Текст книги "Наследник императора"

Весна 859 года от основания Рима

Долина реки Лункани

Траян решил штурмовать дакийские крепости практически одновременно – сил для этого у него было в достатке, в то время как у Децебала не хватало народу, чтобы разместить гарнизоны по крепостям, даже там, где успели восстановить стены.

Адриан торопился – у него было всего несколько дней, чтобы взять практически неприступную крепость на Красной скале, пока Траян идет маршем к Сармизегетузе вверх по долине Бистры – через перевал Тапае, идет медленно, ибо лагерь на Бистре разрушен и сожжен, а у реки римлян наверняка поджидает засада. Всего несколько дней, пока Траян будет восстанавливать лагерь, пока будет рыскать в верховьях Стрея разведка.

Адриан был уверен, что даки запрутся в крепости Пятре Рошие на макушке скалы и не решатся высунуть носа. Во всяком случае, на военном совете в палатке легата все только об этом и говорили. Однако Адриан сочетал личную смелость, граничащую порой с безумием, с практичной осторожностью командира, отвечающего за чужие жизни. По нескольку раз в день посылал он вперед отряды конных разведчиков и, хотя торопился, никогда не гнал людей вперед, если не был уверен, что путь свободен. Горные хребты спускались к берегам Лункани с двух сторон подобно гребенке. И в каждой низине этой гребенки могла таиться засада. Путь здесь был труден, лес подступал порой к берегу реки вплотную, так что соблазн устроить ловушку был велик, Адриан почти не удивился, узнав, что впереди замечены даки. Он тут же приказал строить легион для битвы. Противника не пришлось долго ждать: вскоре все пространство там, где долина немного расширялась, заполнили дакийские порядки: в центре – пехота, по бокам конница. Лошадки были так малы, что всадники едва не касались ногами земли. Видимо, их командир кое-что знал о тактике римлян и старался ей подражать. И неудивительно: пехота была экипирована по римскому образцу, и щиты их напоминали римские скутумы, и вдобавок к щитам пилумы и мечи, все как и у легионеров Адриана. У первой шеренги даже имелись доспехи.

Адриан, в отличие от командира-дака, не стал выставлять конницу вовсе. Да и зачем? Склоны гор закрывали фланги лучше всадников. Посему он попросту выстроил свою пехоту во всю ширину фронта – от скального обрыва до самого берега реки, а конницу послал под командованием префекта в обход. Еще накануне конная разведка, вернувшись, сообщила об узкой тропе вдоль ручья, по которой вполне можно было обойти ближайшую гору (пути мили три – не больше) и зайти дакам в тыл. В Первую войну римляне передвигались по этим тропам как слепые, а сейчас у Адриана имелся план здешних долин и рек: три года назад, стоя на вершине Красной скалы, он приказал зарисовать все хребты и долины вокруг Пятре Рошие. Знал Адриан, что придется вернуться. Не знал только, что возвращение будет таким скорым.

На счастье, никто из варваров не заметил, что конница противника ушла, решили, что она выстроилась позади пехоты. Адриан помог командиру варваров обмануться, поставив позади пехоты обозных. Посаженные на мулов и вьючных кляч с каким-то металлическим хламом на головах – кто в старом шлеме без нащечников, а кто и вовсе с медной миской на башке, вооруженные палками или запасными пилумами, чтоб металл кое-где поблескивал на солнце, они изображали кавалерию как могли. Туман, спустившийся в долину, помог римлянам: даже самый зоркий горец сейчас не смог бы отличить настоящих воинов-всадников от поддельных.

Когда римская пехота двинулась в атаку – всадники эти, само собой, остались на месте, но дакам в этот момент некогда было разбирать кто есть кто, – они рубились с легионерами. А когда им в спину ударила настоящая конница, напрасно дакийские всадники и пехота пытались перестроиться, дабы отразить атаку с тыла, – в узкой долине не до маневров.

Довольно быстро легионеры проломили дакийские шеренги и разрезали их на части, будто огромную рыбину для варки в котле. Пока передние шеренги сражались с даками и наступали, задние когорты шли в горы, будто штурмовали крепостные стены. А потом внезапно обрушивались сверху на сбившихся в кучу горе-кавалеристов. Если даки зачем-то попытались перенять тактику римлян, то Адриан с успехом перенял собственные хитрости даков. Вскоре варвары дрогнули и побежали. Они исчезали в покрывавших горы лесах, будто растворялись. Где-то в глубине их ждали сторожевые башни и крепость Пятре Рошие – беглецам было где укрыться.

Преследовать убегавших Адриан запретил, опасаясь угодить в засаду. Велел ставить лагерь и выслать разведчиков проверить, нет ли отрядов варваров впереди.

Адриан, обходя поле боя вместе с капсариями, заметил: убитые в большинстве своем мальчишки – лет по шестнадцать, а то и меньше; всех, кто подрос за три мирных года, Децебал без раздумий бросал в бой. Легат приказал тех из даков, чьи раны не смертельны, подобрать, перевязать и запереть по деревянным клеткам. Тяжелораненых добить.

* * *

Недаром эту дакийскую крепость называли Красной скалой, ибо камни ее красны как кровь.

Основания ее стен были сложены из больших прямоугольных камней. Крепость казалась еще более неприступной, чем Блидару и Костешти, которые римляне брали в прошлую кампанию. Внешняя часть ограждений по пологому, единственному доступному для штурма восточному склону представляла собой земляной вал, поверху которого шел частокол. По углам стояли караульные башни. Еще одна – наблюдательная, построенная из дерева, с каменным основанием, располагалась ниже по склону – чтобы невозможно было подобраться к крепости незаметно. Римляне только приблизились к основанию холма, а над одной из башен Пятре Рошие уже поднялся в небо черный дым – знак, что римляне напали на крепость. Адриан был уверен, что знак этот видят в Сармизегетузе.

Взять даже наружную часть крепости без длительной осады – дело нелегкое. Внутри же стояла крепость каменная. И частокол, и каменную кладку даки по договору должны были срыть сами. И вроде бы разрушили – как докладывал надзиравший за процессом центурион. Но, как разрушили, так и возвели заново. Сейчас Адриан видел крепость точь-в-точь такой же, как в тот день, когда подъехал вместе с Приском к ее воротам, а Торн, что командовал в крепости, послушно отворил ворота и склонился в низком поклоне перед римлянами. Интересно, кто возглавляет гарнизон, подумал легат, возможно, все тот же Торн, простой комат, возвышенный Децебалом за мужество и преданность.

Адриан не сомневался – Торн прикажет биться до последнего человека.

В отличие от предыдущего визита, сейчас отворять ворота римлянам никто не собирался. На Красной скале можно просидеть немало дней, в то время как Траян двигался к Сармизегетузе. Чтобы выйти к дакийской столице вместе с императором, Адриан должен был взять Красную скалу за два, максимум за три дня. Ну можно, в крайнем случае, за четыре. Пусть другие строят валы и платформы, делают насыпи, но к решающему штурму Адриан должен оказаться под стенами дакийской столицы! Честолюбивому легату казалось, что Траян нарочно всякий раз отдаляет его от направления главного удара, чтобы посмотреть, сумеет ли племянник прорваться сквозь преграды и очутиться там, где жаждет очутиться, а именно – в центре событий.

Солдаты Первого легиона первым делом уничтожили наблюдательную башню на востоке: засыпали камнями и копьями из машин, запалили деревянный верх под драночной крышей – не потеряли ни одного человека, но провозились почти полдня. Потом до вечера ставили лагерь на склоне ниже уничтоженной башни. Вечером Приск был вызван на военный совет в палатку легата – поразительная память центуриона понадобилась Адриану и на этот раз, легат хотел знать – нет ли какой-то окольной тропы к боковым стенам, чтобы ударить не только с восточного склона. Приск уже раздумывал над этим – как только узнал, что легион движется на Красную скалу. Но показавшийся из крепости с высоты скалы проходимым северный склон снизу выглядел неприступней любой рукотворной стены. Карабкаться наверх там можно было лишь по одному, цепляясь за камни руками. Два-три защитника могли легко сдерживать центурию, а выкурить их оттуда снарядами из пращи или стрелами было делом почти немыслимым. К тому же над деревьями грозно возвышалась еще одна наблюдательная башня – и любой человек на тропинке тут же становился удобной мишенью дакийских лучников.

– Крылья нужны, – заметил поседевший в боях примипил. – Иначе никак не забраться.

Легат и сам видел, что для штурма остается только подъем по восточному склону. А это означало удар в лоб и большие потери.

– Неужели не найдется два десятка симмахиариев, способных забраться наверх по тропинке? – спросил военный трибун Миниций Наталис. – Посулим первому, кто заберется по склону, сотню ауреев – и крепость наша.

Бывший легат Пятого Македонского пристроил сынишку под начало Адриана. Юнец с начала кампании сумел «отличиться» – свалился с крутого склона вместе со своим жеребцом, коня пришлось добить – несчастное животное переломало ноги. А вот трибун уцелел, только обзавелся парой царапин, которые теперь выдавал за боевые шрамы. С тех пор он страстно желал прославиться как-нибудь иначе, но в основном за чужой счет.

– Посулить сто золотых? – переспросил Приск. – Хм… Тот, кто умеет считать до ста, по этой тропинке по доброй воле не полезет.

Наталис глянул на него с отчаянной злобой: трибун полагал возвышение молодого центуриона своей личной обидой – Приск лишь немногим старше него, а легат куда больше ценит мнение центуриона, нежели военного трибуна.

– Если найдешь добровольцев, можешь послать их в атаку, – неожиданно уступил Адриан. – Но лишь симмахиариев – легионеров не трогай.

Юный Наталис глянул на Приска с таким видом, будто добровольцы ждали его за палаткой легата.

Когда уже все разошлись, Приск задержался в палатке.

– Одно время в этой крепости жил наш лазутчик. Дозволь, легат, дать ему знать, что мы на него надеемся. Быть может, Фортуна окажется милостивой, и этот парень откроет нам ворота.

– И как ты намерен установить с ним связь?

– Устрою завтра небольшой спектакль.

– Действуй. Но будь осторожен.

* * *

На другое утро, едва встало солнце и осветило крепость на вершине Красной скалы, центурион в начищенных доспехах со щитом подошел в одиночестве к воротам крепости. Остановился, не доходя футов сто, и крикнул:

– Центурион Гай Осторий Приск вызывает любого из защитников крепости на поединок. Кто отзовется – пусть выйдет за ворота. Ему гарантирована жизнь, если он победит. И даже если окажется побежденным, но не тяжелораненым, ему позволят вернуться в крепость. Легат Публий Элия Адриан дает в том свое слово.

Приск, разумеется, рисковал. На дерзкий вызов мог откликнуться любой из даков. Но центурион надеялся, что Скирон сейчас слышит его и непременно выйдет, чтобы условиться о дальнейших действиях.

Но никто не вышел. Стояла тишина. Обманчивая тишина горного утра. А потом волчий вой долетел со стен. Приск вовремя прикрылся щитом, и стрелы градом стали бить по щиту, шлему, поножам. Центурион стал отступать, опасаясь одного – рухнуть под ударами стрел. Подбежали Молчун и Тиресий, прикрыли товарища щитами. Тем временем уже нумидийские лучники обстреливали стены в ответ.

План не сработал.

– Наверняка Скирона нет в крепости, ушел на север, – хмыкнул Кука. – Дурак он, что ли, здесь сидеть!

* * *

Адриан не стал отдавать приказ строить штурмовую башню, а начал с того, что велел легионерам подтащить к частоколу таран. Как ни старались даки восстановить стены, времени у них было мало, так что неприступной могла называться только прежняя крепость, а нынешняя наверняка сделалась уязвимой. Адриан не обманулся: через пару ударов «бараньей головы» наскоро восстановленная ограда расселась, колья частокола склонились, как пьяные. Даки пытались сверху поджечь укрытие тарана, но не успели – частокол опрокинулся прежде, и внутрь прорвались построенные черепахой легионеры. Хорошо их вымуштровал Адриан – нигде не шелохнулись щиты, нигде не открылась щель в броне для удара. Напрасно наскакивали даки, напрасно кидали камни и копья – за первой черепахой уже двигалась вторая. Прорвавшись, черепаха раскрылась, и легионеры шеренгами двинулись дальше – по каменной лестнице наверх к внутренней ограде.

Но на лестнице их уже ждали. Каждую ступень приходилось брать штурмом. А наверху, на самой макушке скалы, высилась каменная стена – две башни по углам, и еще одна усиливала стену с воротами. Да и сами эти ворота были не подарок – вход располагался в угловой башне. Такие ворота-ловушку видел Приск прежде в крепости Блидару. Сейчас со стен в нападавших градом летели стрелы и дротики. Римляне вновь перестроились черепахой и устремились к воротам. Ломали дубовые створки долго. Сработанные на совесть, они, казалось, не поддадутся никакому топору. А сверху, со стены и с двух башен, защитники бросали камни, и то одного мертвого или оглушенного легионера приходилось оттаскивать, то другого. Щиты раскалывались, как гнилые орехи, – вскоре у ворот уже образовался завал из разбитой амуниции и мертвых тел. Фабры по настилу протащили таран в расширенный пролом, но далее сдвинуться с места никак не могли – слишком крут был подъем, к тому же колеса тарана застревали на каждой каменной ступени, приходилось подкладывать доски, в то время как даки обстреливали фабров из катапульт со стены. Вслед за тараном втащили в пролом частокола баллисты. Их попытались нацелить на стену, но первые же выстрелы угодили в своих – так что от машин пришлось пока отказаться.

Сразу несколько центурий приставили к каменным стенам штурмовые лестницы. Даки их отталкивали – но рядом вставали новые. Ясно было, что когда-нибудь у защитников кончатся силы, и они не смогут оттолкнуть тяжелую лестницу, – но, прежде чем это произойдет, не один легионер погибнет, грохнувшись с высоты.

– Не пора ли размяться? – насмешливо сказал Наталис стоявшему неподалеку Приску. – Мне кажется, ты замерз.

– Точно, холодно, – поежился Приск. – А уж как замерз Кука! – добавил он, не глядя на старого товарища-бенефициария.

– Зубы так и клацают, – отозвался бывший банщик.

«Сказать ему, что Адриан велел нас беречь, будто честь весталки? Или не говорить?»

Внезапно какая-то дерзкая бесшабашность овладела центурионом. А вот и посмотрим, во что это выльется! Никто не посмеет упрекнуть центуриона Приска, что он струсил! Что укрылся за широкой спиной Адриана.

– Как ты думаешь, Кука, «славный контуберний» – нас так назвали в насмешку? Или всерьез? – спросил Приск.

– Думаю, всерьез, – отозвался Кука. – И еще думаю – Валенсу бы понравилось, если бы его ребята первыми взобрались на стену.

– Ребята, на штурм! Приказ трибуна! – окликнул друзей Гай Приск.

Малыш с Молчуном тут же притащили штурмовую лестницу, заготовленную фабрами.

– Кто будет держать лестницу, а кто полезет наверх? – спросил Кука. – Может, жребий бросим?

– Корабли или головы?[87]87
  То есть орел или решка. На старых римских монетах на одной стороне изображался профиль двуликого бога Януса, а на другой – нос корабля. И хотя монеты с тех пор изменились, поговорка осталась.


[Закрыть] – спросил Молчун, доставая монету.

– Корабли! – выбрал Кука.

Молчун подбросил монету, поймал и бросил назад в кошелек.

– Ты лезешь на стену, – сказал и ухватился за лестницу.

– Ты не показал, что выпало! – возмутился Кука.

– У тебя есть шанс получить венок! – Приск положил товарищу руку на плечо. – Если первым заберешься наверх.

– Ага… а еще у меня есть шанс получить мраморную надгробную плиту.

– Размечтался! Мраморная плита! – фыркнул Тиресий. – Просто валун. Без надписи.

– Хорошо, первым полезу я, – решил Приск.

– А можно мне? – Тут же высунулся по своему обыкновению Оклаций.

– Держись за нами! – посоветовал Кука. – Получишь камнем по башке, во второй раз купол не выдержит.

– Ладно, хватит ржать… – одернул их Приск. – Бегом! К стене!

И они помчались наверх. Уже все пространство между частоколом и каменной стеной было захвачено римлянами – кто из даков не успел уйти за ворота, пали либо, тяжелораненые, угодили в плен. Перешагивая через тела погибших, то и дело спотыкаясь, Приск отмечал, что на каждого убитого римлянина приходится как минимум двое, а то и трое даков. Но все равно легион нес большие потери. То и дело калиги скользили на ступенях – камни были мокрыми от крови.

* * *

Пока Малыш и Молчун держали их лестницу, Кука с Приском карабкались наверх, прикрываясь щитами. Сверху даки с автоматизмом машин кидали камни – они грохотали по щиту, но всякий раз Приску удавалось удержать защиту. Каждый удар отдавался болью в левой покалеченной руке. Лестница казалась непомерно длинной. А смерть – вот она, рядом – свистнула возле уха отравленной крючковатой стрелой, грохнула камнем по щиту, ужалила бок ядром из пращи. Наконец – наконец-то! – край стены. Щит в сторону! В этот миг Приск увидел дака. Парень ухватил камень, да так и не успел поднять над головой, держал перед собой, как каравай хлеба. Вот же дурень – не камень надо было хватать, а фалькс! Ошибся, парень! Центурион одним ударом спаты снес голову недотепе. В следующий миг поднимавшийся за Приском Кука был уже на стене. Оперся на плечо центуриона и перемахнул на ограду. Вот хитрец! Спина старого товарища для него – как ступенька! Приск перепрыгнул на стену следом за Кукой. Увы, венок не его. Третьим на стене очутился Адриан! Как он только успел оттеснить Оклация и очутиться рядом? Этого Приск не видел. Не положено римскому легату соваться в самую гущу сражения. Если ранят или убьют – останется легион без командира – что тогда?!

Но размышлять уже было некогда – надо парировать и наносить удары.

Да, на стену они взобрались, но до падения крепости было еще далеко – римлян наверху ждали. Приск даже не успел разглядеть, что творится внизу, во дворе, огороженном каменной стеной, как на него наскочили защитники. В следующий миг он оказался прижатым спиной к Адриану.

«Если Адриан упадет – мне конец», – подумал центурион.

Наверняка легат думал так же.

Приск не мог разглядеть, куда делся Кука – как будто исчез в людском водовороте, – еще в двух или трех местах римлянам удалось взобраться на стену, и она, казалось, кипела – от башни до башни.

Неужели Кука погиб?.. Кука? Нет, ни за что! Приска охватила ярость, кровь забурлила, будто вино в ритоне. Но от нового удара фалькса по щиту руку Приска свело невыносимой болью. Он даже не понял, как сумел отразать атаку и сделать ответный выпад. Только увидел, как валится внутрь крепости тело убитого дака. Тем временем фабры наконец подтащили легкий таран к воротам. Один удар, второй, третий… Треск дубовых досок…. А перед Приском новый противник. Совсем мальчишка. Бьет яростно. Но клинок легко отскакивает от умбона, и парень открыт для римского меча… Доски ворот вновь трещат. Легионеры вопят: «Цезарь!» – прорываясь внутрь. Да, ворота разбиты, но перед римлянами снова стена, вперед не пройти – надо поворачивать. А у выхода из башни их встречают даки. И сверху на легионеров летят камни. Римлян отбрасывают, они прорываются снова. Наконец, с третьего раза, им удается пробиться. Легионеры кидаются в атаку. А перед Приском новый боец – почти совсем седой дак с изуродованным шрамом лицом. Этот знает, как уйти от удара прямого клинка, как обойти римский щит ударом фалькса в ноги. Но и римлянин знает этот дакийский прием. В тренировочном поединке Приск оглушил Везину – сейчас седой дак валится с раскроенной головой.

Понимая, что еще немного – и римляне их отрежут от своих, защитники начинают отступать со стены. Приск не сразу соображает, в чем дело, – нового противника перед ним больше нет. А даки отступают. Внизу, во дворе крепости, идет бой. Приск так устал, что невольно опускается на одно колено, опираясь на щит.

– Ты ранен? – спросил Адриан.

– Передохнуть… – выдавил Приск.

– Бери своих и вниз! – приказал легат. – В драку больше не лезь.

А сам устремился вслед за отступавшими даками. Казалось, плоть его была из железа и камня.

Тем временем по лестнице наверх уже залезли остальные – Тиресий, Малыш, Молчун и Фламма. Последним забрался Оклаций.

– Скирон! – вдруг воскликнул Тиресий.

– Что? Где?

– Там! Там! – ткнул мечом в центр двора Тиресий. – Никуда он не ушел. Здесь остался.

– Точно! – кивнул Приск, вглядываясь.

Одетый в чешуйчатые гетские доспехи, в шлеме-раковине, Скирон сражался римским гладиусом, и щит его, хоть и расписанный на дакийский манер – листьями да ветвями, – формой больше походил на римский.

– Ски… – хотел крикнуть Малыш, но Приск его остановил:

– Не зови! Он оглянется на крик и погибнет. Надо добраться до него и спасти. Это наш человек.

Все вместе они спустились вниз во двор и стали пробиваться к Скирону. Вот только Малыш, на беду, опередил товарищей, раздвинул, будто трирема своим носом-тараном ряды мелких посудин, и в три шага очутился возле римлянина-дака.

– Скирон! Дружище! Не узнаешь!

Скирон не ответил – только ударил мечом. Не дотянулся до горла Малыша – редко кому это удавалось, даже высокий Скирон не сумел, клинок угодил в лорику, зазвенел металл.

– Ты спятил! Это же я! Малыш!

Новый удар Малыш встретил щитом.

– Сдавайся! Ты – наш!

Но Скирон его как будто не слышал – то ли позабыл слова родного языка, то ли был в исступлении боя. Малыш разозлился, ударил умбоном щита в щит Скирона – да с такой силой, что развернул лазутчика и опрокинул на землю. Малыш ухватил его за пояс, поднял, тряхнул так, будто хотел вытрясти душу. Скирон не сопротивлялся. Малыш взвалил его на плечо и понес. Остальные, подоспев, закрывали их щитами.

– Менелай с телом Патрокла, – подобрал нужное сравнение Фламма, уже когда они вырвались из котла кипевшей в центре двора схватки.

У стены, куда сносили раненых и сгоняли немногих пленных, Малыш положил на землю обмякшего Скирона. Шлем сполз пленнику на глаза, изо рта бежала струйка крови.

– Я что, зашиб его? – изумился Малыш. – Как же… я не хотел…

– Ты – нет, – сказал капсарий.

И указал на рану – чей-то клинок прошел как раз там, где две или три пластины погнулись, а одна отскочила, видимо, от удара. Пока Малыш пытался образумить бывшего легионера, кто-то из легионеров нынешних успел всадить свой меч в бок Скирону.

Малыш сдернул шлем, провел ладонями по лицу, размазывая грязь, пот и кровь.

– Как рана? – спросил, еще на что-то надеясь.

– Вряд ли, – только и сказал капсарий.

Малыш оскалился, отшвырнул шлем и ринулся в гущу сражения. Первого же дака оглушил ударом кулака в лицо, вырвал из его рук фалькс и пошел крушить так, как только он один и умел – каждым ударом убивая, порой сразу двоих. Следом за Малышом ринулся в бой Кука, прикрывая великана сбоку. Ему помогал Фламма. С другой стороны Малыша страховали Тиресий с Оклацием.

Приск больше не лез в драку. Он прислонил щит к стене и уселся рядом с умирающим Скироном. Тот ушел тихо – просто перестал дышать, да пальцы, вздрагивавшие в ладони Приска, расслабились. Левую руку так свело, что центурион скалил зубы от боли и был готов кричать в голос. Или так больно потому, что ушел его старый товарищ?

К ним подошел Адриан, стащил с головы шлем, волосы были мокрыми, слиплись. Легат выдрал из шлема войлочную подкладку, сжал в кулаке, мутные грязные капли просочились сквозь пальцы. По тому, как побелели костяшки десницы, стало ясно, Адриан сейчас готов выжать влагу не только из пропитанной потом подкладки, но из камней Красной скалы.

– Кажется, я сказал тебе, что ты мне дорог. Ты и твои люди. Куда ты полез, а?

Как раз в этот момент к ним подошел молодой Наталис. Вообразив, что Адриан расхваливает героя, решил поучаствовать:

– А ведь это я избрал центуриона Приска для штурма! – заявил трибун, раздувшись от гордости. – Как видишь, не ошибся. Отец меня учил: главное для командира – точно выбрать исполнителей замысла. Я сразу понял, что эти бравые парни первыми заберутся на стену…

– Что ж ты сам не полез впереди?! – повернулся к нему Адриан, да так глянул, что Наталис поперхнулся.

– Мой отец… – пролепетал трибун.

– Вместо тебя воевать не станет! – прорычал Адриан. – Живо! Вперед! Мы еще не взяли крепость!

Приск поднялся.

– А ты, – повернулся к нему Адриан. – Будь при мне! Никуда не отходить! Ни на шаг.

* * *

Во дворе римляне и варвары сражались до темноты. Впереди поднималось большое здание. Окруженное бревенчатым портиком, оно напоминало целлу храма – лишь наклонная крыша, крытая дранкой, разрушала иллюзию. Даки подготовились здесь биться до последнего. Дважды они укрывались внутри здания, дважды выскакивали наружу, контратакуя. Уже в сумерках уцелевшие защитники заперлись в доме и заложили дубовые двери брусьями. Римляне же так устали, что не могли сделать больше ни шагу.

Адриан, как ни спешил, велел штурм прекратить и встать лагерем, выставив вокруг дома в крепости три шеренги охранения – и менять их, как и положено, – каждую стражу.

Теперь оставалось одно – ждать утра. На утрамбованной земле двора разложили костры. Ожидалось, что даки ударят, прежде чем начнет светать. Трупы убитых защитников выволокли и сложили снаружи, рядом навалили хворост – утром запылает костер. Часть легионеров ушла в римский лагерь – отдыхать, чтобы стражу спустя сменить охранение. Медики работали при свете факелов всю ночь – столько было раненых.

Но стояли в карауле римляне зря – никто не нападал, никто не пытался прорваться наружу. Дом в центре крепости казался вымершим. Узкие оконца изнутри были забиты. Когда рассвело, Малыш первым взял топор и направился к двери. Рубанул дубовые доски. Дверь застонала под ударом, но изнутри в ответ не донеслось ни звука.

Малыш отступил. Вчерашняя ярость давно испарилась. Малыш выглядел усталым и даже вялым, как будто вместе с умершим Скироном ушла из его тела часть силы. Германец-симмахиарий, ухмыльнувшись, отобрал у легионера топор.

– Сдавайтесь! Мы оставим вам жизнь! – выкрикнул Адриан.

Утром легат уже не безумствовал, не лез вперед – двое легионеров прикрывали его щитами.

Но изнутри опять не последовало ответа.

Тогда здоровяк-германец начал крушить дверь. Тогда одна створка отворилась, изнутри вырвались человек пятнадцать, германца буквально опрокинули, сверху упала разбитая дверь, и даки ринулись на стоявших у порога легионеров, но римляне успели прикрыться щитами, и даки остановились, будто волна налетела на каменный мол. Бой длился не дольше четверти часа – все защитники полегли под ударами римских мечей. Вместе с ними пал и командир крепости Торн. Раздавленного германца отыскали под телами убитых.

Приск в этой схватке не участвовал. И в дом вошел после того, как туда ворвались легионеры. Римляне первым делом выбили дубовые ставни, внутрь хлынул свет. Чудесный свет горного утра освещал окровавленные тела на полу – за ночь многие из даков умерли от бесчисленных ран. На закопченных стенах грозно блестели бронзовые щиты.

«Священные щиты… Как наши в Риме», – мелькнула мысль.

А легионеры уже срывали дакийские святыни со стен, волокли наружу сундуки, волчьи шкуры и одеяла, бронзовые кувшины, оружие, срывали с запястий убитых серебряные браслеты, с плащей – фибулы. Один из щитов бросили – почему-то не понравилась добыча, а остальные уволокли. Вокруг валялись обломки ставень и деревянных скамеек. Тянуло дымом: крепость уже подожгли. Римляне всегда поджигают твердыни, за которые пришлось пролить слишком много крови… Приск медленно попятился – он ненавидел разрушенные крепости и сожженные дома.

Как выяснилось потом, крепость действительно подожгли, но легат тут же приказал огонь погасить. Адриан оставил в Пятра Рошие отряд ауксилариев, а сам скорым маршем двинулся в сторону Сармизегетузы.