Текст книги "Лев Яшин. Блеск сквозь слезы"

Почему же на родине, не успела еще сборная приземлиться в аэропорту, Яшина выдали чуть ли не за преступника, опозорившего страну? Сам Лев Иванович говорил, что на своей шкуре познал силу печатного слова. Подавляющее большинство советских газет опубликовало одну и ту же корреспонденцию из Чили, в которой прозвучало как приговор, что «пропускать такие мячи для Яшина непростительно». Кто-то Льва Ивановича ввел в заблуждение – так и считал до конца дней, что это было сообщение «далекого от спорта журналиста», а незадолго до кончины в интервью телекомментатору Владимиру Перетурину озвучил его имя – Олег Игнатьев. Такую геростратову славу приписывали ни в чем не повинному корреспонденту АПН и многие его коллеги-журналисты.

Между тем, каждому из них ничего не стоило разобраться, как сделал это Галинский. Он поднял корреспонденцию Игнатьева, опубликованную в считанных изданиях, и не обнаружил там никаких обвинений в адрес Яшина. Я немного знал Олега, когда он еще работал в «Комсомолке», и все удивлялся, как мог этот скрупулезный, педантичный, взвешивающий слова человек так оскандалиться с категоричностью своей инвективы. Тоже хорош гусь – удивлялся вместо того, чтобы вникнуть.

А если бы вникнул, то, как и Галинский, легко бы установил, что хулу в адрес Яшина распространили на весь Советский Союз авторы тассовского отчета о матче, который опубликовали все центральные и многие местные газеты. Своих корреспондентов в дорогостоящую командировку власти послать не разрешили (в советское время это они определяли), а кому разрешили (Н.С.Киселеву из «Комсомольской правды», да М.И.Мержанову, представлявшему «Советский спорт» и «Футбол»), было предписано объединиться для общего отчета о матче с корреспондентом ТАСС А.Э. Стародубом и отправить текст в Москву на ленту ТАСС.

За неимением своих корреспондентов практически все газеты опубликовали эту самую, как тогда говорили, «тассовку». Почему горстку спецкоров внезапно, после поражения, соединили в пул под эгидой правительственного агентства и почему газеты выбрали для публикации официоз, остается только догадываться. На вторую часть вопроса найти ответ проще: все газетные руководители прекрасно знали, что Агентство печати Новости (АПН), тоже имевшее в Чили специального корреспондента, предназначено для советской пропаганды за рубежом и ему дано право на некоторые вольности, так что для верности лучше опираться на ТАСС – правительственное агентство не подведет. Неудивительно, что некоторые газеты, подбивая итоги чемпионата мира, только и делали, что развивали соображения, высказанные в тассовском отчете о последнем матче советской команды.

Яшин вряд ли подозревал, что стал жертвой не печатного слова, а спортивной политики, или, правильнее сказать, угодной ей лжи. Простые же болельщики, вдруг воспылавшие к нему ненавистью, были просто зомбированы, как, впрочем, большинство советских людей, привычным словосочетанием «ТАСС уполномочен заявить», даже если это не было важное политическое заявление под столь привычной шапкой, а скромное сопровождение корреспонденции магической аббревиатурой. Каждому было ясно, кем уполномочен: высокими инстанциями. А те всегда знали, кто виноват и что делать.

Какая сила конкретно – верхушка делегации в Чили или сама Москва – уполномочила тройку журналистов объединить усилия, чтобы без суда и следствия назначить виноватым Яшина, так и неизвестно. Известно только, что вся троица входила в состав официальной спортивной делегации, а каждая делегация имела руководителя (в данном случае это был заместитель председателя Спорткомитета Е.И. Валуев), ослушаться которого было смерти подобно. Такова была «независимость» прессы, чьи служащие считались «подручными партии».

Галинский прямо обвиняет злополучную тройку в следовании линии спортивного руководства, спешившего переложить свою вину за неподготовленность сборной на одного Яшина. Не знаю, за неподготовленность ли, потому что едва ли спортивные боссы в тот момент отдавали себе отчет, в чем же эта неподготовленность состоит. Но поскольку первый спрос всегда с руководства делегации, а затем с высоких администраторов, отвечавших за футбол в стране, правильнее, видимо, сказать, что они желали обезопасить себя от ответственности за негативный результат. Действительно, зачем отвечать за поражение, когда представился случай перевести стрелку на одного человека, который «неожиданно подвел».

Это укладывается, конечно, в логику эвентуальных рассуждений ответственных лиц, но никто не знает, как было на самом деле. Я не раз сталкивался с руководящими повадками и не верю, что лейтмотив отчета мог быть впрямую указан журналистам, которым ничего не стоило невзначай проболтаться и «заложить» кого надо. Скорее поверил бы в руководящие намеки, которые журналистское ухо в те годы чутко улавливало, или в целенаправленное обсуждение сразу после игры, воспринятое пишущей братией в качестве ориентировки. Но что бы это ни было – прямое указание или прозрачная ориентировка – проигнорировать или, не дай бог, не догадаться, как надо поступить, опытные зубры журналистики, среди которых были редактор еженедельника «Футбол», он же член редколлегии «Советского спорта», член редколлегии «Комсомолки» плюс заведующий спортивной редакцией ТАСС, не имели ни малейшей возможности, потому что в противном случае вылетели бы из своих кресел.

И все же мне хотелось бы думать, что знай, например, Мартын Мержанов, чем это обернется для одного из его любимцев – Льва Яшина, постарался бы избежать хотя бы резких выражений обвинительного вердикта. Не привыкший, да и не имевший скорее всего возможности публично признаваться в содеянном, он во всех своих дальнейших публикациях, касающихся чилийского конфуза, а их было немало, больше никогда не повторял упреков Яшину. Годами молчала вся троица и о своей косвенной вине перед Игнатьевым. Если уж перед самим Яшиным не извинилась, то что им какой-то апээновец.

По существу же прав оказался этот известный журналист-международник, знаток не футбола, а Латинской Америки, в состав делегации не входивший и поэтому не запятнавший себя как «агент влияния», хотя сам кем-то запятнанный. Что он думал, то и написал, а передал в Москву, что советская команда потерпела поражение, потому что играла слабо. Чтобы вывести такое резюме, не надо было рядиться в тогу эксперта, каковым Игнатьев и в самом деле себя не ощущал, а поэтому в мудреные тонкости не лез.

Однако еще до чемпионата мира многие специалисты не разделяли казенный оптимизм спортивного руководства и средств массовой информации, основанный на результатах шести предшествовавших встреч, которые были выиграны нами у других национальных сборных с общим счетом 15:3. Единицам скептиков, которым удалось прорваться на страницы восторженной прессы со своими «критиканскими» замечаниями, было очевидно тактическое отставание советского футбола и его флагмана – сборной страны, за четыре года после Швеции-58 так и не взявшей на вооружение бразильскую систему, которую успели освоить все ведущие команды мира. Объясняя чилийское фиаско, те из знатоков, кто не желал все грехи сваливать на одного Яшина, снова вытащили за ушко да на солнышко этот явный пробел, а позже, когда дым антияшинских выпадов стал мало-помалу рассеиваться, к такой точке зрения присоединились многие участники и очевидцы событий.

Годы спустя капитан сборной СССР чилийского призыва Игорь Нетто, вспоминая гол Рохаса, как незажившую за четверть века рану, представил его следствием характерной тактической малограмотности: «Представляется невероятным, чтобы футболист мог так спокойно, не встречая сопротивления, пройти с мячом всю центральную зону поля. Разрыв между линиями у нас был столь очевиден, что нечто подобное рано или поздно должно было случиться».

Несогласие с некоторыми нюансами в рассуждениях Аркадия Галинского, взявшего на себя труд восстановить искаженную картину, не мешает мне присоединиться к выводам собственного расследования, предпринятого уважаемым коллегой: отводя удар от себя, высокопоставленным аппаратчикам было очень удобно сделать Яшина козлом отпущения.

С величайшим трудом отходя от обидных и незаслуженных оскорблений, Лев Иванович нашел в себе силы после взятой паузы вернуться в футбол и от матча к матчу обретал прежнюю уверенность. Так что на исходе сезона президиум Федерации футбола СССР счел возможным снова определить ему первую вратарскую позицию в списке 33 лучших. Уместно заметить, что муссировать такие классификации, результаты бомбардиров и всевозможные рекорды – прерогатива журналистов, статистиков и болельщиков. Футболисты к таким забавам чаще всего относятся пренебрежительно, считают их ниже своего достоинства. Хотя случаются и исключения.

В начале 70-х, когда я зачем-то позвонил Анатолию Ильину, тот устроил мне нахлобучку за какой-то не засчитанный гол, уменьшивший общую сумму забитых им мячей в справочнике «Все о футболе». Владимир Маслаченко подобную обиду за «ущемление» 1962 года, когда его не определили лучшим вратарем, упорно держал в себе до нашего времени, позволившего выплеснуть ее публично. Когда футбол получил в газетах и журналах несравнимо больше площади, чем прежде, и, что более существенно, стало возможно изливать на этой площади разного рода откровения, Владимир Никитович и не подумал скрывать свое мелочное, чуждое привычкам самих игроков раздражение якобы отнятой у него возможностью именно в 1962 году официально превзойти Яшина, «не игравшего сезон, провалившего чемпионат мира».

Нет смысла дальше мусолить этот спорный провал, и еще вопрос, кто из них не играл сезон. Яшин-то, несмотря на двухмесячную летнюю паузу в первенстве СССР, провел матчей за клуб и сборную почти вдвое больше, чем Маслаченко. Тот за «Спартак» сыграл 11 встреч из 32 и, кстати, получил золотую медаль чемпиона в порядке исключения, не проведя, как видите, положенных 50 % матчей. Так что взнос в чемпионский спурт «Спартака» не остался, и заслуженно, без высшей оценки. Но нет, подавай еще и первый номер в классификации вратарей!

Вправе ли Маслаченко вообще претендовать на такое предпочтение, если был лишен возможности экзаменоваться в сборной, а вдобавок и во многих матчах союзного первенства, пусть даже вследствие неблагоприятного стечения обстоятельств (травма плюс канитель с переходом из «Локомотива» в «Спартак»)? Разве не было честнее классифицировать под № 1 того, кто одолел более длинный путь в клубе и сборной, вынеся ношу намного тяжелее? И можно ли было оставить без внимания, что в 11 матчах финальной пульки первенства страны Яшин пропустил всего 4 мяча, причем 8 игр отыграл «на ноль», из них 7 подряд?

Так что правильно поступила Федерация футбола. Этот общественный орган принимал немного самостоятельных решений, в важнейших случаях они диктовались ему партийными и государственными чиновниками, чтобы выдать за мнение широких кругов. Но состав 33 лучших было дозволено определять футбольной общественности.

Насколько я помню, многие люди футбола тогда одобрили решение Федерации в пользу Яшина еще и потому, что оно прозвучало в пику спортивным и партийным бонзам, ошельмовавшим за единственную неудачу человека, который сделал для советского футбола столько, сколько, может быть, никто другой. Федерация, протянув Яшину руку поддержки в преодолении психологического надлома, при этом нисколько не погрешила против истины, которая гласит: один матч, каков бы он ни был, не может перечеркнуть целый сезон. Эту истину как по заказу не так уж давно освежила непоколебимость благоговейного отношения к вратарю сборной Германии Оливеру Кану. Вопреки ужаснейшему промаху, решившему дело в финальном матче, он был признан лучшим в чемпионате мира 2002 года.

А ровно за 40 лет до этого своей черной неблагодарностью и шумной публичной несправедливостью власти, пресса и горе-болельщики чуть не вышвырнули из профессии и из пространства зрительских симпатий еще более грандиозного вратаря, который годами выручал-выручал, но вдруг споткнулся, да еще как-то неявно, неочевидно, необщепризнанно.

А если бы действительно и безоговорочно споткнулся и упал, заслуживал ли подлый удар ниже пояса? Слава богу, дело кончилось нокдауном, а не нокаутом. Немногие боксеры, побывавшие в нокдауне, добиваются конечной победы. Яшин же победил обстоятельства, время, самого себя и оставил с носом недоброжелателей. Некоторые из них тут же перекантовались и как ни в чем не бывало возобновили дежурную безграничность восторгов. Другие затаились до поры до времени, чтобы придумать очередные упреки и обвинения.

Знаменательно, что сразу вслед за самым неудачным сезоном в карьере Яшина наступил самый яркий. Думаю, это не просто совпадение. И не усердие провидения. Он сам говорил, что ощущал прилив сил, когда предстояло выходить на важные, решающие матчи. А тут предстоял важный, решающий сезон – он должен был доказать самому себе и другим, что происшедшее годом раньше не более чем недоразумение, ответить самому себе и другим, может ли играть на прежнем уровне, правильно ли сделал, что не ушел, а остался. Собственно, он и не мог уйти в никуда. Чем бы занялся в «возрасте Христа» (кстати, ситуация подтолкнула продолжить образование)? Не мог позволить себе и смалодушничать, сгинуть побежденным, раздавленным. Эти мысли грызли его. У него просто не было иного выхода – только продолжить, только вернуть уважение обманутой публики. У него была бешеная мотивация, какой еще не знал.

Свой горький опыт Лев Иванович почти через четверть века пытался донести до Рината Дасаева, сломленного неудачей сборной СССР на чемпионате мира 1986 года в Мексике. Там команда, качественно игравшая в группе, в первом же матче плей-офф уступила сборной Бельгии – 3:4, и немалая доля вины пала на вратаря. Вернувшись домой не в лучшем психологическом состоянии, Дасаев не выручал и «Спартак» после паузы в первенстве страны. Ему бы вспомнить, что в 1984 году говорил Яшин, когда Ринат навестил его дома после операции. Между делом гость пожаловался на прессу, упрекавшую за какой-то гол, на что хозяин заметил:

– А знаешь, нам полагается в каждом пропущенном мяче винить прежде всего себя. Шанс взять есть всегда, хотя бы теоретический. У вратаря должна быть особая память. Память на ошибки. Только она поможет избежать неприятностей в будущем. А пресса может в своих оценках заблуждаться. Главное, чтобы твоя собственная оценка была правильной. После чилийского чемпионата мира журналисты объявили меня виновником поражения. А то, что написано пером, не вырубишь топором. Ты бы слышал, каким свистом меня встречали. Честно говоря, я на первых порах здорово растерялся, хотя считал себя тертым калачем. Момент был, даже на футбол плюнуть хотел. Но, чуть поостыв, понял – надо доказывать все заново. Кажется, доказал. С нас, вратарей, всегда спрос особый. А если ты первый номер среди первых, тут уж пощады не жди.

То ли Дасаев пропустил мимо ушей, то ли не уловил спрятанный в словах старого вратаря мудрый намек, что коли ты не в порядке, лучше взять тайм-аут в играх, успокоить нервы, но Ринат яшинским терпением, видно, не обладал, хотя возраст не так поджимал – было ему 29 лет, а не 33, как в черные дни его доброму советчику. Выход из кризиса затянулся у спартаковского вратаря до 1987 года, потому что слишком спешил доказать, что не лыком шит. Хотя Яшина клевали побольнее, чем впоследствии Дасаева, он не торопился, паузу выдержал и уже в том же самом, психологически обвальном 1962-м начал готовить себя к новому рывку, окончательно поставившему шлагбаум отрицанию его прежней, якобы угасшей силы.

Что он творил в календарных играх союзного первенства 1963 года, вы уже знаете. Самый успешный из 20 с лишним сезонов долгой и славной карьеры отметил своей пятой золотой медалью чемпиона, а завершил поистине золотой игрой на лондонском «Уэмбли» за сборную мира и римском «Стадио Олимпико» против сборной Италии, и в заключение этого поистине золотого сезона, прямо под Новый год, был провозглашен лучшим футболистом Европы с вручением нежданного «Золотого мяча».

Апогей

А теперь, соблюдая хронологию, приступаю к самой приятной части повествования – рассказу о двух матчах. Один из них называл лучшим среди сотен сыгранных герой этого повествования, другой возведен на вершину его достижений мной – по праву автора на собственное мнение.

Сам Лев Иванович считал для себя звездным «академический» час, он же футбольный хавтайм – 45 минут на лондонском стадионе «Уэмбли» в незабываемом «матче века» сборная ФИФА – сборная Англии в честь 100-летия британского футбола. Немаловажно заметить, во-первых, что юбилей справлял не только британский – весь мировой футбол, ведь он родом из Англии. И во-вторых, сборную ФИФА родоначальники футбола окрестили командой «остального мира». Не правда ли, звучно для хозяев торжества – Англия против остального мира. И как на заре существования футбола, Англия оказалась сильнее его. Сильнее всех, вместе взятых. Она выиграла 2:1. Неважно даже, сама себе преподнесла подарок или изобретателей спортивного божества одарил в знак благодарности остальной мир?

Ясно лишь, что единственный наш «посол» в торжественной игре Лев Яшин, если и собирался что-то дарить гостеприимным англичанам, то не победу, а свое умение – как раз для недопущения такой победы. Тем более что игра состоялась на следующий день после 34-летия, с которым его сердечно поздравили тренер Фернандо Риера и вся звездная братия. Мало того, что бенефисом 23 октября 1963 года Яшин переломил зародившийся в Чили-62 скепсис советского спортивного руководства. Эти феерические 45 минут позволили ощутить недосягаемость Яшина и великому множеству футбольных деятелей, тренеров, ветеранов футбола, приглашенных на «матч века», и тысячам понимающих толк в футболе английских «фэнс», и миллионам их собратьев в других странах.

Ауру Яшина распространило по всему миру телевидение. Даже советское ТВ, почти не позволявшее себе роскошь оплачивать трансляции международных матчей, если в них не участвует сборная СССР, снизошло (с высокого позволения, разумеется) до прямого эфира с «Уэмбли». Решение, как повелось, принималось в последний момент, и Николай Озеров, добиравшийся до Лондона с пересадками и приключениями, еле успел из аэропорта прямо на стадион, ухватившись за микрофон одновременно с начальным свистком. Так что вся неисчислимая рать наших любителей футбола получила уникальный шанс лицезреть гала-концерт, в котором солировал Лев Яшин (вместе с англичанином Джимми Гривсом).

Сотни журналистов со всего света, освещавшие схватку Англии с остальным миром (многие из них предпочитали толковать именно о стране и мире, а не о футбольных командах), отмечали, что несмотря на выставочный характер действа на «Уэмбли» азарту участников и накалу борьбы могли бы позавидовать иные встречи английской лиги и даже первенства мира. Футболисты оплачивали честь засветиться по такому поводу полной мобилизацией сил и умения, уступившей место имитации футбола в бесконечной череде подобных встреч, так и поименованных впоследствии выставочными.

Впрочем, в 60-е годы они еще продолжали будоражить воображение вполне пристойным футболом, а не кормили эрзац-зрелищем. Это относится и к матчу сборной УЕФА со сборной Скандинавии (4:2) в Копенгагене по случаю 60-летия Датского футбольного союза и благотворительной встрече лучших европейских футболистов с югославскими (7:2) в Белграде, когда весь сбор был направлен пострадавшим от землетрясения в Скопле (обе – 1964 год). Это относится и к прощальному матчу сэра Стэнли Мэтьюза (1965), на который были приглашены «звезды Европы», вышедшие победителями над британскими – 6:4. И к проводам известного турецкого вратаря Шерена Тургая (1967): любопытно, что бенефициант вывел на поле как капитан команды свой «Галатасарай», а Яшин… сборную Турции, усиленную несколькими зарубежными звездами, она и выиграла – 2:0. И, конечно же, к встрече сборных Бразилии и ФИФА (2:1) в Рио-де-Жанейро по случаю 10-летия первой бразильской победы в первенстве мира (1968), когда нашему вратарю опять-таки было доверено вывести на поле мировых светил в качестве капитана команды.

Каждый из этих матчей внес свою добавочную лепту в прославление Яшина – единственного, кстати, участника всех перечисленных игр, который мог пополнить этот почетный перечень еще двумя, но не пустили раз руководство, другой – травма. Все шесть выступлений в «интернациональных» сборных были для Яшина незабываемы, но первое, лондонское впечатление так и осталось самым ярким.

1963 год пополнил хрестоматии по истории футбола красочными описаниями и фотосвидетельствами противоборства Яшина с Джимми Гривсом и Бобби Смитом. Эти признанные бомбардиры наносили такие удары, которые принято называть верными голами. Но голы так и не состоялись – только благодаря Яшину. Он был полным хозяином положения в своей штрафной. Джимми Гривс, такой же идол английской публики тех лет, как совсем еще недавно Дэвид Бэкхем, особенно хотел одолеть советского вратаря, чего только для этого не предпринимал – бил издали и в упор, ногами и головой, но не тут-то было. Местная печать отмечала, что никогда прежде не доводилось видеть Гривса таким одержимым игрой – это был его лучший матч, и победу хозяевам торжеств (2:1) принес за четыре минуты до конца игры именно его удар, но уже в ворота, вынужденно оставленные Яшиным на попечение Милутина Шошкича.

Известный английский обозреватель Джефф Эллис, с чьей легкой руки пошло гулять по белу свету определение «матч века», писал: «Персональную славу этого матча разделили прежде всего вратарь сборной мира в первом тайме Лев Яшин и англичанин Джимми Гривс. Последний нанес больше ударов по воротам, чем сделали все остальные вместе взятые… Сейчас всем ясно, что Яшина прозвали «спрутом» не для красного словца. Его предвидение просто сверхъестественно. Его ловкость превосходна. Его храбрость поразительна. И нет ничего удивительного в словах Гривса, сказанных мне после матча, что Яшин был просто великолепен. Кстати, русский вратарь вернул комплимент, высоко оценив своего главного противника…».

Яшин произвел такое впечатление на Гривса, что суперфорвард, все чаще прикладывавшийся к бутылке (и потом еле излечившийся от алкоголизма), как-то был узнан в пабе двумя посетителями – они оказались русскими. Те пригласили футбольную знаменитость к своему столу и когда провозгласили тост за английскую королеву, Гривс ответил спичем в честь советского лидера Н.С. Хрущева. Но только дипломатическая вежливость уступила место расслаблению, в искреннем порыве тут же призвал выпить за «выдающегося русского вратаря Льва Яшина».

Первый (правильнее сказать – старший) вице-президент ФИФА председатель Федерации футбола СССР Валентин Гранаткин наблюдал за игрой из ложи почетных гостей, сидя рядом с президентом сэром Стэнли Роузом и другими членами исполкома. Весь первый тайм получал от них поздравления с удачными действиями советского вратаря. Эти пожилые люди, повидавшие на своем веку тех еще игрочищ, не скрывали восхищения. Гранаткин только успевал благодарить и в шутку заметил:

– Не вижу ничего мудреного в том, что у нас такой страж ворот, поскольку председатель советской федерации футбола тоже в прошлом вратарь.

Этому непроницаемому человеку с суровым лицом несамостоятельное предводительство в советском футболе доставляло не так много положительных эмоций, и он не мог нарадоваться, что порция счастья привалила от младшего собрата, родственной души.

Кто только Яшину не был благодарен! Послушаем, что сказал своему давнему русскому знакомому на прощание «черный бриллиант» бразильской защиты в мировых чемпионатах 1958 и 1962 годов Джалма Сантос:

– Я уже заканчиваю играть, но если бы не встретился с вами в одной команде, не получил бы самого сильного впечатления в жизни.

К слову, совсем недавно, во время работы над этой книгой о Яшине, спартаковский соперник и партнер по сборной Анатолий Исаев начал свой ответ на мои расспросы о герое книги с признания, перекликающегося со словами Джалмы Сантоса: «Мне крупно повезло – я играл в одно время и в одних матчах с Яшиным». А Юрий Семин, чья тренерская известность давно заслонила игровую, в свое время очевидную, в ответ на вопрос, какой самый яркий эпизод в его карьере футболиста, ответил: «Выход на поле вместе с Львом Яшиным».

Уж сколько за плечами Яшина осталось зарубежных поездок, но это была совершенно необычная, из ряда вон выходящая. По Лондону мегазвезд возили в навороченном, сверкающем зеркальными стенами автобусе с эскортом сопровождения: впереди расчищал путь огромный черный лимузин, по обе стороны и позади автобуса следовали на мотоциклах полицейские в парадных мундирах. Кавалькада двигалась под вой сирен и приветствия с тротуаров – люди догадывались, кто внутри. Перед матчем на поле спустился из королевской ложи, чтобы приветствовать футболистов, герцог Эдинбургский, супруг королевы Елизаветы. На торжественном банкете в присутствии членов кабинета, палат общин и лордов, разной прочей знати участников «матча века» громогласно представлял специальный спикер в парике и средневековом одеянии. Всем гостям праздника дали понять, что футбол в Англии больше чем футбол и его чествование по случаю такого юбилея может быть приравнено только к визиту глав государств.

Яшину не меньше запомнилась теплота и непринужденность отношений супермастеров футбола, ему по душе пришлась межзвездная доброжелательность и солидарность. Организаторы позаботились, чтобы Яшин не остался без переводчика (остальные худо-бедно знали языки). Добровольцем вызвался знаменитый французский форвард Раймон Копа – этнический поляк, урожденный Копачевский, чей отец в свое время удрал от безработицы, чтобы пополнить легион французских шахтеров. Копа немного лопотал по-русски и в ресторане, где питались звезды, был усажен за один стол с Яшиным. На ломаном русском мог общаться и его старый венгерский знакомый с испанским паспортом Ференц Пушкаш.

Просмотрев по возвращении наши газеты, Яшин не обнаружил Пушкаша в составе сборной мира ни в текстах, ни на групповом фото, но уже давно перестал удивляться. В самой Венгрии эмигрант не вылезал со страниц печати, а у нас имя «предателя социализма» даже упоминать было запрещено, с фотографии его убрали ретушью. Так продолжалось до времен горбачевской перестройки.

В один из трех прекрасных дней пребывания на футбольном празднике Пушкаш явился в гостиничный номер к Яшину в сопровождении защитника сборной ФРГ Карла Хайнца Шнеллингера, чтобы пригласить его в ресторан на вечеринку сборной мира. А когда Лев внес ответное предложение «посидеть по-русски» у него в номере и, не успели посетители оглянуться, стал доставать из кофра водку, икру и прочее, они быстро сообразили, что поставили в неловкое положение безденежного советского вратаря, которому нечем расплачиваться в ресторане. Не забывший социалистических порядков, но сам никогда не испытывавший финансовых затруднений, Пушкаш легко вспомнил о валютной недостаточности советских спортсменов, и лучший вратарь мира не был исключением.

Яшина гости настолько уважали, что он получил согласие на свое предложение и начал накрывать на стол. А Шнеллингер, пошептавшись с напарником, мигом сгонял вниз, где в гостиничном сувенирном магазинчике купил 20 галстуков, специально выпущенных к матчу, и передал Яшину для вручения футболистам «Динамо» (что и было сделано ровно через день). Галстуки в Лондоне вообще дорогие, а эти стоили аж по пять фунтов стерлингов – на эту пятерку, между прочим, тогда можно было приобрести там какое-никакое пальто. Ровно на такую ничтожную сумму (всего на один галстук, да если бы и на одно пальто!) расщедрился достопочтенный Спорткомитет, выдавая голкиперу валюту на поездку.

В номере-то звезды посидели славно, но ущемленность безвалютных советских вояжеров Яшин испытывал на своей шкуре не раз. Понимал, конечно, что ровней богачам типа Ди Стефано или Пушкаша ему никогда не быть, но и могучему государству не пристало ввергать своих граждан в жалкое, унизительное состояние. Ему было неприятно, когда испанский футбольный маг Альфредо Ди Стефано на глазах друзей из сборной мира стал гонять по гостиничному паркету дорогие швейцарские часы, подаренные каждому участнику «матча века», и демонстративно разбил их вдребезги, бравируя своим толстосумством и невоспитанностью.

Но Яшину становилось не менее противно, когда во время зарубежных поездок добровольные дарители пытались сунуть ему конверты с парой сотен долларов на бедность. Он не брал ни у шведского импресарио Ланца, организатора всех советских турне по Южной Америке, ни у зарубежных игроков, пытавших как-то помочь советским футбольным беднякам, которых ценили как замечательных мастеров. Отказывался принимать добросердечные, но все же подачки не только потому, что чувствовал себя «человеком-знаменем», которому не полагалось себя марать, как заключает в своих мемуарах Евгений Рубин. Знамя – знаменем, Яшин отдавал себе отчет, что вытолкнут обстоятельствами на видное общественное место, но боялся не рыка столоначальников, наделенных правом казнить привинившихся, просто не желал позорить страну. И не меньше чем общественное лицо, страшился потерять собственное, не желал унижать свое человеческое достоинство, которым был наделен сполна, – ему стыдно было смотреть в глаза дающего.

Другое дело, когда возникал «вариант Ланцовский» – так сам Ланц на своем ломаном русском, хитро улыбаясь, объявлял, что за следующим выигрышем где-нибудь в Боливии или Перу последует презент в конверте, полагавшийся каждому члену делегации. Такие знаки благодарности подпадали у нас под понятие валютных операций и официально были запрещены, но глава делегации и сопровождающий с Лубянки закрывали на это глаза, потому что и сами получали свои гроши. Если причиталось всем, не возражал и Яшин.

Правда, Ланц изрядно зарабатывал на устройстве футбольных путешествий в Южную Америку. Но и уважал, даже, может быть, любил наших футболистов, ребят простодушных и веселых. Однажды я оказался с ним за одним столом в стокгольмском «Гранд отеле» на банкете в честь участников четвертьфинала Кубка Европы 1964 года Швеция – СССР. В адрес Яшина, Иванова, Понедельника и других наших игроков услышал от импресарио немало добрых и, мне показалось, искренних слов.

Дружески настроенные зарубежные собратья по футболу, тот же добряк и шутник Шнеллингер, старались передать Яшину злополучные конверты через других советских игроков. И он через вторые руки, было дело, принимал – не желал платить неблагодарностью хорошим людям, не желал и выпендриваться перед своими, такие подношения вовсе не отвергавшими. Можно их осуждать, можно одобрять, а брезгливого Яшина какой-нибудь чистоплюй сочтет непоследовательным или непринципиальным – то брал, то не брал. Но клеймить за это может, по-моему, только ханжа.