Текст книги "Наследник императора"

Часть III
Алтари и очаги

Глава I
Центурион Валенс

Февраль 858 года от основания Рима

Эск, Нижняя Мезия

Кто-то настойчиво колотил в дверь и этим разбудил Кориоллу.

Мышка, поселившаяся после отъезда Куки на половине Приска и выполнявшая при Кориолле роль служанки, вскочила первой – поглядеть, кто пожаловал. Она была девочка умная, хотя порой дерзкая. Мышкой ее прозвали за юркость, а не за трусость.

«А вдруг Приск вернулся… Или?» – От нахлынувшего холода страшной мысли сон с Кориоллы слетел мгновенно.

Она вскочила, натянула поверх нижней туники длинную, с рукавами, и понеслась к двери.

Там у входа стоял, о чем-то препираясь с Примом, пьяный, как испанец, Валенс.

– А, Кориолла! – пробормотал он, нацеливая на молодую женщину палец. – Вот, пришел сказать…

– В чем дело, Валенс? – Она смотрела на бывшего жениха с подозрением.

– Умер твой Приск. Даки убили, – хмыкнул Валенс, не потрудившись даже прикинуться расстроенным. – Вся канаба об этом только и гудит.

– Убили? – Кориолла пошатнулась и ухватилась рукой за косяк. – О чем ты?..

– Да вот… гонец прибыл. Точно говорят – убит. Письмо от Лонгина дальше в Рим повезли. А нам известие пришло из Дробеты от военного трибуна Требония: погиб твой любовничек.

– Погоди… – Кориолла схватилась руками за голову. – Какое письмо? Какой гонец? О чем ты?

Она ни слова не понимала из бреда пьяного центуриона. Голова шла кругом, перед глазами плыл туман, густой, белый, какой частенько накрывает осенними днями равнину близ Эска.

– Уходи! – вдруг воскликнула она. – Уходи немедленно! Чтоб нога твоя больше не касалась этого порога! Вон!

Валенс, кажется, ни на палец не обиделся.

– Теперь ты знаешь… Поплачь. А потом, если помощь нужна, приходи. Я наперед знал – этот мальчишка свернет себе шею. Даром что юнец, красавчик… А вот поди ж ты. Не жилец был, похож на стеклянный сосуд. А для этих гор надобен сосуд медный.

И он ударил себя кулаком в грудь, свидетельствуя: уж он-то – прочная медь. Но при этом покачнулся, шагнул назад. Мышка воспользовалась случаем, подскочила и захлопнула дверь перед носом центуриона. Задвинула засов. С той стороны вновь стали колотить, но дверь в доме была крепкая.

– Уходи! – закричала Кориолла и в свою очередь ударила кулаком в дверь – изнутри.

Она кричала это «уходи!» пока не охрипла, а когда наконец умолкла, поняла, что там, за дверью, никого нет.

Она прошла к себе, вся дрожа. Села на кровать. Малышка Флорис, полутора месяцев от роду, тихо посапывала в люльке, не ведая, что теперь сирота.

– Я не верю… – прошептала Кориолла вслух. – Он не мог умереть.

В груди была не боль, нет, а страшная пустота. Кориолле казалось, что она много лет уже – целую вечность ждала этого утра и этих слов.

Мышка проскользнула в комнату, села рядом, обняла.

– Что теперь будет? – спросила Кориолла, пока Мышка гладила ее по плечу.

– В долг нам точно ни в одной лавке не дадут, – сказала Мышка.

В этот момент в дверь вновь заколотили.

– Если это Валенс, я его не пущу, – пообещала Мышка и побежала смотреть, кто явился.

Кориолла вышла следом, как неживая.

Мышка распахнула дверь. На пороге стоял Малыш, загораживая чуть ли не весь проход и доставая макушкой до притолоки.

– Кориолла, я слышал… – проговорил он, глядя в пол и не зная, куда деть руки.

– Я не верю! – выдохнула новоявленная «вдова».

– Я тоже. Но… Если что – деньги у меня есть, без помощи не оставлю… Я сейчас на чуток забежал. Только слово сказать. А завтра выходной испрошу у центуриона, и к тебе. Если надо чем помочь…

Кориолла вдруг покачнулась и упала бы, если бы Малыш ее не подхватил.

– Я не верю, не верю… – повторяла она, пока Малыш усаживал ее на скамью в перистиле. – Если бы он умер, я бы точно знала. А так сердце ноет. Знаю – беда. Но не с Гаем, нет. – Она замолчала. Малыш ждал. – Знаешь, я в Дробету поеду…

– Нет, зачем же… Чего это вдруг? – забормотал Малыш.

– Выспрошу у трибуна Требония, что и как.

Кориолла вскочила, готовая мчаться немедленно собирать вещи. Сама не признавалась себе, зачем едет: узнавать о судьбе Приска или бежит от Валенса, от его настойчивого и раздражающего сочувствия.

Малыш несколько мгновений стоял перед нею, потом вдруг сказал:

– Завтра…

– Что?

– Завтра поедем. Я с тобой. Одну не пущу. Добуду отпуск, и в Дробету. Ты права – это ж Приск. И как остальные – надо узнать. Я ни одного отпуска за год не брал.

Кориолла даже не могла дотянуться, чтобы поцеловать его в щеку, и потому ткнулась щекой ему в руку – повыше локтя.

– Ты – настоящий, Малыш. – Слово друг она опустила. Но он и так все понял.

– Вещи собирай, еду там, какую надо… Вино. А я придумаю, что с повозкой… У нас в мастерских три штуки есть. О деньгах не бойся. У меня жалованье почти за год нетраченое. Ты, главное, верь, что старина Гай вернется.

– Я верю.

Глава II
Путь в горах

Февраль 858 года от основания Рима

Дакия, горы Ориштие

Приск спустился к ручью, но переходить не стал, двинулся вдоль потока. Мороз был несильный, тучи, нависая, скрывали склоны. Приск решил двигаться вдоль ручья, плюнув на всякую безопасность. Ноги едва его держали – будто он прошел не две мили, а целых двадцать. Он присел на поваленный еловый ствол. В висках противно пульсировало, и слева под повязкой запускала когти под ребра настырная боль. Он приложил руку к плащу и почувствовал, что тот мокрый. Значит, кровь так и не унялась. Он отнял руку и встряхнул ладонь – алые капли упали на снег, тут же поблекнув, – будто вино разбавили водой. Тот последний мальчишка – он так неожиданно и резво метнулся вперед, а Приск слишком устал… В первый миг центурион даже не почувствовал боли и решил, что фалькс прорезал лишь одежду. Потом, когда после окончания схватки боль вспыхнула, – понял, что ошибся, быстро разделся и, сорвав с одного из даков льняную рубаху, раздергал ее на полосы и обмотал торс. Рана была нехорошей. На счастье, клинок не прошел вглубь, а лишь железным клювом вспорол кожу, но вспорол наискось, и долгий порез теперь обильно кровил. Подобную рану необходимо прижечь, но разводить костер не было времени. К тому же дым наверняка бы привлек погоню. Римские туники Приск надевать не стал – сложил в кожаную сумку вместе с письмом и перстнем легата. Снял с одного из убитых испачканную в нескольких местах кровью рубаху, потом закутался в меховую безрукавку и в дакийский плащ, взял лишь местное оружие и двинулся в путь… Тучи разошлись, выглянуло солнце. Глаза тут же стало резать от нестерпимого блеска снежного серебра.

Похоже, Приск сбился с дороги, хотя ему казалось, что путь верный, что вот-вот трещина ущелья раздастся и откроется заснеженное раздолье большой долины Стрея. Но один ручей влился в другой, а Приск оказался в очередном ущелье, совершенно незнакомом. Наконец он остановился и стал оглядываться, пытаясь отыскать дорогу, долго щурился, глядя на заснеженный склон впереди, – заходящее солнце щедро вызолотило его обманчивой теплотой. Скоро совсем стемнеет. Подумалось про Лабиринт Минотавра. И еще постоянно вспоминалось, как обмякал на его руках Монтан.

Среди деревьев – облетевших на зиму буков и застывших под снежными шапками елей – виднелись террасы с жилыми домами, кое-где вился слабый дымок над засыпанными снегом драночными крышами. А еще выше и правее высилась жилая башня. Основание, в высоту не меньше

пятнадцати футов, было сложено дакийской кладкой из известняка, и только на уровне второго этажа шел кирпич, под самой крышей устроена была смотровая площадка. Наверняка здесь жил какой-то знатный пилеат.

Приск и сам не знал, почему направился к башне, а не к бедным деревянным домикам. Наверное, подумал, что выдавать себя за дака будет одинаково сложно как в хижине бедняка, так и в жилище аристократа, несмотря на переодевание и длинные волосы. Так уж лучше пытать счастья в просторном жилище.

На подъеме, там, где особенно круто, в скале были вырублены ступени, сейчас почти полностью занесенные плотным снегом. Правда, имелись еще сбоку деревянные перильца, верно сделанные для стариков или женщин, – Приск был уверен, что воины-даки поднимались по этой круче резво как козы. Сам он не был даком, потому оскользнулся, выругался и взялся за оледеневшее дерево руками – пальцы и так уже почти не чувствовали холода.

«Тут и не захочешь, а вспомнишь рассказы, как руки да ноги у легионеров замерзали в стекло и разбивались от удара», – подумал он с равнодушием, словно и не о своем теле, а о чьем-то чужом.

Дубовая дверь была заперта изнутри на засов, и римлянин грохнул в нее кулаком. Уже на пороге он наспех и будто во сне сочинил историю – якобы пустился с отрядом в погоню за римским беглецом, но повздорил со своим же, и тот ударил его фальксом. Теперь, отстав от отряда, он вынужден искать ночлег. Вранье выползало в каждом слове, будто ослиные уши, но ничего лучше Приск так и не придумал – ему вообще казалось, что вместе с кровью вытекли все мысли, осталось лишь вялое отупение.

Дверь наконец отворилась. На пороге стоял парень лет двадцати с небольшим в греческом хитоне и накинутом поверх на плечи толстом дакийском плаще.

– Хайре, – приветствовал он по-гречески и продолжал на языке Гомера: – Заходи, Приск, я знал, что ты придешь.

Центуриону показалось, что он ослышался, – но уходить в морозную ночь из дома было тем более глупо, и он переступил порог.

Внутри башня оказалась просторной и чем-то напоминала римский сторожевой бург – деревянная лестница вела наверх, на второй этаж. В углу был сложен из больших обмазанных глиной камней почерневший от сажи очаг, и в нем пылали сосновые поленья.

Приск, пошатываясь, прошел внутрь и уселся на скамью. Хозяин наполнил кубок до половины вином из кувшина, добавил горячей воды и протянул Приску.

– Выпей.

Повторять не пришлось. Центурион в два глотка проглотил содержимое кубка.

– Я выйду, – сказал грек, кутаясь в плащ. – Надо замести следы, снег, разумеется, вскоре все укроет, но погоня может пожаловать раньше.

Странный грек распахнул дверь и исчез. Приск решил, что сами боги послали ему этого человека. Центурион огляделся. Большой стол, скамьи, слаженные из дубовых досок, – всё это явно было делом рук местного мастера – а вот серебряные кубки на столе, небольшой трехногий столик в углу и подле такой же изящный стульчик заявляли с нагловатым самодовольством о своем римском происхождении.

Надо бы, пока грек бродит неведомо где, успеть прижечь рану, чтобы не возникло лишних вопросов. В доме-башне, похоже, никого, кроме странного грека, не было: ни шагов, ни голосов, только трещали поленья в очаге, никаких иных звуков. Хотя, если поразмыслить здраво, аристократ-пилеат должен был держать в башне немало народу – охрану, прислугу, домочадцев.

Грек вскоре вернулся – Приск к этому времени так и не успел прижечь бок – положил кинжал на угли и едва разделся, как хлопнула дверь, и в обнаженную спину ударила волна холодного воздуха.

– Самому рану прижигать несподручно, – заметил грек. – Дай-ка лучше я. А ты пока зажми зубами щепку. В башне никого нет, но ты не хочешь кричать, так ведь? Для тебя это слишком унизительно.

Грек присел подле, склонился к огню. Этот профиль с тонким идеально прямым носом, этот чувственный рот с чуть приподнятой верхней губой, несмотря на появившуюся за прошедшее время мягкую бородку и отросшие ниже плеч волосы, – Приск не мог спутать ни с какими другими.

– Архелай…

– Наконец-то узнал. – Вольноотпущенник вытащил из огня кинжал. – Теперь терпи.

И одним быстрым и точным движением провел по ране.

Приск впился зубами в деревяшку, а потом все уплыло во тьму: и огонь, и бесподобно красивое лицо Архелая, опрокинулся дощатый потолок, и звуки исчезли…

Приск очнулся, когда грек плеснул ему в лицо холодной водой.

Центурион лежал на скамье подле очага, переодетый в чистое, укутанный в толстую шерсть.

– Погони нет, воины Децебала ушли дальше на запад, – сказал Архелай. – Выпей. – Он снова подал кубок с вином.

– Чья эта башня? – спросил центурион. – Неужели Децебал доверил тебе охрану подобной твердыни?

– Не Децебал, а Везина – он здесь хозяин. А я служу ему временно до нужного часа. Прежде здесь жили сыновья Везины, но весной их отправили в военное братство Сармизегетузы. Рубаха, что была на тебе, – судя по узору на подоле – принадлежала одному из них. Я брошу ее в реку, поток унесет ее прочь, и след крови исчезнет.

Из всех дакийских аристократов меньше всего Приск желал бы воспользоваться гостеприимством Везины. Но судьба привела его к порогу именно этого дома.

– Значит, это Везина заслал тебя на римскую сторону выведывать наши планы?

Архелай подбросил пару поленьев в огонь.

– Ты же знаешь, я могу появляться там и здесь, исчезать, когда захочу, и возникать в нужном месте. Никто меня не засылал. Я возник в Эске, чтобы быть подле тебя во время осады лагеря, теперь я здесь, чтобы помочь тебе. Отблагодарить за то, что спас мне жизнь, когда силы оставили меня, – ведь даже боги порой слабеют.

– Откуда ты узнал, что я здесь?

Архелай опять уклонился от ответа:

– Иногда Немезида возвращает нам наши добрые дела. Очень редко, но возвращает. Она – ленивая богиня, никогда не записывает в свой список всё надлежащее, лишь отдельные строчки по выбору.

Приск не верил в то, что человек может появляться и исчезать в нужном месте мгновенно. Но в прошлый раз так и вышло: Архелай исчез, и никто – ни один караульный не заметил – как он это проделал. Хотя бывают же вещи совершенно необъяснимые – но лишь потому, что мы не знаем тайных механизмов, что приводят в движение наш мир, – так считал Приск и не собирался менять что-то в этом своем убеждении.

– Да кто ты такой вообще? Колдун?

В колдовство Приск тоже верил не особенно.

Архелай несколько мгновений сидел неподвижно, глядя на огонь.

– Я – последний из небожителей, пришедший к людям от имени олимпийцев. Когда я уйду, ваши боги затворят дверь и перестанут вас слышать.

– Они и раньше-то нас не особенно слышали, – буркнул центурион и вновь покосился на странного грека.

Такого просто не может быть! Да, были прекрасные любимейшие строки Овидия… Но все это сказки сочинителей, а кто встречал небожителей наяву?

Не верилось. И все же… красота Архелая казалась неземной. Он даже не воспринимался как мужчина, несмотря на отросшую бородку. Он был просто абсолют, абсолют красоты. Приск подумал, что если изваять Архелая из мрамора, то на его лицо можно было бы смотреть часами, и молиться ему получилось бы само собой: такая красота не могла не восхищать.

– Но зачем ты здесь…

– Чтобы в нужный момент принести себя в жертву.

– Что? – переспросил Приск.

Ему показалось – Архелай спятил.

– Не скоро, – добавил Архелай. – Ты проголодался, господин. У меня есть просяная каша.

Он протянул Приску тарелку с кашей и деревянную ложку. Приск перевернулся на бок и принялся есть.

– Твоя царевна тоже здесь, – сказал Архелай.

– Царевна… – Приск хотел отпереться, но губы против воли сами шевельнулись: – Откуда ты знаешь?

– Она рассказывала о тебе.

В первое свое путешествие вглубь Дакии Приск встретил девушку, которая утверждала, что она дочь прежнего царя Диурпанея. Она назвалась царевной и по узкой тропе привела двух лазутчиков Рима к тайному проходу в горах. Она подарила римлянам эту тропу из мести и одновременно любви – ибо Приск отслужил одну из самых чувственных своих служб во славу Венеры в тех горах. Много позже, когда настал час, Приск провел подаренной тропой Адриана и его отряд в обход перевала Боуты. Но, указывая путь, он даже в мыслях запретил себе вспоминать о встрече в горах, ибо не желал, чтобы легионеры нашли тайную хижину и странную царевну, больше похожую на помешанную девку. Теперь он против воли вспомнил о ней, ибо безумное совпадение – встреча с Архелаем – свою суть могло подтвердить еще более безумным скрещением дорог. Он вдруг понял то, в чем прежде боялся себе признаться, и вот внезапно истина открылась – будто упал занавес в прорезь театральной сцены, – Дакия была для него страной мифов, где возможно все, невозможное в Риме. Здесь можно было спуститься к Стиксу – как полагал Тиресий, и встретить живого бога – как утверждал Архелай, здесь в таинственной хижине принимала простого воина на своем ложе царевна, здесь, умирая, воин не умирал, а уходил в лучшую и вечную жизнь. От этой причастности к тайне у Приска закружилась голова.

– Она действительно двоюродная сестра Децебала? – торопливо заговорил центурион. – Дочь прежнего царя? Она утверждала: ее брата Децебал принес в жертву Замолксису перед началом войны…

– Все именно так. Все так… – кивал в ответ на каждый вопрос Архелай.

– А где теперь царевна?

– В Сармизегетузе.

– Но я не видел ее!

– Еще увидишь…

Засыпая, Приск так и не пришел к выводу – верить греку или нет. Архелай отворил дверь со словами: «Ты пришел, Приск». Но он мог сквозь оконце-бойницу верхнего яруса башни увидеть, как подходит к дому одинокий путник, и узнать его – лучи солнца как раз светили Приску в лицо, центурион был без шлема, и плащ упал с его головы. Во всем остальном ничего сверхъестественного не наблюдалось. Да, были совпадения, но они порой столь невероятны, что люди постоянно толкуют об избранности, предзнаменованиях, о знаках богов, заказывают гороскопы, верят в особые знаки, пишут на свинцовых табличках проклятия, закапывая их на перекрестках дорог…

Опять же известие о царевне объяснялось вполне по-земному: она сама рассказала обо всем Архелаю…

И все же… Иные совпадения могут свести человека с ума.

«Если я встречу его еще раз, много лет спустя, и он будет так же молод и так же божественно красив, я поверю, что он – бог», – решил центурион, засыпая.

Пока что Архелай оставался для него ловким обманщиком, который, однако, готов был помочь римлянину.

* * *

Наутро Архелай разбудил Приска, поставил на стол соленый козий сыр, рыбу, хлеб, а после завтрака вывел из башни к тропе и сказал, что она приведет римлянина в долину Стрея.

– Уйдешь со мной? – спросил Приск.

В ответ Архелай лишь отрицательно покачал головой.

– Мы встретимся еще?

– Неизвестно.

– Здесь будет большая война.

– Я знаю, – отвечал Архелай. – Но Траян подойдет к Сармизегетузе только следующим летом. – Он указал на сверкающие на солнце вершины, и взгляд Приска невольно последовал за его рукой. – У меня есть время…

О да, божественное откровение! Приск и сам бы мог так предсказывать: этой весной Траян не успеет подготовить армию, а идти на Сармизегетузу на исходе лета – глупейшая глупость. Траян уже один раз попробовал воевать по снегу в этих горах и наверняка зарекся. Значит, основной поход случится только через год: императору незачем больше торопиться – Лонгин умер. На следующий год Траян выступит рано по весне, минует в начале мая перевалы, в июне будет штурмовать крепости в горах.

– Можно тебя попросить: уведи отсюда царевну, пусть ее не будет в этих местах будущим летом, пусть она уйдет на восток, в земли костобоков, до которых не дотянется римский меч… – Приск замолчал и обернулся.

Архелая рядом не было.

* * *

Дальше Приск двигался медленно, как ни пытался спешить. Людей он не встречал – как ни странно. Попадались олени, зайцы, один раз волк, уже немолодой, недолго тащился следом, но так и не решился напасть. Иногда Приску казалось, что встречи с Архелаем вообще не было, что пригрезились ему башня и ночевка в тепле. И это он сам себе – интуитивно – указал верный путь к римскому лагерю.

Наконец он увидел людей – их было трое, и они шли ему навстречу. Закутанные в длинные дакийские плащи, они зарывались в снег, как либурна зарывается в волны. Один тащил за спиной гетский лук. Трое… Приск прикинул, сможет ли он справиться. Вряд ли. Бежать? Вновь сыграть в Горациев и Куриациев? Нет, он слишком измотан, чтобы заставить троицу преследователей растянуться на тропе. К тому же ему не одолеть сильного противника одним ударом. Остальные подоспеют и…

Ну что ж, пусть идут. Он остановился, сдернул плащ и обнажил меч.

– Можно я выстрелю в него из лука? Погляжу, как получится? – предложил дак-лучник на отличной, классической латыни, какой учат только в самых лучших столичных школах.

– Фламма? – изумился Приск.

– Я всегда говорил, что этот наглец самоуверен! – отозвался еще один знакомый голос. – Тирс, ты только глянь – он хочет биться с нами один!

Кука? Ну да, Кука! Старина Кука!

И вместе с ним Тиресий. У Куки смуглая кожа посерела от холода, Тиресий отпустил солидную бороду и сделался еще более мрачен. А Фламма обзавелся трофейным луком.

– Ребята, вы просто не представляете, как я вас всех рад видеть! – воскликнул Приск, кидаясь им навстречу.

Но ноги почему-то подкосились, и он растянулся на снегу.

– А ты по виду теперь просто заправский дак, – сообщил Кука, вытаскивая старого товарища из сугроба и обнимая.

Свежая рана даже под одеждой отозвалась болью.

– Как вы меня нашли? – изумился Приск.

– Вообще-то мы гнались за тобой от самой Дробеты, да не успели – тебя с Лонгином схватили прежде, – поведал Кука.

– Нас взяли в плен возле Баниты.

– А… – пробормотал неопределенно Кука. – Как раз там мы и не были. Видимо, разминулись. В этих горах и летом легко заблудиться, а зимой только и делаешь, что ходишь по кругу. А что Лонгин? Остался у даков?

– Умер. Принял яд.

– Смело, – только и сказал Кука.

– Точь-в-точь Катон Утический, – тут же попробовал найти подходящую аналогию Фламма. – Правда, Катон поразил себя кинжалом… Но это неважно, яд или кинжал, главное: Гней Помпей Лонгин умер за Рим!

– Заткнись, – сказал Тиресий.

Он повернулся и зашагал обратно по следу в снегу.

– На, глотни! – Кука протянул Приску свою флягу.

Центурион не отказался. Вино было теплым и почти неразбавленным.

– Я устал, – признался Приск. – Смертельно…

– Не раскисай. Пошли! – Кука хлопнул его по плечу. – Хорошо бы до темноты попасть в лагерь.

– В лагерь?

– В лагерь на Бистре. Мы там зимуем.

– Хорошо устроились?

– Хуже чем в Байях, – вздохнул бывший банщик Кука. – Но терпимо.

* * *

Кука, побывавший в этих горах в начале зимы, воображал, что знает все о здешних морозах. Ошибся. Лагерь на Бистре был тем хорош, что помещался в долине, замкнутой на западе горами близ Тапае[78]78
  Это место теперь называется Трансильванскими железными воротами.


[Закрыть], но стоило чуть-чуть сунуться выше, как тут же ледяной ветер бил в лицо, да так, что дух перехватывало. Пустившиеся за Приском в погоню товарищи так и застряли на зиму в лагере на Бистре. Успели, правда, отослать с почтой сообщение в Дробету, но получил ли его военный трибун, неведомо.

А когда невдалеке от лагеря показался отряд варваров, Тиресий заявил, что это весточка от Приска. Даки шли быстрым шагом – двенадцать человек плюс командир. Закутанные в длинные плащи, они двигались при том при всем необыкновенно быстро. Все они были вооружены мечами и луками, правда, щиты имелись лишь у двоих, а доспехов – ни у кого. Караульным, переполошившим лагерь тревожным сигналом, почудилось, что вдали мелькнул еще один отряд, но остался под прикрытием заснеженного леса. Первый же отряд остановился в полете копья из катапульты от ворот, и вперед двинулся лишь один дак – для переговоров. Пройдя до ворот полпути, он остановился и крикнул:

– Я послан царем Децебалом к вам с вестью.

Ворот ему не открыли. Но и стрелять не стали.

– Подойди и говори, с чем пожаловал! – приказал караульный.

Римлянин даже не высунулся наружу из башни у ворот – трусил.

Зато дак легкомысленно приблизился, нимало не заботясь о том, что со стены в него могут целиться лучники.

– Мы потеряли одного из наших в пути. Не проходил ли тут за последние два дня человек в дакийской одежде, похожий на римлянина?

– Мы никого не видели – ни римлян, ни даков, – отвечал караульный.

– Это Приск, – шепнул Кука Тиресию, наблюдавший всю сцену со стены и слышавший весь разговор-перекрик. – Руку готов отрубить – это Приск.

Тиресий кивнул, а дак постоял немного и ушел назад к своим.

Кука со стены следил, что эти тринадцать будут делать дальше. Даки недолго совещались, потом повернулись и ушли назад.

– Пойдут по течению Стрея к Марису, – решил Кука.

– А что мы? – спросил Оклаций, забравшийся вслед за друзьями на стену.

– Пойдем искать Приска. Но пусть сперва эти подальше уйдут.

В путь они вышли уже во вторую дневную стражу и через два часа встретили Приска.

* * *

Да, это было удивительным совпадением – никак не меньшим, чем встреча с Архелаем: его друзья – Кука, Тиресий, Молчун, Оклаций и Фламма оказались в лагере на Бистре.

Письмо Лонгина Приск отдал военному трибуну, что командовал в крепости. Измученный дорогой и раненый, центурион тут же получил от трибуна разрешение отдохнуть пять дней и ни в каких военных делах лагеря не участвовать.

Друзья отвели его в свою казарму: бенефициарии жили отдельно в деревянном домике – правда, комната на всех была общая, но просторная, с большим очагом у стены. Запасливый Кука раздобыл горшки и кувшин, аккуратно расставил на полке подле очага. На столе во время обеда даже красовались серебряные кубки, неведомо как попавшие в распоряжение Куки. Приск наелся до отвала бобовой кашей, от вина отказался – глотнул лишь горячей воды и потребовал у друзей перо, чернильницу и пергамент. Фламма тут же открыл свою сумку и извлек требуемое на свет: правда, кусок пергамента ему пришлось отрезать от большого свитка.

– У меня тут важные записи, – признался Фламма, смущаясь.

Приск поправил масляный светильник на крюке, придвинул поближе стол и так около часа сидел, щурясь и склоняясь к обрывку пергамента чуть ли не носом. Все догадались: центурион Приск рисует, возможно, важную карту, но, как ни подкатывался к нему Фламма с вопросами, как ни язвил Кука – Приск не проронил ни слова.

Закончив рисунок, Приск тут же лег спать. На другой день он проснулся поздно, уже вторая дневная стража миновала, а заботливый Фламма сготовил бобовую кашу с салом. После трапезы центурион первым делом тщательно проверил, не сможет ли кто-то подслушать их разговор, и, убедившись, что ни в соседних комнатах, ни вообще в казарме никого нет, запер на засов наружную дверь и приступил к рассказу:

– В Сармизегетузе я встретил одного человека. Римлянин, бывший фабр. Назвался он Марком Монтаном, и мы с ним вместе бежали из плена.

– Марк Монтан, какое-то знакомое имя… – заметил Тиресий. – Не так ли прозывался тот парень, что явился к Траяну накануне последнего сражения с Децебалом? Его потом все, даже вьючные мулы, величали героем, – заметил Тиресий.

– Судя по всему, тот герой взял себе фальшивое имя… – Приск кратко рассказал о своих догадках друзьям. Имя Авла Эмпрония его друзьям было хорошо знакомо. Но то, что дакийский герой, как иногда именовали перебежчика Марка Монтана, оказался на самом деле Авлом Эмпронием, – такого никто из них представить не мог.

– Постой-постой, ты должен был его видеть… – напомнил Кука. – На праздновании победы, когда ты лично пришиб этого клятого Нонния.

Приск покачал головой:

– Может, Эмпроний и был на этом празднике, да только я его не приметил, не до того было.

– Значит – здешний Монтан фальшивый, а тот настоящий? – подал голос Фламма.

– Похоже на то. Но не это главное… То есть для меня это очень важно, ибо я должен отыскать и наказать предателя. Но для вас… – Приск сделал заметную паузу. – По дороге Марк Монтан рассказал мне удивительную вещь – будто бы в горах даки зарыли огромный клад – никак не меньше, чем пятьсот тысяч фунтов золота и вдвое больше серебра.

– Ого, так прямо и сказал – пятьсот тысяч? – недоверчиво спросил Кука. – Сколько же это ауреев? – Он сосчитал мысленно, но вслух цифру не в силах был произнести.

– Может, пять миллионов? – заржал Оклаций.

– Тише! – шикнул на него Приск. – Монтан сказал, что всех римлян, которые закапывали клад, убили. А там народу, судя по всему, было немало. Уцелели только двое: он и еще мерзавец Авл Эмпроний.

– Ну, этого, похоже, ни меч не берет, ни вода… – заметил Молчун. – Придется его сжечь, – сказал таким тоном, будто жечь собирался немедленно.

– А ты, значит, убил этого Монтана, чтобы тайна досталась только тебе? – спросил Оклаций.

Все уставились на Приска.

– Вы тут от скуки совсем спятили, – заявил центурион. – Зачем мне убивать Монтана, если он рассказал мне про клад, но не показал место, где зарыто золото?

– А может, ты вызнал? – не унимался Оклаций, прежняя озорная натура взяла верх в молодом легионере. – Повесил над костром и…

– Я тебя сейчас повешу, – Приск ухватил легионера за плечо.

– Тише! – Друзья оттащили Оклация.

Приск, разумеется, переоценил свои силы: после ранения он вряд ли мог кого-то из них повесить. И сейчас почти сразу опустился на скамью, морщась от боли и хватаясь за еще не заживший бок – как бы кровь, удачно остановленная Архелаем, не пошла вновь.

– В самом деле, глупо разжигать костер да пытать собственного проводника, когда за тобой гонятся озверевшие даки, – поддержал Приска Тиресий.

– Я же пошутил! – отозвался Оклаций из угла, куда его благоразумно оттеснил Кука.

– Монтан погиб, когда на нас напали тринадцать даков.

– Почему не сто? – спросил вполне серьезно Фламма.

Фраза, а в особенности совершенно серьезный тон Фламмы вызвали гомерический хохот – причем грохнули все одновременно.

– Нет, их было пять сотен! – выдавил сквозь смех Оклаций.

– Приск всех перебил, – ржал Кука. – Всех до единого.

Центурион понял, что второй его рассказ полностью дискредитирован нереальными подробностями, и замолчал. Можно было, конечно, и Фламму слегка придушить для ясности, но достоверности рассказу это добавить никак не могло.

– Значит, мне никто из вас не верит? – спросил Приск, обводя друзей мрачным взглядом.

Его несчастный вид развеселил друзей еще больше.

– Гай, старина, мы верим тебе, как всегда! – заверил товарища Кука сквозь смех. – Лонгин принял яд и умер, этот твой Монтан погиб в стычке с даками, – подтвердил Кука. – Но нет никакого золота, если Монтан и рассказал тебе что-то такое, то эту басню он сочинил, чтобы набить себе цену. Я знавал одного раба в банях, который всем рассказывал, что цена ему – целый талант, хотя за него не дали бы и сотню денариев.

– Разве не мы с тобой нашли пещеру с кладом? – напомнил Приск.

– Сто фунтов золота, – напомнил Кука. – И наш старый знакомец трибун Анний лишился руки, когда захотел их забрать.

Напоминание про найденный клад заставило всех замолчать. Пещера, полная сокровищ, была реальностью. Именно Приск ее обнаружил. Кто знает, быть может, боги этих гор благоволят к молодому центуриону и открывают ему свои тайны?

Тогда, в первую свою кампанию, легионеры, почти мальчишки, совсем иначе смотрели на жизнь. Старое военное правило: вся добыча сносится в кучу и лишь потом делится полководцем среди солдат – соблюдалось ими неукоснительно. Теперь наверняка, прежде чем звать своих к обнаруженному тайнику, друзья закопали бы один из мешков отдельно. Война научила их нехитрому правилу: все, что ты можешь получить из казны, что причитается тебе за кровавую жатву, – это шрамы на шкуре и скудный перечень выплат, которые почему-то всегда уходят на погашение долгов.