Текст книги "Наследник императора"

Кинжал валялся тут же. Не узнать любимую игрушку Орфея было трудно.

Самому Марку Декстру это убийство ничем не грозило – он сидел в карцере и не мог не только перерезать старику горло лично, но и сговориться с кем-то. Но если признают виновным челядь, казнят всех. В том числе – Зинту и мальчишек-даков. Ибо они, пленники, хоть и высокого полета птицы, числились в этом доме рабами. Какой же ловкий план в стиле недавних подлых наветов! Кто за ним стоит? Сервиан, чьим другом числился Помпей Лонгин? Или сам Траян, чьим другом опять же был Помпей Лонгин? Вот и ответ Рима Децебалу: распять царевичей, удушить царевну. Все по закону, по древнему и нерушимому закону…

У Марка кровь закипела от бешеной ярости. Его поимели. Неведомо кто разыграл весь этот спектакль, но сделал он всё очень ловко. Захотелось завыть по-волчьи или кинуться на кого-нибудь с кинжалом. И не побежишь на Палатин умолять о спасении – нет там никого, пуст императорский дворец, Траян в походе. Пока гонцы будут мчаться вслед, пока вернутся, дело свершится, если только…

– Пинакий… – Марк прочистил горло.

– Да, господин.

– Ведь консул в последние месяцы мучился от страшных болей, так ведь?

– Ноги болели. И мочиться было трудно и больно… в такие дни он злился больше прежнего и непременно приказывал кого-нибудь пороть… – сказал Пинакий и замолк.

– В такие дни старик бился головой о стену и просил себя убить, – закончил центурион.

Какая-то малость правды в этих словах была – не про самоубийство, а про то, что накатывали на покойного консула приступы боли. А все из-за того, что обожал он соленое и острое, пил вино неразбавленное, объедался так порой, что вечером к животу ему прикладывали грелку. Ноги его сводило от боли – хромал. Да, бывало. Но чтобы просить убить себя…

– Но рука слаба, самому не нанести удар. Так ведь? – продолжал Марк равнодушно, будто вердикт зачитывал. – Даже сильные люди просили о такой помощи своих рабов. Брут просил. Так ведь? Орфей отцу был предан как пес и любой приказ исполнял безропотно. Так ведь? – Последние слова центурион уже прорычал.

– Так, – поддакнул опешивший Пинакий.

– Это дело наверняка будет разбирать Сенат, – сказал Марк уже куда спокойнее.

Он глянул на Пинакия исподлобья.

– Ты говоришь, что ключ от денежного сундука покойного у тебя?

– Я не взял ни асса, господин… – Старик затрясся.

– А завещание отца? Оно в сундуке? Или… отдано на хранение весталкам?

– Оно… – У Пинакия запрыгали губы. – Вот…

Он извлек из-за пазухи запечатанный свиток и отдал центуриону.

– Ты умно поступил, Пинакий! – Центурион спрятал свиток под тунику. – Я, так и быть, не буду вспоминать, как ты плохо относился ко мне в детстве.

– Я, господин, я был добр вопреки… – Пинакий чуть не плакал.

Но молодой господин уже вышел из спальни покойного. Вольноотпущенники расступились перед ним. Центурион прошел в комнату Орфея – телохранителю, единственному из челяди, позволялось жить в отдельной комнатке рядом с господином. То, что он увидел там, Марка почти не удивило: Орфей висел на веревке (петля была закинута на штырь, на который обычно вешали светильники). Правда, бронзовый штырь, перед тем как исполнить сие действо, выдернули и забили куда выше и глубже, нежели прежде. Ну что ж, будем считать, что Орфей не смог пережить смерть любимого хозяина, потому и наложил на себя руки.

Едва Марк вышел из спальни телохранителя, как к нему кинулась Мевия.

– О, бессмертные боги, Марк! – Она прижалась к нему, дрожа.

Никак она плачет? А еще гладиаторша, женщина-воин! Он снисходительно фыркнул.

Марк не знал, кто перерезал горло старику – Мевия, Пинакий, Зинта, один из мальчишек-даков? Все они отлично орудовали кривым кинжалом. Или кто-то пришлый явился в дом и устроил все это действо – убийство хозяина, «самоубийство» Орфея. Для них консул был всего лишь мерзким, жестоким стариком. И только для него – родным отцом, на которого поднять руку для римлянина запретно. Но центурион не собирался выяснять, кто именно нанес удар. Потому что тогда он должен будет покарать убийцу… Нет, это, конечно, не Мевия. Даже она не смогла бы вот так перерезать горло – до самого позвоночного столба. А способен это сделать мальчишка-варвар? К примеру, Диег?

– Что теперь будет? – спросила Мевия.

– Моя задача сейчас – спасти фамилию консула Декстра от поголовной казни. Значит – придется доказать, что старик покончил с собой. Так что первым делом я постараюсь привести себя и дом в порядок, но прежде надобно послать кого-нибудь к Плинию – уговорить консуляра пожаловать ко мне. И чтобы он пришел не один, а непременно с юристом, знатоком законов. А ты… Ты сейчас же уедешь вместе с Зинтой, мальчиками и бенефициарием Фирмом в отцовское… теперь уже мое поместье в Кампании. В Городе вам всем делать нечего.

Мевия на миг растерялась, выслушав эту обстоятельную речь.

– И как ты все происшедшее объяснишь отцам-сенаторам? – Она спрашивала про убийство, но он сделала вид, что речь идет об отъезде – ее и царевичей-даков.

– В это время все семьи с детьми бегут из Города. Мы же говорили с тобой об отъезде. Я и так в ближайшие дни хотел отправить мальчишек в деревню. Просто сейчас это надо сделать быстрее.

– Ты знаешь, кто… и как… все сделал? – шепотом спросила Мевия.

Декстр отрицательно покачал головой. В его расчетах еще оставался некто, прежде пославший в этот дом Домиция.

– У нас еще одна проблема, господин, – тронул его за плечо Пинакий. – Рабыня, конкубина господина…

Он привел Декстра (Мевия увязалась следом) в маленькую комнатку на втором этаже. Здесь на полу в углу сидела связанная женщина лет двадцати пяти. Волосы ее разметались по плечам, черные глаза, полные слез, горели от ярости. Она была связана, рот заткнут. Судя по всему, женщина пыталась освободиться, но напрасно.

Пинакий запер дверь, а Декстр вытащил кляп.

– Господина убили! – взвыла женщина, захлебываясь слезами. – Мы убили! Мы!

– Заткнись! – наклонился к ней Декстр. – Будешь орать – всех рабов в доме казнят.

– Пусть казнят! Пусть! Подлецы! Мразь! Они желали ему смерти! Мы не можем жить, если он умер! Пусть все умрут… Все… Все до единого…

Центурион схватил ее за горло, но она продолжала давиться криком:

– Все… пусть… умрут…

Декстр сдавил сильнее, позвонки хрустнули под его руками, и голова женщины безвольно склонилась набок.

– Ты убил ее, – прошептал ошеломленный Пинакий.

– Она хотела умереть. – Декстр обернулся и посмотрел старику в глаза. – Кажется, у тебя есть сожительница среди рабов и даже двое детей, тоже рабы пока что… Они тоже хотят умереть, если их господин умер?

Пинакий попятился.

– Нет, господин…

– Тогда скажи каждому: «Если кто-то хочет уйти за Ахерон вслед за моим отцом, он уйдет. Но – один. Остальных ему прихватить не удастся».

– Да, господин… – У Пинакия клацнули зубы.

– И найди веревку – эта женщина повесилась от отчаяния. Ей было что терять со смертью господина. Не так ли?

* * *

Через два часа всех рабов и вольноотпущенников, а также немногих свободнорожденных собрали в перистиле. Многие плакали, и нельзя было понять – от горя, от радости ли. Марк Афраний Декстр, чисто выбритый, в тоге, сидел в кресле, где совсем недавно сиживал его отец, верша суд над непослушным сыном. Теперь Марк невольно поглаживал деревянные подлокотники, отполированные до блеска ладонями покойного.

– Отец мой прожил, – сказал Декстр приличествующую в таком случае фразу. – Похороны консула будут назначены за государственный счет. Вчерашнее действо, нелепый спектакль, разыгранным отцом, мы вспоминать не будем. О мертвых либо хорошее, либо ничего.

Никто из домашних, разумеется, не возразил – все были согласны с тем, чтобы устроенное накануне судилище считать грубой забавой умершего.

– Будет дознание… И, хотя мой отец приказал убить себя, испытывая приступ невыносимой боли, Сенат может решить, что домашние виновны в его смерти. Рабов потянут на допрос под пыткой. Жить вам всем или умереть, будет зависеть только от вас. Я клятвенно заверю Сенат, что отец мой желал себе смерти. Задача каждого из вас – подтвердить мои слова.

– Да, господин… – послышался поначалу чей-то робкий голос, потом все стали повторять раз за разом: – Да, господин, да, господин…

Афраний поднялся.

– Да, господин! – завопили все хором, и в голосах зазвучал неприкрытый ужас – рабам показалась, что господин недоволен.

– У меня много дел, – сказал Афраний. – А вы помните, что я сказал. Надеюсь, никто из вас не желает себе смерти.

* * *

К полудню прибыл Плиний Младший. За ним серой тенью тащился остролицый тип в застиранной тоге и с огромным «кирпичом» табличек[76]76
  Деревянные таблички, покрытые воском, могли быть «переплетены» вместе в огромный том.


[Закрыть] под мышкой. Центурион Декстр долго водил его по дому, рассказывая о недавних печальных событиях.

– Все члены фамилии могут подтвердить, что я сам, к несчастью, находился в эту ночь в карцере, в подвале, и никак не мог выйти наружу, ибо ключи от карцера были заперты в сундуке у отца. Пинакий выпустил меня уже после смерти консула.

– Покойный полагал себя человеком твердого духа и поклонником суровой справедливости, – промямлил Плиний, оглядываясь. Он, может быть, и сам себя тоже считал поклонником справедливости, но с суровостью его облик никак не вязался. – А что завещание, когда ты намерен его вскрывать и зачитывать?

– Как только прибудут остальные приглашенные мною свидетели. – О том, что за свидетелями этими еще даже не посылали, центурион Декстр решил не упоминать. – Сам понимаешь, я был не готов к подобному повороту событий, хотя отец порой восклицал: «Какая ужасная боль! Как я хочу умереть!» Я думал, что это всего лишь пустая фраза, и в скудоумии моя вина пред ушедшим…

Ничего подобного консул никогда не говорил, но Плиний не стал возражать: со стариком Афранием был он не так чтобы очень дружен. Довелось им вместе в Сенате вести одно судебное дело, так покойный извел напарника придирками. Впрочем, Плиний на умершего не жаловался, напротив, расточал любезности, почитая придирки старика за особую добродетель.

– Я нарочно не велел вынимать тело Орфея из петли, дабы ты, сиятельный, своими глазами всё мог увидеть и на суде подтвердить: раб повесился.

Центурион Декстр распахнул дверь в комнату. Тут же рой черных мух, потревоженный их вторжением, поднялся с лица повешенного. То, что у окна разложены были куски тухлого мяса, приманить мушиное племя, Плиний не заметил. Не до того ему было, он едва успевал отмахиваться льняным платочком от черной жужжащей напасти.

Марк, несколько помедлив, захлопнул дверь.

– Не намерен ли ты, консуляр, взглянуть на тело консула?

– О, да! Как это ни тягостно.

Плиний судорожно вздохнул и еще раз спешно обмахнулся платком.

Марк привел консуляра в таблиний. Здесь на вынесенном из спальни ложе устроили умершего консула, обряженного в тогу, с лицом густо набеленным, в венке.

– Погоди… Но он же не мог вот так умереть… в тоге… – пробормотал Плиний растерянно.

– Я не счел возможным позволить тебе увидеть отца в столь же ужасном виде, как вольноотпущенника Орфея, – сказал Марк. – А теперь прошу тебя, пройдем в столовую, где для всех приготовили напитки и угощения, простые и приятные, именно в том духе старины, какой тебе по нраву, консуляр.

И центурион очень твердо ухватил Плиния за локоть.

* * *

Тем временем Синтий мчался в Субуру, сжимая под мышкой завернутый в кожу сверток. С четверть часа плутал он по боковым улочкам, пока наконец не отыскал по записке Декстра дом возле лупанария, грязный, обшарпанный, лишенный уличных окон, с одной-единственной дверью, больше похожей на щель. Раб стукнул условленным стуком – шесть раз с большими промежутками. Ему открыли, и дверь тут же захлопнулась. Кто-то, плохо различимый во мраке узкой лесенки, сказал тихо:

– Ступай наверх.

Синтий поднялся по шаткой дрожащей лестнице на последний этаж – под крышу. Здесь в небольшой комнатке, единственным достоинством которой было огромное окно, выходящее на крышу соседнего дома, его принял хозяин – шустрый немолодой грек в заляпанной чернилами тунике. К окну был придвинут большой деревянный стол, заваленный свитками папируса и пергамента, в ряд выстроились чернильницы, в глиняных горшках, как стрелы в туго набитом колчане, топорщились тростниковые перья и бронзовые стили. Небольшая жаровня в углу даже в этот жаркий летний день была полна углей: топить воск для печатей.

Синтий выложил перед греком свиток со сломанной печатью, стопку золотых ауреев и сенаторский перстень с печаткой.

Грек осклабился, небрежно смахнул монеты в стоящий подле стола сундук, потом взял свиток, ухмыльнулся шире прежнего и развернул.

– Это задаток, – сказал Синтий.

Потом положил перед греком таблички с наскоро написанным новым куском текста и чистый пергаментный свиток, по размеру и качеству точь-в-точь такой же, что и прежний.

– Надо написать новое завещание. Дата должна быть той, что указана в табличках.

Грек взял положенную перед ним печать, повертел в руках.

– Это же печать старика Афрания Декстра. Он никак помер?

– Сегодня утром.

– А кто свидетели нового завещания? – спросил грек, откладывая печать умершего.

– Помпей Лонгин…

– Мертвец… – прокомментировал грек. – Умен твой хозяин. А кто второй?

– Сосий Сенецион.

– Умно вдвойне: Сенецион на войне, а по натуре так рассеян, что, воротившись, ни за что не вспомнит, подписывал он этот текст или нет, а уж что было в тексте – и подавно. За подписи отдельная плата – тысяча сестерциев.

Синтий отошел в угол, уселся там на корточки и даже прикрыл голову руками, дабы не видеть, как будет совершаться подлог. Он слышал лишь, как скрипит перо бойкого грека, выводящего на пергаменте новое завещание консула Афрания Декстра.

* * *

Приглашенные на чтение завещания наконец собрались в таблинии. Когда по знаку Марка Декстра Плиний вскрыл печати (еще, кажется, теплые) и прочитал хорошо поставленным, но не слишком громким голосом, что поместье и практически всю иную собственность покойный завещает своему сыну, воцарилась тишина. Никто не ожидал, что консул так щедро одарит нелюбимого отпрыска. Небольшие, по меркам состояния Декстра, подарки положены были знакомым покойного (слово «друзья» здесь не подходило, поскольку у консула друзей как таковых не имелось). Кроме сына, больше всего консул завещал Плинию – полмиллиона сестерциев.

Приведенный Плинием юрист тут же принялся рыться в своих табличках.

– Поскольку Афрания Декстра убили в его собственном доме, то суду придется установить, убит он был по его просьбе или по злому умыслу, – прогундосил юрист. – Дознание должно проводиться относительно всех рабов и вольноотпущенников, что были в этот момент в доме. Рабов надлежит выдать для допроса под пыткой…

– А если я откажусь выдавать моих рабов? – спросил новый хозяин.

– На допрос их вызовут непременно, – заявил юрист.

– Но пытать их или нет – решит Сенат, – добавил Плиний. – Все зависит от того, что мы решим – убит был консул Декстр рукой преступной или послушной.

– Рабы-то тут точно ни при чем, – раздраженно заметил Марк.

– Однако старый закон… – попытался возразить юрист.

– Давно устарел… Или вы хотите, чтобы времена Траяна сравнивали с временами Нерона, когда казнили всю фамилию Педания Секунда – разом четыреста человек?!

– Я думаю… – кашлянул юрист. – Дело можно провести лишь относительно вольноотпущенников покойного. Они окружали его, и только они могли быть причастны к его смерти, если таковая произошла не по желанию консула. Казнить фамилию Афрания Декстра… Это в самом деле… не украсит правление наилучшего принцепса. Сколько рабов в доме?

– Четыреста двенадцать человек, – отозвался тут же Афраний.

– Значит, речь пойдет только о вольноотпущенниках… – заключил Плиний.

«Несчастный Пинакий», – подумал Марк.

Глава V
Суд Сената

Август 858 года от основания Рима

Рим

Приговорить вольноотпущенников к смерти или к ссылке? Обвинитель в Сенате требовал казни. Однако голоса разделились: больше трети стояли за оправдание. Не то чтобы кто-то из сенаторов верил, что такой человек, как Афраний Декстр, отчего-то решился на самоубийство и добровольно подставил шею под кинжал вольноотпущенника, но Афрания многие в Сенате терпеть не могли и посему втайне радовались его смерти и старательно делали вид, что верят в невиновность домашних. За казнь стояли сторонники старых нравов – из тех, кто, не задумываясь, был готов отправить на смерть всех рабов до единого. Однако благодаря Плинию (кому же еще) вышло так, что дознания относительно рабов не вели. Рассматривали лишь дело вольноотпущенников – казнить, сослать или оправдать. Ссылка вольноотпущенников была решением промежуточным. Оставить без внимания убийство консула казалось немыслимым, но казнить людей непричастных не дозволяла совесть. Обвинитель требовал для вольноотпущенников смерти, но вскоре он сам убедился, что за смерть собирались голосовать лишь немногие из сенаторов. Тогда обвинитель решил извернуться и просуммировать голоса стоящих за казнь и тех, кто был за ссылку, под единым приговором – смертным. Однако не случилось. Плиний, в очередной раз окрылившись своей праведностью, взял слово и говорил долго, подробно разъясняя, что казнь не есть ссылка, а ссылка не есть казнь. Потом еще дольше он толковал о себе и своих добродетелях, позабыв, кажется, о покойном и о виновности или невиновности слуг, и только в конце речи вспомнил. В итоге Плиний своего добился – уставшие от непрерывного потока слов сенаторы решили голоса делить на три части. Обвинитель, смекнувший, что ссылка все же суровее оправдания, сам же первым отказался голосовать за казнь и переметнулся к партии, которая требовала ссылки.

Так смерть консула Афрания была оплачена приговором тем, кто явно ни в чем не виновен. Вольноотпущенников в доме было всего двенадцать. И, отправляясь в изгнание (на дальний лимес, в Нижнюю Мезию), каждый из них получил солидный кошелек на дорожные расходы и заемные письма к банкиру в Томах.

Пинакий ехал в ссылку в спальной повозке: у нового Афрания Декстра денег было довольно.

* * *

А через неделю, когда Марк уже собирался отправляться в Кампанию – поглядеть, как Фирм с Мевией устроили на жительство важных пленников, в таблиний, шатаясь, вошла Мевия. Она вся была в дорожной пыли, скула и глаз заплывали переходящим из лилового в красный синяком, левая рука обвязана в двух местах, и ткань пропиталась кровью.

– И что? – спросил Афраний, поднимаясь ей навстречу и уже нутром чувствуя, что именно скажет ему сейчас гладиаторша.

– Мальчики… – выдохнула она.

– Их убили?

Она отрицательно замотала головой.

– Бежали, – выдохнула и опустилась в плетеное кресло.

– Зинта?

– Мертва.

– Кто ее убил?

– Я.

Афраний кивнул. Мевия поступила правильно, а вот остальные…

– Фирм?

– Мертв… И еще четверо из охраны.

– Траян меня убьет, – прошептал Марк, – Адриан ему поможет.

– Эти волчата были из тех, что не приручаются, – сказала Мевия и добавила: – Пить хочу.

Афраний хлопнул в ладоши и велел примчавшемуся на зов рабу принести вина и горячей воды – разбавить.

Тот лишь глянул на молодого хозяина, втянул голову в плечи и умчался.

– Что будем делать? – спросила Мевия.

– Ты снарядила погоню?

– Отправила гонца в Неаполь к тамошнему императорскому корректору. Собирались…

– Значит, Диег и Регебал садятся на корабль в Брундизии. Кто с ними из взрослых?

– Управляющий. Они его подкупили, думаю, он и организовал побег. И еще раб из клейменых. Судя по всему – дак. В усадьбе его все называли Тифоном.

Марк нахмурился. Тифон? Помнится, отец говорил о каком-то непокорном пленнике, которого старик решил приучить к неволе по своей методике. Ну что ж, видимо, перевоспитание не удалось. Зверь сбросил оковы и бежал.

– Послушай, а откуда у них было золото для подкупа?

– Этого я не знаю. Но незадолго до побега в поместье приехал какой-то торговец из вольноотпущенников. Управляющий с ним долго разговаривал – сказал Фирму, что они ведут вместе дела. И я слышала краем уха, что они болтали о грядущем сборе урожая…

Декстр закрыл ладонями лицо. Задумался. Кто устроил побег? Даки? Или кто-то из римлян? Сервиан? Декстр был уверен, что ответ на этот вопрос он не получит никогда. Ясно одно: надежда создать дружественное царство на границах Рима только что рухнула. Злоба клокотала в нем и рвалась наружу. Не надо было никого спасать – никто не стоит милости. Никто и никогда. Всех казнить, всех распять!

– Мы попробуем их догнать? – спросила Мевия.

Декстр вскочил.

– Всех, кто был в поместье, – на рудники! Всех мужчин – на рудники. Женщин – в лупанарий. Всех!

– Марк! Они не виноваты… Только Тифон, управляющий, и еще те двенадцать человек, что явились ночью. Троих мне и Фирму удалось убить. Но рабы ни в чем не замешаны! Клянусь! Двое даже защищали меня и Фирма. Их ранили…

– А ты?

– Я?

– Почему ты позволила им бежать?

– Меня сначала ранили в руку, потом ударили в лицо. Я упала и потеряла сознание… А когда пришла в себя – уже миновало несколько часов.

– Поклянись! – потребовал Декстр.

– Чем поклясться?

– Тем, что тебе дороже всего…

Несколько мгновений Мевия смотрела на Декстра. Потом сняла с шеи осколок монеты, что носила на шнурке.

– Клянусь надеждой вновь увидеть своего сына: я сражалась с предателями, я убила Зинту, заколола одного из нападавших и ранила второго. Сохрани жизнь невиновным, Декстр!

– Где тела? – спросил центурион.

– Чьи?

– Тела убитых – из тех, что явились ночью.

– Их сожгли. Это же случилось несколько дней назад.

– Их вещи? Оружие? Одежда?

– Оружие – в поместье.

– Значит, едем в поместье, – сказал Декстр. – Я пошлю гонцов в Виминаций и Томы. Но вряд ли римляне смогут перехватить беглецов.

* * *

Новый управляющий (один из вольноотпущенников, отправленный из Города в загородное поместье еще до убийства хозяина и потому счастливо избежавший изгнания) распростерся ниц перед молодым хозяином. Центурион перешагнул через него, как через неодушевленную вещь, и прошел в атрий виллы, а потом в таблиний. Сюда, трясясь от страха, вольноотпущенник принес снятые с убитых пояса и мечи. Декстр осмотрел оружие. Он долго разглядывал рукояти и клинки трофеев.

– Знаешь, чьи это клинки? – проговорил Декстр в задумчивости.

Мевия отрицательно покачала головой.

– Не римские и не фракийские. И не из Дакии.

– Парфянские… – Декстр скривил губы. – Пакор не простил Траяну отказ… А ты… – повернулся молодой хозяин к вольноотпущеннику. – Приготовь этой женщине лучшие покои и вели своим бездельникам истопить бани – Мевия отныне будет жить в поместье…

Управляющий, сообразив, что гроза прошла стороной, чуть ли не на четвереньках, задом выбрался из комнаты.

– Кто отец твоего сына? – спросил Декстр, наблюдая в окно, как управляющий рысит в сторону бань, а за ним поспешают сразу четверо рабов.

– Гай Осторий Приск, военный трибун.

– Осторий Приск? – Декстр ухмыльнулся. – Надо же, как тесен мир.

– Мальчик родился уже после смерти отца. Повивальная бабка тайком отнесла его в одну семью. Они хорошо о нем заботятся и отдадут обратно, если я заплачу. Иначе в двенадцать лет они откажутся от него, и моего мальчика продадут в рабство. Времени почти не осталось…

– Сколько нужно денег?

– Шестьсот денариев.

– Хорошо… – Декстр помолчал. – Я дам тебе денег – выкупи мальчишку. – Он тут же вскинул руку в предостерегающем жесте. – Не благодари. Я просто подумал, что где-то рабом живет мой старший брат. Если еще живет. Мы не можем вернуть добро или зло тем, кому задолжали. И потому возвращаем тем, кто ближе.

– А ты, Марк? – спросила Мевия. – Что будешь делать ты?

– Поеду на лимес. Обрадую императора известием о побеге пленников. А потом явлюсь к Адриану. Надеюсь, гречонок меня не убьет в припадке ярости.

* * *

Когда Мевия ушла вслед за служанкой – мыться и отдыхать с дороги, Декстр вызвал к себе Синтия – с некоторых пор этот по-собачьи преданный раб находился при центурионе постоянно.

– Возвращайся в город, – приказал центурион. – Вызнай, кто из тех рабов, что прежде был приставлен к Зинте, недавно обзавелся солидным пекулием[77]77
  Пекулий – имущество раба.


[Закрыть], кого посылали с поручениями и кто – недавно из Парфии. Я дам тебе для видимости поручение. А ты вертись в доме, слушай внимательно… И все запоминай. Без меня рабы наверняка распустят языки. Купи вина, устрой пирушку, кто-нибудь да проболтается. Ты все понял?

– Да, господин…

– Узнаешь имя, никому ни слова. Жди, пока я вернусь. Ступай!

Декстр усмехнулся, провожая раба взглядом: да, он не может вернуть добро или зло всем или каждому, но тем, кому сможет, – непременно вернет.