меня теперь никого нет. Родина – нечто абстрактное. Поэтому ты никогда не поймешь, ей ты служишь или кому-то лично, далекому от интересов того, что ты называешь родиной.

– Нет, ты не понимаешь, – не сдавался Игорь. – Родина – это моя земля, мой народ.

– И много у тебя земли? – усмехнулась Настя. – Может быть, ты крупный фермер? А что касается народа… Я буду счастлива, если кто-нибудь из представителей твоего народа тебя не отыщет в Москве и не застрелит в подворотне или в подъезде.

Они сидели на Ланжероне, на берегу моря, утомленные долгим путешествием и испепеляющей жарой, обрушившейся, как всегда, на Одессу в середине августа. Даже приближающийся вечер не разбавил зноя прохладой, поэтому берег был усеян загорающими.

Игорь уже понимал, что они с Настей – из разных миров. Он почти всю свою сознательную жизнь выполнял приказы и никогда не позволял себе усомниться в правильности и нужности того, что делает. Она жила в разных странах и что такое родина, уже, наверно, просто не понимала. Но что-то их роднило, влекло друг к другу. Может быть, та фотография? В общем, спорить с ней ему почему-то не хотелось. А захотелось вдруг поесть.

На машине они добрались до Аркадии, бросили «жигуленок» у въезда в необъятный парк и пошли по аллеям вниз, туда, где прямо на прибрежной гальке ютились маленькие ресторанчики. Уже совсем стемнело, и официант поставил на столик две маленькие свечи, прикрытые почти игрушечными стеклянными колпачками. Огромная луна скакала на мелкой волне к берегу, и казалось, вот-вот выпрыгнет из моря прямо к их ногам.

– Да, мы из разных миров, – соглашалась Настя. – Но где твой? Ты же видишь, что он распадается на глазах. И ты, может быть, последний, кто ему так верно служит.

– Не знаю, – разводил руками Игорь, – может быть, ты права. Я никогда не задумывался об этом. Я всегда так делал. И если служить будет некому, значит, и меня больше не будет. Я умею только служить и воевать. Орел правильно говорил: мы – машины. Нас такими сделали. И я никогда об этом не жалел.

Настя ласково прижалась к его плечу и вдруг всхлипнула.

– Но машины ломаются, – сквозь слезы выдавила она. – Или их крушат за ненадобностью.

– Зачем ты об этом? – Игорь придвинул к себе тарелку с жареной камбалой. – Даже если ты права, я должен все довести до конца. Я не крыса. Не побегу.

Настя, честно говоря, уже не понимала, зачем судьба в лице Игоря снова забросила ее в Советский Союз и для чего она с ним завтра поедет в Москву по этим ужасным дорогам.

Она бы с удовольствием пока осталась с Игорем здесь, где было легко, спокойно, а море шумело у ног.

* * *

Море шумело у ног.

Михаил, стоя у каменного парапета, долго смотрел на мерцающий вдали маяк. Ему почему-то показалось, что он не просто так мерцает, а подмигивает, словно хочет что-то сообщить. А ему, честно говоря, никаких посторонних сообщений не хотелось. Он уже чувствовал всей кожей: время для отпуска выбрано неудачно. В его отсутствие может произойти все что угодно.

Но с другой стороны, его присутствие уже ничего не меняло? Наверное, ничего. Он вместе со всей страной подошел к какому-то пределу, за которым была полнейшая неизвестность.

Как могло так получиться? И он вдруг с горечью осознал, что совершенно не знает свой народ, то, что нужно ему. То, что необходимо незначительной группе интеллигентов, совсем не требуется всем остальным.

Над Форосом бродила ночь, черная южная ночь, тихая и глубокая. Он, южанин, любил такие. И честно говоря, в северной Москве чувствовал себя не очень уютно.

– Смотри, какие звезды! – Раиса подошла неслышно. – Завтра будет хороший день.

– Да, погода, наверно, будет хорошая, – откликнулся Михаил. – А вот каким будет день, не знаю. Ох, Рая, не знаю. Нехорошие у меня предчувствия. Что-то они затевают.

– Ну, что они могут задумывать? – недоуменно пожала плечами Раиса. – Они же не самоубийцы.

– Именно что самоубийцы. И ладно бы себя убивали, они страну угробят.

– Не думай об этом. – Раиса прижалась к его плечу. – Пойдем лучше чай пить с твоим любимым вареньем из райских яблочек.

* * *

Дэвид, специально посланный шефом в аэропорт, привез Вилли Бона в офис «Денирс», когда рабочий день уже закончился. Это обстоятельство вызвало у него, имевшего свои планы на вечер, еще большее раздражение.

– Вилли! – накинулся он на начальника безопасности. – Говорят, вы возомнили себя Джеймсом Бондом. Вы забыли, что вы не Бонд, а всего лишь Бон. Кто вам позволил открывать стрельбу по несчастным старикам?

– Но, шеф, – растерялся Бон, – только один выстрел. И всего лишь в потолок. Это была операция, шеф.

– Операция? – спросил шеф с сарказмом. – Конечно. Вы взяли штурмом Бастилию. Или даже Кремль! Вы водрузили флаг над Рейхстагом! Хорошо, вы еще не привезли мне сюда пленных врагов. Вы хоть понимаете, что завтра все газеты напишут о том, как боевики «Денирс» расправились со стариками и инвалидами?

– Мы их не трогали, шеф, – попробовал оправдаться Вилли. – Мы всего лишь искали мисс Шелепински.

– И где она? – не выдержал Дэвид. – Где Настя?

– Вы забыли, – перешел Бон в наступление на Дэвида, – что именно вы, господин Стонецкий, дали нам адрес этого питомника. Ваше дело – думать, а наше – исполнять. Мы и сделали. А мисс Шелепински там не оказалось. В конце концов, вы ее туда послали, а не я.

– Хватит! – перебил шеф. – Чтобы это было в последний раз. Операции будете проводить на Сицилии или в пустыне, как доблестные американцы. Буря в пустыне – это вам подойдет. И вам, Дэвид, не мешало бы лучше думать и не путать свои интересы и фирмы.

* * *

Михаилу не спалось. И даже чай с любимым вареньем не успокоил. Проворочался полночи и наконец не выдержал: осторожно, чтобы не разбудить Раису, встал, оделся и вышел на улицу. Там он попытался сосредоточиться и понять, что же его так беспокоит.

Неужели те четверо деятелей, которые прилетали сегодня из Москвы и попытались заручиться его поддержкой? Чрезвычайное положение им, видите ли, подавай. Конечно, Михаил их выставил вон.

Но какая-то неясная мысль настойчиво просилась наружу, которую он никак не мог связать со своими предчувствиями и опасениями.

И вдруг он вспомнил. Конечно же, ошибка была допущена еще тогда, 28 марта, когда на узком совещании, которым руководил Михаил, приняли решение об образовании Государственного комитета по чрезвычайному положению. Точно. Они же тогда разработали план, по которому в случае чрезвычайных обстоятельств этот комитет возьмет на себя всю полноту власти под его руководством, конечно. А что, если без него? Почему бы и нет? Тем более что он в отпуске, а замещает его этот профсоюзный пьяница и недотепа. Если на него надавят, сломается тут же.

Михаил взволнованно ходил по террасе и пока еще не понимал, что можно предпринять прямо сейчас, ночью. Осторожно пройдя в кабинет, он схватился за трубку правительственного телефона. Тот молчал. Безмолвствовал и другой телефон в приемной.

Он отрезан от мира. Снова выйдя на улицу, Михаил заметил, что постепенно ночь начинает рассеиваться. Он обошел дом и вышел к парапету, висящему над берегом. Вглядевшись в светлеющее море, он сразу увидел, что прибрежные воды покачивают на ближнем рейде сразу несколько военных кораблей, которых еще вечером здесь не было.

* * *

В Москву Игорь и Настя въехали по Можайскому шоссе почти в полдень, когда солнце уже вовсю плавило асфальт, а старушки, торговавшие по обочинам ягодами и зеленью, лихорадочно отмахивались газетами от мух и солнечных лучей.

Не желая сгореть заживо на раскаленном Кутузовском проспекте, Игорь свернул на первом же повороте налево, выбрался на Ленинградский проспект, а потом по Нижней Масловке и Сущевскому валу – к «Рижской». Ничего интересного Игорь по дороге не заметил, разве что колонну бронетехники, медленно ползшую наперерез, когда они пересекали Кутузовский проспект.

И еще он обратил внимание, что машин на проспекте Мира для этого времени дня было маловато. Впрочем, все это Барс отмечал автоматически, не придавая особого значения. Чрезвычайные странности происходили в городе и до отъезда в Венгрию, если, конечно, нелегальный переход границы можно так назвать.

Настя, правда, вертела во все стороны головой, пытаясь увидеть знакомые места. Чужими казались не только дома, но и люди. В детстве она никогда не видела на улицах Москвы столько ожесточенно спорящих людей. По мере приближения к центру они стояли группами все чаще и спорили ожесточеннее, что было понятно даже из окна машины. А узнавать знакомые места она стала только ближе к Сретенке, когда «жигуленок» выскочил на Сухаревку.

Барс думал о другом. Он понимал, что ехать домой опасно. И дело даже не в том, что в городе творится неизвестно что. Просто он знал, что для тех, с кем он работает, чрезвычайных ситуаций не существует. Они продолжают делать свое дело всегда, в любых обстоятельствах, пока приказ не будет отменен.

Оставив Настю вместе с машиной в соседнем дворе, он вошел в собственный дом через чужой подъезд, на ходу отметив двух странных субъектов, режущихся в домино на детской площадке. Поднявшись на последний этаж, он бегом взлетел еще на один пролет, туда, откуда маленькая железная лестница вела к чердачному люку. Барс знал, что они никогда не запираются в целях безопасности: мало ли какая авария может случиться? Работники ЖЭКа ради собственного спокойствия предпочитали держать люки открытыми.

Путаясь в паутине и переступая через груды неизвестно откуда появлявшегося здесь мусора, Барс добрался до люка, ведущего к его подъезду и почти к его квартире, которая располагалась на верхнем этаже.

Оглядев лестничную площадку, Барс увидел сидящего прямо на ступеньке у его двери человека, на голове которого красовались большие наушники, а из-под пиджака явственно выступала кобура. Мгновенно сообразив, кто перед ним, Барс прыгнул на человека прямо из люка. Не ожидавший атаки с неба, тот не успел оказать сопротивления. Оглушенный ударом по голове, он перегородил своим телом лестничную площадку и затих.

Барс вытащил из его кобуры пистолет, связал руки ремнем и подошел к двери. Она была закрыта. Но уже в прихожей стало ясно, что в квартире кто-то побывал: створки стенного шкафа были распахнуты, с антресолей свисали вещи, видимо, наспех туда заброшенные. В единственной комнате все было перевернуто вверх дном.

Посмотрев в окно, Барс обнаружил все тех же двоих на детской площадке. Они мирно покуривали и о чем-то, жестикулируя, спорили. И тогда Барс неожиданно для самого себя вдруг распахнул окно и встал за штору.

Выглянув еще через мгновение, он сразу увидел, что «доминошников» как ветром сдуло. Все стало ясно. Выскочив на лестничную площадку, Барс захлопнул дверь и, перепрыгнув через лежащего агента, стремительно скрылся в чердачном люке. Выскочив из крайнего подъезда, он огляделся и бросился в соседний двор, где ждала Настя.

– Заводи! – крикнул он, влетая в «жигуленок». – Поехали!

Отъехав на несколько кварталов и вдоволь попетляв по переулкам, Настя остановила машину.

– Так я и думала! – воскликнула она. – Система рушится, а тебе непременно надо попасть под обломки. И куда теперь?

– Даже и не знаю.

– Я знаю, – уверенно заявила Настя.

Остановившись у ближайшего телефонного автомата, она набрала номер.

– Алло! – крикнула она в трубку. – Это Настя. Тетя Наташа, я в Москве.

– Сумасшедшая! – услышала она. – Нашла время!

– А что случилось?

– Ты что, ничего не знаешь? У нас переворот.

– Ах, вот оно что! А мы ничего не заметили. Хорошо, сейчас приедем.

Выехав со двора в Костянский переулок, Игорь вздрогнул от истошного крика Насти: прямо по узкой дороге, рыча и изрыгая дым, на них мчался огромный танк, на броне которого полыхала яркая красная звезда.