Текст книги "Мир Тропы. Очерки русской этнопсихологии"

Наутро баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Старуха воротилась, оглядела все и крикнула: «Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло!» Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча. «Что ж ты ничего не говоришь со мною? – сказала баба-яга. – Стоишь как немая!» – «Не смела, – отвечала Василиса, – а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем». – «Спрашивай; только не всякий вопрос к добру ведет: много будешь знать, скоро состареешься!» – «Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?» – «Это день мой ясный», – отвечала баба-яга. «Потом обогнал, меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?» – «Это мое солнышко, красное!» – отвечала баба-яга. «А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?» – «Это ночь моя темная – вс¸ мои слуги верные!»

Василиса вспомнила о трех парах рук и молчала. «Что ж ты еще не спрашиваешь?» – молвила баба-яга. «Будет с меня и этого; сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь – состареешься». – «Хорошо, – сказала баба-яга, – что ты спрашиваешь только о том, что видала за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?» – «Мне помогает благословение моей матери», – отвечала Василиса. «Так вот что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных». Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота, сняла с забора один череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей и сказала: «Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его; они ведь за этим тебя сюда и прислали».

Весь этот кусок с молчанием Василисы, а потом задаванием вопросов – есть завершающий испытание экзамен на вежество, то есть часть обряда 6–8 лет. Вежество не есть просто вежливость. Вежество – знание правильного способа поведения. Вежеством обладают только лучшие бойцы, типа Добрыни, потому что вежество есть высшая форма воинской неуязвимости. И приходит оно только с изучением специальных знаний, можно сказать, вед, но допущен к их изучению может быть далеко не всякий. Если у Добрыни, княжеского сына по происхождению, скорее всего наследника разоренного Ольгой древлянского княжеского престола, «вешство рожденое и ученое», то «у Алеши (поповича) вешство нерожденое». Очевидно, что для полноценного прохождения такого обучения, которое проходит Василиса, нужно было принадлежать к благородному роду. Очевидно, «безродная бабушка» появится в конце сказки специально для того, чтобы подчеркнуть благородное происхождение Василисы. Возможно, что и сам образ Василисы списан с судьбы полонянок по праву войны, таких как ключница Малуша – жена Святослава и мать Владимира. Ее сына даже обзывают потом рабичичем, значит, она прошла все те испытания, что и Василиса, и стала женой царя. Возможно, именно родовые ограничения и не позволили обряду в полной мере сохраниться в крестьянской среде, в среде же аристократической его вырезало христианство в первые же свои десятилетия – этого требовала политика. Однако задавание вопросов Василисой есть лишь завершающая часть экзамена на вежество, а у него была и начальная часть, когда вопросы задавали испытуемой. Это очень важная и большая часть обряда шести-восьми лет. И материала о ней, к счастью, сохранилось немало, но говорить о ней надо специально.

Бегом пустилась домой Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра, и, наконец, к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить череп. «Верно, дома, – думает себе, – уж больше в огне не нуждаются». Но вдруг послышался глухой голос из черепа: «Не бросай меня, неси к мачехе!»

Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили ее ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей – тот погасал, как только входили с ним в горницу. «Авось твой огонь будет держаться!» – сказала мачеха. Внесли череп в горницу; а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся – глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло.

Здесь все важно с точки зрения народной магии. И ласковый прием выдержавшей испытание, и то, что женщины не могли и даже не имели права высечь огонь, потому что в рамках обряда это огонь живой – Крес – и добывать его имеют право только мужчины. Женщины даже не подпускались к месту, где вытирался такой огонь. Но важно и то, что пройдя посвящение, Василиса, тем не менее, оказывается допущенной к огню, и он ее не трогает. Это абсолютно реальное противоречие крестьянской жизни – женщина не подпускается к добыванию огня, во время купальских игрищ парни преимущественно группируются возле костров, девушки возле воды, но одновременно женщина – хранительница домашнего очага, единственная допущенная к огню домашней печи. Вот эту черту посвящения отметим, потому что она пригодится нам при разговоре о Бабе-Яге.

Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке: «Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи, купи мне льну самого лучшего; я хоть прясть буду». Старушка купила льну хорошего; Василиса села за дело, работа так и горит у нее, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много; пора бы и за тканье приниматься, да таких берд не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу; никто не берется и сделать-то. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит: «Принеси-ка мне какое-нибудь старое бердо, да старый челнок, да лошадиной гривы; я все тебе смастерю».

Василиса добыла все, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе: «Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе». Старуха взглянула на товар и ахнула: «Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому; понесу во дворец». Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает. Царь увидал и спросил: «Что тебе, старушка, надобно?» – «Ваше царское величество, – отвечает старуха, – я принесла диковинный товар; никому, окроме тебя, показать не хочу». Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно – вздивовался. «Что хочешь за него?» – спросил царь. «Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла». Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками.

Текст народной культуры всегда такая непростая вещь. Основная ее черта – умение говорить не о том, иносказаниями, для имеющего уши и соответствующие знания, для посвященного. И эта сказка ложь, а какой в ней намек? О чем говорится в приведенном отрывке? Об уме и работоспособности сиротки?

О том, что надо честно трудиться и тогда тебе Бог даст по заслугам? Как раз наоборот – о том, что человек сам кузнец своего счастья. Это основной принцип народной магии. И все, что здесь описывается, типичный пример любовного чародейства, любжи. Начнем с берда. Павлова и Толстой так говорят о нем в словаре «Славянские древности»: «БЕРДО… – деталь ткацкого станка, гребень, служащий для разделения нитей основы. Как и другие ткаческие орудия бердо наделяется магической силой: оно способно защитить от злых духов и бед и одновременно может использоваться в колдовских действиях. Из-за большого числа скрепленных тонких пластинок (“зубьев”, “ребер”) бердо включалось в ряд предметов, используемых как орудие продуцирующей магии, как символ множества и изобилия». Ясно и то, что продуцирующая – это магия плодородия, и то, почему ей не подошли обычные берда для ее задумки, а только изготовленное ее богиней, и даже какие, примерно, наговоры она на эти полотна и рубахи делала. Белое полотно к тому же очень уж откровенно напоминает белую свадебную простыню. А подсовывание мужчинам колдовски «обработанных» рубашек все средневековье преследовалось на Руси с жестокостью. Очевидно, этому она научилась и в доме у леса, и в лесном доме. Это практика, и о ней мы поговорим в другом месте. Мне же кажется более интересной для нашего разговора снова поднимающаяся тема времен года. Ясно, что зимою вытканное, а весною выбеленное полотно есть символ готовой к вступлению в брак невесты. Но кто она, эта невеста?

Стали царю из того полотна сорочки шить; вскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их работать. Долго искали; наконец царь позвал старуху и сказал: «Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить». – «Не я, государь, пряла и соткала полотно, – сказала старуха, – это работа приемыша моего – девушки». – «Ну так пусть и сошьет она!» Воротилась старушка домой и рассказала обо всем Василисе. «Я знала, – говорит ей Василиса, – что эта работа моих рук не минует». Заперлась в свою горницу, принялась за работу; шила она не покладаючи рук, и скоро дюжина сорочек была готова.

Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждет, что будет. Видит: на двор к старухе идет царский слуга; вошел в горницу и говорит: «Царь-государь хочет видеть искусницу, что работала ему сорочки, и наградить ее из своих царских рук». Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти. «Нет, – говорит он, – красавица моя! Не расстанусь я с тобою: ты будешь моей женою». Тут взял царь Василису за белые руки, посадил ее подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об ее судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.

Достойное завершение долгой и трудной учебы. Сказки об ученике колдуна, кстати, тоже завершаются свадьбой. Из этого можно сделать вывод, что преследуемое в христианскую эпоху любовное колдовство когда-то входило в число нормативно поощряемых способов поведения. Несчастные казненные за колдовство жены, пытавшиеся наговором на исподнее белье вернуть себе любовь собственных мужей, безусловно, являются объектом для изучения этнопсихологии, поскольку демонстрируют одну из древнейших черт русского национального мировоззрения, некий поведенческий архетип. Причем все это явно не только ради личного блага. Это высокое служение, явно воспринимаемое как смысл существования человека на Земле.

Посмотрим еще раз на то, что происходило с Василисой. Начнем с возраста. В восемь лет в жизни Василисы происходит какое-то чрезвычайное событие, которое сказка называет смертью матери. Смерть – это переход в иной мир. Но и обряд посвящения производится в ином мире, посвящаемый воспринимается из нашего мира как умерший. А как воспринимаются люди этого мира посвящаемым? Ведь он-то ощущает себя живым. Вполне возможно, что из того мира мы выглядим «мертвецами» в каком-то особенном смысле. Во всяком случае, на время обряда Василиса лишается и отца и матери на уровне их полной потери, а «мачеха» и «сестры» могут делать с ней все, что хотят. Это начинается в восемь лет. Балушок в своей работе о мужских инициациях рассказывает о постригах. Постригали ли девочку в 8 лет, я не знаю, ей определенно рубили или резали косу при выходе замуж и стригли на первом году жизни, сажая на прялку или «коноплю, чтобы она выросла хорошей пряхой» – как пишет об этом Зеленин. Поэтому система постригов в какой-то своей части относится и к женским посвящениям (Балушок):

«Еще одним обрядовым действием, входившим в заключительный этап инициации, была, вероятно, ритуальная стрижка и бритье посвящаемого. Известно, что у древних германцев юноши на протяжении инициации не брились и не стриглись. И лишь после прохождения ими всех этапов инициации, при посвящении в полноправные члены общины производилась ритуальная стрижка и бритье. У западных славян инициации юношей еще в XIX в. включали стрижку и бритье. А в объединениях польских нищих и воров посвящаемые не брились и не стриглись на протяжении почти всей инициации, и лишь в конце ее их брили и состригали длинные волосы. Среди восточных славян в XIX – начале XX в. постриги совершались зачастую 2 раза – на первом году жизни, а затем в 6–8 лет или даже при наступлении совершеннолетия юноши. Возможно, это отражало древнюю традицию ритуального пострижения, проводившегося 2 раза на протяжении инициации. Ведь обрядовые постриги связаны с ритуальным перерождением, которое, как видим, происходило дважды в ходе инициации. Это относится и к символической роли коня, который перевозил инициируемого на “тот” свет и обратно. Можно предположить, что на заключительном этапе инициации, когда юноши умирали в качестве “волков” и возрождались как люди, имел также место ритуальный переезд на лошади из “того” света в мир людей».

Я использую международный материал, чтобы было понятно, что мы сейчас прикасаемся к чему-то чрезвычайно значимому, древнему и очень насущному, к чему-то, что являлось школой практической магии, жреческого обучения или обретения Бога. По сути, это разговор о том, что в истории Земли были эпохи, когда люди знали, как держать открытыми ворота, через которые Боги приходят к нам в гости… Через которые и ты можешь заглянуть к Богам на огонек. Но для того, чтобы восстановить это искусство, нужно овладеть тем видением Мира. Говоря современно, понять их психологию.

В этой сказке как знак перехода в иной мир мы имеем коней. И это не только кони странных, пропадающих как сквозь землю всадников. Скорее всего, конским является и череп, который приносит в дом Василиса, хотя сказители для нагнетания «ужаса и страстей» и говорят о человеческих черепах. Однако этнография и история дают нам слишком много доказательств значения в жизни славянина и руса именно конской, «кобылячей» головы. Вплоть до того, что в сказке «Кобылячья голова» этот персонаж буквально замещает Бабу-Ягу в сходной ситуации и тоже награждает трудолюбивую и вежественную девушку приданым. Именно приданным, потому что сказка завершается еще одним переходом героини в иной мир – выходом замуж, и происходит это после того, как зимой полотно приготовили, весной выбелили, значит, в начале лета. А начало лета время русалий, когда водят «кобылку – солнцеву сестру», как водили ее во все остальные периоды года пригодные для браков и солнечных праздников. Осень, зима, весна – вот время разворачивания сказки.

О лете ни слова, так же как о том, что происходит после свадьбы. Очевидно, потому, что действие сказок в основном разворачивается летом, а сказитель чаще всего человек, давно вышедший из добрачного возраста. Зачем говорить о лете, когда оно и так здесь и его и так все видят. Тебя интересует лето? Возьми да посмотри! Тебя интересует, что бывает после свадьбы? Женись, и ты очень скоро все узнаешь. Это тайна только для непосвященного. Для прошедшего сквозь этот обряд это всего лишь тишина. Или жизнь. Наша психология коренным образом отличается от них в этом вопросе. В нашем обществе принято говорить о том, что происходит после брака, с горьковатой усмешкой и сочинять анекдоты. Чертой нашей психики стало стремление к бегству из брака. Они же видели в браке величайшую тайну и сочиняли об этом сказки или умалчивали. Сказки всегда завершаются женитьбой, как будто в этом и есть весь смысл сказки – научить человека, как правильно подготовить себя к браку. Очевидно, это действительно так, если сказки есть кощюны, то есть переложения мифов и обрядов. Задача человека традиционной культуры, осознает он ее или нет, – уподобиться Богу-творцу и создать Мир-общину, как Бог создал Мир-Природу. Для того чтобы Природа родилась, Бог вынужден был духовные образы, идеи перевести в тварное состояние. Люди, для того чтобы стоял их мир, вынуждены в тварей божиих вносить некую организующую идею – идею человека. На нее указывают древнейшие заклинательные формулы типа: Будь ты человеком! Веди себя по-людски! Будь как все! Ты что, русского языка не понимаешь?! Очевидно, управляемость человека считалась достаточной для стабильности Мира с момента его связывания узами брака, до этого момента он еще имел возможность стать чем угодно и вовсе необязательно человеком. Одно только наличие «человеческого» тела еще ничего не определяет в обществе, где одно племя считает себя потомками медведя, а другое просто есть волки, правда, временами принимающие человеческий облик. Посмотрите, сколько в народной мифологии рассказов о Подменниках – украденных, проклятых или подмененных в колыбели младенцах. Украденный человеческий ребенок перестает быть человеком. Он становится чертенком, кикиморой, русалкой. Подсунутый же вместо человеческого дитяти ребенок кикиморы или лешачихи совсем как человеческий, он только потупее да попрожорливее. То же самое происходит с мертвецами, колдунами, «еретиками», ведьмами. Вот живет рядом с нами человек – по всем статьям как есть человек! – но сменил направленность интересов, научился вещам в нашем обществе не принятым – и мы мгновенно определяем, что он потерял человеческий облик. У нас встроен точнейший детектор на определение человечности – наша нравственность. Народная нравственность – вовсе не мораль, этика или христианская нравственность, хотя все эти перемешавшиеся понятия и имеют место в нашей жизни. Народная нравственность – это определитель нормативности поведения для существа нашего мира. Обычные для морали оценки «хорошо-плохо» имеют к ней весьма относительное отношение. Если ты штаны через голову одеваешь – это хорошо или плохо? Это не по-людски. Если ты рубишь топором себе по пальцам – это, конечно, плохо, но не с точки зрения моральных оценок твоего поведения. Это плохо потому, что у тебя руки не тем концом вставлены. Но если таких ошибок набегает достаточно много, ты становишься не плохим или аморальным в глазах людей, ты становишься странным, странненьким. А это фактически означает иностранным, чужим. Ты тут же теряешь поддержку и защиту Мира, вот почему люди во все эпохи так боялись выделяться, почему и преследовали всех «пограничников» – чтобы все видели, что сам-то ты свой, настоящий, подлинный! И чем сильнее преследовали, тем, следовательно, сильнее жило в них подозрение, что и сами они стоят на пограничье. Этот страх зажигает костры, когда можно сжигать чужих, а когда нельзя – отымает у людей способность думать и заставляет спиваться целыми обществами. Хлеб жрет, водку пьет – как есть человек!

Но как же, следовательно, тонка эта пленочка между состоянием человека и нечеловека и как, должно быть, она проницаема, если лишь общественное мнение Мира может решить, подходит ли данное живое существо под понятие «человек». Если мы присмотримся к этому с точки зрения первобытного мышления, то увидим всего лишь противоборство в наших умах еще двух путей, но теперь в рамках пути силы – Путь силы общественной и Путь силы личной, собственной. И Василиса демонстрирует нам искусное владение обоими путями, что означает, что слагавшие сказку кощюнники знали и о третьем пути – по какому бы пути ты ни шел, всегда оставаться самим собой, никогда не быть «рабом лампы», рабом той силы, которую используешь для выживания. Однако подробный разговор о посвящениях и путях ученичества слишком далеко увел бы нас в сторону от разговора о Бабе-Яге, поэтому ему придется посвятить специальную статью. А пока я хотел бы еще раз задаться вопросом: кто та невеста, которая весной готова к приему жениха и плодоношению?

Первое же, что приходит на ум – Земля. Весной Мать Сыра Земля невеста. Осенью она же Мать урожая, а зимою страшная, всеубиваюшая морозом Мора-Мара-Марена – Смерть. Она же – Богородица или Мать Богов. Безусловно, это имеет отношение и к образу Бабы-Яги. Но одновременно в той же сказке мы имеем одну примечательную последовательность событий: «Вот мелькнул белый всадник – и совсем рассвело. Баба-Яга вышла на двор, свистнула – перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник – взошло солнце. Баба-Яга села в ступу и выехала со двора…» Все вроде бы ясно: как только рассвело, Яга вышла. Как только появилось солнце, она села в ступу. А теперь я позволю себе изменить слегка в этом тексте знаки препинания, не больше, чем проделывали со «Словом о полку Игореве» его исследователи, – эту сказку тоже ведь кто-то записал так, как понял. «Вот мелькнул белый всадник, и совсем рассвело – Баба-яга вышла на двор. Свистнула – перед ней явилась ступа с пестом и помелом – промелькнул красный всадник – взошло солнце. Баба-Яга села в ступу и выехала co двора…» И вот мы имеем хозяйку мира: мелькнул белый всадник – это Баба-Яга вышла во двор. Свистнула – и явилась в ее распоряжение ступа – всадник на красном коне, великий Хорс. Об этом же прямо говорится и в цикле сказок о Кощее, где Баба-яга каждый день облетает мир на огненной кобылице. Предположить, что наши предки знали о том, что Земля вращается вокруг Солнца, конечно, можно, но все-таки более вероятно, что Яга облетает землю. То есть она не есть Земля. Или не только Земля. Облетать землю может Луна-Артемида или Ясный Месяц. Я уже приводил выдержки из этимологических словарей, где яга производится от общеславянского слова, обозначающего ведьму и звучащего примерно как яасса, йезза, ежа. Приведу цитату из книги Фаминцына «Божества древних славян».

«Ясоню – отвечает Jesen (= Jasni), по объяснению глоссов к Mater verиorum=Jsis (автор глоссов толкует это название как “земля”, но Изиду, спутницу Озириса, древние авторы нередко принимали за луну). У Апулея (Metam. XI, р. 275) луна говорит: “Жители восточной Эфиопии, арийцы и египтяне, наученные мудростью старины… приветствуют меня как царицу Изиду”.

В славянском переводе Георга Амартола (по списку 1389 г.) читаем: “Нарекоша убо (египтяне) солнце Осирин, а луну же Изин”. О чрезвычайной популярности имен Ясоня и Есени в среде западных и юго-западных славян свидетельствуют приведенные мною многочисленные, встречающиеся в землях их географические названия, производимые от упомянутых имен. Замечательно, что в Гродненской губ., в среде белоруссов, мы встречаем в целой серии песен имя Ясенька в сочетании с Марысей, подобно тому, как в Малой Руси и других местах Белоруссии с Иваном-Купалом постоянно сочетается Марена. Мало того, в этих песнях Ясенька и Марыся сравниваются с месяцем и солнцем, или наоборот, так что Ясенька в первом случае соответствует названию Jasni, приведенному в чешских глоссах».

Однако образ Бабы-Яги, нарисованный в русских сказках, прямо указывает на то, что она хозяйка Солнца или его Мать. Не будь в русской мифологии персонажей прямо обозначающих солнце, можно было бы даже подумать, что она само солнце. Тот же Фаминцын в «Божествах древних славян» вслед за Сахаровым указывает на женский образ солнца в народных представлениях: «Ныне народ местами представляет себе божество солнца в виде женщины, которая в середине зимы, при “повороте солнца на лето”, наряжается в праздничное платье – в сарафан и кокошник, садится в телегу и едет в теплые страны, а на Иванов день, при “повороте солнца на зиму”, выезжает из своего чертога на трех конях – серебряном, золотом и алмазном. Нельзя не обратить внимания на то, что в песнях и заговорах русского народа солнцу чаще приписывается женская природа, в противоположность месяцу, которому предпочтительно приписывается мужская. Так, например, в колядках, при величании и хозяйки дома, первого обыкновенно сравнивают с месяцем, а вторую – с солнцем (иногда, впрочем, хотя в более редких случаях, и наоборот). “Буде к вам трое гостей – ясен Месячка, другой гость – ясная Сонейка” и т. д. поют в Черниговской губ.» (Фаминцын, с. 205).

Итак, за образом Бабы-Яги по разным народным представлениям скрываются Богини Земли, Луны и Солнца. Хоть представления и разные, но это представления одного народа, и, значит, даже если за этими представлениями стоят разные источники, в народной культуре должны были делаться попытки свести их воедино, осмыслить их взаимоотношения как разных богинь с точки зрения человека. Мне кажется, отражением этого осмысления является огромный пласт сказочных мотивов, связанных с взаимоотношениями мачехи, ее дочери и падчерицы. Во всяком случае, мне это объясняла в детстве моя собственная бабушка на примере сказки Арысь-поле. Соответствия образа Бабы-Яги образу Богини Земли – прекрасная Дева, Мать Урожая, уродливая Старуха-Смерть – в сравнении с немецкими Холле и Перхтой показал Потебня (Потебня, Баба-Яга). Соответствия Луне – тема специального исследования. Соответствия же с образом солнечной Богини мы еще раз поищем в ведических обрядах.

Законы Ману гласят о дваждырожденном: «При этом для него рождение от Веды (иrahmaоanman) (то), которое отмечено повязыванием пояса из травы мунджа; при этом его мать – “Савитри”. Отцом же считается учитель (acarya)». Не все исследователи ставят Савитри в кавычки. Савитри означает и мантру с этим именем и Богиню. А кто она?

Савитри (др. – инд., «солнечная») в древнеиндийской мифологии: 1) персонификация священного ведийского метра Гаятри, дочь бога Сурьи (Солнца – А.А.), которую он отдал в жены Брахме, или дочь и жена Брахмы, идентифицируемая с богиней Гаятри. Гаятри же в древнеиндийской мифологии жена Брахмы и мать четырех вед, а также дваждырожденных (или трех высших каст); иногда Гаятри представляют в виде птицы. Согласно традиции, Гаятри – жизненное дыхание. С Гаятри персонифицируют также ведийский стихотворный размер (Мфлг словарь).

Если понятие «дваждырожденный» имеет хоть какое-то отношение к русской традиционной культуре, то эти параллели с древней ведической верой, кроме солнечной ипостаси, дают нам еще один образ Богини – Богиня Знания. Поэтический размер вещь для первобытного сознания чрезвычайно важная – вместе с дыханием это ключ к измененным состояниям сознания, то есть иным мирам и иным пространствам. За овладение медом поэзии Один идет на предельные жертвы. Но и эту тему, и тему соотнесения Гаятри – поэтического размера с Вяч – божественной речью (отсюда наши вече, вещий и даже вякать) я бы предпочел оставить для специального психологического исследования. Приведу только одну цитату из книги И. М. Дьяконова «Архаические мифы Востока и Запада». Пытаясь определить, что формирует первобытное мышление, автор дает классификацию основных «побуждений» в психике людей той эпохи. Последнее из них неожиданно связывает солнечное и лунное через Ведение в экстазе. «И наконец, побуждение активно воздействовать на окружающий мир в пользу себя и своего социума. В условиях первобытного и архаического социума это означает побуждение воздействовать на principia volentes, т. е. на самые главные и грозные силы, действующие в космосе. Естественно, что сообразно с важностью объекта воздействие на эти силы воображается только совершенно необыденным: особое сверхэмоциональное состояние воздействующего – вдохновение, возбуждение, камлание, ритмические действия, ритмическая речь, особая “божественная” лексика. Для всех этих состояний, естественно, должен быть собственный principium volens, особое божество (И далее в сноске). Это может быть божество прорицаний <…>. Соответственное нервное состояние могло возбуждаться и искусственно – экстатическим танцем, особым наркотическим напитком (амбросией греков, сомой индийцев, хаумой иранцев; напиток ХаумаСома был обожествлен в качестве бога Месяца; у скандинавов таким напитком был “мед скальдства”, исторически засвидетельствованный лишь как поэтическая метафора, но, согласно мифу, находившийся в ведении бога-провидца Одина)».

Однако вернусь к теме обучения в древности. Начнем с того, что дваждырожденный – это прошедший упанаяну, то есть ученичество у гуру, учителя. Не случайно в этом смысле Солнечная Савитри – Мать Знания, Мать Вед. Это позволяет вернуться к тому, с чего мы начинали этот разговор, – к этнографическим описаниям традиционного русского колдовства, в частности, к перепеканию ребенка, – и посмотреть, известно ли в русской крестьянской среде девятнадцатого века хоть что-то связанное с понятием второго рождения. Какой смысл они вкладывали в свои странные, на наш взгляд, действия. Доктор Г. Попов свой рассказ о перепекании заканчивает так: «В некоторых местах Владимирской губ. (Примерно в тех местах, где я сам вел этнографические сборы, в том числе и у старых повитух – А.А.) такое перепекание производится не только над больными детьми, но в видах профилактики, над каждым ребенком, для чего, тотчас по окончании родов, нарочно затопляется печь. При запекании ребенок или просто кладется на лопату во что-нибудь завернутый, или, как в некоторых местах Костромской г., обертывается тестом.

Очень остроумное видоизменение этого способа составляет так называемое перерождение ребенка, предпринимаемое в тех случаях, когда он рождается недоношенным и слабым. Для этой операции мать с ребенком идет к знахарке. Та берет ребенка, кладет на пол и покрывает корытом, в котором стирают белье. Затем она выбирает какой-нибудь хрупкий камень и изо всей силы ударяет им по дну корыта, так что камень весь рассыпается вдребезги. Сделав это, вынимает ребенка из-под корыта и приказывает матери снять с себя верхнее платье и остаться в одной рубашке. Раздевает также донага ребенка и продевает его сверху вниз, через ворот рубашки матери (д. Мал. Новинка, Тихвинск.у., Новогородск.г.). Иногда перерождение совершается при посредстве мешка. Для этого берут мешок, распарывают на нижнем конце его шов и трижды продевают ребенка, из конца в конец, через середину мешка (д. Званка, Тихвинского у., Новогородск.г.)». Примерно так же осуществляется во всех традиционных обществах ритуальное возрождение-воскрешение потерявшегося охотника или воина, которого община посчитала умершим. Это же магическое знание просматривается сквозь строчки «Слова о полку Игореве»: «А Игорева храброго плъку не кресити». Очевидно, что были времена, когда на Святой Руси очень хорошо знали, и что такое второе рождение, и кому из Богов этот обряд посвящен, и как его надо делать.