Текст книги "Лев Яшин. Блеск сквозь слезы"

Яшину приходилось часто выступать перед разными аудиториями. В его лексике отсутствовали изыски, присущие тому же Сальникову, между прочим, дипломированному журналисту, выпускнику МГУ. Но речь Яшина, если не была служебной, формальной (а дежурных выступлений на собраниях и заседаниях избежать не удавалось), получалась складной, выразительной, всегда вызывала интерес. Не забуду, как, раскрыв рот, слушали собравшиеся в Октябрьском зале Дома союзов его рассказ о юбилейном матче сэра Стэнли Мэтьюза в 1965 году, насыщенный такими подробностями, которые доступны лишь приметливому человеку.

Рассказывал, как добирался до Сток-он-Тренте чуть ли не на перекладных и едва не опоздал на игру, а Шнеллингер только рад был снова затеять с ним пикировку:

– Яшин, кайне дисциплин (нем. никакой дисциплины – А.С.).

Рассказывал, как оркестранты в смешных меховых шапках за час до игры начали вышагивать по полю и гремели маршами, как полтрибуны было отдано голосистым школьникам. Рассказывал о знакомстве с 50-летним Мэтьюзом, не чопорным и сдержанным, как представлялось, а приветливым и веселым, о том, что игрой своей он напоминал нашего Василия Трофимова, о том, как весь 45-тысячный стадион хором пел принятую в Англии оду юбиляру: «Он хороший парень!»

– А у нас юбиляров в футболе так не отмечают, – грустно заключил свой рассказ Яшин. – И песни такой нет.

Песню, славящую достойных людей, до сих пор не придумали, а вот хороших футболистов в памятные дни стали мало-помалу чествовать. Начали как раз с Яшина, хотя просил он не для себя.

Голос Яшина еще запомнился чувством юмора. Не судите строго за длинную выдержку из статьи главного редактора еженедельника «Франс футбол» Макса Юрбини, того самого, что 27 мая 1964 года вручал ему в Лужниках на глазах 100 тысяч москвичей «Золотой мяч». Эта цитата понадобится нам для того, чтобы оценить по достоинству ответную реплику Яшина, но не мешает еще раз послушать о нем знающего человека:

«Много я перевидал вратарей на своем веку – и Свифта, и Рамальетса, и Земана, и Грошича, и Жильмара, и Коста Перрейру, и нашего Бернара (английский, испанский, австрийский, венгерский, бразильский, португальский, французский вратари 50-х годов. – А.С.). Из того, что я скажу, вовсе не следует, будто я сжигаю все, чему поклонялся, но Лев Яшин превзошел их всех и продолжает превосходить, ибо Яшин – это одновременно и Шейригес (которым восхищался еще мой дедушка), и Комби (фаворит моего отца), и Замора, Планичка, Хиден, Дарю (французский, итальянский, испанский, чешский, австрийский, еще один французский вратари 30 – 40-х. – А.С.) и многие-многие другие. Яшин – сверхвратарь, появившийся на свет, чтобы сыграть в нем исключительную роль как страж ворот. Яшин – это легендарная фигура. Это четвертый защитник. Это стратег во всех измерениях. Это волшебная рука, одетая в перчатку…»

Когда Яшину перевели эту лестную тираду, он засмеялся:

– Не понимаю, почему у меня только одна волшебная рука. А где же вторая?

Он вообще с иронией относился к упражнениям журналистов, как только его не нарекавших, – и «черный спрут», и «пантера между штангами», и «гипнотизер», и «осьминог», и «желтая стена» (в 1963 году для «матча века» ему выдали желтый свитер). Конечно, выдумывать подобные сравнения и метафоры всегда было слабостью журналистов. Слабость питали они и к Яшину, но как же им хотелось «покрасивше» представить его силу… А она, кстати, крылась среди прочего, в этой самой иронии и самоиронии. При мне Яшин забавно объяснял Мартыну Мержанову пропущенный гол: «Раскорячился, вот и скушал».

Никогда не стеснялся подтрунивать над собой. Как-то, уже в пожилые яшинские годы, сосед по даче Григорий Яковлевич Киперман то ли в шутку, то ли всерьез попросил его изловить зайца, повадившегося на садовый участок воровать урожай.

– А что! Запросто, разве я не вратарь?

Сосед придумал загнать ушастого в пространство между яблоней и бетонной стенкой – расстояние как раз приблизительно совпадало с размером футбольных ворот. Когда непрошенный гость явился за добычей, Яшин принял вратарскую стойку, а сосед, развернув старый плащ, погнал в сторону «ворот». Но воришка успел ловко прошмыгнуть мимо.

– Позор, тоже мне вратарь мирового класса! – вполне самокритично расхохотался виновник пропущенного «гола».

Лев Иванович ценил юмор не только в силу человеческой привязанности, как охотный поглотитель анекдотов и смешных историй. Был уверен, что без юмора не обойтись и в его профессии. Вот кусочек нашей беседы, опубликованной на русском и чешском языках в канун прощания Яшина с футбольным полем (май 1971 года).

– После того, как решили уйти, вас не одолевали сомнения, колебания, не появлялось ли желание вернуться в привычное состояние? (вопрос был задан в связи с тем, что передумали объявившие было о своем уходе Йожеф Сабо, Виктор Каневский, знаменитый хоккеист Константин Локтев. – А.С.).

– Призраки не возвращаются…

– Все шутите. Не зря ходит молва о вашем чувстве юмора…

– А куда без него? И так вокруг масса мрачных людей, которые, кажется, только и делают, что ловят нас на ошибках и потерях. Вот мы в Ташкенте вели с ЦСКА 3:1 и за 20 минут проиграли чемпионство, еще и «дубль» вдобавок (дополнительный матч за первое место 1970 года. – А.С.). Или Шмуц недавно, выбивая мяч, забросил себе в ворота. Что же теперь – рыдать, убиваться? Помогает пережить неприятности только чувство юмора. По своему опыту знаю: перед ответственными матчами у нас атмосфера накалена, все страшно озабочены. Тут и нужны добрая шутка, веселое слово. До сих пор вспоминаю своих товарищей, которые вмиг умели снять напряжение, отвлечь от тяжелых дум, – Валентина Бубукина в сборной и Владимира Шаброва в «Динамо».

Отменное чувство юмора своего незабвенного русского друга произвело впечатление на Франца Беккенбауэра. Когда тот гостил у Яшина в Москве, как-то в дружеском застолье хозяин дома, между прочим, мастер произносить тосты (признанный в этом качестве и гостем), «тостуя», вспомнил, как они вместе с «тостуемым» играли в 1968 году за сборную мира на «Маракане». И тут Кайзер сказал:

– Лев, давно хотел спросить, тогда в Рио у тебя было что-то не в порядке с ногой?

– Действительно, нога болела. За несколько дней до этого, когда играли на пляже в футбол с легкоатлетами, какой-то дискобол нанес мне травму. Я искал врача, но нашел только зубного, который «запломбировал» мне ногу. Некоторое время я продержался, вот Пеле и не забил!

Я повеселился от души, узнав смешную историю, случившуюся в конце 60-х, когда он учился в ВПШ. У Яшиных собрались гости, а хозяина нет и нет. Стол накрыт, у всех душа горит. Вдруг он вбегает, весь в мыле, начинает извиняться:

– Экзамен по политэкономии сдавал… Они за 50 лет в экономике не могли разобраться, а хотели, чтобы я за час рассказал все, что объяснить невозможно.

Все расхохотались – он умел разрядить обстановку. И в самом деле смешно – не только мне, экономисту по образованию. От Яшина выигрывали и теплые маленькие компании, и большие вечера встреч. С ним всегда и везде было легко и комфортно.

Выходит как-то из дачного коттеджа, а сосед, разведя мыльный порошок, наносит на дерево пену, чтобы избавить от парши.

– Что это ты, Григорий Яковлевич, делаешь? Никак дерево собираешься брить?

Когда остался без ноги, в нем пробудился черный юмор. Друзьям-приятелям было известно, как по нему сохли дамы. И вскоре после операции Яшин с прежней улыбкой подмигивал навещавшим его знакомым:

– Представляете, насколько женщинам легче будет носить меня на руках!

Топорный деревянный протез, изготовленный Льву Ивановичу нашими «умельцами», он называл «кадушкой». Как рассказывал Александр Горбунов, финские врачи, которые обследовали Яшина перед заменой его на местное изделие, рассматривали «кадушку» так, словно в их руки попал редчайший музейный экспонат. Когда перевел им, как пациент называет сей предмет, они спросили, почему именно так.

– Потому, – ответил Яшин, – что в бочке этой можно огурцы солить.

В последние свои годы, неимоверно для него тяжелые, познакомился с известным комиком экрана Александром Панкратовым-Черным. Это случилось в Махачкале, куда знаменитый вратарь был приглашен на открытие детского футбольного турнира, носившего имя Яшина. Там же оказался на гастролях Панкратов-Черный. Свело их застолье, устроенное местными хлебосолами. За пиршественным столом среди людей в кавказских папахах актер обнаружил одного русского. Когда их представляли друг другу, тот с трудом поднялся из-за стола и протянул широкую ладонь:

– Лев.

– Саша. Извините, вы удивительно похожи на Льва Яшина. Я с ним не знаком, но видел по телевизору.

– Я и есть тот самый Яшин.

Тосты сменялись один за другим. Все желали здоровья главному гостю. Панкратов-Черный острил, рассказывал разные истории. Яшин, оценивая каждую шутку, закидывал голову назад и от души хохотал. Когда же ему адресовался очередной тост, как ни было трудно на протезе, да еще в застольной тесноте гостиничного номера, непременно вставал. Продолжили доброе и веселое общение в Москве. Так еще один счастливец, получивший возможность гордиться дорогим знакомством, совсем в другое время и совсем в другом состоянии Яшина все равно углядел солнечное отражение:

«Он был отзывчив и безотказен, этот великий человек с искрящимися, солнечными, именно солнечными, излучавшими искренность, доверие и доброту глазами». Мнение популярного киноактера, сложившееся за несколько встреч, десятки лет разделяли самые разные люди – и хорошо его знавшие, и только раз говорившие с ним. Начиная с главных звезд мирового футбола и кончая обыкновенными болельщиками, в которых немедленно превращались те, кто был далек от футбола, но хотя бы на ходу познакомился с ним. Разделяли везде и всюду – в Москве, Махачкале, Рио-де-Жанейро…

Свой среди своих

Упоминанием Рио-де-Жанейро я закончил предыдущий раздел и начинаю следующий. Как образ и символ «сбычи мечт». Только в отличие от бессмертного романа Ильфа и Петрова мечтой и символом притяжения служит Его величество футбол. Рио – столица бразильского и мирового футбола. Там гремел Пеле, сам по себе символ футбола. Неважно даже, что «король» не из Рио, а из небольшого городка Сантос, близ Сан-Паулу, второй футбольной столицы Бразилии. Но он такая же достопримечательность и гордость Рио, как знаменитый пляж Копакабана и стадион «Маракана».

Рио и «Маракана» в этом повествовании ненадолго превратятся из символа в место действия, а Пеле – в главное действующее лицо. Потому что все они – Рио, «Маракана», Пеле признавались в любви к Яшину, и для нас важно, что он по-вратарски и по-человечески заслужил ее, как повсеместно, и в самом сердце футбола.

… В западной футбольной прессе сложилось представление, что слова Пеле ничего не стоят, на них можно махнуть рукой. Этот ложный вывод подсказан прогнозами «короля футбола» на исход крупных международных чемпионатов – эти прогнозы никогда не сбывались. Но прогнозы в футболе, самой непредсказуемой игре с множеством сильных и равных команд – даже для такого знатока не более чем гадание на кофейной гуще. Прочитав же мемуары Пеле, множество его высказываний и интервью, я пришел к убеждению, что футбольному магу присущ талант тонкого интерпретатора событий и людских характеров. Насколько я знаю, Пеле первым в многочисленных отзывах о Яшине, исходивших от самых больших авторитетов, свел воедино, поставил на одну доску его футбольные и человеческие качества.

В 1971 году Пеле молвил о своем русском друге по сути «глагол нереченный»: «Я не знаю лучшего вратаря, чем Лев Яшин. Я не встречал столь благожелательного спортсмена. Иногда в борьбе мы сталкивались в штрафной площади, и Яшин тут же помогал мне подняться. Если у меня получался хороший удар, Яшин мне за это даже аплодировал и поднимал большой палец. Такой объективности и благородства я не встречал ни у кого из знаменитых футболистов».

Искра взаимной приязни промелькнула между Яшиным и Пеле еще до их очного знакомства. На чемпионате мира 1958 года в Швеции сборные СССР и Бразилии, попавшие в одну группу, поселились в живописном местечке Хиндос близ Гетеборга в четырех километрах друг от друга. Наши футболисты не ленились и пешком, когда не было транспорта, хаживать на тренировки фокусников мяча. Там Яшин засек щуплого негритянского подростка, который расправлялся с взрослыми соотечественниками по законам волшебства, а не футбола. Однако в первых матчах тренер Висенте Феола придерживал юного бразильца, на поле не выпускал.

Но вот наступил день встречи наших сборных – 15 июня 1958 года. Это и был дебют 17-летнего Пеле. В его мемуарах есть строки: «Вот русская сборная занимает место на футбольном поле, это не сон. Наверное, кошмар, но только не сон! Каждый из них крупнее своего соперника в нашей команде, а вратарь Яшин просто гигант… У меня замерло сердце: забить гол такому гиганту – немыслимое дело!» Пеле и не забил, отметился лишь ударом в штангу. А позже признавался Яшину, что возненавидел будущего друга, когда «бреши советской защиты он в буквальном смысле слова закрывал своим телом», мешая «королю» отличиться в первом же матче на чемпионате мира. Хотя для Пеле на первый раз было достаточно победы своей команды (2:0) – после игры плакал от счастья (а при вручении «Золотой богини» рыдал на плече Диди).

Когда переехали в Стокгольм на решающие игры плей-офф, советская и бразильская сборные оказались в одном отеле. Но наша команда выбыла в первом же матче и готовилась к отправлению домой. Как раз в это время прилетела на решающие игры, рассчитывая поболеть за своих, группа советских туристов, куда попали и жены некоторых игроков, в том числе Валентина Яшина. Созвонившись по приезде с мужем, она услышала: «Бери такси и жми ко мне в гостиницу». Лев встретил ее у входа, повел к себе. В этот момент по лестнице проскакал чернокожий парнишка – мелкий такой, Яшину по грудь. Тот притормозил его ладонью за шею и обернулся к жене:

– Знакомься, Пеле – будущая звезда. Станет таким игроком, какого не знал мир.

Завтрашний «король» улыбался во весь белозубый рот. Скоро эта очаровательная улыбка, неповторимая, как футбольное искусство Пеле, надолго засияет с телеэкранов и со страниц газет всего мира.

Своим единственным мячом Яшину Пеле отметился 21 ноября 1965 года в Рио-де-Жанейро на 150-тысячной «Маракане» в ничейном (2:2) матче сборных Бразилии и СССР. И последний, третий раз они встретились лицом к лицу на поле там же 6 ноября 1968 года, когда десятилетие первой победы бразильцев на чемпионатах мира было отпраздновано встречей юбиляров со сборной ФИФА. Ее ворота и защищал Лев Яшин, а во втором тайме, как принято в таких встречах, уступил место уругвайцу Ладислао Мазуркевичу, позже блиставшему на чемпионате мира-70 и через год прилетавшему в Москву на его прощальный матч.

Надо понять огорчение Пеле, которому статистики тогда насчитали 899 забитых мячей и очень хотелось забить 900-й. «В тот день Яшин был великолепен, – вспоминал «король футбола». – Я от досады топнул ногой, когда он достал улетавший уже от него в верхний угол мяч, переброшенный мной поверх его головы»… Но когда уходили на перерыв, Пеле успел успокоиться и горячо обнимал русского вратаря.

Новый толчок их сближению дало в 1969 году поздравление с юбилейным, 1000-м голом, полученное Пеле от Яшина. Оно оказалось для «именинника» незабываемым сюрпризом. Футбольный мир заранее предвкушал 1000-й гол Пеле – об этом постоянно трубили газеты. В Бразилии своему славному сыну готовили торжества, поздравления, подарки. На «Маракане» юбиляра ждало открытие мемориальной доски, туда доставили вратаря, имевшего честь пропустить первый гол из этой тысячи. Из-за рубежа потоком шли приветственные телеграммы. Каково же было удивление Пеле, когда прорвавшийся сквозь все кордоны в раздевалку знакомый русский журналист Игорь Фесуненко передал ему, уже изнемогавшему от рукопожатий и поцелуев, скромный сувенир из Москвы – красочный буклет о команде «Динамо» с сердечной надписью Яшина. Виновник торжества остолбенел: «Великий Яшин не забыл меня в эту минуту!» На глазах показались слезы. Не меньше, чем мастерство Яшина, его и потом трогало радушие русского вратаря.

Пеле и Яшин были бесконечно рады своим свиданиям, периодически случавшимся уже вне поля за последующие 20 лет – в гостях друг у друга и на нейтральных территориях, скажем, во время чемпионатов мира и Европы, куда оба приглашались. Когда в честь 50-летия Пеле летом 1990 года был устроен грандиозный футбольный спектакль в Милане на «Сан-Сиро», он с грустью заметил: «Сожалею только об одном – что на этом празднике с нами нет Яшина». Русский соратник юбиляра скончался за несколько месяцев до торжества.

Мало говорить о человеческой совместимости и взаимных симпатиях футбольных исполинов – оба, непосредственные и добросердечные, нашли друг в друге верных друзей. Свои чувства Пеле перенес на Валентину. В любой поездке на Пеле всегда претендует множество официальных лиц и журналистов, ему не дают прохода, заранее записываются на интервью, он вечно в окружении секьюрити. Так было и на чемпионате Европы 1992 года в Швеции. Но вдруг узрев Валентину, Пеле отодвинул все окружение, изменил программу, ни на шаг в этот день не отходил. Такую память оставил в нем незабываемый друг из далекой страны.

Отношение Пеле можно считать лакмусовой бумажкой двух главных знаков различия Яшина – человеческого благородства и футбольной незаурядности. То и другое в огромной цене на родине Пеле, где живут простодушные, чувствительные люди, боготворящие футбол и его рыцарей. Поэтому мне и казалось естественным перенестись в Бразилию, чтобы зафиксировать столь ценное двуединство.

Там советский вратарь оставил о себе добрую память еще в 1957 году, когда «Динамо», открывавшее советский футбол второму футбольному континенту – Южной Америке, прибыло в тогдашнюю столицу республики (перенесенную позже в город Бразилиа) для матча с командой «Васко да Гама». Напряженной игрой против популярного клуба (1:1) испытания первого номера «Динамо», однако, не закончились. Ему сообщили о существующей традиции приглашать вратарей из гастролирующих команд на телестудию, где три добровольца из числа футболистов-любителей, приобретя за солидную плату билеты, получали право пробить чужестранцу пенальти. За удачу смельчакам полагалось вознаграждение, в десять раз превышавшее стоимость билета. И Яшина доставили в телецентр.

Ни одному из трех пенальтистов не удалось поразить импровизированные ворота. Гостю объяснили, что он оказался в этом своеобразном соревновании первым «сухим» телевратарем и тут же вручили крупную денежную премию. В ответ на игривый вопрос ведущего, на что собирается потратить ее, Яшин объявил, что жертвует нуждающимся детям Бразилии. За дни пребывания он испытал потрясение, когда видел несчастных на каждом шагу, не говоря уже о районе фавел, куда наших футболистов возили посольские, чтобы показать «язвы капитализма».

Вся местная печать откликнулась на этот благородный жест. Лев Иванович сохранил газету, где жирным шрифтом выведено: «Вратарю «Динамо» Льву Яшину была предоставлена возможность вывезти пол-Бразилии. Но странный русский добровольно отказался от этой возможности, пожертвовав огромную сумму в пользу наших детей».

Не могу пройти и мимо другого случая, происшедшего там же, в Рио-де-Жанейро, в 1965 году, когда в столице чемпионов гостила сборная СССР. Автобус с нашей делегацией должен было вот-вот отъехать от стадиона «Фламенго», где проходила тренировка. Все страшно торопились, чтобы успеть в кино (тогда, в отсутствие видео, при ограниченности импорта фильмов, выезжавшие из СССР прямо-таки рвались в кинотеатры). Переводчик, войдя в автобус, обратился к Яшину:

– Там мнется репортер. Говорит, что если не возьмет у вас интервью, редактор его уволит…

– Уволит? Надо выручать…

И Яшин спрыгнул с подножки автобуса.

Юный журналист был ошарашен и потерял дар речи. Все вопросы, которые заготовил, выскочили у него из головы. Яшин и здесь пришел на помощь. Попросил переводчика «чуть-чуть поработать» и начал вспоминать разные футбольные эпизоды. В кино безнадежно опаздывали, но все в автобусе терпеливо молчали, понимая, что иначе Яшин поступить не мог. Уж они-то его знали…

Знали, как выручал он людей, как ценил добросовестно делающих свое дело, будь то журналист или футболист. Можете представить себе, как после римского триумфа 1963 года, который я не устаю поминать, его атаковали репортеры, взявшие в осаду целый этаж гостиницы, где разместилась советская сборная. Игра настолько вымотала Яшина, еле успевшего отойти еще и от жестокой простуды, что он валился с ног. Кто-то предложил спрятаться, исчезнуть, но в ответ услышал: «Ребята, это же их работа, их хлеб».

Когда Яшин перешагнул границу футбольного поля, чтобы остаться подле него начальником своей же команды «Динамо», мне понадобилось взять у Льва Ивановича большое интервью для очередного справочника-календаря. Он был занят по горло, встречу дважды переносил, обещал перезвонить. Прошла, кажется, неделя, сроки меня поджимали, надежда услышать в трубке голос Яшина улетучивалась. И вдруг звонок, да еще с извинениями: «Можете подъехать? Вы на машине? Нет? Тогда я сам примчусь». И собственной персоной появился на Миуссах, где я работал. Целых два часа просидели, еще раз приезжал прочитать запись собственного интервью, материал можно и сейчас найти в лужниковском календаре 1972 года.

Прошу разрешения читателя на небольшое лирическое отступление. Простой вопрос: кто к кому должен направить стопы, чтобы взять интервью – журналист к интересующему его человеку или наоборот? Двух мнений быть не может: конечно же, журналист. Таков неписаный закон, не требующий даже упоминания в учебниках журналистики. Но «объект интереса» его нарушил, сам ко мне явился. И кто? Лично Яшин! Потому что неписаные человеческие законы, которых он придерживался, выше деловых условностей.

Такое приятное открытие, повторно посетив меня уже в ходе работы над этой книгой, ощущается сейчас еще острее, потому что в наше время протухли элементарные нравственные нормы поведения и далеко не всякий дождется внимания даже от детей с внуками. А чужой человек, да еще крупный босс спортивного бизнеса, друг-приятель самих Беккенбауэра и Пеле, еле знакомый мне по телефонному общению, узнав, что я болен и не могу его посетить, чтобы порасспросить о герое этого повествования и забрать любезно обещанные фотографии, сам приехал ко мне домой, вырвав пару часов между сложными и ответственными переговорами. Я говорю об Анатолии Александровиче Коршунове и по-детски радуюсь, что среди человекоподобных в нашей жизни еще встречаются человеки.

Впрочем, почему я вроде как извиняюсь за такое отступление? Какое же это отступление, если свой человеческий капитал, помимо других источников (родной семьи и предводимого Н.П.Старостиным «Спартака»), Коршунов начал извлекать в футбольной жизни как раз под благотворным воздействием и прямым влиянием Льва Ивановича Яшина, когда состоял в «Динамо». Жаль, что не всем даже из самого ближнего яшинского круга оказались впрок и успешно примерены на себе его деликатность и любезность, поэтому особенно греет, что рядом с вратарями, заслужившими похвалу «сыграл по-яшински», на виду люди, поступающие по-яшински. Так что это как раз в тему!

Любой, кому посчастливилось общаться с Яшиным, может удостоверить, насколько он был внимателен, предупредителен, готов идти навстречу. Наше время стремительного расчеловечивания людей не располагает к сантиментам, но для меня, когда пишу эти строки, перевешивает, что к ним располагает Яшин. В этом же мне признавался давным-давно Лев Иванович Филатов, по-видимому, первый из малочисленных тогда спортивных журналистов, кто увидел в игроке не функцию, не деталь командного или тактического механизма, а живого человека.

Многие из нас, если и касались в своих опусах человеческой природы футболиста, то лишь через игру, – славили мужество, решительность, куда реже замечали трусость, подлость. Филатов глубже забрался в душу игрока, старался соотносить ее тонкие движения с чисто футбольными привычками того или иного мастера. Наряду с неотъемлемым писательским талантом этому способствовала близость к лучшим советским футболистам, установленная в совместных поездках и дополненная его способностью к доверительным отношениям.

Футбольным читателям, повезло, что именно Филатов был чуть ли не единственным из журналистов, замордованных строгой советской системой, кому на протяжении многих лет милостиво разрешалось путешествовать вместе со сборной СССР не только на турнирные, но и на товарищеские матчи. Поэтому он лучше кого бы то ни было знал и чувствовал людей, о которых писал, хорошо изучил и Яшина. Так что я неслучайно прибегаю к неординарным суждениям Филатова для воспроизведения на этих страницах чаще, чем к каким-либо иным.

Это не значит обязательно соглашаться с любым его высказыванием. Лев Иванович писал, например, о другом Льве Ивановиче, что, трогая своей человечностью, даже уязвимостью, тот никогда не выглядел «железным», «невозмутимым», «не ведающим страха и сомнений». Однако при всей своей трогательности Яшин именно так большей частью и воспринимался с трибуны стадиона – его уязвимость, ранимость, замеченную вне арены, Филатов, по-моему, напрасно в полном объеме перенес на поле футбольной брани. Там Яшин, поглощенный борьбой, преображался, во всяком случае его хладнокровие, стойкость щедро открывались болельщикам. И, слава богу, не им одним. Если бы Яшин не умел трансформировать свои предматчевые волнения в полную мобилизационную готовность, он так успешно не вселял бы уверенность в партнеров – впрочем, об этом вы уже знаете.

А вот в чем Филатов прав не на сто – на двести процентов, это в своем блистательном экспромте: «Такт жил в нем как реакция на мяч». В этой метафорической параллели столь лаконично, сколь и выразительно (краткость – сестра таланта) схвачен если не весь Яшин, то важнейшие, может быть, определяющие свойства его индивидуальности.

Чуткость Яшина была предназначена, однако, не для публичной демонстрации на людях, она проявлялась им совершенно органично в закрытом для посторонних глаз каждодневном общении на тренировочных базах, стадионах, в клубных офисах – где угодно. Даже малышня отдавала должное дяде Леве Яшину. Нам с известинцем Борисом Федосовым за час до начала какого-то матча, кажется, в конце 60-х, довелось под Западной трибуной Лужников, где находились служебные помещения, стать очевидцами такого эпизода. Мы случайно оказались рядом с мальчиками, подающими мячи. Они бросали между собой жребий. И что разыгрывали? Оказалось, места за воротами Яшина. Борис спросил: почему? Один из ребят сказал: «Он никогда не кричит на нас, всегда говорит спасибо».

В 1962 году, когда сборная страны часть подготовки к чемпионату мира проводила на базе тбилисского «Динамо» в Дигоми, за ограду пробрались двое местных студентов – рьяных болельщиков. Только что закончилась тренировка, и непрошеные гости обнаружили Яшина присевшим покурить. Они были шокированы и решились спросить, как это так: футболист, да еще сам Яшин, курит? Один из этих случайных свидетелей грехопадения (которое для футбольного окружения секрета не представляло), ныне маститый обозреватель газеты «Спорт-экспресс» Аксель Вартанян до сего дня не может удержаться от восхищения, как такой знаменитый человек мало того что не послал подальше наглецов, вторгшихся на закрытую территорию, даже не смерил презрительным взглядом, как позволяли себе многие звезды, а был чрезвычайно обходителен, с какой-то милой застенчивостью извинялся за свою непростительную слабость, при этом даже чуть зарделся то ли от волнения, то ли от стыда.

В общении Яшин импонировал тем, что не позволял себе перебить собеседника, ворчать, а тем более срываться на крик или брань. Собратьев своих, футболистов, старался публично не осуждать, не критиковать. Оскорбительных, уничижительных слов о партнерах или соперниках не слышали от Льва Ивановича ни журналисты, ни тесные компании, ни большие аудитории. А вратарей привык даже выгораживать. Знал, почем фунт лиха, потому-то скорее жалел, сочувствовал, защищал («удар был сильный», «я бы взять не смог» и т. п.).

Заслоненные широкой спиной Яшина, вечно находившиеся в его тени вратари в большинстве своем не испытывали никакого дискомфорта или уязвленности рядом с ним, наоборот, находили в этом соседстве пользу и удовлетворение. Скорее всего сам Яшин подсознательно ощущал какую-то неловкость от того, что многие годы загораживал им, так сказать, вход в ворота. Переживал, что позволял себе уговаривать своего сменщика, тоже, увы, ныне покойного Владимира Беляева не уходить из «Динамо»: «Я же не вечен». Но оказался более «долгоиграющим», чем его подстраховщик. Поэтому чувствовал и свою вину за не очень складную и скоро закатившуюся карьеру способного человека.

Между Яшиным и окружавшими его вратарями не возникало и намека на ссору, на распри типа недавнего конфликта между конкурировавшими вратарями сборной Германии Оливером Каном и Йенсом Леманном (между прочим, напоминающим Яшина необычайной активностью вдали от ворот). За многие годы в «Динамо» и сборной вместе с Львом Ивановичем тренировалось более 20 вратарей. И несмотря на то, что шанс подменить его открывался лишь в случае недомогания или физического отсутствия в команде, со всеми складывались нормальные, добрые отношения. Даже с теми жалкими единицами, кто впоследствии начал изображать себя конкурентноспособным и равным Яшину. Все остальные, однако, и тогда сознавали, что не дотягивали до него, кто талантами и навыками, кто – упорством и характером. Хватило (Кавазашвили) или не хватило (Беляеву) терпения «пересидеть» на лавке, чтобы прочно влиться в основной состав, Яшин не встал им костью в горле просто потому, что чувство справедливости у нормальных людей сильнее своего «эго». Анзор Кавазашвили говорил, что целых семь лет боролся с Яшиным за место в «основе» сборной, но между ними никогда не возникало антагонизма. Отношения питались уважением и пониманием.

С тем же своим двойным дублером (в «Динамо» и сборной) Беляевым они были на сборах и в гостиницах не разлей вода, но глаза друг другу так и не намозолили. Кто бы из них не занял место в воротах, всегда вдвоем разбирали горячие эпизоды. Когда в разгар чемпионата страны 1957 года у Яшина обнаружилась злосчастная язва и он собирался надолго залечь в госпиталь, на прощание потрепал «заместителя» по плечу: «Я в тебе уверен!» После первой же динамовской победы с Беляевым в воротах тот первым делом помчался в клинику. Лев даже чуть прослезился: «Я же говорил, что все у тебя получится!» В тяжелые летние дни 1962 года, когда на Яшина ополчились после Чили, мало кто поддерживал его так, как Беляев.