Текст книги "Наследник императора"

Глава III
Децебал в Сармизегетузе

Начало лета 859 года от основания Рима

Горы Орештие

Децебал слыл правителем мудрым и военачальником хитрым. Но в одно он верил нерушимо – в то, что Замолксис не позволит римлянам ступить на землю Сармизегетузы. И знак, особый знак, был в том, что племянники его Диег и Регебал вернулись из плена целые и невредимые.

Никто ни в хитрости, ни в уме Децебаловом не сомневался. Но надменность его и безумная жажда унизить противника прежде, чем тот оказывался сломлен или побежден, случалось, перевешивали ум и хитрость. Многое он мог потребовать после поражения у римского принцепса, но требовать уплаты налога с римских граждан, которые и своему-то императору налога не платят, было шагом, по меньшей мере, сомнительным. Домициан, сам лично никогда не умевший командовать на поле боя, готов был платить и платил, выдавая свою неуверенность за дальновидный расчет. А вот Траян эту обязанность римлян отсылать по два обола дакийскому царю использовал как удобный повод для тотальной войны.

Прошли годы, и опять Децебал совершил всё ту же ошибку: захватив Лонгина, стал требовать плату с Траяна. Зачем? Серебра и золота у дакийского владыки водилось в избытке. А вот у Траяна пустая казна. Зато имелась армия, жаждущая денег. Разве не лучше попробовать отсрочить нападение, откупиться? Бицилис вздыхал, полагая, что можно, вполне. А еще лучше – подкупить не только Траяна, но и его свиту: Лициния Суру или Сервиана… Хотя Сервиан, ходили слухи, стоял за войну до конца, за уничтожение Дакии. Ну, тогда надобно было Адриана подкупить – он парень молодой, к тому же транжира, наверняка польстился бы на золото. Скупить его расписки через банкиров, прижать… Вместо этого Децебал закопал кучу золота и остался сидеть в горах, воображая, что находится здесь в безопасности, – как будто римляне уже прежде не прорывались сквозь любые укрепления, не подходили к самым воротам Сармизегетузы. Союзники Децебала бегут один за другим, вот что страшно. Приехавший с берега Данубия гет рассказывал, как наперебой кланялись римскому императору дакийские пилеаты. Языги кланялись – ну эти, понятно, всегда против даков, а с кем – уже неважно, греки клялись в верности, костобоки, скифы из степей – и те прислали послов. Но даки! Сами даки признали Траяна правителем! Это знак. Раз бегут союзники по крови, значит, не верят в победу. А что в нее верить? В предыдущую войну Децебал похвалялся, что собрал под свои знамена двести тысяч: собственных войск и союзников, костобоков, сарматов, бастарнов, катафрактариев-роксоланов. Бицилис был уверен, что и сотни тысяч в армии Децебала не найти. Ну хорошо, пусть две сотни. Ну и где они теперь? Растворились в степях и больше не кажут носа. Теперь Децебал вряд ли сможет наскрести более сорока тысяч. И те рассеяны по крепостям, многие пилеаты уже прикидывают, в какой момент лучше всего бухнуться в ноги Траяну, целовать римскому принцепсу руки и клясться в верности.

Бицилис, сидевший за царским столом, покосился на Децебала. Тот был мрачен, ел молча, лишь изредка поглядывая на сотрапезников исподлобья, как будто пытался прочесть их мысли. Бицилис невольно передернул плечами: очень бы не хотелось, чтобы царь узнал, о чем думает его старый соратник. Все чаще виночерпий по знаку Децебала подливал в царский кубок вино. Царь пил вино неразбавленным. Вот бы поглядел на эту сцену Деценей, блюститель обрядов и противник винопития!

Гонец вошел и замер у двери. Он был юн, почти мальчишка, с растрепанными грязными волосами, с оцарапанной до крови скулой. Глаза его покраснели то ли от недосыпа, то ли от слез – а может, и от того и другого вместе.

– Я шел западной дорогой… Римляне меня не видели, – выдохнул гонец.

– С какими вестями? – спросил Децебал, помнивший этого паренька, внука греческого архитектора. Оставшись сиротой, парень последние два года находился подле Торна.

– Пятре Рошие пала, – сказал мальчишка.

– Замолксис!.. – простонал Бицилис.

– Садись! – Царь указал на место за столом подле старшего сына Скориллона.

Служанка тут же поставила перед гонцом тарелку с кашей.

– Все погибли? – спросил Децебал.

– Трое сумели спуститься по склону и бежать в Костешти. Я – среди них.

– Нет ли вестей от Пакора? – поинтересовался Децебал, ни к кому не обращаясь.

Он задавал этот вопрос по три, по четыре раза за день.

Везина отрицательно покачал головой.

– Где встали римские легионы? – Опять этот вопрос Децебала не был ни к кому обращен.

– В долине, – отозвался Везина. – Обнесли свои лагеря прочными стенами. Чего-то ждут, будто собаки, загнавшие волка.

Сравнение было удачное. Если бы Децебал сумел подняться выше облаков да окинуть взором свое несчастное царство, то увидел бы, что в долине разбито четыре лагеря для полных легионов и еще один – для легиона сдвоенного, да еще множество – для тысячных когорт и вексилляций. А леса на склонах будто пожирает неведомый зверь – вековые деревья падают одно за другим, как тонкие прутики ракиты под ножом крестьянина. Людской поток разлился и затопил долину, сметая леса и селения на своем пути, обнажая горы, перегораживая реки.

Но, может быть, Децебалу и не надобно было подниматься в воздух – он и так мог представить в деталях, что творится внизу.

– Мы спустимся и уничтожим их внезапным ударом! – воскликнул Децебал. – Везина, пошли гонцов на жилые террасы – пусть приходят все воины. Все до единого человека. И те, кто юн, и те, кто стар. Мы ударим на римских собак. Армию они могут разбить, но весь мой народ – ни за что!

Везина открыл рот, собираясь возразить. Но глянул на Децебала и не сказал ничего.

Бицилис понурил голову. Решение было безумным.

Единственный шанс Децебала – это отсидеться в крепости до зимы. Запасов достаточно, воды – тоже. В мастерских можно ковать оружие день и ночь. Людей, чтобы оборонить крепость, хватит. Правда, римляне пришли слишком рано, в самом начале лета. А это значит – что времени у них, чтобы сокрушить Сармизегетузу, в избытке. Но все равно – принимать бой с римлянами вне стен крепости – самоубийство. Иногда Бицилису казалось, что Децебал не хочет спасти свое царство, а, напротив, – жаждет его погубить.

Глава IV
Сармизегетуза рядом

Начало лета 859 года от основания Рима

Горы Орештие

Как ни торопился Адриан, а на штурм Сармизегетузы припозднился. В том смысле, что все удобные террасы были уже заняты легионами – Четвертый Флавия Феликс стоял ближе прочих, но даже Пятый Македонский, занятый вовсе не Сармизегетузой, а восставшими, будто фениксы из пепла, крепостями Костешти и Блидару, разбил лагерь в месте куда более удобном, чем то, что досталось Первому легиону Минервы. При виде крошечных террас, на которых не то что когорте, а и центурии было тесно, Адриан пришел в ярость.

Вскочив на коня и взяв с собой Зенона и Приска, легат Первого легиона отправился к легату Пятого Македонского. Командовал теперь Македонским легионом не старый приятель Адриана Луций Миниций Наталис, а новый легат – Луций Целий Мурена.

У претория встретил Адриана не легат и даже не трибун-латиклавий, а пухлый загорелый коротышка, уже немолодой, раздобревший, с вьющимися волосами до плеч, с улыбчивым сочным ртом да крошечной бороденкой, больше похожей на юношеский пушок, нежели на бороду солидного мужа. В военной тунике и в военном плаще, но при этом в греческих сандалиях, толстяк расхаживал взад и вперед перед преторием, что-то бормоча себе под нос. В одной руке он держал таблички, а в другой стиль.

– Хайре, – крикнул он Адриану, как старому приятелю. – Обед начнется чуть позже, я еще не успел сочинить новую элегию… Я – Андимей, философ из Антиохии. Нынче буду читать на обеде свой труд.

– Мурена в претории? – спросил Адриан.

– Отдыхает. Только что вернулся с осады Блидару, теперь составляет планы на завтра. А я…

Адриан дальше расспрашивать не стал, отстранил грека и вошел в палатку.

Легат Целий в самом деле отдыхал – в одной нижней тунике возлежал на ложе, а цирюльник завивал ему волосы горячими щипцами – жаровня распространяла запах паленого волоса на всю палатку. Луций Целий Мурена был годами несколько старше Адриана, но видом пожиже – и роста явно меньшего, и в плечах поу́же, правда, в области талии куда полнее.

– Будь здрав, легат! – воскликнул Адриан.

Приск вскинул руку в приветствии, а Зенон поклонился.

– А, гречонок, – улыбнулся Целий. – Рад видеть тебя на обеде. Сегодня подадут фаршированное вымя свиньи да окорок. В этих горах устроить приличный стол – целое искусство. Такие проблемы со всем! Единственное, чего в достатке, – так это дикого чеснока и сельдерея. А вот персики… Ты не знаешь, кто может достать у нас персики?

– Целий, уступи мне две террасы для моего претория и моих фабров, – Адриан не счел нужным поддерживать обсуждение гастрономических изысков.

– С чего это вдруг? – изумленно поднял бровки Целий. – Сам Лициний Сура распределял, где встать легионам.

– Все равно ты осаждаешь Костешти да Блидару – так что тебе, чем ближе к ним стоять, тем удобнее, а меня Траян бросил на Сармизегетузу.

– Бросил на Сармизегетузу! – радостно воскликнул Андимей, просочившийся в палатку легата вслед за гостями. – Спасибо, Адриан! Спасибо, огромное спасибо! О, это недостающая фраза в моей элегии. – И он тут же раскрыл таблички и принялся выковыривать на воске стилем удачную фразу.

– Что это за паразит[88]88
  Паразит – бездельник, не занятый общественным трудом, у греков обычно проживавший при доме. Во времена Античности слово было не столь бранным, как ныне.


[Закрыть]? – спросил Адриан.

– Философ! – вздохнул Целий.

Похоже, он и сам был уже не рад, что приблизил к себе говоруна, но выгнать жаль, к тому же хотелось блеснуть на грядущем обеде.

– Мои фабры помогут тебе расширить новую террасу, – попытался зайти с другого фланга Адриан. – Я потерял несколько дней, штурмуя Пятра Рошие…

– Ну и как тебе Красная скала? – захихикал Андимей. – Зубы-то не переломала?!

– Приск… – процедил Адриан сквозь зубы.

Центурион ухватил грека за шкирку и попросту выкинул из палатки.

– Не люблю, когда перебивают, – сказал Адриан.

– Ты так не получишь ничего! – нахмурился Целий. – Андимей – забавный проходимец.

– Получу. У меня есть чертежи и Блидару, и Костешти, сделанные после их разрушения.

– Ну и что? Для какой надобности мне чертежи руин? Пергамент – не губка, чтобы задницу подтирать! – Мурена расхохотался над собственной шуткой.

Цирюльник, перегревший нечаянно щипцы, отнял их от головы вместе с прилипшей к металлу закрученной прядью, а на виске у Целия остались коротенькие обгрызенные рожки из волос. Цирюльник спешно отступил и принялся стряхивать несчастные волосы под столик, на котором были разложены ножницы, зеркальца, гребешки да утиральные полотенца. Но волосы не стряхивались. Тогда цирюльник сунул щипцы в жаровню, волосы вспыхнули.

– Чем это так воняет? – спросил Целий.

– Я состриженные волосы жгу, – соврал тот, умоляюще глядя на Адриана.

Легат Первого легиона Минервы подавил усмешку, глянул искоса на Приска. Тот стоял с каменным лицом и созерцал угол палатки.

– Фундаменты все сохранились, Целий, – принялся объяснять, как ребенку, Адриан. – Крепости вновь стали прежними. Так было с Пятре Рошие, так и твоих каменных близнецов наверняка возродили на прежних фундаментах. Ты сразу же поймешь, где ныне у них слабые места.

«Или не поймешь», – добавил про себя Приск.

– А, ну если так… – Целий заколебался.

– И я достану тебе персики, – пообещал Адриан.

– Что же ты молчал! – воскликнул Мурена. – Итак, сговорились – две крайние террасы твои. Но сегодня ты у меня обедаешь. И прежде непременно пришли персики!

– Буду рад! – ответил Адриан.

«Какое счастье, что я – всего лишь центурион, а не военный трибун. Иначе бы меня точно позвали к столу», – подумал Приск.

* * *

Отряд верховых двигался к Сармизегетузе. Четверо разведчиков во главе с Приском и им в помощь – четверо кавалеристов-галлов.

– Центурион! – обратился к Приску один из галлов. – Не узнаешь меня?

– Ингиторий?

– Он самый! – Молодой ауксиларий так обрадовался, что его узнали, как будто получил досрочно римское гражданство.

– Рад, что тебя не убили в той мясорубке зимой, – сказал центурион.

– Я ускакал с донесением в Томы. Да и наши почти все уцелели – успели отойти в лагерь в Новах. Буквально накануне.

Приск понимающе кивнул. Правильно сделал командир бурга – не стал дожидаться пришествия даков, чуть заметил движение на другом берегу – отвел людей в лагерь. Успел. Своих ауксилариев спас. А уж потом никто не стал выяснять – был приказ оставить бург или нет – радовались, что хоть лагеря в Новах и в Эске отстояли, когда катафрактарии-роксоланы железной волной прокатились по Нижней Мезии.

– В Новах нам тоже здорово досталось, – добавил Ингиторий. – Даки чуть-чуть лагерь не взяли. Убитых было – ужас. Всю канабу сожгли.

– В Пятом Македонском в ту зиму творилось то же самое. Нас штурмовали бастарны.

– Будь осторожен, центурион! Вчера отряд конных разведчиков из Седьмого Клавдиевого легиона угодил в ловушку.

Про ловушку в лагере легиона Минервы уже слышали: всадники ехали по тропинке в теснине подле отвесной стены, и вдруг сверху стали рушиться камни – сразу семеро попали под каменный дождь, четверых расплющило насмерть вместе лошадьми, троих ранило, однако командир отряда Тиберий Клавдий Максим спасся. Счастливец, избранник Судьбы! Интересно только, для какого дела он избран?

Приск огляделся.

Впереди лежали горы, поросшие густым лесом. Сплошная темная зелень, глазу не пробиться – что же там, в глубине. Ранним утром на юге белесые клочья облаков наползали на синие вершины. Плыли, утекали струйками между отрогами, и тут же появлялись новые. Туман накрывал все вокруг белым пологом. Не видно, что впереди, даже на десять шагов. Лишь когда выглянуло солнце, истончилась белая пелена. Неожиданно, как по волшебству, открылась сине-зеленая горбатина лежащего впереди хребта. Место знакомое.

Приск приказал оставить лошадей под охраной ауксилариев и двигаться дальше пешком. Четверо разведчиков разошлись по склону холма, отыскивая дорогу, каждый пытался приметить тропу. Фламма держал наготове гетский лук, Кука – свинцовый шар, извлеченный из умбона щита. Приск и Тиресий полагались больше на оружие колюще-режущее. Тропа, ведущая к Сармизегетузе, должна была быть где-то рядом. Накануне отряд разведчиков из Седьмого Клавдиевого поднимался чуть ли не к самой столице – но тот путь был для легионеров совершенно не пригоден. На обратном пути они угодили в засаду…

Сейчас лес был тих и совершенно безжизнен – ни тебе пения птиц, ни одного зайчишки, что удирает, петляя, обезумев от страха. Ни гордо шествующего оленя. Лишь всюду – бегущая вода: с камня на камень, с уступа на уступ, и тут же вспоминался Рим с его сотнями журчащих, вечно поющих фонтанов.

– Ты же здесь проходил, Гай! – подивился Кука. – И не можешь найти дорогу?!

Приск отрицательно покачал головой. По-прежнему ни намека на дорогу – сплошной лес, только доносился шум ручьев и маленьких водопадов. Разведчики перебрались уже через третий поток, миновали бегущий с каменистого обрыва водопадик – напились вкусной ледяной воды, отдохнули и двинулись дальше.

– Они заколдовали свою столицу да скрыли от нас в облаках, – предположил Кука.

Мрачный ельник вдруг сменился лиственным светлым леском – сквозь ажурную листву глянуло солнце, косые полотнища падали веером, хотелось подставить ладони и собирать этот свет, как невиданные сокровища. Приск был уверен, что видел прежде этот склон – пусть зимой под снежным покровом, – но видел. Значит, тропа где-то рядом.

Он вдруг остановился и в следующий миг подался назад, будто натолкнулся на невидимую стену. А потом рука, опять же невидимая, толкнула его в грудь, заставив отступить. Приск отшатнулся. Стрела пропела и ушла в заросли орешника.

Приск метнулся в сторону. Сорванные с ветвей листья еще кружились, пока он катился со склона холма, перед глазами мелькали кроны деревьев.

– Кука! – орал Приск. – Засада!

Вскочив, центурион столкнулся лицом к лицу с даком. Оба ударили разом. Заскрежетала сика[89]89
  Сика – короткий кривой меч или длинный кинжал, короткий фалькс.


[Закрыть] по лирике центуриона, а гладиус вошел чуть ли не по самую рукоять противнику в бок. Приск подался назад, новая стрела свистнула чуть не перед носом – он ощутил, как воздухом обдало лицо, – воистину дыханием смерти.

Приск не стал дожидаться нового выстрела – прыгнул с уступа. Рванувшее неведомо куда сердце, и тут же ледяная пустота внутри, земля ударила в ноги, злобно, со знанием дела подсекая. Приск перекатился, отпрыгнул в кусты, вопя от боли. И столкнулся с Кукой.

– В укрытие! – крикнул центурион.

Не сговариваясь, они бросились бежать. Им наперерез выскочил Тиресий – в руках отрубленная голова, он нес ее за волосы, кровь при каждом шаге обливала его калиги.

– Кто это? – бросил на ходу Приск.

– Новый знакомый.

Последним к ним присоединился Фламма.

Римляне выскочили к тому месту, где оставили лошадей. Как раз вовремя: дак наматывал на руку узду одного из скакунов. Ауксиларии лежали в траве и не подавали признаков жизни. Фламма выстрелил из лука, но промазал – угодил не в дака, а в попону коня, тот взъярился и встал на дыбы, чем все же сослужил римлянам службу: пока варвар уворачивался от ударов копыт, подоспели легионеры. Тиресий бросил отрубленную голову и ринулся на дака первым. Свистнул фалькс, но Тиресий успел пригнуться и тут же всадил гладиус под ребра противнику. Возвратным движением тот успел еще задеть римлянина, но дакийская коса лишь скользнула по шлему.

– Неужели этот косматый один всех наших перебил? – изумился Кука, оглядывая лежащих ауксилариев. Троих положили стрелами, четвертого – ударом фалькса.

– Надо вернуться, – предложил Фламма. – Возьмем в охрану сотню ауксилариев и…

– Думаю, их было всего трое, – перебил Грамматика Приск. – Пока мы бродили по склону, они перебили охрану подле лошадей, потом двое пошли за нами. Одного убил я, второго – Тиресий. Ну а третьего – опять же Тиресий – здесь. Так что нам нет резона возвращаться. Пойдем снова искать дорогу.

– Выплюнь этот приказ! – закричал Фламма.

– Что?

– Ты хочешь оставить меня сторожить лошадей. Так вот – выплюнь этот приказ, не произноси. Я не останусь.

– Я останусь, – сказал Тиресий, поднимая лук убитого дака, – а вы втроем можете идти.

– Ты точно считаешь, что это нужно? – спросил Приск. – Можем бросить лошадей без присмотра.

– Ни за что, – сказал Тиресий. – Они нам пригодятся.

Когда центурион и легионеры ушли, он перекинул лук за спину и стал вытаскивать из убитых стрелы – наполнять опустевший дакийский колчан.

Внезапно один из ауксилариев пошевелился: две стрелы угодили ему в обнаженные руки, он лишь потерял сознание, но остался жив, и сейчас белокожее его лицо было белым до синевы.

– Тебе повезло, Ингиторий, – сказал Тиресий, помогая раненому подняться. – Ты умеешь отводить смерти глаза, и она проходит мимо.

* * *

– Вот здесь! – сказал внезапно Приск. – Кука, прогуляйся наверх и погляди, есть ли дальше тропа. Только будь осторожен.

Центурион достал кинжал и сделал зарубки на деревьях. Ну вот, наконец-то он отыскал дорогу, по которой можно подняться к Сармизегетузе. Теперь он был уверен, что осенью, почти два года назад, он поднимался к воротам именно здесь. Справа струилась река, слева по берегу проложена была узенькая дорога. Ниже по склону ее завалили камнями, посему разведчики несколько раз проходили мимо, не пробуя подняться к вершине.

– Все равно дорога слишком узкая, – заметил Фламма.

– Ничего, ее не так трудно расширить, – улыбнулся Приск. – На что легионерам руки и кирка?

Внезапно Кука буквально выкатился из-за стволов:

– Назад! – проорал он.

Повторять дважды не пришлось – все трое понеслись вниз – на площадку, где оставили лошадей.

И, только вскочив в седла и устремившись назад к лагерю по знакомой тропе, Приск спросил у Куки:

– Что ты увидел?

– Армию даков. Варвары вылезали прямо из облаков.

– Что?

– Децебал атакует!

Глава V
Сражение в долине

Начало лета 859 года от основания Рима

Горы Орештие

К полудню Децебал вывел армию в долину – дабы не позволить римлянам окружить Сармизегетузу. Это был отчаянный шаг, – но дакийский царь надеялся на победу – вопреки всему, хотя численность даков не шла ни в какое сравнение с числом подступивших к его столице римских легионеров. Машин, способных вести точный прицельный огонь, у даков было несравнимо меньше. Конница, да, – имелась, в основном на трофейных сарматских конях, но не катафрактарии, и в таком мизерном количестве, что вряд ли стоило принимать ее в расчет. Конной стражи вокруг императора – и то было больше. Однако в какой-то мере расчет Децебала оправдался – лагеря римских легионов и когорт оказались рассеянными вокруг Сармизегетузы (никто и подумать не мог, что дакийский царь отважится на битву) – и даже не половина, но лишь четверть подошедшей к столице армии смогла принять участие в грядущем сражении.

Запела, призывая к бою, римская труба, эхом откликнулись горы. Одновременно и римляне, и варвары устремились навстречу друг другу. Римские ауксиларии неслись в первом ряду, легионеры пока остались на месте. В ауксилариев летели стрелы, в даков – короткие дротики из катапульт. Даки, не обращая внимания на обстрел, перешли на бешеный бег – как будто не отягощали их ни щиты, ни оружие. А первые ряды были к тому же все в доспехах, памятуя, как выкашивали в прошлый раз римские машины незащищенных даков. Размахивая фальксами, как будто это были легкие кинжалы, коматы все ускоряли бег. То, что они спускались с горы в долину, лишь добавляло скорости. Их светлые длинные волосы реяли за плечами и, казалось, поднялись дыбом, как шерсть на загривках волков. Три шеренги ауксилариев они рассеяли, а вернее, просто затоптали, уничтожили, прошли по ним, как тяжелая повозка переезжает тонкие стебли. Тогда двинулись вперед легионеры. В первой шеренге теперь шагали не новички, а ветераны, они двигались, удерживая строй, образуя стену из плотно сомкнутых щитов. С грохотом обе линии столкнулись. Римляне подались назад, но устояли. Теперь сражающиеся передвигались с места на место: римляне то пытались продвинуться вперед, то подавались назад. Порой то один дак, то другой припадал к земле, пытаясь фальксом нанести удар по ногам. Кого-то из римлян защищали поножи, кто-то успевал вонзить в спину припавшего к земле противника меч. Но случалось, что удары пробивали металл поножей и ранили ноги легионерам. На место выбывшего товарища тут же становился другой. Упорство с обеих сторон было чрезвычайное, клинок звенел о клинок, щит сталкивался со щитом, непрекращающийся вопль стоял в долине и, подхваченный эхом, усиливался, переходя в непрерывный и злобный рокот. Правое римское крыло сумело двинуться вперед и, наступая, опрокинуло напиравших даков, в то время как левый фланг стал отходить – немногочисленная дакийская конница ударила по римским турмам. Пущенная чьей-то счастливой рукой стрела смертельно ранила префекта римской конницы, и всадники, оставшись без командира, заколебались, лошади попятились, топча пехотинцев. Но те сумели, собравшись в тесный строй и поддерживая друг друга, устоять на месте. Траян, издали увидев, что творится с конницей, погнал во весь опор своего коня и задержал отступавших, словно задвинул засов. Узнав его по плюмажу на шлеме, командир одной турмы остановился и тут же помчался назад, чтобы восстановить боевую линию. «Куда так торопитесь, храбрецы?!» – крикнул им Траян. Право же, стоило еще метнуть вперед значок – чтобы уж наверняка заставить всадников вернуться.

Вслед за дакийскими всадниками вперед ринулась пехота – в этот раз опять почти вся доспешная, что было непривычно: здесь мешались трофейные римские лорики с доспехами языгов из роговых пластин и чешуйчатые гетские панцири. Долго шел бой на равных. Пилумы и стрелы летели тучей, скрещивались мечи, с грохотом сталкивались щиты. Дакам не удалось выдержать строй до конца – и он вскоре начал разваливаться. Но ярость толкала их вперед, как скрученные жилы выталкивают заряд из баллисты. Казалось, варвары пришли в бешенство и готовы были уничтожить всех, кто стоял у них на пути, они бились кинжалами, сокрушали мечами панцири и, раненые, окровавленные, поднимались с земли, чтобы кинуться в бой с еще большим остервенением.

Даки были сильнее телом и выше ростом, римляне – больше тренированы; варвары – дики и буйны, римляне – спокойны. Внезапно понесся вперед с боевым воодушевлением отряд знатнейших из даков, среди которых был и сам Децебал. По правую руку от него скакали его брат Диег и сын Скориллон, по левую – преданный Везина и юные племянники. Развевались, гудели на ветру дакийские волкоголовые драконы. Вслед за Децебалом устремились простые коматы. Отряд клином врезался в римский боевой строй и, прорывая его, дошел до третьей шеренги. Но здесь стоял Первый легион Минервы. Адриан готов был лучше умереть, нежели позволить Децебалу до конца прорвать римские ряды и выйти Траяну в тыл. Легионеры сомкнули строй. Прикрываясь щитами, они стояли перед даками неприступной стеной, но, как только открывалась возможность, наносили удары. Удачный бросок пилума поразил великолепного сарматского коня под Децебалом, и царь только чудом успел соскочить на землю. Из мертвых тел варваров, павших под ударами римлян, поднималось уже перед легионерами Первого легиона подобие вала, так что теперь наступавшим дакам приходилось на него карабкаться. Повсюду раздавались стоны умирающих.

* * *

Ничего подобного никогда Приск еще не видел, а битв повидал он достаточно. Малые числом, даки творили в этом сражении чудеса. Центурион стоял подле Адриана в третьем ряду, уверенный, что в этот раз ему не придется даже размяться. И вот – на тебе, опять он угодили в самую гущу кровавой каши. Приск всего в нескольких шагах от себя увидел царского брата Диега и лишний раз убедился, что нет равного этому человеку в умении орудовать фальксом. Адриан в ярости ринулся наперерез дакийскому всаднику.

«Все, умерла моя карьера… – в отчаянии подумал Приск. – Не быть Адриану императором… Мертвые не правят…»

Дальнейшее произошло мгновенно. Приск рванулся вперед, раздвинул стоявших перед ним легионеров единственной уцелевшей шеренги, нырнул на землю, проехал на железной лорике, как на плоту, по мокрой и скользкой от крови земле и всадил свой меч в брюхо вертящегося над ним жеребца. Тот встал на дыбы. На счастье, Приск крепко держал рукоять, и меч вышел назад, оставшись в руке.

Центурион на четвереньках бросился назад. Чьи-то сильные руки подхватили его и протолкнули назад за первую шеренгу. Как оказалось – Малыш подсобил. Поднявшись, Приск оглянулся.

Конь Диега бесился, бил копытами, а царев брат падал, раскинув руки, и Приск видел, как выскользнул из пальцев дакийского всадника обагренный римской кровью смертельно опасный фалькс. Скориллон ринулся на помощь дяде, но тут же исчез в кровавой сече вместе с конем.

В этот момент все и решилось. Даки отступили и, не сговариваясь, развернулись и пустились в бегство. Это был конец армии Децебала.

Римская конница, преследуя даков, унеслась вперед, прорезав в рядах отступавших широкие кровавые борозды. Те, до кого не дотянулись мечи всадников, продолжали бежать. Беглецы, многие раненые, спотыкались об упавших, скользили на мокрой от крови земле, падали, падали, поднимались. Легионеры настигали их по одному, по двое и убивали. Казалось, римлян охватило исступление, им никогда не утолить жажды крови, не пресытить десницу убийством. Резня эта была сродни безумию. Молчун сообразил, что на земле среди недвижно лежащих тел еще много осталось живых, и теперь норовил каждого дака проткнуть мечом – дабы, притворившись павшим, варвар не смог подняться и ударить легионерам в спину. Однако, даже преследуя беглецов, пехота не решалась сломать строй, и потому римляне настигали только раненых и смертельно уставших. От частых ударов клинки затупились, под ногами валялись тела убитых, шлемы, щиты. Ни о каком сражении уже не было речи. Тех даков, кто остался в долине, примитивно добивали. Неожиданно варвары второго ряда, что шли в бой без доспехов, получили шанс на спасение: они удирали куда быстрее товарищей, да и легионеры в тяжелых лориках не могли их догнать. Счастливцы исчезали под покровом леса и устремлялись к своей столице.

Децебал с немногими спутниками сумел вырваться из гущи сражения. Лишь четверо телохранителей уцелели из всего отряда, вместе с Децебалом ускакали его юные племянники и Везина. У самых ворот крепости их нагнал Бицилис.

Ворота захлопнулись за ними, чтобы римлянам не удалось на плечах бегущих ворваться в крепость. Впрочем, римляне их не преследовали – Траян не рискнул направить в лес ни ауксилариев, ни легионеров, опасаясь засады.

* * *

– Эх, если бы меня кто на руках донес, я бы целый золотой аурей отдал, – пробормотал Кука.

Кроме обычной амуниции легионер волок за собой трофейный фалькс, сику да еще дакийский плащ – отброшенный в сторону во время бегства плащ почти не перепачкался в земле и крови, и Кука прихватил его, памятуя, как настрадался в этих местах зимой от холода. Разумеется, сейчас стояло лето, но по ночам в горах совсем не жарко, и шерстяной плащ пригодится.

– Я тебя не потащу, – отозвался Приск. – Вон, может быть, Молчун согласится.

Молчун, забрызганный кровью с головы до ног, шагал последним.

– Попроси капсариев, – буркнул тот.

Капсарии уже рассыпались по долине, отыскивая среди тел раненых римлян. Там и здесь зажигали факелы: хотя склоны горы еще золотили лучи солнца, в долине темнело.

– А что, это мысль! Лягу и притворюсь, ребята меня на руках донесут. – Кука, недолго думая, улегся рядом с павшим легионером.

– Сначала они обчистят твой кошелек, заберут трофейный плащ, а может быть, и пояс, – предрек Малыш. – Гладиуса точно лишишься.

Такая перспектива Куку явно не устроила.

– Ладно, я сам дойду.

Он стал подниматься и вдруг сказал:

– Погодите! Парень еще дышит! Его малость потоптали. А ранен он, судя по всему, не тяжело.

Приск и Кука выволокли раненого из-под придавившего его сверху мертвого товарища, сняли шлем, влепили несколько пощечин. У Тиресия оказалась при себе фляга, и он дал спасенному глотнуть воды.

– Где я? – спросил тот, с трудом разлепляя слипшиеся от крови губы.

– Радуйся, парень, ты все еще в Дакии. – Кука повернулся к Приску. – Как ты думаешь, мне дадут дубовый венок за спасение римского гражданина?

– Обойдешься, – отозвался Приск. – Ты спас его после боя, а не в бою. Какой легион? – обратился центурион к раненому.

– Первый Минервы, – отозвался тот.

– Давай, потащили парня в лагерь, – Приск подхватил раненого с одной стороны.

– О, бессмертные боги! – взвыл Кука. – Я же хотел, чтобы несли меня. А теперь придется не просто идти, а еще тащить этого типа. А он здоровый. Куда здоровее меня.