Текст книги "Лев Яшин. Блеск сквозь слезы"

Яшин слишком переживал никчемность своего нового положения, чтобы отягощать этим еще и жену, поэтому ее советы, вероятно, и не могли идти дальше проведения политинформаций и лекций, которыми тогда усиленно пичкали футболистов, а Валентину, естественно, напрягало, что Лев не желает воспользоваться ее предложением найти лекторов, используя сохранившиеся со времени учебы связи с преподавателями ВПШ (между нами, правильно делал, потому что более занудных лекторов я не встречал, да и он сам, отучившись там, видно, тоже). Валентина Тимофеевна видела его замкнутость, погруженность в свои мысли и переживания, а чем помочь ушедшему в себя мужу, не слишком представляла, хотя очень хотела вывести его из заторможенного состояния.

Домашние заботы Лев Иванович тоже отодвигал в сторону. Нет, в булочную сгоняет, обед приготовит, девочек накормит, когда она задерживалась на работе. Но существовали и более серьезные мужские обязанности. Мебель, купленная при царе Горохе, разваливалась, а Яшину ничего не стоило, предъявив любому директору магазина свою знакомую физиономию, достать что угодно из дефицита, с которым приходилось тогда сражаться любой советской семье, не исключая семью лучшего вратаря мира. Валентину пассивность мужа выводила из себя. И когда Рубин влез в душу, могла сорваться, а тот, ничтоже сумняшеся, представил Яшина (все же, мне кажется, искренне жалея) непрактичным и ленивым.

Да, обладатель вратарской хватки житейской хваткой был обделен. Женя Рубин на этом выводе свои изыскания и закончил, а мог бы, мобилизовав обычную свою журналистскую скрупулезность, установить, что Яшин брался помочь любому, это была его вторая натура, еще ждущая нашего внимания, только себя из круга своих забот всегда исключал. Да, в этом смысле был непрактичен, быту вообще не придавал никакого значения. Но ленив? Невозможно поверить, даже если этому утверждению придать обломовский смысл, а такой оттенок в рассуждениях Рубина улавливается, когда он рассказывает о душевности и доброте Яшина.

Без дела застал его однажды Евгений за пустым, лишенным каких-либо бумаг стандартным канцелярским столом в помещении отдела футбола и хоккея Центрального совета «Динамо». Спросил, чем Лев занимается в этом департаменте, приводит в книге ответ:

– А чем я должен заниматься? Я же футбольный вратарь. Больше я ничего не умею. Только штаны здесь протираю. Ты себе можешь представить Пеле за таким столом? Или Бобби Чарльтона? А я сижу…

Неужели Женя не догадывался, что это он с невыразимого отчаяния и невыносимой тоски? А какое еще могло быть настроение после перевода с муторной, беспредметной, суетливой, но мало-мальски живой работы на пустую и совсем никчемную? Да, это была неподдельная драма человека, оказавшегося сначала без любимого, а потом вообще без нормального людского дела. Может быть, Рубин и не ставил перед собой задачу пойти дальше диагноза «незащищенный», «неприспособленный», но причину совершенно напрасно, по-моему, нашел в самом Яшине, его нутре, неумении и нежелании вылезать из привычной оболочки вратаря. Мне представляется, надо рыть дальше.

Начать с того, что дело не в отдельном человеке, а в явлении. Козьма Прутков утверждал, что специалист подобен флюсу. Вполне понятно: развивается в одном направлении. В таком случае и талант подобен флюсу. При максимальных достижениях в развитии подобной односторонности переключение на другое дело оказывается чаще всего слишком трудным и тягостным. А если реализация таланта лимитирована возрастным цензом, как в футболе или балете, угроза жизненной неудовлетворенности при перемене занятий более чем реальна.

Футбольная цивилизация кое-как решила вопрос житейского устройства игроков по окончании карьеры. Если суждено стать тренерами, а смельчаков не так уж и много, они, особенно поначалу, плохо переносят резкое сбрасывание уровня общественного внимания от шумной известности к тренерской неприметности, которая сопровождает незаурядных игроков в большинстве случаев. Мало кто из заслуженных футболистов может похвастать хорошим образованием, иной профессией. Некоторые экс-игроки продлевают свое существование в футболе администраторами, менеджерами, других нанимают вести футбольные колонки в газетах или телепортажи, третьи переходят в бизнес.

Но главное преимущество западных футболистов перед советскими заключалось в абсолютной (у меньшинства) или относительной финансовой обеспеченности и независимости – хотя бы на первое время, необходимое на адаптацию к новому образу жизни. Современный российский «нелюбительский» футбол, как официально стали именоваться наши профессионалы (может, потому, что многие из них липовые что по квалификации, что по отношению к профессии), в заработках игроков тянется за европейским, а где-то и переплюнул его, и в перспективе может выпускать футболистов в жизнь с энным запасом дензнаков.

Однако в Советском Союзе «труженики полей» – только, разумеется, футбольных – могли скорее получить параллельное образование (правда, порой тоже липовое), чем оставить какой-то финансовый задел на дальнейшее существование. Пагубно сказывался и резкий переход от физических нагрузок к полной растренированности (кто обратил внимание, уже на прощальном матче, всего через несколько месяцев отхода от спортивного режима, у Яшина под свитером обозначился небольшой животик). Многие, даже заметные игроки оказались брошены на произвол судьбы своими спортивными обществами, да и Спорткомитетом (к чести «Динамо», оно своих всегда пристраивало – если не в самом клубе, так в том же МИДе дипкурьерами).

В общем, перелом в жизни футбольных ветеранов, а это мужчины большей частью 33–35 лет, если не больше, – как говорится, в самом соку, – переживался большинством достаточно болезненно, и на подмогу зачастую приходила выпивка (не миновала чаша сия, увы, и нашего героя, хотя сумел остановиться перед опасной чертой, за которой – разрушение человека). Искореженные, несложившиеся постфутбольные судьбы по своей распространенности затмили островки благополучия. Особенно тяжело переносили переход к новой жизни футболисты с тонкой душевной организацией, склонные к размышлениям и рефлексии. Уж на что совершенно разные люди Сергей Сальников и Лев Яшин, но в жизни после футбола, даже оставшись в нем, оба так и не нашли себя.

Хотя Сальников обладал и другими талантами, мог стать на выбор хорошим тренером, пишущим журналистом, телекомментатором. Метался-метался, но все эти занятия не доставляли такого удовлетворения, как сладостный футбол, поощрявший самостоятельность мышления, но скрадывавший житейскую безалаберность, а на новых поприщах то и другое сильно ему мешало.

Яшин склонностью к иным занятиям отмечен не был, тренером стать не желал, а если бы решился, на мой взгляд, вряд ли мог выдержать перманентное волнение за вверенную команду, коли действующим игроком так терзался за личные ошибки. У него было только два таланта, оба отменных – вратарский и человеческий, но даже этих громадин оказалось недостаточно. И то с вратарским дотянул, слава богу, до 41 года, загвоздка в том, что человеческий мало пригодился в новой жизни. Прежде всего потому, что его окружали люди, такого таланта лишенные, а потому не воспринимавшие и в других. Льву Ивановичу трудно было даже найти человека в служебной иерархии, с которым поделился бы тем, что гложет, не дает покоя, которому открыл бы свои сомнения и который попытался бы понять его.

Благодаря звучному международному имени Яшин был как раз из тех немногих, кого не могли сбросить в кювет, наплевать и забыть, как поступили с рядом достойных спортсменов. Наверху понимали, что ему полагались заработанные в «Динамо» подполковничье (позже полковничье) содержание с соответствующей должностью на пристойную зарплату. Отторгло «Динамо» – подобрал Спорткомитет, да и уверен, что о перемещении они между собой втихую договорились. Но кто потолковал с Яшиным по душам, чтобы извлечь из его знаний и опыта пользу для футбола и для него самого, не просто пристроить к синекуре, а занять интересным делом?

Разве не мог он, к примеру, тренировать вратарей сборной, но кто ему предложил, кто переубедил человека, не желавшего стать тренером, что это не руководить командой, что это ровно для него (когда был выведен из строя травмой, небезуспешно помогал М.И. Якушину и Г.Д. Качалину, работая с вратарями сборной)? Что вы, разве посмел бы кто-нибудь – ведь не по рангу, не по имени, которое диктовало, по дурным советским понятиям, какой бы то ни было руководящий пост, как минимум начальника команды.

Отдаю себе отчет, что все это риторические вопросы, и вот еще один: почему у нас были (и есть) такие нелюбопытные чиновники, в том числе спортивные, футбольные? Разве их не могли подтолкнуть к предметному диалогу с Яшиным, чтобы подумать вместе с ним, что предпринять, строки «Записок вратаря» (сами не читают – подсказали бы помощники, консультанты):

«Да, мы были проще и с нами было проще. К нынешним нужен новый подход, нужны новые методы воспитания. А мы чаще идем к ним со старыми, которыми пользовались и два, и три десятилетия назад. Те испытаны, проверены, апробированы на тысячах футболистов. Только на других – прежних, не нынешних. Я гляжу на скучающие лица ребят и понимаю их… Как ни хороша наша новогорская база, осточертели эти четыре стены, на которых он изучил каждую трещинку, надоели одни и те же собеседники, с которыми все давно говорено-переговорено… Нас тоже тяготила необходимость подолгу находиться на тренировочных базах, неделями не видя родных, девушек, друзей, жен. Но мы понимали: это оправдано. Большинство жило в коммунальных квартирах, в одной комнате с многочисленными родственниками, в условиях, где и зарядку не сделаешь, и не поешь, как надо, не отдохнешь, не ляжешь вовремя спать. Теперь многих тогдашних проблем не существует. Теперешние футболисты имеют возможность и знают, как организовать свой режим, а они по-прежнему живут под надзором, по существу взаперти. Верно, поздно ложиться спать вредно. И просидеть весь вечер за столом тоже. А разве скука и однообразие полезны? Разве нехватка пищи для ума, недостаток впечатлений не отражаются на настроении человека, на его психологическом состоянии, которое не менее важно для играющего в футбол, чем физическое? Я не против того, чтобы собирать футболистов на базах, но накануне матча. Все хорошо в меру. А мера меняется с годами, потому что меняются те, к кому с этой мерой подходим».

Вот и развил бы на практике эти свои мысли, когда стал позже заместителем начальника Управления футбола по воспитательной работе, скажете вы. Но кто знает тогдашние порядки, не даст соврать, что внести радикальные перемены без отмашки сверху представлялось совершенно нереальным. Чем были по горло заняты спортивные боссы? Погоней за результатами, поскольку за них был главный спрос, бюрократической текучкой да групповой подковерной борьбой. Сдались им яшинские мысли, тем более что, если логически продолжить, были близки к крамольным, которые никто и не стал бы докладывать наверх.

О том, что дело обстояло именно так, напоминает принятие в штыки статьи «Затворники», помещенной в «Советском спорте» вскоре после мексиканского чемпионата мира 1970 года. Она принадлежала перу писателя и журналиста Александра Кикнадзе (отца двух деятелей сегодняшнего спортивного телевещания – Василия и Кирилла). Главного редактора газеты Н.С.Киселева затаскали по кабинетам ЦК партии и Спорткомитета, требуя объяснений, зачем опубликовал зловредный материал. А говорилось в нем, что наши футболисты на чемпионате были психологически подавлены, если не раздавлены режимом «осажденной крепости», усталостью друг от друга и опостылевших разговоров о футболе с напоминаниями об ответственности перед народом. Никому из штаба делегации и в голову не приходило отвлечь игроков хотя бы пинг-понгом и шахматами. Советская сборная была единственная из 16 команд, которую не выпускали с базы ни на экскурсии по прекрасному городу Мехико, ни на корриду. Разве не о тех же материях пекся Яшин?

Для того чтобы такой посыл дошел туда, где санкционируются даже малейшие перемены, надо было встречаться не меньше чем с секретарем ЦК КПСС. Но такие величины со спортсменами не знались. Больших писателей, актеров изредка еще могли выслушать в силу их идеологической опасности. А на великих спортсменов, только в чьем-то извращенном представлении номенклатурно приближенных, на деле же бесправных, зачем было тратить время – что они понимают? Но мы-то, журналисты, знали, что есть такие, кто очень даже понимает. Я – по общению с тем же Яшиным, пусть не слишком регулярному, скорее обрывочному.

Когда мы с ним делали перекуры в работе над обширным интервью, которое Яшин давал мне для справочника-календаря «Футбол. 1972», интересно было послушать собеседника «не для печати», куда цензура все равно не пропустила бы некоторые пассажи – я уже с этим сталкивался. Стоило собеседника чуть подтолкнуть, он увлекался размышлениями вслух. Я не догадался после встречи записать их, дурень, многое стерлось, но помню такое высказывание:

– Уравниловка до добра не доведет. И в экономике (я знал, но особенно это усвоил, когда учился в ВПШ), и в футболе. Все получают почти одинаково, у футболиста нет стимула напрягаться, совершенствоваться, он может валять дурака. Если мало-мальски приличный игрок, не боится и отчисления – кто же его отпустит к противнику? Шум, гам, а он свое. Штраф даже гуманнее – никто не унижал бы криком и матом, он знал бы, что заработал такое наказание. Премировать у нас пора не за выигрыш, а за отношение к делу – как тренируется и как выкладывается в игре. Сейчас-то все обезличено, всем практически поровну, а ведь братьям-футболистам еще мало – начинают спекулировать. Везут из-за границы тряпье, а здесь торгуют или за кордоном икру продают. Некоторые, у кого была ставка чуть поменьше моей, по сравнению со мной были бы богачи, если бы не пропивали. Мне грех жаловаться, я обеспечен, да и много нам не надо, но получалось как: кто похуже играет, имя еще себе не заработал, гуляет себе в полное удовольствие. Или: едем за границу, а всем выдают поровну – что мальцу какому-нибудь, что мне, а контракт ведь под меня составлен: если я на поле, команде полагается в несколько раз больше. За одинаковые гроши в валюте я корячусь – так приучен, а ему зачем? Несправедливо. Но это полдела, но футбол губится – вот что не дает покоя!

Однажды столкнулся с ним у входа в Спорткомитет на Скатертном. Смотрю, паркует свою «Волгу», жду, увидел с противоположного тротуара, приветливо машет. Посмотрел на часы:

– Десять минут до совещания, можно покурить.

– А что за совещание, Лев Иванович?

– Да у Ивонина (зампред Спорткомитета, курировавший футбол. – А.С.). Собирает начальников команд, еще кого-то.

– Что вдруг?

– Не нравится, что происходит. Низкая отдача игроков, «сплав» игр. Зрители не ходят. Качества же нет.

– И что: будет, как говорил Райкин, «какчество»?

– Да, стоит только Ивонину речь толкнуть, как все изменится. Что эти совещания могут решить? Ведь ни одного нового слова. Мелем воду в ступе. Виктор Андреевич – мужик неплохой, но опять начнет толковать о планах воспитательной работы, об индивидуальном подходе к каждому, об общественном воздействии, о связи с предприятиями… Я это уже тысячу лет слышу, а больному становится все хуже. Идеи же есть, только боятся их даже во сне увидеть.

– Какие же?

– Что мы носимся с этим любительским футболом, кого обманываем? Только самих себя. Профессиональных актеров не стесняемся, а футболистам не положено. Будут профессиональнее, станут получать по-другому, это заставит стараться, за проказы будут штрафовать, смотришь – и артистизм появится. А договорные игры, ничейки эти деланные исчезнут…

– Чего захотели, Лев Иванович!

– Да это и произнести нельзя, сочтут не вполне нормальным, а то на парткоме шкуру снимут. Я заикнулся как-то в большом кабинете, хозяин стал отмахиваться как от чумового – не моги и думать, Лев Иванович. Так что сейчас Виктор Андреевич нарисует программу действий пунктов на десять, а мы по командам – новые бумажки плодить, чтобы при проверке отчитаться.

Яшинские рассуждения действительно звучали диссонансом болотному времени, звучали порой наивно, о тех же заработках и «договорных играх», к примеру: вот профессиональный футбол давно на дворе, получают его подданные иногда даже побольше, чем в европейских клубах, а выступают слабее ходивших в любителях предшественников, от поддельных результатов спасу и вовсе нет. Но Яшин-то знал, что без профессионализации футбола совсем ничего не получится. В общем человек думал, терзался, а не покорно высиживал в кабинете или на сцене в каком-нибудь президиуме. Не лежал на печи, умирая от тоски, как вышло в изображении Евгения Рубина.

Я тоже видел его за канцелярским столом, только в Управлении футбола Спорткомитета, и не пустом, а заваленном бумагами, что-то читал, подписывал. Но это казалось безумно далеким от насущного, витал в своих мыслях. Он так долго горевал не по оставленным воротам, знал ведь, что это рабочее место не вечное, придется сменить, но сменить-то хотелось на что-то человеческое, а не бумажное. Не сумел и не помогли. Вот в чем драма, а вовсе не в овладевшей им лени.

В общем, середина 70-х обернулась для Льва Ивановича временем бурных рабочих перемен, которое для иного, может быть, не было бы столь мрачным. Но отчужденность, неприкаянность Яшина слишком бросались в глаза ближайшему окружению. И это вполне понятно. Сановная немилость предопределила крутой поворот в его жизни: отдав «Динамо» все без исключения годы своей спортивной деятельности, а их набралось к тому времени ни много ни мало – 28, он был, по сути, выдавлен из родной обители. И можно себе представить, как переживал это расставание.

Ведь «Динамо» было родным домом, которому Яшин был верен настолько, что с предложением перейти в другой клубк нему и обращаться не смели, а на игры сборной предпочитал выходить в свитере с динамовской эмблемой. Здесь состоялось его становление, здесь он приобрел имя, товарищей по общему делу, а среди них – близких друзей, прошел с ними бок о бок огонь, воду и медные трубы. Живой символ клуба вынужденно удалился «в изгнание» на целых восемь лет, пока не догадались, уже при новом председателе ЦС «Динамо» В. С. Сысоеве, что неприлично отказывать от дома коренному, да еще столь заслуженному обитателю.

Валерий Сергеевич пригласил Яшина к возвращению в «Динамо» с подачи работавшего тогда зампредом Московского городского совета общества бывшего начальника Управления футбола союзного Спорткомитета А.Д. Еремина, к которому после ухода Богданова начали обращаться добровольные ходатаи – истинные динамовцы, тяжело сносившие насильственный отрыв прославленного вратаря от родного гнезда. Но Яшин в ответ… заколебался. Не потому, что затаил обиду. Он давно и твердо усвоил, что на родину, большую и малую (а «Динамо» и было малой родиной), обид держать не полагается. Со своей поразительной нравственной чуткостью Лев Иванович не хотел подводить приютившую его организацию и обижать людей, протянувших руку поддержки в трудную минуту. Советовался с искушенными товарищами в самом Спорткомитете, как ему поступить в деликатной ситуации, когда и хочется, и колется. Руководители комитета все правильно поняли и без всяких обид благословили на обратную дорогу в «Динамо».

Между тем несостоятельные, а то и жалкие наследники Яшина из лидеров советского футбола все больше превращались в заурядных хвостистов. «Они доконают меня», – как-то шепнул он вашему покорному слуге во время очередной бездарной игры «Динамо» (не предполагая, как низко падет славный клуб в более поздние времена). Футбольные дети и внуки Яшина сомкнулись в расшатывании его нервной системы с бессердечными чинодралами.

Владыки чиновного царства, да и мелкие клерки своими идиотскими запретами, перемешанными с полной безнаказанностью, везде «доставали» его. Режим наибольшего благоприятствования не обеспечивали Яшину ни популярность и слава в игровые годы, ни вынужденное присоединение к их же, чиновничьему сословию в более поздние времена.

То бюрократические черепахи забудут вовремя оформить выездные документы и он будет краснеть за опоздание на целую неделю в Рио-де-Жанейро, куда был приглашен на празднование 70-летия знаменитого клуба «Фламенго».

То партийные иезуиты не разрешат поездку в Испанию почетным гостем чемпионата мира под смехотворным предлогом, и выход найдется только в том, чтобы обманом включить всемирно чтимого человека… вместо переводчика в официальную делегацию на конгресс ФИФА, о чем, впрочем, вы уже знаете.

То советские дипломаты в Париже, где он оказался транзитом, оставят часами маяться в аэропорту Орли без сантима в кармане, а значит, даже без глотка воды, пока не узнает его, накормит, напоит и одарит кучей сувениров случайно проходивший мимо представитель «Адидаса».

То финансовые жмоты пожалеют выделить какую-то ерундовую сумму в валюте на оплату импортного протеза, а когда свои бесплатные услуги предложит Финляндия, спортивные бонзы не разрешат выехать с ним, инвалидом, жене.

И только в следующий приезд на повторное обследование, когда шел уже второй год перестройки, удалось решить эту пустяковую проблему, да и то с колоссальным трудом, через Игоря Громыко – внука всесильного члена Политбюро ЦК КПСС, работавшего в нашем посольстве, еще и с подключением самого посла. Иначе было не сломить тупое сопротивление высокопоставленного партаппаратчика М.В.Грамова, пересаженного к тому времени в кресло председателя Спорткомитета взамен С.П.Павлова, которому суждена была почетная ссылка послом в Монголию.

Платя такой «благодарностью» одному из своих прославленных и верных сыновей, власть в очередной раз запятнала, «опустила» себя, и этот пример – всего лишь один из неисчислимого множества – снимает удивление, что она плохо кончила, подсунув к тому же вместо себя новое чудище, поставившее страну на грань выживания, а десятки миллионов людей продолжают на этой грани балансировать. Возрастающие год от года количество, коррупция и хамство «новых русских» чиновников всходят на благодатной почве прямо-таки согласно олимпийскому девизу – быстрее, выше, сильнее.

От исступленно-победных воплей телекомментатора Дмитрия Губерниева, заходившегося истерикой в ура-патриотическом раже передач из олимпийского Турина (2006), пролег всего шаг до издевательско-унизительной встречи на родине: медалистов впустили через аэропортовский VIP-зал, а безмедальных «плебеев» – через общий вход, наружное оцепление не допускало встречавших родственников в здание аэровокзала, часами держа их на морозе, а когда одна олимпийская триумфаторша вышла к ним, обратный путь закрыли слова: «Ты медаль там выиграла, а здесь ты никто».

Не знаю, приучило ли неистребимое российское хамло к долготерпению новое поколение спортивных героев, но те, прежние, неисправимые, так и не смогли привыкнуть к подобным выходкам. Неудивительно, что добрейшего, всегда готового кинуться на помощь, в чем-то наивного, потому как не ожидавшего подвохов со стороны родного государства, Льва Ивановича от всех этих гадостей колотило, трясло. Чиновничья подлость каждый раз ввергала в стресс, усугубляла болячки, подцепленные в футбольные годы.

Михаил Иосифович Якушин, человек-кремень, даже уронил слезу, когда говорил: «Мне кажется, Яшин считал, что судьба несправедлива к нему. Он ведь с детства старался жить по совести, работать не щадя себя, все делать точно и добросовестно, однако это не избавило его от горя и страданий».

Так и есть – получилось, будто судьба потребовала расплаты за то, что ему дала. Но в минуты тягостных раздумий последних лет, уже совершенно больной, Лев Иванович Яшин в который раз предъявил свою грандиозность отчетливым пониманием общественной несправедливости не к нему лично, а к делу его жизни, к своему ненаглядному футболу. В 1989 году, незадолго до кончины, его тяжелые слова как молотком ударили по тем мозгам, которые не разучились соображать, и тем сердцам, которые не устали чувствовать: «Мы ощущали себя любителями, хотя были профессионалами. Потому что отношение к нам было любительское. Да, мы развлекали людей, мы – шуты. Но мы еще же и специалисты, мы – рабочие…»

Он и остался в благодарном сознании людей специалистом из специалистов, рабочим человеком футбола.