Текст книги "Семья Звонаревых. Том 2"

Павленко тоже познакомился с Ветровой и недавно прибывшей новенькой сестрой Осипенко. Вскоре он и его командир зачастили в Бронники, став там желанными гостями. Ирина Осипенко недавно окончила гимназию, курсы сестёр милосердия и, к великому ужасу своей матери, вдовы недавно умершего адвоката, отправилась на фронт.

Ветрова была всего на два года старше Осипенко, однако в отряде она давно занимала должность старшей сестры, и Ира оказалась в её подчинении.

…Кремнёв и Павленко вошли под навес, служивший столовой передового перевязочного отряда Союза городов, приданного 102-й дивизии. Здесь их радушно встретили обе молоденькие сестры милосердия и, пригласив к чаю, стали усердно угощать бутербродами и печеньем.

– При всём моём волчьем аппетите, больше не могу… – взмолился Павленко.

– Наш Боб, очевидно, сегодня не здоров: съел всего десяток бутербродов и осушил полдюжины стаканов чаю, – смеялась Ирина. Её вздернутая верхняя губа обнажили острые белые зубы.

– Диагноз установить не трудно: он влюблён. И в кого – догадаться ещё легче. Посмотри, Иринка, какими глазами он на тебя смотрит, – с улыбкой проговорила Ветрова. – Бедняга, он так страдает, что совсем потерял аппетит.

– Скорее это я страдаю от тоски по вас, Татьяна Владимировна, – Кремнёв не сводил восхищенных глаз с Ветровой.

– Я замужем! – спокойно сказала она и показала обручальное кольцо.

– За мифическим мужем!

– Увы, вполне реальным, который к тому же никак не хочет дать мне развод.

– Скажите, где он и я моментально освобожу вас, – пылко проговорил прапорщик.

– Вы-то тут при чём, Боб?

– Для своего командира я готов на всё, даже на самоубийство, – шутливым тоном ответил Павленко.

– Ой, какие страсти вы говорите! – лукаво играя чёрными, как агат, глазами, сказала Ирина.

Прапорщик в шутку состроил свирепую физиономию. Все захохотали.

– Правда, что скоро начнётся наступление? – справилась Ветрова.

– Вот уже четыре месяца, как я веду ожесточённейшие атаки на ваше сердце, Татьяна Владимировна, – ответил Кремнёв.

– И совершенно безуспешно, Александр Васильевич! Все ваши атаки и впредь будут отбиваться с огромными потерями для вас, – улыбнулась Ветрова.

– В ближайшее время я подвезу тяжёлую артиллерию своей боевой славы, и вы принуждены будете сдаться на милость победителя, – пригрозил Кремнёв.

– Вы и так окружены ореолом героя, но это на меня мало действует, – ответила Татьяна Владимировна. – Если вы действительно начнёте наступать против немцев, то наш отряд двинется непосредственно за сто второй дивизией…

– …Вместе с нашей батареей, – живо добавил Павленко.

– Мы вам не товарищи! Вы, артиллеристы, народ шумный, всё время стреляете, раненые этого не любят. Скорее мы пойдём за пехотой, – сказала Ирина.

– В таком случае наша батарея пойдёт рядом с вами. Мы тоже двинемся за пехотой, – не унимался прапорщик.

– Нет уж, избавьте хоть в наступлении от вашего общества.

– Как, вы нас гоните? Подобное оскорбление смывается лишь поцелуями, – наступал прапорщик на раскрасневшуюся от удовольствия Ирину.

– Нам пора домой, – взглянул на часы Кремнёв, поднимаясь из-за стола. – Нет ли у вас новых газет, а то мы ничего не знаем, что делается на свете.

– Так скоро? – разочаровано проговорила Ирина. – Ирочка, принеси, пожалуйста, последние номера газет «Киевской мысли» да попробуй стащить у Емельянова «Русское слово», – распорядилась Ветрова.

Девушка исчезла.

Откинув брезентовую полу, которая прикрывала вход под навес, офицеры вышли во двор. После освещённой столовой ночная темнота показалась им особенно густой и плотной. Кое-где проглядывали очертания чёрных силуэтов деревьев, хат. На чёрном небе ярко мерцали крупные звёзды.

Кремнёв и Павленко медленно направились к воротам, вслед за ними вышла из столовой и Ветрова.

– Кликни-ка, Боб, вестового с лошадьми, а я подожду здесь, – попросил Кремнёв.

Прапорщик направился к соседнему двору и громко крикнул вестового. Из глубины сада показалась коренастая фигура солдата. Рядом с ним мелькало светлое женское платье.

– Сию минуту, вашбродие, – отозвался солдат и направился к лошадям. – Вот только хозяйка откроет ворота.

– Танюша! – страстным шёпотом говорил Кремнёв, сжимая маленькую и холодную от волнения руку сестры. – Не мучьте меня, скажите – свободны вы или нет?

– Увы, Александр Васильевич, я занята, и вы это знаете. Муж собирается приехать сюда с какой-то научной химической комиссией. Они будут исследовать состав немецких отравляющих газов, – так же тихо и, казалось, спокойно ответила Ветрова.

Подошла Осипенко с пачкой газет в руках.

– Вытащила у Емельянова не только «Киевлянина» и «Русское слово», но и петербургскую «Речь», – с торжеством сообщила Ирина.

– Очень, очень вам благодарен, – с чувством поблагодарил Кремнёв. – Правда, «Киевлянина» я никогда не читаю. Это черносотенно-погромная газета самого низкого пошиба.

– Вы придерживаетесь либеральных взглядов? – спросила Ветрова.

– К черносотенцам себя не причисляю. Я сторонник мирного обновления нашего государственного строя, – ответил капитан.

– А я социалист, – вмешался Павленко.

– Вы, Боб, просто-напросто… дурачок. Куда вам соваться в политику! – фыркнула от смеха Осипенко.

– Вы не верите? Помянете моё слово: если после войны случится революция, то вы увидите меня на баррикадах с красным флагом, – пылко уверял прапорщик.

– Уцелейте сначала во время войны, – спокойно заметила Ветрова.

– Пока что вся революционность Боба заключается в том, что он готов ухаживать за всеми встречными девушками, – съязвил Кремнёв.

– Ах, так! – подхватила Ирина. – Значит, он ветрогон, которому нельзя верить?

– Я думала, что ты наблюдательнее, Ира, – обняла подругу Ветрова.

Девушка обижено замолчала.

В это время вестовой подвёл лошадей.

Застоявшиеся в ночной прохладе лошади нетерпеливо топтались на месте и громко фыркали. Кремнёв и Павленко легко вскочили в сёдла и, пожав на прощание руки сёстрам, широкой рысью двинулись по дороге.

– Тебе Ирина, Боб, не говорила, что за муж у Татьяны Владимировны? – задумчиво спросил Кремнёв, когда они проехали деревню. – Кто он?

– Упоминала вскользь, что он известный профессор, что-то лет на двадцать старше своей жены, но, тем не менее, она его очень любит, – ответил Павленко.

– Мне почему-то этому не верится, – проговорил капитан.

Остальную дорогу оба приятеля молчали, погружённые в свои думы. Прапорщик по молодости мечтал о невероятных подвигах, которые он совершит в первом же бою этого грандиозного наступления.

«Да, именно грандиозного! – думал Павленко, горяча свою лошадь. – Я, конечно, маленький человек, всего только прапорщик, но и я вижу, какое большое готовится наступление, как стягивают части пехоты, сколько нам подбросили вооружения. А на днях, говорят, к нам прибудет какая-то сверхтяжёлая артиллерия. Это, дорогой Боб, тебе не фунт изюма! Хорошо бы тебе, дружище, в этих частях послужить. Да впрочем, нет, – мне и здесь хорошо! Ведь главное – участвовать в историческом наступлении. А что оно будет историческим – это определённо. Ведь недаром командующий фронтом сам генерал Брусилов».

И Боб Павленко, взволнованный своими мыслями, представил себе, как он, увенчанный славой героя, предстанет перед Ириной. Она после этого, конечно, разрешит ему поцеловать себя. Кремнёв не мечтал о боевой славе, он решал мучительный для него вопрос: любит ли его Таня, или ему только кажется. Он вспоминал её ласковые тёплые карие глаза, и надежда загоралась в его душе. «Но голос, почему такой спокойный голос?» – в который раз спрашивал он себя, чувствуя, как холодеет его сердце.

Вернувшись на батарею, капитан справился у дремавшего на постели Крутикова, не было ли новых распоряжений от начальства, и передал привезённые с собою газеты. Штабс-капитан с жадностью накинулся на них, забыв про сон. Быстро просмотрев киевские газеты, Крутиков впился в «Русское слово», вчитываясь в каждую статью.

– Большие умники кадеты. Вот бы создать ответственное перед Государственной думой министерство во главе с Павлом Николаевичем Милюковым! Он живо бы прибрал к рукам Гришку Распутина вместе с царицей. Тогда мы наверняка кончили бы войну если не в нынешнем, то в следующем году. Побывали бы в Берлине, посмотрели бы на немецкие порядки и вернулись бы домой, – вслух мечтал штабс-капитан.

– Ты поступил бы в Академию Генерального штаба, а я – в артиллерийскую, – подхватил его мысль Кремнёв.

– А я женился бы на Ирочке, – отозвался Павленко.

– Так она и пойдёт за такого дурачка, как ты, – охладил пыл прапорщика Кремнёв. – Ложись-ка лучше спать, а то завтра нам рано вставать.

– Слушаюсь, господин капитан, – официально отозвался обиженный прапорщик.

Сам Кремнёв тоже лёг спать, приказав разбудить себя на рассвете.

Глава 16

Было четыре часа утра, когда Кремнёв с Павленко вышли на двор умываться. Солнце ещё не поднялось над горизонтом, но золотисто огненный пожар зари уже загорался на небосклоне. Деревья и травы блистали алмазными капельками утренней росы. В бездонной глубине утреннего чистого неба неслась радостная песня жаворонка. С запада тянул чуть заметный ветерок, едва шелестя верхушками деревьев. Воздух был необычайно прозрачен, на десятки километров чётко виднелось каждое дерево. Грудь дышала глубоко и свободно.

– Чудно! Чудно! – сказал дежуривший на батарее Сологубенко, подходя к своему командиру. – И какой дрянью должен быть человек, чтобы пакостить войной это великое создание природы! – показал он рукой вокруг.

– Что это ты расфилософствовался, Лёня? – удивился Кремнёв.

– Какая тут философия! Я художник и восхищаюсь прекрасным утром. Где нам, жалким рисовальщикам, ровняться с этими чудесами природы! Нет, никогда не сможет человек создать такое богатство красок, тонов, такую гармонию, – Сологубенко рукой описал большой квадрат неба, – вот такую! Написать бы – и можно умереть, ибо имя твоё станет бессмертным.

– Мы с Павленко сейчас уйдём на передовой наблюдательный пункт, а тебя я попрошу остаться за старшего на батарее, – прервал Сологубенко капитан.

Художник разочаровано вздохнул и начал торопливо собираться.

В воздухе послышалось гудение мотора, и высоко вверху, чуть поблёскивая на солнце, показался немецкий самолёт. Он, гигантская птица, распростёр свои крылья, зорко всматриваясь в ещё погружённые в утреннюю дрёму поля и леса. Изредка в небе раздавались короткие пулемётные очереди, которыми немец подавал своим какие-то сигналы.

Кремнёв тревожно обернулся в сторону батареи, на которой уже суетились солдаты.

– Как бы немец не заметил нас сверху! Передай, Боб по телефону, чтобы люди не ходили около орудий, пока в воздухе кружит самолёт.

Солнце уже выглянуло из-за горизонта и осветило землю первыми, ещё нежаркими, красноватыми лучами, когда Кремнёв и Павленко добрались до пехотных окопов.

– Хорошо будет пристреливаться, – бросил Кремнёв.

– Да, быстро закончим пристрелку. Утром солнце светит нам в спину, а немцам в глаза, и они не смогут разглядеть, где расположен наш наблюдательный пункт.

В блиндаже Хоменко артиллеристы застали уже в сборе командиров батальонов и рот, которые должны были первыми атаковать немецкие окопы. Полковник неторопливо излагал свой план наступления и указывал на карте направление движения подразделений самого полка.

– Нам дан участок протяжением по фронту всего триста сажен. Впереди пойдут разведчики и гренадёры, затем уже роты в густых цепях, следуя одна за другой на расстоянии полутораста – двухсот шагов. Я намечаю двинуть один за другим первые три батальона, четвёртый же батальон останется в моём частном резерве, – пояснил Хоменко.

– Как же мы полезем на десять рядов колючей проволоки, да ещё сомкнутым строем? – спросил один из офицеров. – Нас моментально перекосят из пулемётов!

– Наши друзья – артиллеристы, проделают в проволоке три прохода на атакуемом участке: справа, посредине и слева, а тяжёлые батареи разрушат первую линию вражеских окопов и заставят молчать немецкие батареи. Только после этого мы двинемся вперёд. Послушаем теперь командира батареи, как он собирается действовать при наступлении.

Кремнёв подробно рассказал, как будет происходить артиллерийская подготовка наступления, условился об организации связи с наступающими ротами и попросил точно указать, где надлежит сделать проходы в проволоке.

Пехотные офицеры задали ему множество различных вопросов, уточняя детали связи и сигнализации. Когда беседа закончилась, Кремнёв отправился на передовой наблюдательный пункт и осторожно, чтобы не привлечь внимание противника, двумя-тремя выстрелами пристрелял батарею по нужным направлениям. Затем он приказал записать исходные данные для стрельбы.

– Теперь можно и домой. Я думаю, что мы за полдня пробьём все проходы, израсходовав по пятьсот – шестьсот гранат на каждой из них, – прикинул он вслух. – Если я выбуду из строя, ты заменишь меня на наблюдательном пункте.

– Слушаюсь! Я сегодня внимательно следил за всей пристрелкой и хорошо запомнил, где нужно разрушать проволоку. Только прошу вас: берегите себя в бою, – просил прапорщик.

Было уже около полудня, когда они вернулись на батарею. Солнце немилосердно припекало. Люди и лошади укрывались от жары в тени деревьев. Батарея казалась вымершей. Фронт молчал. Воспользовавшись этим, Кремнёв и Павленко занялись уточнением организации связи с пехотой во время наступления. Сологубенко чертил различные панорамы, иллюминовал карты. Крутиков с фельдфебелем обсуждал текущие хозяйственные вопросы. Солдаты чинили одежду, стирали бельё или просто вели нескончаемые разговоры о том, скоро ли выйдет «замирение» и дадут ли им после войны землю.

Среди призванных из запаса солдат были и участники русско-японской войны. Первую революцию они пережили, находясь в рядах армии. Видели и волнения рабочих, и крестьянские восстания, в госпиталях, на фронте в окопах встречались с интересными людьми – большевиками, агитаторами. Над многим приходилось задуматься солдатам, и поэтому теперь они лучше других разбирались в политике, событиях и имели своё мнение о том, что будет после войны.

– Никакой прирезки земли не будет, коли мы её сами себе не прирежем! – неторопливо говорил наводчик Солопов, Георгиевский кавалер ещё за японскую войну. – Воюем мы, братки, свою кровь проливаем, а доходы от войны получают генералы да помещики: генералы – чины, кресты, ордена, а помещики – деньги. Им почёт и уважение, а нам только деревянные кресты да три аршина земли.

– Пусть бы тогда генералы да помещики войну воевали, а нас отпустили по домам, – заметил ещё не старый кадровый бомбардир-наводчик Грунин.

– Без солдатской кровушки войны не будет. Господа не больно охочи свою проливать. На то, мол, мужик нужон, чтоб было кого убивать за Росею-матушку да за царя-батюшку, – заметил рядовой Кедров, из луганских рабочих.

– А мы все враз домой подадимся. Пущай, кому охота, в окопах вшей кормят, – вмешался в разговор телефонист Петров.

– Так тебя, дурака, и отпустят с фронта. На войне, брат, всё продумано. Вперёд на немца бежать разрешается, а как в тыл подашься, тебя мигом схватят жандармы да полиция. На то они и поставлены. Они знают: коль солдат побежал из окопов, то их заместо солдат пошлют на фронт. Кому же охота свою шкуру под пули подставлять? Тебя словят и начальству представят: так, мол, и так – дезертир, надобно его поскорей обратно в окопы загнать, а то некому господ от немца защищать, – пояснил Кедров.

– Да, дело тут тёмное… Ну, мне надо идти в пехоцкие окопы, сменять телефониста. – И Петров отошёл.

Приближение Крутикова заставило солдат замолчать. Штабс-капитан, заметив на траве окурки от солдатских цигарок и мелкие бумажки, приказал тщательно подмести около орудий.

– Что твой театр: ни плюнь, ни окурка наземь не брось, – ворчал Солопов, подметая около своего орудия.

Когда всё было убрано и подметено, Крутиков успокоился и ушёл.

Уже в сумерки к дому лесника подъехала группа всадников, оказавшихся командирами и офицерами тяжёлой батареи, приданной 102-й дивизии. Они сообщили, что батарея подойдёт на рассвете, и, чтобы не терять даром времени, принялись по карте знакомиться с лежащим впереди участком фронта. За ними прибыли офицеры 39-го мортирного дивизиона, тоже направленного в район расположения 102-й дивизии.

Офицеров угостили чаем, подробно рассказали им о расположении наших и немецких окопов и, в ожидании подхода батарей, предложили вздремнуть на сеновале.

– Подваливают, однако, батареи на наш участок. Видимо, ему придается большое значение, – заметил Кремнёв, когда офицеры ушли.

Крутиков взглянул на часы. Было уже около полуночи.

– Надо думать, что сегодня никто больше нас не навестит, – проговорил он, – можно, пожалуй, и на боковую.

Через десять минут все спали на походных кроватях, а ещё через четверть часа к домику подкатил автомобиль, и в дверь громко постучались.

– Прошу прощения за беспокойство, – прогудел густой протодьяконовский бас, и в комнате появилась огромная фигура в кожаном пальто. – Командир особой тяжёлой батареи капитан Борейко прибыл для выбора позиции в этом районе.

Кремнёву пришлось снова подняться и зажечь свечу. Он пригласил Борейко присесть к столу и развернул свою карту.

– У нас уже побывал один командир тяжёлой батареи. Сейчас он спит в сарае.

– Какой части? – спросил приезжий.

– Первого тяжёлого дивизиона шестидюймовых гаубиц.

– У нас калибр немного побольше – двенадцатидюймовые английские гаубицы Виккерса, – усмехнулся Борейко.

– Ого! Я даже не слыхал ещё о таких пушках, – вскочил с постели Павленко. – Нельзя ли на них посмотреть?

– Отчего же нельзя? Через час батарея подойдёт. Завтра днём вы их увидите во всей красе и мощи.

– Вы, если так можно выразиться, сверхтяжёлая артиллерия, – улыбнулся Кремнёв.

– Около того.

Постучавшись, в комнату вошёл ещё один офицер – высокий поручик со спокойными ясными глазами на загорелом, румяном лице.

– Знакомьтесь, господа, – мой старший офицер, поручик Звонарёв, – представил его Борейко.

– Сергей Владимирович? – сорвался с постели Сологубенко. – Вот уж не ожидал вас здесь встретить! – и художник, как был в нижнем белье, полез обнимать поручика.

Расцеловались, затем художник засыпал Звонарёва вопросами.

– Почему вашу батарею направили сюда? Как поживает Варвара Васильевна? Я слыхал, что она теперь находится на фронте?

– Да. Узнав, что наша батарея придаётся сто второй дивизии, она выпросила себе назначение в передовой перевязочный отряд Союза городов, который стоит где-то здесь поблизости.

– В деревне Бронники! В этом отряде работают сёстры Ветрова и Осипенко, – сразу оживился прапорщик. – Вы их, конечно, знаете, господин поручик?

– Представления не имею. Чем знамениты эти особы?

– Ничем, кроме того, что в одну из них влюблён наш Боб, – пояснил Сологубенко.

– Поди сюда, Серёжа, – подозвал поручика Борейко. – Покумекаем, где нам разместить на ночь орудия, автомобильный парк и нашу колбасу. Мы должны действовать главным образом на участке четыреста восьмого полка, вот тут, около железной дороги.

Офицеры склонились к карте.

В раскрытое окно донёсся шум бешено мчавшегося мотоцикла, и вдали сверкнул огонёк фары.

– Что за сумасшедший так несётся в ночной темноте? – взглянул в окно Кремнёв. – Этак недолго и сломать себе шею.

– Не иначе, как твоя супруга, Серёжа! – буркнул Борейко Звонарёву.

– Варя собиралась приехать только утром, а не сейчас.

Между тем шум мотоцикла стремительно приближался, в окне мелькнул свет, и выключенный мотор сразу замолк. В следующую минуту раздался энергичный стук в дверь, и громкий женский голос спросил:

– Можно войти?

– Сию минуту, – испуганно отозвался за всех Сологубенко, торопливо одеваясь.

Офицеры засуетились, поспешно приводя себя в порядок.

– Прошу! – распахнул двери Кремнёв.

В комнату вошла Варя, в кожаной куртке, с повязкой Красного Креста на левом рукаве. На лбу красовались автомобильные очки, из-под берета упрямо выбивались локоны волос. Звонарёва окинула взглядом присутствующих, подошла к Борейко, который по-прежнему продолжал рассматривать карту, и слегка хлопнула его по плечу.

– Здравствуйте, Боречка! – приветствовала она капитана.

– Здравствуйте, Варенька! Прилетели-таки на своём трескучем помеле? – неторопливо поворачивая голову, ответил Борейко.

– Не вытерпела, так соскучилась по вас!

– И я, как видите, извелся от тоски! – в тон ей отозвался капитан.

– Здравствуйте, Леонид Романович! Познакомьте меня с вашими сослуживцами.

Художник поспешил представить Варе офицеров.

– Звонарёва, – крепко, по-мужски, встряхивала руку Варя.

Потом подошла к мужу, молча обняла его, прижалась щекой к груди.

– Где же застряли мои девочки? – обернулась она к двери. – Таня, Ира, идите сюда!

Услышав эти имена, Павленко поспешил к двери и ввёл обеих сестёр милосердия. Вид у них был довольно растрёпанный и испуганный.

– Мы всё ещё не можем прийти в себя после бешеной скачки на мотоцикле. Думали, что и в живых не останемся, – оправдывались они, оправляя платье, волосы и косынки.

– Зато в двадцать минут долетели до места!

– Как же ты их двоих привезла на одном мотоцикле? – справился Звонарёв.

– Очень просто: посадила одну в каретку, а другую на багажник. А теперь, – обернулась Звонарёва к офицерам, – прошу вас, милостивые государи, немедленно очистить это помещение. Здесь будет развёрнут перевязочный пункт. Даю вам четверть часа на сборы, – безапелляционно закончила Варя.

– Позвольте, я протестую, – возразил Кремнёв. – Тут расположились офицеры трёх батарей: моей, мортирной и тяжёлой. Сейчас ночь, темно, и переселение в другое место весьма затруднительно.

– Согласно приказу по сто второй дивизии, перевязочный пункт должен быть открыт здесь к пяти часам утра. Сейчас половина первого. Только-только хватит времени, чтобы привести в порядок этот свинушник. – Звонарёва махнула рукой на почерневшие от копоти стены.

– Об этом мне ничего не известно, – возразил было Кремнёв.

Звонарёва выхватила из кармана сложенную бумагу и, развернув её, ткнула в неё пальцем.

– Читайте пункт двадцать второй, а затем без долгих размышлений поскорее выселяйтесь отсюда.

Кремнёв принуждён был подчиниться и велел крикнуть денщиков.

– Дайте мне хоть с картой разобраться, – взмолился Борейко. – Сергей, да укроти ты служебный пыл своей супруги.

– Зачем, Варя, в самом деле, так торопиться? До утра времени ещё много.

– А грязи в этом хлеву ещё больше. Уборки хватит до завтрашнего вечера, не то что до утра. Марш отсюда! – холодно проговорила Варя.

Мужчины, охая и ворча, стали выходить из комнаты. Павленко хотел увести и Иру, но девушка испугано запротестовала:

– Пустите, а то мне здорово влетит. Видели бы вы, как она сегодня распушила за медлительность нашего уполномоченного Емельянова! Тот совсем растерялся и не знал, что ей ответить, – шёпотом сообщила Ира. – И откуда её принесло на нашу голову? Жили тихо, мирно, а изволь теперь скакать, как блоха, с места на место.

– А мне эта особочка определённо понравилась. Из неё вышел бы лихой командир батареи, – заметил Павленко.

– Вы просто глупы, Боб, – обиделась Ира. – Звонарёва врач, говорят – не плохой хирург, любит делать самые рискованные операции, и с успехом, но всё же она нам не командир, и мы ей не солдаты.

– Это чисто женская логика. На войне все разделяются на командиров и подчинённых. Поняли, миледи?

– Убирайтесь немедленно вон отсюда! Варвара Васильевна, велите ему уйти, а то он упирается, – разозлилась Ирина.

Прапорщик исчез за дверью.

К домику подъехал ещё мотоцикл, и кто-то громко спросил Борейко.

– Здесь! – крикнул капитан в окно.

– Ох, испугали меня! – даже вздрогнула от неожиданности Варя.

– Разрешите доложить, – раздалось из комнаты. – Батарея подходит.

– Воздухоплавательная команда не отстала?

– Никак нет! Аэростат и газгольдеры идут вместе с батареей. Здравствуйте, тётя Варя! – произнёс всё тот же голос. – У окна появилась высокая плечистая фигура запылённого офицера.

– Прошу познакомиться. Мой приёмщик Василий Александрович Зуев, или просто Вася, студент четвёртого курса технологического института в Петербурге, – представила она сёстрам офицера, который улыбался, стоя перед открытым окном хатки.

Когда, наконец, денщики всё вынесли из комнат, Звонарёва ещё раз осмотрела потолок, стены и, вздохнув, произнесла, обращаясь к сёстрам:

– Начнём с побелки. Где наша известь?

Через десять минут, переодевшись в белые халаты, все трое неумело, но старательно мазали кистями стены и потолок. За побелкой последовало мытье полов.

Выйдя из домика, Борейко со Звонарёвым и Зуевым потихоньку пошли навстречу батарее. Издали уже доносился гул многочисленных моторов. В темноте виднелась длинная цепь автомобильных фар. От неё отделилось десятка полтора светлых точек, и послышался треск мотоциклов.

– Это разведчики выехали вперёд, – пояснил Зуев.

– До утра расположимся всей батареей вдоль опушки леса, а с рассветом выясним, где поставить наши пушки, – решил Борейко.

– Слушаюсь! – вытянулись офицеры и пошли навстречу мотоциклистам.

Когда разведчики подъехали, поручик указал, куда вести батарею, и мотоциклисты умчались к подходящей колонне.

Через четверть часа подошли тягачи, влекущие за собой лафеты орудий на огромных колёсах с широченными пластинчатыми ободами. За ними на машинах отдельно везли тела орудий. Далее двигались несколько десятков автомобилей с солдатами, боеприпасами и хозяйственным инвентарем. В полуверсте за колонной, чуть проступая в ночной темноте, плыли по воздуху прикреплённый к автомобилям аэростат и два газгольдера. Лес сразу ожил, наполнившись шумом моторов и голосами людей. Прошло около часа, пока все разместились на указанных местах, и суета постепенно начала утихать.

– Вели, Сергей Владимирович, разбить нашу палатку возле орудий, а ты, Вася, останешься около колбасы. Пуще всего смотри, чтобы поблизости не разводили огня, – распорядился Борейко.

Павленко, который всё это время вертелся около батареи и восторгался её техническим оснащением, идя к себе домой, с сожалением подумал: «Вот бы нам вместо лошадей да тягачи с мотоциклами! Можно было бы смело манёврировать, появляясь в неожиданных для противника местах. Вот это было бы дело!»

Когда он поравнялся с домиком лесника, то услышал громкий голос Звонарёвой, отчитывающей уполномоченного отряда.

– Опять вы бог знает как долго копались, Герасим Зиновьевич! Если бы я заранее не приехала сюда, то до утра пункт едва ли был бы развёрнут. С такими порядками на войне мириться нельзя.

– Это уж моя забота, сударыня. Вы – хирург, и прошу в мою административную деятельность не вмешиваться, – вспылил Емельянов.

– Ваше разгильдяйство граничит с преступностью! – громила Варя Емельянова.

На крик сбежались сёстры и начали успокаивать своего начальника и расходившуюся Звонарёву.

– Неужели вы до сих пор всё ещё занимались побелкой? – подошёл к ним Павленко.

– И мытьем полов также, – добавила Ира. – У меня с непривычки страшно разболелась спина, не знаю, как я завтра буду работать.

– Отоспитесь до утра, – отозвалась Звонарёва, – на войне с усталостью не приходится считаться. – И с Ветровой вышла из домика.

– Боевая особочка, – кивнул Павленко вслед Звонарёв-ой. – Скоро вас совсем загоняет, помяните моё слово.

– Зато с ней работать весело. Сама всё делает: белит, моет полы, не дерёт нос, держится с нами по-дружески, – сказала Ира.

– Муженёк её совсем другого характера – спокойный, выдержанный, простой и любезный. Мне эти «двенадцатидюймовые» офицеры определённо понравились, – проговорил Боб.

– А мне приглянулся Вася Зуев, – вскользь бросила Ира.

– Он, по-видимому, слишком много о себе воображает! – заметил Борис.

– Не больше, чем вы!

Простившись с девушкой, Павленко направился ночевать на батарею. Солдаты спали прямо на земле около своих орудий, только дежурные телефонисты и дневальный коротали ночь около костра. К ним присоединился и прапорщик.

– Должно быть, скоро будет большой бой? – неторопливо спросил дневальный наводчик Солопов. – Больно много подвезли сюда всяких пушек. Даве баяли, что прибудут сюда пушки самые агромадные, какие есть в Расее.

Павленко рассказал им о гаубицах Виккерса.

– И далече они бьют? – спросил телефонист Тонких.

– На двадцать вёрст, снаряд весит почти пятьдесят пудов и разбивает любое бетонное перекрытие.

– Телефоны у них тоже особенные, беспроволочные, с ручкой, как на телеграфе, – сообщил Тонких. – Такой телефон всегда будет действовать: проводов нет, значит немцу нельзя и повредить, разве попадёт в самый телефон.

Особенно поразил солдат привязной аэростат.

– На нём поднимешься до небес и всё увидишь. Потом как вдаришь с самой большой пушки, тут немцу и придёт конец, – мечтал наводчик.

Павленко, как всегда, внимательно прислушивался к солдатским разговорам и не перебивал их. По своей молодости он годился в сыновья большинству бородачей-запасных. Понимая это, прапорщик старался поменьше командовать и побольше советоваться с солдатами, особенно с фейерверкерами. Последних он, подчёркивая к ним уважение, неизменно величал по имени и отчеству. Это нравилось солдатам, которые ласково называли прапорщика «наш стригунок».

– Молодой он, и хочется ему всё время скакать по-жеребячему, а как до дела – нас, стариков, слухает. Подрастет, войдёт в разум, геройским командиром будет, вроде нашего Кремня Васильевича, – говорили они между собой.

Незаметно летела тихая тёплая ночь. Высоко поднявшись на небе, стожары начали опускаться к горизонту. Под мерный журчащий разговор солдат прапорщик уснул около костра. Солопов заботливо укрыл его своей шинелью.

– Умаялся, видать, наш стригунок-то! – проговорил солдат и подсел поближе к костру. – Теперь можно и про интересное прочитать.

Солопов вытащил из-за пазухи сложенный в несколько раз листок, развернул его, тщательно разгладил и при свете костра стал внимательно читать:

– «Товарищи солдаты! Двадцать месяцев уже продолжается бойня, затеянная в интересах жадных до наживы капиталистов – палачей всех стран. На полях сражений гибнут миллионы ваших товарищей, в то время как в тылу шайки бессовестных грабителей безнаказанно разоряют и обирают ваши семьи, заработанные ими трудовые гроши и составляют себе многомиллионные богатства. Они щедро платят палачам, чтобы наемники, защищая капиталистов, вешали и ссылали в Сибирь на рудники ваших товарищей, сопротивляющихся организованному грабежу. Они наполняют тюрьмы всеми, кто оказывает им сопротивление. Расстреливают и казнят тысячи солдат, требующих конца войны. Мы не хотим больше крови, не хотим слёз и горя, не хотим больше переносить ужасы войны. Товарищи, нашу кровь отдадим делу борьбы с заклятыми врагами – банкирами, заводчиками и помещиками. Отдадим свою кровь делу борьбы за свободу народа. Долой царскую монархию. Да здравствует социальная революция! Да здравствует республика! Донской комитет РСДРП (большевиков)».