Текст книги "Лев Яшин. Блеск сквозь слезы"

Напоминая слова Яшина, что искал свою «точку» в воротах, вижу основу почти безошибочной простоты его вратарских решений именно в том, что он эту «точку» нашел. Известный вратарь дояшинского периода, а в его время не менее известный журналист Алексей Леонтьев любил занимать «наблюдательный пункт» за воротами, чтобы понять, в чем секрет экономных и рациональных действий Яшина. И, кажется, разобрался: «30 сантиметров. С трибуны их не заметишь. Но для Яшина они очень важны. Он мысленно как бы очерчивает сектор перед воротами – и ровно на 30 сантиметров больше, чем его коллеги. Это диктуется опытом, точным расчетом. Учтены собственный рост, прыгучесть и скорость реакции. С какого бы места нападающие ни наносили удар, Яшину не нужно лишних движений, чтобы преградить полет мячу. Шаг в сторону, и позиция идеальная».

Своего рода ключом к пониманию феномена Яшина, мне кажется, можно считать краткую, но емкую оценку, прозвучавшую когда-то из уст Константина Бескова: «Яшин не только великий исполнитель, но и великий мыслитель футбола. И именно это поднимает его над всеми остальными вратарями». Здесь кроется существенное дополнение к мысли Галинского о гениальной простоте – истоки ее следовало искать не столько в манере исполнения, сколько в искательстве, желании и умении глубоко копать, шлифовать нюансы, а это доступно только вратарям умным, думающим, понимающим хитросплетения игры, и Яшин – первый среди них, а чем-то и единственный.

Бесков знал, что говорил: они пуды соли съели, вместе оказавшись в «Динамо» и сборной – как партнеры (1950–1954), как тренер и игрок (1963–1964 и 1967–1970), как тренер и начальник команды (1971–1972). Бывало, пробегала между ними черная кошка, как осенью 1963 года, когда тренер сборной отказал в доверии Яшину, но после «Уэмбли», где присутствовал, вынужден был, пусть косвенно, признать свою неправоту. Как-то я спросил у Льва Ивановича, не обижен ли он на Константина Ивановича за 1963 год.

– А чего, собственно говоря, обижаться? В футболе всякое бывает. Обидеть может несправедливость, а не ошибка. Тренер имеет право ставить кого угодно по своему усмотрению. К тому же не уверен, что тогда обошлось без давления. Только не знаю, людей или обстоятельств. Видно, обстоятельств, потому что Бесков человек самостоятельный. Но и ему, как многим другим, могло показаться, что пора мне заканчивать. Что бы ни происходило, я благодарен ему за учебу уму-разуму. Да и общение в неформальной, домашней обстановке давным-давно сняло все вопросы между нами.

Такое вот отношение двух футбольных мыслителей друг к другу.

Когда испарилось раннее недоверие к Яшину, в период зрелости вратаря его реноме, видимо, ни у кого не вызывало особого желания позволить себе критический анализ действий. Речь не об отдельных матчах – тут он не избежал критики, иногда даже несправедливой, а об архетипе игровых навыков и привычек. Убежден, что идеализация была Яшину совершенно ни к чему, он и без нее возвышался, словно Эверест. Помню, как Лев Иванович заразительно смеялся, когда я рассказал, как две-три редакции отказали мне в намерении преподнести его реалистический образ, фиксирующий не только масштаб личности, но и, как тогда выражались, «отдельные недостатки» живого классика футбола. И добавил: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет».

Яшина раздражала неуемная восторженность и лакировка в освещении футбола, в частности, в припудривании его собственного облика. Когда понял, что таковы неписаные правила советской пропаганды и ничего не поделать, махнул рукой, но иногда его прорывало, потому что нереалистичная самооценка мешала нашему футболу, заметно в 70-е годы сдавшему, подняться на прежний уровень. Он публично выражал недовольство, что «критика и самокритика звучат все тише и тише, а вот привычка громко кричать о малом успехе и умалчивать о неудаче остались». Его не устраивало, что «научились гордиться мнимыми успехами». Словно заглянул в наше время, когда эти вещие слова звучат еще актуальнее, чем четверть века назад.

А над своей «непогрешимостью», усиленно раздувавшейся тогдашней прессой, просто насмехался. Спрашивал одного из моих коллег: «Неужели напишете, что я всю свою спортивную жизнь курил? Какой же пример подавал молодежи?» По-моему, это «открытие» наша пресса впервые сделала только в 80-е годы, а об усилившемся пристрастии к выпивке во времена его чиновничьего дискомфорта я вставляю «лыко в строку» только сей момент.

В игровые годы особым пуританством Яшин тоже не отличался. Правда, трешки и пятерки не стрелял, в компанию динамовских выпивох не входил, в забегаловки с ними не гонял. Отъявленным «режимщиком» тоже не слыл, знал место и время, где и когда можно расслабиться. Поэтому я не удивился той были, что поведал мэтр нашей литературы Василий Аксенов. В 1962 году, направляясь с писательской делегацией в Японию, он летел одним рейсом с московским «Динамо», приглашенным туда же на товарищеские матчи. Оказался в салоне по соседству с Игорем Численко, позади расположился Лев Яшин. Число знал о богемности молодого писателя, быстро с ним сошелся и обратился с просьбой:

– Тут за нами стукач присматривает, из-за него даже выпить нельзя. Но ты все-таки закажи виски, а я прилягу на пол, чтобы он не засек, и выпью чуток…

Так и сделали, потом Игорь обернулся к Яшину:

– Лев, выпить хочешь?

– Не против.

– Ложись тогда…

Яшин сильно пригнулся, чуть под кресло не залез. Очень хорошо его понимаю – грех было не выпить в международном рейсе: настроение перед «заграницей» что надо, «под такую закусь, да бутылку», как пел Высоцкий. Кто ж осудит, что усидели ее, да еще втроем, тем более что до первой игры в Нагое оставалось несколько дней.

А когда играть перестал, тормоза не так сдерживали, да и новые обстоятельства настроения не поднимали. По прошествии десятилетий, уже в 2007 году, одна газета, безумно пожелтевшая, при этом бряцающая своим громким брендом, причислила Яшина к алкоголикам, но быстро опомнилась и принесла извинения (только поэтому опускаю название газеты) – настолько диким выглядел этот бред. Нет, у Яшина хватало ума и воли не доводить «вредную привычку» до беспробудности, но стаканчик виски или пару стопок водки из бутылки, упрятанной от бдительной жены в «тетрапак» (пакет) из-под молока, с утра мог хлопнуть запросто. И упоминаю об этом не на потребу любителям «жареного».

И у другого запоздалого охотника до спиртного, пристрастившегося к нему в постфутбольные времена, – Сергея Сальникова гости стали обнаруживать дома полным-полно пустых бутылок, в основном, кажется, из-под пива. Это когда он ушел из второй семьи и поселился в коммуналке близ Курского вокзала. Яшин, слава богу, и первую семью не оставлял, да и иные несхожие обстоятельства их разводили, а объединяло (и со многими другими ветеранами тоже) все большее истощение интереса к делу, подброшенному судьбой и не сравнимому по увлекательности с прежним – игрой в футбол. И не ради «клубнички», тем более не для укора стоило уже тогда трубить о житейских последствиях опустошающей неудовлетворенности, а для того, чтобы привлечь всеобщее внимание к социальному неустройству вчерашних любимцев публики, переместившихся с футбольного поля на другую стезю. Но пресса, возможно, и не вполне виновата, хотя могла бы попробовать, как водилось, намеками и экивоками – напрямую-то тема была табуирована.

И уж совсем нелепо и смешно выглядела невозможность правдиво писать о самой игре и игроках. Честняге Яшину досаждало, что он представал в наших опусах напомаженным, далеким от реальной жизни. Да и самому хотелось знать, но, конечно же, от профессиональных критиков, а не от одного только клубного или государственного тренера, каковы его собственные характерные погрешности: «Тренер, разумеется, мне указывал, что надо поправлять, но есть же и другие мнения, а мне, особенно после «матча века», не решались делать замечания. За «пенки» газеты пропесочить не забывали, но сыпать соль на раны легко, а профессионально подсказать куда сложнее».

Были ли у «вратаря мира» действительно слабые места? «На этот вопрос, – писал Валентин Иванов, – вряд ли ответишь утвердительно». Того же мнения придерживался Василий Трофимов, негромкий, скромный человек, внутренне настроенный при этом очень критично к футболистам, начиная с самого себя. Наметанным взглядом находил большие минусы и у Боброва, и у Бескова, и у Стрельцова, у других наших «самых-самых», исключая, пожалуй, Петра (Пеку) Дементьева и довоенного Григория Федотова – этих идеализировал. В каком-то разговоре, а их у нас с Василием Дмитриевичем в 60-х было немало, зашла речь про Яшина.

– Лева не годами, так месяцами держал форму, и вам об этом рассказывать не надо. А когда он в форме, – своим тихим голосом, медленно расставляя слова, произнес знаменитый Чепчик, – все у него настолько налажено, что и придраться не к чему.

За долгие годы яшинской карьеры пресса тоже не нашла, да и не искала «узкие места», даже специальная («Советский спорт», «Спортивные игры», «Футбол»), все больше нахваливала. Крайне редкие критические обобщения сводились к тому, что низовые мячи он отражал с большими затруднениями, чем верховые, или играл на линии слабее некоторых вратарей. Валерий Маслов считает – того же Беляева (хотя и не сомневался, что в целом как вратарь Яшин «был близок к идеалу»). По поводу Беляева спорить с Масловым не возьмусь – он несколько лет имел возможность сопоставлять каждодневно, стало быть, видел больше моего, только помню, что при всех расхождениях в стиле двух динамовских вратарей дублер Яшина в игре на линии придерживался ясных и рациональных принципов старшего коллеги, не слишком злоупотребляя падениями и бросками.

Просматривая свои достаточно подробные поматчевые записи, которые вел в 1953–1960 годах, я не удивился сочетанию наива с юношеским максимализмом. Доставалось среди других и Яшину, иногда в весьма крепких выражениях («не упал даже, а свалился мешком»). Но мне кажется, и тогда сознавал его необыкновенность. Потеребив свою память, освежив ее этими записями, могу лишь констатировать, что предрасположения к какому-то роду действий за ним не замечал, а оплошностей на линии и на выходах, внизу и вверху он допускал одинаково – одинаково мало. Словом, серьезных нареканий не заслуживал в исполнении Яшина ни один раздел вратарского мастерства, чтобы можно было толковать о каких-то органических пороках.

Анатолий Акимов, с которым я подолгу общался во время чемпионата мира в Англии (он был почему-то приписан к журналистской группе), заметной натренированному глазу слабины, характерной для Яшина, не находил, а во время матча с Венгрией, сидя рядом, особенно восхищался наработанной растяжкой, позволявшей тащить именно низовые мячи. Я напомнил Анатолию Михайловичу, что он писал в 1960 году, будто Яшин «иногда заигрывается». Просил разъяснений, но собеседник упирал на слово «иногда» и, как я понял из туманного ответа, имел в виду неосмотрительность некоторых дальних рейдов. Но Яшин сам сократил их в пользу коротких отлучек из ворот.

И все же – кто ищет, тот всегда найдет. Не то чтобы я специально искал минусы его вратарских навыков и привычек. Но снова и снова перебирал виденное, чтобы доискаться до правды, полагая, что это как раз в духе Яшина, поэтому старался не заслоняться приуроченностью некоторых своих последних публикаций к его юбилейным датам.

Приходилось сталкиваться с мнением, что Яшин иногда не реагировал на дальние удары, поскольку на склоне карьеры стало подводить зрение. Возможно, чуть истершийся глазомер и стал дополнительной помехой вратарской реакции, но это никак не объясняет повторявшиеся время от времени случаи и прежней безответности на некоторые выстрелы из-за границы штрафной. Насколько я понимаю, в тех матчах, где Яшина можно было упрекнуть за такие голы, его подводила концентрация. Не знаю, прав ли я, но нахожу объяснение в делимости, дроблении его внимания, связанных с избранной манерой игры.

Яшин приучил себя следить сразу за несколькими «объектами» – прежде всего за мячом, но и за целой группой игроков, своих и чужих, их менявшимся расположением, чтобы в нужный момент вмешаться непосредственно или своевременной репликой партнерам, корректируя их действия или определяя направление вероятного развития атаки на свои ворота. И в таких случаях он, бывало, поздно реагировал на мяч или вообще зевал удар.

Жаль, в свое время не имел возможности спросить Яшина, как он относится к этой версии, просто потому, что появилась она позже. Но успел как-то справиться о другом. Мне казалось, что его хватку нельзя назвать мертвой, чтобы мяч прилипал к рукам, как, например, у Хомича. В футбольной юности Яшин, чувствуя эту слабину, пытался с чьей-то подсказки даже варить специальный клей, чтобы смазывать перчатки для прочного сцепления с мячом. Но однажды в игре, когда от волнения похлопывал рука об руку, они слиплись, обработанные таким варевом, и мяч залетел за спину. Эксперимент пришлось оборвать, но удалось ли справиться с проблемой? Во всяком случае, на смену кустарщине явилась зрелость подступа к ней. Припоминаю, что Яшину иногда приходилось фиксировать мяч вторым касанием. Вот и спросил Льва Ивановича о том, почему подчас, принимая его, гасил сперва о землю, а потом уже забирал в руки.

– Считал, что так удобнее, когда мяч летел на уровне груди, а соперников рядом не было.

Я был полностью удовлетворен этим ответом, восприняв его как индикатор примерной рациональности и просчитанности любого игрового хода Яшина, да и интуиция, которую он включал во многих случаях, развита у него была как ни у кого. В любом варианте это как раз тот случай, когда свой минус он оборачивал плюсом.

Характер поведения Яшина на поле можно уместить в два слова, как удачно это сделала крупнейшая в мире французская спортивная газета «Экип». Но, назвав его еще в 1960 году играющим тренером, вложила в это понятие новый смысл. Что такое играющий тренер? Тот, кто уже работает тренером, еще не закончив играть. Яшин никогда номинально не был тренером, но уже со второй половины 50-х годов начал осуществлять в игре не то тренерские права, не то обязанности, распорядительные и регулирующие. «Экип» сообщала, что в игре «от него все время исходили оперативные тактические установки».

Такую характеристику Яшина развил самый авторитетный футбольный журналист того времени Габриэль Ано, известный еще и тем, что первым выдвинул идею европейских клубных турниров. Вот что он писал вслед финальному матчу на Кубок Европы 1960 года: «Великий Яшин живет интересами своей команды, является ее составной частью. Это не тот одиннадцатый игрок под № 1, который играет где-то вдали на последнем рубеже и который так не похож на других, потому что ему разрешено пользоваться в игре руками. Нет, Яшин не таков! Он неотделим от команды, впаян в нее. Причем он часто пользуется тем же оружием, что и его партнеры, играя ногами и головой. Без страха он проникает на территорию, которой опасаются все его зарубежные коллеги. Морально он тоже как никто связан с интересами команды, чью судьбу он разделяет. Мы были очевидцами того, как после второго тайма, во время короткого перерыва перед добавочным временем, он обращался к своим товарищам по команде, подбадривая их и вселяя надежду в их утомленные души. Это было похоже на то, как старший брат подбадривает младших. Что я говорю – брат, он, скорее, был похож на отца».

Собственно, в словах этого старого мудреца содержится квинтэссенция яшинского способа существования в футболе: он одинаково умело исполнял одновременно две роли – сам играл и заряжал на игру, на победу товарищей. То, что углядел французский мэтр со стороны, знал и чувствовал любой его тренер и партнер как бы изнутри.

В 50-х годах, когда телевидение только делало первые шаги и «ящик» в домах был еще редкостью, спортивных триумфаторов не завлекали в телестудию после каждого громкого успеха. Публике позволялось воочию приветствовать их лишь в маловместительном зале Политехнического музея, который официально назывался Центральным лекторием общества «Знание». Он оказался явно неподходящим и для поэтических вечеров, на которые рвалась вся Москва, и для своего рода спортивных ток-шоу. Помню, после зимней Олимпиады 1956 года в Кортина д’Ампеццо с трудом попал на встречу с тренерами и хоккеистами сборной СССР во главе с Аркадием Ивановичем Чернышевым, а почти через год – с победителями Олимпийских игр в Мельбурне. И записал тогда, еще не забыв изучавшуюся в школе с какой-то стати стенографию, выступление старшего, или по-сегодняшнему, главного тренера нашей футбольной сборной Гавриила Дмитриевича Качалина.

Здесь уместно привести фрагмент этого публичного отчета перед любителями спорта: «Я могу с полным основанием заявить, что во всех матчах олимпийского турнира лучшим игроком на поле был Лев Яшин. Правильнее сказать, он был не только игроком, но и замечательным дирижером, добрым старшим товарищем для каждого футболиста, человеком, в которого верила вся команда». От себя замечу, что «старший товарищ» был тогда моложе почти половины основных игроков, но это не помешало ему стать безусловным моральным авторитетом.

К оценке Качалина примыкают слова Виктора Понедельника: «Поражала способность Яшина в трудную минуту зажечь всех. Зажечь собственным примером. Он умел находить и верные, нужные слова в минуты неудач. В финале Кубка Европы 1960 года первый тайм мы проиграли югославам. В перерыве Яшин подошел к каждому игроку. Для каждого нашел свои, какие-то особые слова. Спокойно так, без крика… Не будь этих слов Яшина, я не забил бы решающий гол».

Вслед за Европой суть и стиль игры Яшина приняла Южная Америка. Во время матча Аргентина – СССР в конце 1961 года президент Аргентинской футбольной ассоциации (АФА) Х. Р. Коломбо поначалу усмехался и громко недоумевал: «Куда помчался? С ума сошел! Он за это поплатится!» Но потихоньку стал разбираться, а к концу матча уже неистово аплодировал странному вратарю гостей. После матча у специалистов не оставалось сомнений, что Яшин привез совершенно новый вратарский реквизит.

Самый авторитетный футбольный журнал Аргентины «Эль Графико» писал: «Яшин прекрасно показал всем нам, каким должен быть вратарь в футболе. Все остальные участники русской команды поступали по его указаниям, которые он давал в решающие моменты. Основой обороны русских, наиболее эффективно ликвидировавшей лучшие комбинации, был Яшин со своим голосом командира, своими указаниями, своими выходами вперед, чтобы сократить путь или дать передохнуть защитнику, передачами мяча на край поля. И мы можем думать теперь, что Яшин действительно достоин звания лучшего вратаря мира, так как он стал создателем определенной системы футбольной игры».

Эта система сводилась к тому, чтобы все или в реальности почти все 90 минут не выключаться из действа. Ждать у моря погоды было не в его правилах. Яшин непрерывно двигался, выбегал и возвращался к линии, всматривался и высматривал, охотился за мячом, сигнализировал о местоположении противника, расставлял защитников, начинал комбинации, направлял перемещения атакующих.

Интересное наблюдение сделал известный вратарь киевского «Динамо» и сборной СССР Олег Макаров. Только высокий профессионал, стараясь впитывать опыт коллег, мог подметить, что лучшие из них обычно ведут себя на поле весьма беспокойно. Анатолий Акимов замирал только в тот миг, когда мяч приближался к нему, а все остальное время мерил широкими шагами линию ворот, размахивая руками или встряхивая их. Алексей Хомич тоже расхаживал вдоль ворот или на пару метров вперед и тут же обратно, то и дело хлопая ладонями друг о друга. Макаров понял, что такое поведение старших товарищей не было связано с нервическим состоянием. Они усвоили, что вратарь не имеет права на отдых, не должен выключаться из игры, если хочет как можно реже вынимать мяч из сетки. Но и в этой непрерывной подвижности Лев Яшин отличался тем, что старался хождение вратаря обратить на пользу.

Макарову бросилось в глаза, что он редко мерил шагами расстояние от штанги к штанге. Не желая терять контакта с мячом, стараясь быть ближе к участку активных действий, отодвигался от ворот насколько можно дальше (чтобы мяч неожиданно не перекинули через голову). Так, по мнению киевского коллеги, Яшин острее чувствовал все импульсы игры. Когда же видел, что атака на его ворота может приобрести угрожающий характер, бегом возвращался «домой». И в этом тоже нашел выгоду: пробежка, даже короткая, как и беспрерывная ходьба, согревала мышцы и подготавливала к сверхбыстрой работе, характерной для вратаря.

До сих пор не перестает дивиться непрерывной включенности этого уникума в игру, чтобы всегда быть рядом с мячом (если не реально, то мысленно, постоянно ставя себя на место им владеющего), главный покоритель Яшина «Клим» Ворошилов. Он убедительно выделяет квинтэссенцию этого изнурительного труда, выжимавшего вратаря как лимон: «Яшин первенствовал умом, а не теми конкретными действиями, которые все видели, будь то вбрасывание мяча рукой или начало атаки с Кесарева, Царева, Федосова…»

Беспрерывное яшинское вторжение в игру что действием, что словом вносило в нее организованность и постоянную мобилизацию. Можно смело сказать, что Яшин был предтечей только намечавшейся тогда универсализации футбола, сразу же определив наперед, что она затронет не только полевых игроков, но и вратаря.

И сейчас, спустя лет сорок или больше, так научились действовать не все вратари – даже в серьезных профессиональных командах. Стало быть, Яшин, намного опередив время, играл более современно, чем многие из них. Поэтому как нонсенс воспринимаются высказывания Маслаченко, будто яшинский подход к вратарскому делу выглядит устаревшим. Якобы еще с давних времен воцарения бразильской системы 1+4+2+4, когда игра становилась стремительнее, подачи в более людную штрафную уже направлялись по низкой крутой траектории, резаными ударами, а «парашюты» начали себя изживать, как и игра вратаря головой.

Перемены схвачены верно, хотя и чрезмерно абсолютизированы (высокие навесы, игру вратаря головой видим и сейчас). Но разве Яшин не адаптировался к новшествам, разве не в эти годы был единодушно усажен авторитетной международной экспертизой на вратарский трон? Да, стартовая скорость не была его коньком, зато помогла избежать репутации вратаря импульсивного, дерганого, которую наработал кое-кто из слишком порывистых ребят, да и недостаточную скорость старта и передвижения Яшин с лихвой окупал необычайным предвидением и молниеносной динамикой мышления.

Ко всему прочему сегодня как никогда востребована яшинская готовность учащенно вмешиваться в командные действия взамен выжидания наката событий, активно использовать удары ногами и головой, впрямую выполнять обязанности «чистильщика». Последнее особенно важно при теперешней моде на линейную защиту. Искусство вратаря читать игру вообще становится бесценным в сверхнапряженности и калейдоскопичной переменчивости хода встреч. И если Маслаченко признает за Яшиным это умение, а он не раз уверял, что признает, получается, что запутавшийся критикан сам себя высек на манер унтер-офицерской вдовы, потому что способность быстро оценить ситуацию, найти правильный выход из положения, да еще стать зачинщиком ответной атаки и есть контрапункт современной вратарской модели.

Когда-то вратарь был озабочен только одним – неприкосновенностью своих ворот, а Яшин первым добровольно и сознательно взвалил на себя ношу других важных обязанностей, заодно, кстати, усиливающих ту самую неприкосновенность. Это было его «ноу-хау». Не столько изобретая велосипед, сколько совершенствуя и систематизируя тактические находки предшественников, Яшин получил стратегический выигрыш внедрением в практику абсолютно новой линии вратарского поведения, которую с интересом и благодарностью принял весь футбольный мир. «Франс футбол» тонко заметил, что «слиянием непосредственно вратарских и организаторских начал Яшин достиг невиданной до него свободы действий голкипера».

Знаток всего на свете публицист Юрий Рост как-то обмолвился, что прыжок в высоту «бросбюри-флоп», названый по имени его изобретателя и первого исполнителя, олимпийского чемпиона 1968 года, мог родиться только в свободной стране. Опять «полемисты-вольнодумцы» ни к селу ни к городу приплетают идеологию, готовы политизировать даже способ прыжка, объяснив, что никакой тренер не разрешил бы у нас отойти от утвержденных предписаний. Хочу спросить Роста: как же разрешили невиданные «ультра-си» Ольге Корбут? Почему не остановили Станислава Жука с его бредовыми выдумками в парном катании фигуристов? Наконец, как в несвободной стране Льву Яшину разрешили, разгуливая по всей штрафной, произвести вратарную революцию и «достичь невиданной до него свободы действий голкипера»?

С сожалением отмечаю для себя, что Яшин не похож на тот возвышенный образ вратаря, который рисует Владимир Набоков. С сожалением только потому, что хотелось и к Яшину в полной мере отнести сочные слова писателя, который сам когда-то баловался игрой в воротах и со знанием дела живописал: «В России и вообще на континенте, особенно в Италии и Испании, доблестное искусство вратаря искони окружено ореолом всеобщего романтизма. В его одиночестве и независимости есть что-то байроническое. На знаменитого голкипера, идущего по улице, глазеют дети и девушки. Он соперничает с матадором и гонщиком в загадочном обаянии… Он белая ворона, он железная маска, он последний защитник». Но обаяние Яшина не загадочное, а вполне земное – да, он последний защитник, но вовсе не одинокий, не отделенный от партнеров, а действовавший в тесной увязке с ними, игравший на них, занимавшийся не только своим, но и общим с ними делом.

Если воспользоваться словесным оборотом Аркадия Галинского, Яшин прежде всего в том и гений, что выношенную простоту манер и приемов направил на творение новой игры вратаря. Максимально упростив форму, неимоверно обогатил содержание. Талант, даже суперталант прекрасно исполняет свою партию, не выбиваясь с накатанной колеи, а гений отличается от обыкновенного таланта тем, что выламывается из нее, открывает неизведанное. Гений – непременно создатель того нового, что заслуживает профессионального признания и становится достоянием других. Яшин на годы вперед сформировал вратарский эталон. А оттеняют гений, как полагается, вечные спутники – неприятие и непонимание, особенно на первых порах, и зависть, отторжение чужого успеха, особенно на последних. Жаль, что в яшинском случае такое обязательное сопровождение нигде так не заметно, как в собственной стране, которой он служил верой и правдой.

«Гениев не прощают» – с такой афористичной отточенностью мог выразиться только Бернард Шоу. Это сильнее, глубже констатации, что не понимают или завидуют – именно не прощают. Бывает, что не сразу и сообразишь, почему, да отчего. С какой стати, например, напустился на Яшина Виктор Каневский, довольно заметный в 60-е годы форвард киевского «Динамо», игравший и за сборную СССР?

Судя по концовке того блока вопросов и ответов, который касался Яшина в обширном интервью Каневского газете «Спорт-экспресс» 27 октября 2006 года, давний партнер, если не лукавит, лично к нему относится не так уж плохо («приятный в общении, никогда не зазнавался, никогда никому не нагрубил, о нем только хорошее можно сказать»…). Но несколькими-то строками выше сказал хуже некуда. Ладно еще – дело знакомое – зайклемил за Чили-62. Но такое впечатление, что кроме Чили, где тоже играл, других международных матчей Яшина не видел, ничего о них не слышал. Читаем:

«– За исключением того матча за сборную мира против Англии на «Уэмбли», Яшин на международной арене никогда не блистал. Почему-то в ответственных играх у него не получалось, как на родине. Нормально, надежно играл, но ничего выдающегося не было, а в чемпионате Союза он, конечно, был непревзойден.

– То есть его бешеная популярность за рубежом – результат одного товарищеского матча в Англии?

– Да, много не надо, не так ли? Этот матч сделал ему международную репутацию. Там же абсолютно все звезды играли. Все! А Лева был, конечно, хорош. Пенальти взял. Но я вот помню, как мы играли там в 58-м. И попали 0:5, так-то…»

Утверждение, будто международную репутацию Яшину принес один матч, попросту смехотворно, хотя бы потому что к этому времени она уже была прочно завоевана – иначе бы не номировался раз за разом на «Золотой мяч» лучшего футболиста Европы, начиная с года учреждения (1956) престижного трофея. А было это за семь лет до «матча века». Неужели, если поверить Каневскому, можно принять за сборище чудаков великое множество людей, и за профанов – дельных специалистов из разных стран, не устающих отмечать другие шикарные матчи Яшина? В самых квалифицированных отзывах, аналитических обзорах, а затем и в мемуарах знатоков он заслужил пятерки, а то и «пятерки с крестом», как выражались когда-то, за целые серии игр с мощными зарубежными соперниками и ни больше ни меньше – за пять турниров высшего ранга (олимпийский, два чемпионата мира, два – Европы). Откровения Каневского способны впечатлить лишь тех, кто уж совсем не в курсе. Строящиеся на зыбком песке явной дезы, они рассыпаются как карточный домик.

Вранье, что в ответственных международных испытаниях у Яшина не получалось – получалось большей частью как раз лучше, чем в рядовых. Вранье, что в «матче века» собрались абсолютно все звезды – а как же отсутствовавшие Пеле и Гарринча? Вранье, что Яшин взял в этой встрече пенальти – его и не назначали. Вранье, что допустил 0:5 со сборной Англии – в той злополучной игре не участвовал.

Опрокинуть эту несусветную чушь нетрудно, сложнее понять, откуда растут ноги. Нашло ли на полузабытого ветерана затмение, потому что на «официозного» Яшина распространяется счет Каневского к советской власти, действительно насолившей ему, прежде чем выпустить в эмиграцию, или вдруг всплыла затаенная обида за жестокие уроки во время двусторонних тренировок сборной, когда Яшин занимал место не в воротах, а в поле? Совершенно не терпевший уклонения от борьбы, играл он против трусоватых партнеров, к которым относился и Каневский, нарочито зло и резко, не жалея ни своих ног, ни чужих.

Замечено: кто носится со своими обидами, тот особенно подвержен «синдрому Шоу», не прощая успеха и незаурядности прежде всего людям, с которыми приходится плотно соприкасаться в быту или на работе. Вот и автор опубликованных нелепиц, сознательно или подсознательно, оказался не готов смириться с тем, что его товарищ по сборной своими понятиями об общем деле заметно оторвался от банальных представлений многих остальных. Не простил ему взлета выше головы, а потому потерял всякие приличия в отторжении святой правды. Самое печальное, что диффамация нашла охотную поддержку в недрах популярной газеты, претендующей на основательность и солидность.