Текст книги "Наследник императора"

Глава VIII
Легат императора

Январь 858 года от основания Рима

Сармизегетуза Регия

Приск медленно поднимался по каменным ступеням.

Он был уверен, что это Банита, но видел при этом Костешти – ее холм, увенчанный жилой каменной башней, видел широкие каменные ступени, ведущие наверх по склону к башне. На ступенях лежали мертвые и умирающие. Приск не сразу понял, что это женщины и дети… Среди женщин лежала Кориолла… Он узнал ее – хотя не мог разглядеть лица. Грудь ее была обнажена, а на сгибе руки лежало нечто, завернутое в тряпки… Ребенок? Он наклонился и коснулся свертка. Тот шевельнулся, и Приск увидел полуразложившееся черное лицо без глаз.

Он закричал и проснулся. Огляделся и вспомнил, что он в плену. Несколько мгновений Приск лежал, утешая себя странной надеждой: все это по-прежнему сон, сон во сне, такое бывает, Тиресий рассказывал, что ему часто снятся сны, выпадающие один из другого, как тайные свитки, спрятанные друг в друге рукой заговорщика.

«Я сейчас проснусь», – уговаривал себя Приск, но колкость одеяла и кочковатый набитый сеном тюфяк под боком, холод каменной стены возле локтя – все это было слишком реальным. Не выдержав, Приск прихватил зубами кожу на руке и ощутил несильную, но вполне явственную боль (для него, не раз изведавшего и вражеское железо, и бронзу хирургического скальпеля, подобная боль в самом деле казалась несильной). Приск разжал челюсти. Не сон. А жаль…

Он подошел к окну – отодвинул узкую ставенку. Ночь дохнула в лицо метелью и режущим ветром. Призрачный лучный свет, то пробиваясь из-за туч, то исчезая, сочился в узкую щель переделанного окна. Приск услышал за спиной судорожный вздох и обернулся.

Лонгин сидел на кровати и растирал ладонью грудь.

– Болит? – спросил Приск.

– Ноет, – отозвался Лонгин.

– Закрыть окно?

– Нет. А ты, я смотрю, всегда засыпаешь сразу же, едва ляжешь.

– Это просто.

Жизнь в легионе научила Приска спать в любом месте. Даже если ты в тюрьме и наутро тебя ждет пытка. Пытка, обещанная самим царем Децебалом. Девять дней назад от императора Траяна наконец-то пришел ответ. Вежливый и ускользающе уклончивый: Траян уговаривал царя отпустить Лонгина, но при этом даже не намекнул, что готов выполнить требования дакийского царя. Напоминал о верности, что-то писал о благе царских подданных, о богатстве края. Получив ответ, Децебал немедленно призвал Лонгина к себе (Приск, естественно, тоже присутствовал) и велел зачитать послание императора вслух. Легат, сознавая, что ему зачитывают смертный приговор, выслушал его молча.

– Как понимать этот ответ? Объясни мне, римлянин, – сказал, нет уж, скорее прорычал Децебал. – Это согласие или отказ? А?

Приск, уразумевший за изысканным витийством твердое императорское «нет», промолчал, а Лонгин, сидевший в деревянном кресле напротив царя, сказал:

– Император колеблется.

– О чем ты? – Ясно было, что Децебал взбешен ответом, глаза его горели синим огнем, как не до конца прогоревшие угли.

«Неужели царь всерьез надеялся, что ради Лонгина император откажется от своих планов?» – в который раз удивился Приск. При этом он как бы смотрел со стороны, полагая себя и Лонгина уже покойниками. Этот отстраненный взгляд позволял ему не бояться и с особым вниманием наблюдать за происходящим, фиксируя детали.

– Да, несомненно, император не ведает, как ему поступить, – продолжал легат, будто и не заметил грозовых раскатов в голосе дакийского владыки. – Траян – великий человек, наилучший принцепс никогда не бросает друзей в беде, но пойти на твои требования ему как правителю Рима несказанно трудно. Позволь мне его уговорить. Я напишу ему письмо… вернее, продиктую… я продиктую… – Лонгин, начавший речь уверенно и твердо, посылая каждую фразу как волну прибоя на утес-Децебала, неожиданно сбился, зашепелявил и умолк.

– Я должен прочесть то, что ты напишешь! – потребовал Децебал, воспользовавшись внезапной паузой.

Он уже не сидел в своем деревянном кресле, а расхаживал по комнате.

– Читать чужое письмо? – Лонгин нахмурился.

– Я должен знать, что ты напишешь именно так, как обещаешь! – заявил Децебал.

– Хорошо, я покажу тебе мое послание, – уступил Лонгин с неохотой. – Но ты должен дать мне и моим людям послабление… – Он задумался, заранее мысленно перечислив нужные требования. – Чтобы можно было чаще выходить из дома. И чтоб нам дали пергамент, светильники и хотя бы небольшие ножи – резать мясо. Я уже не могу отрывать мясо зубами от целого куска. И чтобы Асклепия выпускали в крепость одного… И… письмо повезет центурион Приск.

– Нет! – тут же отрезал Децебал.

– Ты отказываешь мне? Тогда я не смогу ничего написать!

– Отказываю только в последнем. Центурион никуда не уедет.

Лонгин ожидал подобного поворота. Но все равно сделал значительную паузу, прежде чем сказать:

– Письмо должен отвезти мой человек, иначе Траян не поверит написанному. Тогда… Пусть отправится мой вольноотпущенник Асклепий.

– Хорошо, пусть едет вольноотпущенник. Но в сопровождении моих людей.

– Не боишься, что твоего посланца точно так же схватят? – спросил Лонгин.

– Даки не боятся смерти. Они встречают ее с радостью. Доблестных воинов ждет новая жизнь – так обещал нам Замолксис. А что ждет тебя, римлянин?

Приск едва не сказал: «Память потомков», – но благоразумно промолчал.

– Мне понадобится дня два или три, чтобы все хорошенько обдумать. Я еще слишком слаб и болен…

Разумеется, Лонгин привирал. И хотя его речь местами звучала невнятно, мыслил он по-прежнему трезво и четко. Однако Децебал ему поверил – потому что жаждал поверить, что еще есть шанс вернуть утраченное, уговорить Траяна отменить грабительски-унизительный мирный договор.

Пленников отвели назад. Лонгин тут же принялся сочинять письмо, диктовал Приску, тот записывал на таблички, но почти сразу все приходилось стирать – Лонгину фразы казались то слишком неубедительными, то фальшивыми. Письмо – всего лишь уловка – это центурион понял сразу. Но какое послание зашифрует для Траяна легат? Приск этого не понимал. На миг ожили прежние подозрения Приска: какую игру ведет Лонгин? На чьей он стороне? Когда пятый вариант письма был написан и тут же стерт, Приск понял, что Лонгин просто тянет время.

На другой день Асклепий, выходивший один из дома за травами для господина, принес не только травы, но и пару отличные прочных веревок, и небольшой нож – щедрый подарок Марка, с которым лекарь встретился в крепости. Кинжал и веревки Асклепий припрятал, а травы долго вываривал, настои смешивал, после чего слил черную густую настойку в пузырек. Ближе к вечеру Лонгин продиктовал окончательный текст письма – вполне себе убедительное и достаточно длинное послание, в котором доказывал, что Децебал будет прекрасным управителем Дакийского царства, искренним союзником и другом римского народа, оккупация же низинных земель и гарнизоны в горах – слишком унизительны для дакийского царя, а Риму невыгодны. Посему легионы надо вывести из Дакии, земли вернуть и помочь дакийскому владыке восстановить разрушенное. Лонгин сравнивал Дакию с Арменией, этим форпостом Рима на востоке. Только даки, в отличие от армян, могли сами оборонять свое царство и сделаться огромной и неприступной крепостью на пути постоянно являвшихся из степей кочевников. Слова Лонгина были настолько убедительны, что Приск невольно начал кивать в такт зачитываемому посланию. Все так, именно так: Дакия – союзник, а не разрушенный и уничтоженный мир. Он на миг даже поверил, что Лонгин именно этого и хочет. А их странная поездка и еще более нелепое пленение – первый и неожиданный шаг к долгому и прочному миру. Кто знает, быть может, Лонгин хотел подтолкнуть Траяна к этому решению, рискуя своей жизнью. Он – не предатель, а умный и дальновидный политик.

О болезни своей Лонгин ничего не писал, об угрозах сжечь живьем, чтобы добыть важные сведения, – тоже. Казалось со стороны, доверенное лицо хочет помирить двух влиятельных граждан империи. Письмо понравилось Децебалу (да и не могло не понравиться), Диег, Скориллон, Везина, присутствовавшие на чтении, одобрительно кивали. Никто не усмотрел в послании подвоха, напротив, все хвалили слог (ничего в этом, разумеется, не понимая) и восхищались доводами Лонгина.

На другое утро Асклепий отправился в путь в сопровождении небольшого отряда верховых. После отъезда вольноотпущенника Лонгин вдруг пришел в радостное расположение духа, принялся цитировать на память Овидия, его письма с Понта вперемежку со строфами из «Искусства любви» и отпускать по поводу отдельных строк легкомысленные замечания. Ближе к вечеру легат раскапризничался, как девица, стал просить меда и к мясу кисло-сладкий соус – но раздобыть абрикосы и гранаты для приправы было делом немыслимым в зимних дакийских горах. Мед принес Рысь, но Лонгин попробовал буквально каплю и более не захотел.

Так миновало четыре дня. На пятый Лонгин проснулся поздно, выпил заготовленное Асклепием лекарство и сказал Приску:

– Сделай обед сегодня пораньше и ложись спать еще до заката. Я тоже лягу. В полночь мы освободимся. Тебе понадобится много сил.

– Побег? – одними губами спросил Приск.

– Точно.

За обедом легат ничего не ел, только выпил немного горячей воды. Всю оставшуюся еду велел спрятать. После чего Лонгин вытянулся на койке и закрыл глаза. Кажется, давно легат не спал так спокойно. Приск тоже лег, но сон, вопреки привычке, поначалу не шел к нему. Побег… Идти зимой пешком через горы с больным легатом – это напоминало безумие. Да они и не готовились к побегу – вся надежда была на Марка. Но бывший фабр обещал вывести из Сармизегетузы одного Приска. В принципе, идти не так далеко – до римского лагеря на Бистре. Но все равно у погони будет десять шансов из десяти догнать их и захватить. Как заставить Марка помочь обоим? И где взять настоящее оружие? Напасть на охрану?

– Не надо, – вдруг сказал Лонгин, не открывая глаз.

– Что не надо?

– Не надо разоружать охрану. В полночь иди в дом Марка, как собирался, у него будет оружие. Ты должен его отблагодарить, не забудь.

Приск сразу заснул после этих слов Лонгина, успокоившись. Значит, Марк передумал и сказал об этом Асклепию, а тот – легату – решил центурион. Но какое-то смутное подозрение точило Приска даже во сне. В сновидениях он бродил меж камней разрушенной крепости, переворачивал их, искал… что? Неведомо. А потом ему стали сниться умершие женщины и дети… Кровь.

Он проснулся и понял, что час побега настал.

– Гай… – кажется, впервые Лонгин позвал его по имени. – Посмотри, что делают даки.

– Мы уходим?

– Да… – донеслось едва слышное.

Приск оделся и подошел к двери в перегородке, приоткрыл. В темноте слышались ровное дыхание одного охранника и храп другого: с некоторых пор охранники совершенно утратили бдительность, Рысь вообще держался как старый приятель, а второй дак больше занимался своими делами, нежели приглядывал за пленными. Приск ощупал наружную дверь. Она была, как всегда, заперта на хитроумный железный замок, и ключ спрятан – это Приск тоже проверил.

Центурион вернулся.

– Все тихо. Мы можем уходить… Окно…

– Погоди… – услышал он шепот Лонгина. – Сядь рядом.

Приск нащупал ложе легата и сел в изножье.

– Ближе… – попросил Лонгин.

Приск передвинулся.

– У меня была слабая надежда освободиться, но она быстро умерла… – шепотом на грани слышимости проговорил Лонгин. – Я слишком стар и слишком болен для такого побега. Ты уйдешь один. Уйдешь в эту ночь. Это приказ. Я сам назначил срок. Я скоро умру. Вот письмо… – Приск почувствовал, что легат вложил ему в руку запечатанные таблички.

На них Лонгин прежде писал черновик своего послания Траяну. Стиль даки забрали, а таблички оставили.

– Я процарапал воск ножом, – продолжал легат, – когда ты выходил с охраной за хлебом. Там всего несколько строк. Но они важны. Расскажешь, как все было, императору. И отдашь таблички.

– Мы уйдем вместе… – сказал Приск. Хотя отчетливо расслышал: «Я скоро умру».

Теперь он уже точно знал, что за «лекарство» смешал перед своим уходом для господина Асклепий.

– Яд уже действует… – сказал Лонгин чуть громче.

Приск взял его за руку. Она была холодной и липкой от пота. Приску показалось, что он держит в руках давно выловленную и уже изрядно полежавшую рыбину. Лонгин дернулся, будто хотел куда-то шагнуть.

– Скоро яд будет в сердце… болезнь помогает…

Он дышал часто-часто и тяжело.

– Зажечь свет? – спросил Приск.

Он считал, что покидать этот мир при свете не так страшно. Помнится, в Тапае он глядел на заходящее солнце, когда думал, что умирает. Тогда ему казалось, что он растворяется в закатном угасающем золоте. Или он придумал это позже, когда оправился от опасной раны? В темноте человек уходит в ночь.

Где-то подле соседнего дома брехала собака. Псы Гекаты были уже на подходе.

– Самое важное… вот что… – продолжал Лонгин прерывающимся голосом. – Я всё думал… У Децебала много крепостей, но они разрушены.

– Он их восстанавливает, – напомнил Приск.

– Не успеет. Сто лет строили… Восстановить за год не смогут. Союзники прежние Децебала предали, другие притихли, многие с нами… Децебал слабее, чем три года назад… много слабее… Но он хочет войны. Подумай – зачем? Он уверен, что победит. Почему он так может… думать?..

– У него новый сильный союзник, – предположил Приск.

– Возможно. Я тоже полагал так… Такой союзник один во всей ойкумене. Пакор. Царь Парфии. Но в Парфии смуты…

Лонгин помолчал, перемогая боль и навалившуюся слабость. Приск, державший умирающего за руку, чувствовал, как подрагивают холодные пальцы.

– Возможно… Но не думаю… что Децебал надеется только на Пакора. У него есть тайный план. И мы – часть его замысла.

– Часть замысла? – переспросил Приск. – Траян вряд ли уступит лишь потому, что мы попали в плен.

– Нет, не это. Другая часть замысла… Траян не стерпит такого… Он прибудет на Данубий ранней весной, с армией не готовой воевать. Слишком рано… Тогда Децебал может победить. Он заставит ближние племена ему подчиниться. Как подчинил языгов. Если я умру… Траян выступит, лишь когда хорошо подготовится к войне. Так что я умираю… Освобождаю его от бремени выбирать… От необходимости торопиться. Теперь главное – чтобы ты сумел спастись и доставить письмо. Я не хочу, чтобы твоя смерть была на мне…

– Но мы могли еще что-то придумать… – У Приска сдавило горло, и он замолчал.

– Мне не страшно, – сказал Лонгин. И добавил: – Почти.

– Прости… – попросил Приск. Хотел добавить: за то, что подозревал тебя в предательстве. Но не произнес.

– Глупости… – отрезал Лонгин. – Не мешай.

В комнатке было по-прежнему темно, но Приску вдруг стало казаться, что он отчетливо видит лицо Лонгина. Плотно сжатые губы – будто удерживающие последний вздох, и стекленеющие глаза, которые смотрели прямо перед собой и видели уже не видимое живым. Приск сполз с ложа и встал на колени. Лонгин стал дышать иначе – коротко, отрывисто, редко. За пятым выдохом наступила пауза.

Приск сидел на полу рядом с кроватью и смотрел на неподвижное лицо легата. Никакого чуда в освещении комнатки не было: сквозь косо летящий снег на миг ярко проступил диск Селены.

Приск очнулся от недолгого оцепенения, закрыл одеялом лицо умершего, взял сумку Лонгина, положил туда письмо легата к Траяну, снял с пальца умершего перстень с печатью, подумал и прихватил одно из одеял. Луна спряталась, но за месяцы плена центурион изучил узилище и ориентировался уверенно, как слепец в своей вечной темноте. Собравшись, он надел кроме обычных двух туник еще третью – Лонгину она все равно не понадобится, выбил ножку из своего ложа и высадил одним коротким и точным ударом державшиеся на одном честном слове камни. Прислушался. Если храп в соседней комнатушке и прервался на миг, то тут же возобновился с прежней силой. Даки были уверены, что пленникам попросту некуда бежать, учитывая состояние Лонгина. То, что один из них может уйти за Стикс, им, видимо, в головы не приходило.

Прежде чем нырнуть в окно-лаз, Приск наклонился и, на миг откинув одеяло, прижался губами к остывающему лбу легата. Убив себя, тот не только развязал руки императору, но и даровал Приску шанс на спасение.

Выбравшись наружу, центурион нырнул в снег под окном, обжегся холодом, вынырнул и устремился, как было условлено, вниз по склону. Брехавший всю ночь пес облаял его, но даже не побежал следом, и никто не обратил на брехуна внимания. Лунный свет, едва пробивавшийся сквозь летящий снег, давал возможность видеть лишь на несколько шагов впереди себя – в такую погоду караульные с башни разглядеть беглеца не могли.

Приск пересек дорогу, за несколько часов почти полностью занесенную снегом, пробежал мимо двух домов, миновал плавильные мастерские и остановился у дома, что указал ему Марк.

Скрипнула дверь.

– Сюда… – услышал центурион шепот фабра и заскочил внутрь.

«Как в тенеты», – мелькнула мысль. Но выбора не было.

Единственная комнатка домика слабо освещалась масляной лампой. Вещи, увязанные в две дорожные римские сумки, стояли на скамье на видном месте. На углях кипела в ковшике вода. Марк выставил на стол две глиняные чаши, разлил горячую воду, добавил вина и меда.

– Шагать будем долго, – пояснил. – Главное – не сбиться с дороги. В первые часы нас не поймают: снег заметет следы. Но потом они наверняка отыщут какие-то знаки. Они умеют это делать, как самые настоящие волки.

– Лонгин умер. – Приск взял чашу.

– Знаю. Иначе ты бы не пришел.

– Если выберемся, получишь награду от самого императора.

– Награда… – Марк снисходительно фыркнул, разбрызгивая вино с водой. Потом залпом осушил свою чашу и спросил: – Какой выберешь клинок – прямой римский или кривой фракийский?

– Фракийский.

– Не выбор для легионера. Но мне все равно. Держи! – Он протянул Приску перевязь с фракийским клинком, следом подал кинжал. – А я привык к старому доброму гладиусу.

Надевая перевязь, Приск невольно вздохнул, вспомнив о собственном утраченном оружии. Особенно было жаль посеребренную лорику центуриона – он даже не представлял теперь, как сумеет раздобыть деньги, чтобы восстановить доспех. Вместо нарядной лорики сейчас ему пришлось накинуть на плечи плащ из грубой некрашеной шерсти. Фабр набросил на плечи такой же.

– Три шага пройдешь – снег нас так засыплет, что самый глазастый дак не заметит ни со сторожевой башни, ни со стены.

Он налил горячей воды с вином себе во флягу, потом наполнил флягу Приску и приказал спрятать на груди. Глоток теплого питья может спасти им жизнь в эту ночь.

– Главное – не вздумай лечь. Нет сил – все равно иди, – предупредил Марк.

Марк загасил светильник, и они вышли в ночь и вьюгу.

Тучи ошалело неслись над Сармизегетузой. Ветер гнал их, как обезумевший пастух безропотные стада. Луна то выскакивала из рваного сине-розового покрова, то снова ныряла, слабый ее свет не исчезал до конца – вблизи можно было кое-что различить. Но издалека снег все скрывал – слепил глаза, сек щеки и губы.

Марк шел впереди, Приск за ним вплотную, не отставая.

– Смотрящие только наверху. Стоят через сто шагов, я считал, – шепнул Марк, когда они остановились возле лестницы, ведущей на стену. – Одного придется снять. Тебе придется. Неслышно. Сможешь?

Приск кивнул. Потом понял, что в сумраке Марк не различил его жест, и сказал:

– Смогу.

Он стал карабкаться наверх первым. У лестницы никто не караулил: все-таки не осада, и даже не война. Луна в очередной раз подсветила картинку. Крепостная стена, опоясывавшая Сармизегетузу, была изрядной ширины, как все дакийские стены, только заново восстановленную, южную, сделали много у́же. Зубцы, идущие поверху, были довольно высокие, за каждым вполне мог укрыться лучник. Сейчас эти зубцы венчали пышные шапки снега.

Дак, закутанный в плащ, медленно двигался по тропинке, протоптанной в наметенном снегу. Приск скользнул в сторону и притаился за зубцом. Ледяной ветер тут же пробил до костей, пригвоздив к камню. Справа пропастью обрывалась стена, слева двигался караульный. Вот идущий уже рядом… Дак наконец показался – на плечах маленькие белые сугробы, голова укутана в толстую шерсть капюшона. Добраться до горла будет не так уж просто. Приск метнулся вперед, левой рукой нащупывая горло, правой – ударил в шею. Караульный успел коротко всхрапнуть – но порыв ветра и стоны деревьев на склонах заглушили звук. В следующий миг Приск столкнул тело со стены, следом полетел щит караульного. Центурион двинулся дальше.

– Регал! – окликнул сосед-караульщик исчезнувшего за стеной дака. – Что там у тебя!

– Поскользнулся и упал… – кашляя, отозвался Приск на дакийском диалекте. – Ветер так и толкает вниз…

– Осторожнее… – посоветовал напарник. – Видишь, как Бендис[55]55
  Бендис – фракийская богиня Луны.


[Закрыть] зло пялится сквозь снег – метель три дня будет…

Сам напарник Регала почти не двигался, стоял, прислонившись к зубцу.

Приск тоже остановился, присел. Накинул петлю веревки на выступ, подождал. Позвать или сделать какой-то знак Марку было невозможно. Но тот и сам уже догадался: путь свободен, и очутился рядом. Облепленный снегом фабр был неразличим уже с десяти шагов. Дождавшись, пока луна вновь скроется за тучами, Марк первым соскользнул со стены вниз. Через несколько мгновений Приск к нему присоединился. Веревку на зубце пришлось оставить, лишний след, но об этом некогда было думать. Приску повезло, он сразу отыскал в снегу щит убитого караульного.

– Собираешься тащить с собой? – неодобрительно спросил Марк.

– Легионеру не привыкать…

– Да ты и тысячи шагов не пройдешь по такому снегу со щитом…

– Пройду. А щит пригодится.

Не мешкая, беглецы двинулись в путь. Снежная буря понемногу утихала, но снег все еще шел – невидимая рука вытряхивала из облачного подола пригоршни белого пуха.

Когда даки обнаружат веревку, то сразу поймут, что центурион и его спутник ушли на запад. Но тут и гадать было особо нечего: с востока к крепости примыкала сакральная зона, где, как заметил Приск, жило с полтысячи воинов. Чтобы бежать по северной стене, надо миновать казармы царских телохранителей, к тому же – в этом случае беглецов проще заметить с караульной башни. Спору нет, за крепостной оградой на севере меньше всего жилых террас, но и склон самый крутой. Оставались два пути – на запад и на юг. С юга больше всего жилищ. Марк выбрал западный – как менее населенный, к тому же он знал его лучше прочих. А по такой погоде и снегу – даже тысяча лишних шагов могла стоить жизни. Теперь главное было – добраться до римского лагеря на Бистре, прежде чем беглецов настигнет погоня.

Проводником Марк оказался отменным, он вел Приска, не останавливаясь ни на миг, и центурион даже не пытался запоминать дорогу – в темноте, в сплетении ветвей на крутых и опасных склонах это было делом немыслимым. Приск беспокоился лишь об одном: как не сорваться вниз и не переломать себе ноги.

– Держись ближе ко мне, говори тихо, – посоветовал Марк. – Это только кажется, что в этих горах никто не живет, – от одного поселения до другого не больше римской мили, а зачастую и меньше.

Приск хорошо знал, как обманчиво здешнее безлюдье. Это с другой стороны гор на равнине от одного поселка до другого может быть мили три, а тут варвары возникают неведомо откуда – будто из-под земли выскакивают, а зимой – из-под снега. Пустынность эту создавала привычка здешних жителей селиться на склонах гор в лесу и куда реже – близ ручьев и речек. А римляне обычно передвигались именно по дну долин – так они и проходили мимо друг друга, как будто сквозь.

* * *

Ветер дул то в бок, то в спину, предательски забирался колючими лапами под плащ, впивался ледяными когтями в разгоряченное тело. К тому же он то и дело менял направление, с холодным азартом кидал в лицо комья колючего снега, слепя глаза. Метель и холод быстро выпивали силы. Больше всего Приск боялся потерять в снежной круговерти спину идущего впереди Марка – тогда все, конец, заблудится и уснет в этих горах навсегда. А проводник, как будто не замечая ни холода, ни снежной круговерти, упрямо торил дорогу в снегу, так что Приску идти за ним было не в пример легче.

Неведомо, сколько так они шли – час или два. Приску казалось, что давно уже пора светать, – но нет, ночь все длилась и длилась.

Справа мелькнула тень. Исчезла. Вновь появилась. Волки? Приск схватился за рукоять меча. Но тени скользнули и исчезли – где-то впереди их привлекла более заманчивая добыча – совсем близко всхрапнула и заржала лошадь.

– Сюда! – выкрикнул Марк, остановился и энергично махнул рукой.

В лунном свете блеснул металл: на всякий случай фабр обнажил клинок.

Приск, подойдя, увидел наполовину вросшую в землю лачугу под шапкой наметенного снега, почерневшие от времени стены и занесенную до половины узкую деревянную дверь. Марк стукнул условленно – четыре раза. Вскоре внутри завозились, слышно было, как снимают засов, потом дверь приоткрыли, и путники вместе с холодом, ветром и снегом ввалились внутрь.

– Сбились с дроги, до крепости не дойти… – выпалил Марк, хотя его ни о чем не спрашивали.

Хозяин принес в кружке тепловатой воды, лепешку и кусок сыра. Потом заложил брусом дверь и ушел за кожаную занавеску. Ни о чем не спросил.

– Побудем до утра. На рассвете уйдем, – сказал Марк.

Пододвинул Приску кружку, отломил половину лепешки.

Приск не помнил, как заснул, будто провалился в ямину.

Но лишь упал, как тотчас кто-то принялся его расталкивать.

– Утро… – услышал он шепот Марка в темноте. – Уходим.

* * *

Утро оно, конечно, было условное – светлая полоска только-только появилась на востоке. Вьюга, несмотря на предсказание караульного, унялась.

– За мной! Бегом! – приказал Марк

Приск не стал спрашивать – почему именно бегом. Однако в горах да по снегу не побегаешь – вскоре, упрев, перешли на шаг. К полудню беглецы окончательно выбились из сил. Несмотря на мороз, Приск был разгорячен, как будто отсидел последние часы в лаконике. Марк отлично знал дорогу, обходя жилые террасы и в то же время выбирая для пути удобные склоны, где было не так уж много снега, несмотря на недавнюю метель. Лес жил своей жизнью: однажды прямо из-под ног выскочил заяц, в другой раз совсем близко проследовал великолепный олень. Зверь глянул на людей, оценил расстояние и неспешно удалился.

– Повезло рогатому, что мы не на охоту вышли, – заметил Марк. – А вообще зверья стало заметно меньше. Война распугала.

Наконец римляне остановились на небольшом плато – деревья здесь были вырублены и площадка расчищена под очередную жилую террасу – края выложены камнем, бревна сложены. Но дом на этой террасе так и не появился: то ли хозяин погиб, то ли решил, что нынешнее время – нелучшее для строительства. Близ террасы в небольшую долинку сбегала не замерзающая даже в мороз речка.

– Немного передохнем и пойдем дальше, – сказал Марк. Он глотнул из фляги, что нес под одеждой ближе к телу. Приск последовал его примеру. – Ты спрашивал, кто меня так изувечил. Так вот, отвечаю: свой изувечил, римлянин, фабр. Но теперь я думаю: никакой он не фабр, потому что в машинах парень этот смыслил не больше ребенка-варвара. Пока жил со мной в одном доме, кое-чему научился, это верно. А потом, когда мы решили бежать и прорываться к своим, он оставил мне на память эти два шрама и бросил бесчувственного в лесу, думая, что убил.

– Зачем? – подивился Приск.

– На этот вопрос у меня два ответа. Возможно, оба верные. Все зависит от того, каким именем назвался мерзавец в лагере Траяна. Не слышал ли, что явился перебежчик от даков по имени Монтан или… Авл Эмпроний.

Приск несколько мгновений сидел недвижно, будто оглушенный ударом.

– Я слышал… оба… имени, – наконец сказал центурион. – Монтан, ремесленник фабрума, – так звали перебежчика, который сообщил императору о засаде даков. О нем все только и говорили после победы в консульство Юлия Сервиана и Лициния Суры[56]56
  102 год н. э.


[Закрыть].

– Тогда где и когда ты слышал имя Авл Эмпроний? – спросил Марк.

– Этот человек жил в Риме, промышлял доносами, погубил моего отца и чуть не погубил меня. Траян приказал посадить его на дырявый старый корабль вместе с прочими доносчиками. Я был уверен, что Эмпроний утонул.

– Видимо, выплыл. Потому что Авл Эмпроний жил со мной в одном доме здесь в Дакии. – Фабра вдруг затрясло. – Этот гаденыш меня столько раз выспрашивал, где я служил и с кем, и даже записывал имена и даты. Я спросил: зачем ему это? Он соврал что-то про книгу, которую потом напишет… Я еще подумал: вот чудак! Потом только понял, когда чуть не погиб: он давно задумал стать мною.

История, рассказанная Марком, была слишком удивительна, чтобы сразу принять ее на веру.

– Как он выглядел, – спросил Приск, – этот твой Авл Эмпроний?

– Худой, жилистый. Черные волосы, близко посаженные глаза. Молодой, немногим старше тебя, центурион.

Приск стиснул кулаки: сомнений не было – они говорили об одном и том же человеке, Авл Эмпроний, оклеветавший его отца, сумел спастись и нашел себе прибежище в Дакии… Мало того, теперь он вновь среди римлян, под чужим именем, приближен к императору и обласкан. Ведь именно благодаря его сообщению Траян выиграл битву в долине Стрея. Как только Фортуна дозволяет такое! Почему именно Авлу выкинула своенравная богиня счастливый жребий? Мало того что этот мерзавец спасся, похитив чужое имя, так еще вознесен и награжден. О, бессмертные боги! О, боги! Приск уже не замечал, что шепчет это вслух.

– Помоги мне добраться до своих, и я отблагодарю тебя… Я прошу не из страха за свою жизнь, но лишь потому, что жажду воздать предателю по заслугам. Прошу тебя, Монтан… – Приск решил назвать фабра его настоящим именем – возможно, тому будет лестно услышать его в устах центуриона.

– Не называй меня так! – Марк выставил в его сторону руку. – Не смей! Это имя изувечено. Мое лицо изувечено, имя тоже. Никогда так меня не называй… Никогда… Если не хочешь моей смерти. И своей – тоже.

– Ты мне угрожаешь?

– Нет, только предостерегаю.

Приску показалось, что фабр чего-то недоговаривает. История с Авлом Эмпронием была, скорее всего, правдивой, но далеко не полной. Что-то важное Марк утаил, а вот почему – этого Приск не ведал.

– Все, что могу, я сделаю. – Фабр достал из сумки хлеб и разломил пополам, отдав большую часть центуриону. – Ты веришь в Судьбу?

– Иногда да, иногда нет… – ускользнул от ответа Приск.

– Разве не Судьба соединила нас, двух людей, которых Авл Эмпроний пытался уничтожить? Разве могло такое случиться без участия сил Рока?

Приск промолчал – если Судьба и принимала в этом какое-то участие, то он пока не мог разгадать – какое. Он медленно отщипывал по кусочкам хлеб и отправлял в рот. Очень хотелось лечь и уснуть. Но спать было негде. Да и нельзя.

Бездонно синее небо, заснеженные склоны и стоящие недвижно ели заставляли думать о вечности и силах, намного превышающих человеческие. Ветер почти полностью стих, где-то выше по склону то и дело срывались с отягченных ветвей комья нападавшего за ночь снега, журчала вода, на камнях в лучах взошедшего солнца сверкали намерзшие ледяные карнизы. Центурион прищурился, пытаясь запомнить увиденное навсегда, – на миг в солдате ожил художник.