Текст книги "Семья Звонаревых. Том 2"

Глава 18

Уже сгустился сиреневый вечерний сумрак, когда в лесу раздались звуки военного оркестра, который расположился невдалеке от кремнёвской батареи, вблизи резервных батальонов полка Хоменко. Сам полковник с группой офицеров обходил собравшихся солдат и добродушно шутил с ними. Кремнёв, в свою очередь, поручил Сологубенко организовать хоровое пение, и в тихом вечернем воздухе попеременно раздавались то мягкие лирические украинские песни, то медь духового оркестра. Вскоре Сологубенко перешёл на плясовые мотивы. Эй, кумо, не журысь, туды, сюды повэрнысь!..

с присвистом и притоптыванием пустились солдаты вприсядку.

К батарее подошла Варя вместе с обеими сёстрами. Они с увлечением следили за танцами.

– Ира, Таня, входите в круг! – подзадоривала Варя девушек. Но они, смущаясь, отнекивались.

– Вы бы сами попробовали, Варвара Васильевна.

– Вспомнить, что ли, в самом деле, старину! – тряхнула головой Звонарёва и, растолкав солдат, вошла в круг.

– Русскую, да поживее! – скомандовала она гармонисту и поплыла по траве, помахивая над головой платочком.

Солдаты почтительно расступились перед ней и один за другим начали выходить из круга.

– Что вы удираете от меня? – обиженно остановилась Варя.

Солдаты засмеялись. Ещё утром эта самая докторша без стеснения осматривала их и показалась таким строгим начальником! Теперь же перед ними стояла молодая озорная женщина с весёлыми задорными глазами. Солдаты смущённо улыбались и прятались друг за друга.

– Выходи-ка ты! – хлопнула Звонарёва по плечу взводного фейерверкера Линника, показавшегося ей побойче других.

Один из самых молодых солдат в батарее, разбитной Линник был из ярославцев. Он широко улыбнулся, блеснув белыми зубами на загорелом лице, пронзительно свистнул и пустился вприсядку. Быстро перебирая ногами и задорно поглядывая на своего партнёра, Варя кокетливо повела плечами и закружилась в стремительном танце.

При мерцающем свете костра её гибкая фигура и разгоревшееся от движений молодое лицо казались необыкновенно красивыми. Юбка Вари развевалась по ветру, волосы растрепались, но, увлеченная пляской, она ничего не замечала.

Толпа с восторгом следила за ними, отбивая такт руками.

– Ну и танцует ваша докторша! – восхищённо шепнул Кремнёв на ухо Ветровой.

– И кто бы мог только подумать, что она способна так плясать! – удивилась сестра. – Мы с Ирой считали её немного чудачкой и синим чулком.

– Козырь-баба! И не подумаешь, что учёная дохтурша, а не деревенская деваха, – солидно проговорил наводчик Солопов, поглаживая свою бороду. – Глянешь на неё – и ноги сами в пляс просятся. – И, неожиданно растолкав солдат, он присоединился к танцующим.

– Ай да Солопов, ай да наводчик! Бородач наш и тот заплясал, – ахнули в толпе.

Теперь Варя кружилась уже между двумя солдатами, с азартом молотившими по земле каблуками. Солопов плясал с серьёзным, сосредоточенным видом, как будто он делал трудную работу, а не веселился. Зато на смуглом цыганском лице Линника светилась ухарская улыбка. Он то и дело вскрикивал, хлопая ладошами по голенищам сапог, затем неожиданно, высоко подпрыгнув, кувыркался через голову и мгновенно опять оказывался на ногах.

Прошло добрых четверть часа, когда, наконец, запыхавшаяся Звонарёва вышла из круга, усиленно обмахиваясь платком.

Кремнёв, Сологубенко, сёстры, офицеры и солдаты – все зааплодировали ей.

Борейко и Зуев тоже пришли посмотреть на развлечения солдат и теперь шумно выражали свой восторг. Даже Звонарёв довольно улыбался, глядя на жену.

– Как я жалею, что не могу уже, как в Артуре, пройтись с вами в пляске! Сегодня вы поразили в самое сердце. И я наконец-то понял, что вы работаете не по призванию. Ни Анна Павлова, ни Кшесинская не смогли бы соперничать с вами, – задушевно проговорил Борейко, когда Звонарёва подошла к ним.

– Побольше бы вы милый, берегли своё здоровье, – может быть, мы сегодня ещё и поплясали бы с вами. Не правда ли, Серёжа?

– Тебе, как врачу, виднее! Ты сегодня превзошла самое себя, Варенька, – погладил жену по руке Звонарёв.

– Тётя Варя, я теперь буду танцевать с вами вместо Бориса Дмитриевича, – предложил Вася.

– Куда тебе, птенцу, до него! – отмахнулась Звонарёва.

– Ой, яка вы гарна жиночка, Варвара Васильевна! – восторженно проговорил подошедший Хоменко. – Милости прошу зайти до моих солдатив и потанцевать с ними. После такой пляски воны, як черти, будут драться.

Варя охотно согласилась. Полковник почтительно взял её под руку и повёл в расположение своего полка.

Кремнёв тепло поблагодарил Звонарёву за доставленное ему и солдатам удовольствие. Один только Емельянов, который тоже находился в толпе, недовольно брюзжал:

– Балерина какая-то, а не хирург! Представляю себе, как эта коза будет оперировать и перевязывать раненых! Завтра обо всём напишу уполномоченному.

В пехотном полку Варя выступала с ещё более шумным успехом. Сам Хоменко не удержался и прошёлся вприсядку вокруг молодой женщины. В круг вошли и Осипенко с Ветровой, но Вариного огня, её ловкости задора у них не было. Из приличия похлопали и им.

– Откуда вы родом, позвольте узнать? – спросил Хоменко.

– Казачка я, с Кубани. С детства любила смотреть, как танцуют на майдане наши парубки и дивчата.

– Чуло моё сердце, что в вас есть добра запорожска кровь… Так на Сечи плясали в своё время наши деды и прадеды.

Распростившись с Хоменко, Звонарёва вместе с Зуевым и Кремнвым прошла к батарее Борейко.

Тут тоже веселились вовсю. Сам капитан дирижировал хором, а Блохин, растянув до отказа тальянку, наигрывал изо всех сил «Барыню».

Звонарёва разыскала своего мужа.

– Устала я, отбила все подошвы, – пожаловалась она. – Найди мне стул, Серёженька.

Поручик разыскал скамейку для жены, и Варя стала издали наблюдать за происходящим, опёршись спиной на стоящего сзади мужа.

– Мне в жизни ещё не приходилось встречаться с таким сочетанием чисто мужской энергии и женской красоты, как у вас, – пылко говорил Кремнёв, любуясь Варей.

– У нас на Кубани в любой станице найдёте сколько угодно таких, как я, женщин и девушек. Они издавна привыкли делить с отцами, мужьями и братьями все тяготы войны и плясать до упаду на майдане в минуты радости.

Отдохнув, Варя прошлась по кругу с Зуевым.

– Куда тебе до твоего командира! Тот в своё время умел плясать не то, что ты.

Распростившись затем с ними, Варя вернулась в сопровождении целой свиты офицеров в дом лесника, где уже всё было готово к приёму раненых.

– Вы, доктор, вместо того, чтобы развлекаться в обществе офицеров, лучше бы проверили всё ли у нас на месте по медицинской части, – встретил Звонарёву упреками уполномоченный Емельянов.

– Для чего же тогда существуете вы, милостивый государь? – ощетинилась Варя.

– Хотя бы для того, чтобы призывать к порядку таких врачей, как вы, милостивая государыня, – вспыхнул Емельянов.

– Вам вредно волноваться при плохом сердце. Не хочу нести моральной ответственности за вашу преждевременную смерть и умолкаю, – съязвила Звонарёва и вышла из домика.

Она направилась к батарее Борейко. Лесная тропинка чуть проступала в ночной темноте, и Варя шла медленно и осторожно. Сквозь деревья виднелся свет от дальних костров. Они служили маяками для Вари. На полпути к батарее Варю встретил Блохин, давно поджидавший её.

– Варвара Васильевна? – окликнул он докторшу.

– Я самая, Филипп Иванович, – отозвалась она и передала захваченную с собой пачку листовок.

Обменявшись потом несколькими словами о необходимости строго соблюдать конспирацию и быть сейчас особенно осторожными, они разошлись. Звонарёва отправилась дальше к батарее, около которой в палатке помещались её муж с Борейко, а Блохин свернул в лес и скрылся в густом кустарнике. Вскоре солдат вышел на небольшую лужайку. Здесь его окликнули наводчик Солопов и солдат-разведчик Кузнецкого полка Гриценко. Не зажигая огня, они на ощупь поделили между собой листовки и разошлись по своим частям. Блохину очень хотелось поскорее прочитать, но он неторопливо обошёл расположение батареи, уселся у самого отдалённого костра, огляделся и только тогда принялся за чтение.

 
      «Товарищи солдаты и матросы! Скоро уже два года, как идёт эта братоубийственная для рабочих и крестьян война. Миллионы людей убиты и искалечены на полях сражений, сотни городов, селений и деревень обращены в развалины, цветущие страны превращены в пустыни. Скоро два года, как лучшие сыны народов Европы посылают друг на друга ураганы свинца, стали, жгут огнём и истребляют друг друга газами. Кому нужно всё это? Миллионы людей истекают кровью на полях сражений, тысячи калек вынуждены нищенствовать и побираться; лишившись кормильцев, стонут вдовы и сироты, стонет весь народ, изнемогая под тяжестью дороговизны и голода, а в сундуки банкиров текут миллиарды за миллиардами.
      Натравив народы друг на друга, капиталисты повели поход на народные права, организовали удушение народной свободы. Восстановлена в армии порка. В деревне крестьяне снова превращены в рабов-крепостных и принуждены насильно обрабатывать помещичьи земли под присмотром урядников и стражников. На фабриках и заводах открытое рабство введено уже давно. И если голодные рабочие начинают бороться за улучшение своей жизни, нас заставляют быть их палачами.
      Товарищи, так продолжаться не может! Пора положить конец этой преступной войне, пора начать решительную борьбу за жизнь и свободу народов. Рабочие всех стран призывают к борьбе не против друг друга, а против своих правительств и их правящих классов. Сметем всех насильников и угнетателей, проложим дорогу к вечному миру и свободе! Долой преступную войну, долой монархию
 
 
и палачей-офицеров! Да здравствует вторая российская революция!
 

Кронштадская военная организация С.—Д. Российской Рабочей Партии».

Закончив чтение, Блохин с особым смаком произнёс:

– «Долой монархию и палачей-офицеров»! Очень даже правильно! Пока мы не избавимся от этих скорпионов, кровососов и царя-палача, не видать нам свободной жизни как своих ушей. Избавить нас от них может только новая революция, – прошептал про себя Блохин и стал укладываться спать.

На батарее Кремнёва в эту ночь дежурил Сологубенко. Он улёгся у костра и вглядывался в золотую россыпь звёзд на тёмном небосклоне. Узенький серебристый серпик ущербной луны бросал слабый свет на уснувшую землю. Художник думал о Вере. В его голове складывался сюжет новой картины: танцующая казачка в кругу чубатых длинноусых казаков-запорожцев. Два парубка в лихо заломленных на затылок кубанках отбивают бешеную чечётку вокруг лукавой и быстроногой дивчины.

Сологубенко усиленно тёр рукою лоб, стараясь более полно представить себе композицию будущего полотна. Наконец он вытащил записную книжку и при дрожащем свете костра сделал несколько набросков.

– Понравилось вам, как вечером плясала докторша? – справился он у дневальных.

– Глядели мы на неё и диву давались. Учёная – и вдруг так пляшет. Даже сразу в уме такого не укладывалось, – живо ответил телефонист Горновой.

Ночь тихо плыла над землёй. Прапорщика и солдат всё больше клонило ко сну. Откуда-то издалека доносился заливистый собачий лай, с коновязей слышалось сонное пофыркивание лошадей и ленивые оклики дневальных. Сологубенко задремал.

Глава 19

В начале четвёртого часа тревожно и настойчиво запищал телефон. Горновой поднял трубку.

– Постой, ничего я не пойму, – тяжёлые – стол, мортирщики пятистенок, лёгкие – семисвечник. Так, что ли? Чудно больно что-то! Повтори-ка ещё раз.

Помусолив карандаш, телефонист каракулями начал выводить полученную телефонограмму.

«Подписал командующий армией генерал Каледин, – с замысловатым росчерком вывел он генеральскую фамилию. – Передал Середа, принял Горновой. Три часа пятнадцать минут двадцать второго мая тысяча девятьсот шестнадцатого года».

Затем солдат осторожно разбудил Сологубенко. Прапорщик тоже ничего не понял и велел отнести телефонограмму Кремнёву. Капитан прочёл её внимательно, посмотрел на часы и приказал будить солдат в пять часов утра, затем он повернулся на другой бок и заснул. Ещё было совсем тихо, когда Зуев начал выводить из ангара привязной аэростат. Опробовав работу лебёдки, проверил стропы выпускного клапана, добавил через аппендикс газа из газгольдеров.

Около гаубиц хлопотал Звонарёв, при свете фонарей в последний раз перед боем проверял исправность материальной части. Подошёл Борейко, сипловатым со сна голосом поздоровался с солдатами, справился у Звонарёва, всё ли в порядке на батарее.

– Помни, в случае, если я выйду из строя, продолжай огонь по выбранным мною целям, не задерживай стрельбы, – приказал капитан.

Затем он подошёл к привязному аэростату и, подозвав к себе Зуева, распорядился:

– Если немецкий самолёт атакует нас, бейте по нему ружейными залпами, не думая обо мне. Лучше подстрелить своего командира, чем пропустить врага. Кто из разведчиков пойдёт со мной в полёт?

– Дозвольте мне Ваше высокоблагородие! – немедленно отозвался Блохин.

Борейко потрепал его по плечу.

– Полезай в корзину, Филя.

Без четверти четыре Борейко занял место в корзине, за ним влез и Блохин. Оба прикрепили к себе парашютные стропы, сами парашюты повисли на бортах корзины.

– Лебёдка вира помалу! – скомандовал капитан, и серебристый аэростат медленно поплыл в спокойном прохладном воздухе.

На востоке стало заметно сереть, свет прибавлялся с каждой минутой. Борейко, поёживась от холода, в бинокль рассматривал покрытые ещё ночной мглой линии немецких окопов. Найдя, наконец, нужную цель, он повернулся к Блохину, который с телефоном примостился на дне корзины.

– Так начнём, говоришь, Филя? – улыбнулся капитан.

Блохин взглянул на охваченный заревом наступающего дня восток.

– Как раз время разжигать кон, Борис Дмитриевич.

– Цель номер один, орудиями огонь! – скомандовал Борейко, и Блохин тотчас же повторил это в телефон.

Ровно в четыре часа утра на аэростат упали первые лучи солнца, и в это мгновение внизу, в чаще леса, блеснул столб огня. Через несколько секунд до капитана долетел раскатистый гул тяжёлого выстрела, и в воздухе зашелестел быстро удаляющийся снаряд. Около цели, чуть вправо и немного не долетев до неё, взвился столб чёрного дыма.

– Левее ноль-ноль два, прицел больше на одно деление, батарея – огонь! – произнёс Борейко.

Блохин, как эхо, повторил команду в телефон, и вскоре снизу донеслись удары трёх выстрелов. Немного повременив, капитан поднёс бинокль к глазам. Перед ним чётко вырисовывался сильно укреплённый узел сопротивления – три ряда проволочных заграждений и многоярусная огневая оборона из железобетонных укреплений, господствующих над всей окружающей местностью. Три огромных взрыва взметнулись как раз над укреплением. Высоко вверх взлетели глыбы бетона, брёвна, колья проволочных заграждений и туча камней и земли. Когда дым рассеялся, стало видно, как стремительно бежали во все стороны от места взрыва немецкие солдаты.

– Как жаль, что нет дальнобойных пушек, тут бы их как следует припудрить шрапнелью! – вздыхал Борейко. – Тридцать секунд выстрел огонь!

Двенадцатидюймовая батарея начала методичный обстрел укреплённого узла, как гигантским молотом, разбивая железобетон, брёвна, проволоку и уничтожая людей.

Капитан осмотрелся по сторонам. Справа чёрная завеса дыма и земли показала места, обстреливаемые тяжёлой и мортирными батареями, слева доносилась резкая стрельба лёгких орудий, которые били по проволоке и ближним тылам противника. Воздух наполнился раскатами артиллерийской канонады. Казалось, среди безоблачного голубого неба разразилась страшная гроза. Испуганные птицы стаями взлетали над лесом и устремлялись на восток.

Немецкие батареи молчали, зато в воздухе появилось около десятка вражеских самолётов. Они, как орды-стервятники, кружились над русскими, высматривая артиллерийские позиции.

– Наблюдать за воздухом! – приказал Борейко аэростатной команде, и только внизу, около подъёмной лебёдки, зашевелился взвод солдат с винтовками и два автомобиля с установленными на них сдвоенными пулемётами. Блохин тут же вытащил из угла ручной пулемёт Кольта и приладил к борту корзины.

Капитан продолжал следить за результатами стрельбы. После двух попаданий двух десятков пятидесятифунтовых снарядов укреплённый узел превратился в бесформенную груду развалин.

– Стой! Цель номер два, орудиями! – перенёс огонь Борейко на группу пулёметных гнёзд во второй линии обороны, и через минуты огромные гаубицы обрушили на них свои всесокрушающие смертоносные удары.

– Ваше высокоблагородие, самолёт, – торопливо проговорил Блохин и застрочил из пулемёта.

Поблёскивая на солнце своими серебристыми крыльями, немецкий аэроплан стрелял из пулемёта, стремительно приближаясь к аэростату. Блохин успел дать лишь короткую очередь, и немец скрылся за оболочкой аэростата. Снизу, с земли, раздавались рвущие ухо ружейных залпов и лихорадочная дробь пулемётов, отчаянно запищал телефон.

– Аэростат горит, скорее прыгайте на парашютах! – услыхал Борейко взволнованный голос Зуева.

– Горим, прыгай вниз! – скомандовал Борейко Блохину и тотчас же почувствовал, как дно корзины уходит вниз.

Солдат испуганно взглянул за борт корзины. Там, далеко внизу, метрах в трёхстах, по зелёному полю ползали люди, размахивая чем-то белым.

– Боязно, Борис Дмитриевич! – с сомнением проговорил Блохин. – Может, и так спустимся?

Но корзина всё быстрей уходила из-под ног.

– Прыгай, рябой чёрт! – рявкнул капитан и схватил солдата за шиворот.

– Эх, была не была, – вскочил на борт корзины Блохин и, ухватившись за кольцо парашюта, прыгнул.

Через мгновение на зелёном фоне леса распахнулся оранжевый круг парашюта. Борейко тяжело перебросил ноги через борт, взглянул, расправлены ли парашютные стропы, и ногами вниз выбросился из корзины, одновременно выдёргивая парашютное кольцо. В ушах засвистел воздух, на мгновение захватило дух, но резкий толчок привёл его в чувство. Капитан понял, что парашют раскрылся. Его отчаянно вертело в воздухе, и это мешало разглядеть, что происходит вокруг. Затем пахнуло жаром, и на секунду совсем близко мелькнул падающий, охваченный пламенем аэростат. Где-то над головой затрещал пулемёт, и Борейко почувствовал, как что-то сильно обожгло его левое плечо; на груди и рукаве появились тёмные струйки крови.

«Добивает, сволочь, из пулемёта. Неужели погибну?» – с волнением подумал капитан и крепко выругался в бессильной злобе. На мгновение вспомнилась жена, первая встреча с нею в далёком Артуре. Превозмогая боль, Борейко взглянул вниз. Под ногами, в десятке-другом саженей, расстилалось зелёное море леса. Он понял, что ветром его отнесло вглубь леса.

«Только бы не зацепится за сучья и не повиснуть на них, – забеспокоился капитан, с опаской поглядывая на быстро приближающуюся зелёную чащу деревьев. – Не повредить бы и без того раненое плечо».

Обломав несколько веток на своём пути, парашют благополучно приземлился. Исцарапанный, окровавленный, в разорванном кителе, без фуражки, капитан сохранил присутствие духа. С трудом поднявшись на ноги, отказался от носилок и, зажав рану носовым платком, пешком отправился на батарею.

– Блохин жив? – прежде всего справился он у встретившего его Звонарёва.

– Так точно, – бойко отозвался сам солдат. – Только портрет малость о сучки поцарапал. Хлебнуть бы водочки, а затем и опять лететь под небеса.

– Немедленно наполнить запасную оболочку, – приказал капитан подошедшему Зуеву. – Через полчаса снова подъём.

– Не успеем так скоро, Борис Дмитриевич. Газгольдеры наполовину пусты, придётся заняться добычей водорода. Раньше вечера не управимся, да и вам надо отдохнуть и прийти в себя, а то на вас лица нет. Я уже послал мотоцикл за тётей Варей.

– Напрасно её беспокоил. Она занята у себя на пункте, а меня перевяжет и фельдшер, – недовольно сказал Борейко.

– Как твоё самочувствие, Боря? Тебе надо немедленно сделать перевязку, – подошёл Звонарёв.

– Отправляйся на вышку и начинай обстрел цели номер три. Немцы перепуганы до смерти и от одного артиллерийского огня бегут в тыл без оглядки. Надо ковать железо, пока горячо, – вместо ответа приказал Борейко. – Как только перевяжусь, сам притопаю к тебе. Кто остался за старшего на батарее?

– Родионов. Он знает прицелы и угломеры для всех целей. Не торопись, Боря, приходить, я и без тебя справлюсь. – И Звонарёв ушёл.

У себя в палатке Борейко прежде всего выпил водки и угостил Блохина.

– Теперь зови фельдшера, пусть перевяжет меня, – сказал капитан, садясь на складной стул.

Не успел фельдшер начать перевязку, как подъехала мотоциклетка, и в палатку вбежала Варя в сопровождении Осипенко, которая несла в руках бинты и ящик с хирургическими инструментами.

– Боренька, милый, что с вами приключилось? Ножницами распороть рукав, приготовить пинцет, йодный тампон! – без суеты, толково распоряжалась Звонарёва.

Осмотрев рану, она двумя взмахами ланцета очистила её и удалила разорванные ткани. Борейко только скрежетал зубами от боли.

– Всё, всё, всё… Сейчас я заштопаю вас по всем правилам медицинской науки. Держитесь, – предупредила Звонарёва, обильно смазывая рану йодом.

– О-о-о! – совсем по-медвежьи взревел капитан. – Варя, помилосердствуйте!

– Вату, марлю, бинты, тампон, – не обращая внимания на вопли Борейко, командовала Звонарёва.

Вскоре перевязка была окончена.

– Сегодня вы первый мой пациент! Теперь до завтра полежите спокойно, дайте успокоиться ране. И поберегите себя, Боренька. – Варя присела на край походной койки, провела рукой по волосам Борейко. – За что и за кого лить кровь, жертвовать жизнью? Поберегите её – ещё пригодиться для более интересных дел. – Помолчав, Варя прибавила: – И не забывайте про Славку и Олю… если о себе не хотите помнить. Ну, руку, герой! – Варя попрощалась и вышла из палатки.

Стрельба тяжёлых батарей разбудила Кремнёва и Павленко. Они поднялись, не спеша умылись, напились чаю и в начале шестого часа пришли на батарею. Здесь они узнали об уничтожении аэростата и ранении Борейко. Думая, что капитана доставили на перевязочный пункт, они направились к домику лесника и увидели Звонарёву, которая уже вернулась от Борейко. Она сообщила все подробности происшедшего.

– Кто же теперь будет объединять действия батарей на нашем участке? – забеспокоился Кремнёв.

– Я думаю, Борейко скоро поправиться и возьмёт командование в свои руки. Его батареей пока что командует мой муж. Он сидит на какой-то вышке в лесу.

Поблагодарив Звонарёву за сообщение, Кремнёв решил справиться по телефону у самого Борейко, как он себя чувствует.

– Команды не сдаю. Буду находиться на наблюдательном пункте тяжёлой батареи, куда вам и надлежит обращаться в случае нужды, – коротко ответил капитан.

Кремнёв и Павленко направились на передовой наблюдательный пункт.

В пехотных окопах они застали необычайное оживление. Солдаты вылезли из окопов и с восторгом следили за действиями тяжёлых артиллерийских снарядов. На всём протяжении фронта ежесекундно взлетали вверх огромные фонтаны дыма, пыли и раздавался крякающий грохот разрывов. Камни, брёвна, проволока то и дело мелькали в воздухе. Солдаты громкими криками выражали свою радость.

Сколько офицеры не гнали солдат в окопы, они продолжали оставаться наверху, благо немецкие батареи хранили упорное молчание. Тут же находился и Хоменко. Он с добродушной усмешкой расхаживал вдоль окопов и беседовал с солдатами.

– Ось, бачите, хлопцы, як немцев молотят наши гарматы. Он, бисова душа, наверно, полные штаны наклал со страху. Когда артиллерия разобьёт окопы, мы пойдём в атаку.

Узнав о ранении Борейко, полковник всполошился:

– Что же мы без головы будем делать? Такой храбрый и толковый офицер! Как жаль, что он вышел из строя! Борейко не из украинцев?

– Нет. Русский. Ранен не очень серьёзно, обещал вскоре опять принять бразды правления в свои руки, – сказал Кремнёв и пошёл дальше.

На передовом наблюдательном пункте артиллеристы расположились со всеми удобствами. Прочно прикрепили стереотрубу, проверили связь с батареей и точно в семь утра дали первый выстрел. Быстро пристреляв все шесть орудий батареи, капитан начал разрушать проволоку. Рядом с огромными фонтанами тяжёлых снарядов разрывы лёгких батарей казались совсем незначительными. Кремнёв даже усомнился: сможет ли он при таком слабом фугасном действии своих снарядов выполнить поставленную перед ним задачу?

– Не сомневайтесь, Александр Васильевич, пробьём проходы как следует, – утешал Павленко своего командира.

Вскоре к ним подошёл Хоменко.

– Бояровскому повезло: тяжёлый снаряд упал как раз в проволочном заграждении и одним ударом устроил такой широкий проход, хоть на тройке проезжай, – сообщил он. – Сейчас он заканчивает уже второй, тогда примется за один из ваших.

– Мы сами, папаша, справимся с ним! – вспыхнул Кремнёв. – Я разделю орудия батареи на две части – три пушки будут заканчивать первый проход. Этим ты и займёшься, Боб, а остальными я примусь за второй.

– Слушаюсь! – вытянулся прапорщик.

Батарея усилила огонь.

Около полудня к Кремнёву подошёл Бояровский.

– Не помочь ли тебе, Александр Васильевич? – предложил он. – Свои проходы я уже закончил.

Кремнёв из самолюбия отклонил предложения. Кроме того, ему хотелось и самому приобрести опыт стрельбы по проволочным заграждениям.

– Сходи-ка ты лучше, Владимир Зенонович, к Борейко, доложи ему обо всём и сообщи мне по телефону, если будут какие-либо новые приказания.

Бояровский ушёл, а Кремнёв с новым ожесточением начал долбить проволоку. Снаряды рвались между кольями, но при этом проволока оставалась целой. С батареи сообщили, что от сильной стрельбы орудия очень накалились и на них начала гореть краска. Пришлось на время прекратить огонь. Это ещё больше расстроило Кремнёва. Запищал телефон.

– Вас просит капитан Борейко, – доложил телефонист.

Кремнёв взял трубку.

– Сейчас вам поможет мортирная батарея. Я приказал ей дать несколько выстрелов по вашей проволоке.

Почти в тоже мгновение перед Кремневым во вражеской проволоке взвилось несколько чёрных фонтанов, в воздух взлетели колья, и когда дым рассеялся, капитан увидел, что проволока была разрушена и уничтожена.

Кремнёв мог приняться за второй проход. Здесь дело у него пошло лучше, и к четырём часам оба прохода были проделаны. Усталый и оглохший от грохота, капитан вернулся на батарею, оставив в пехотных окопах Павленко.

Чтобы скорее остыли орудия, Кремнёв приказал открыть замки пушек, от которых так и веяло жаром и запахом горелой краски. Сологубенко, утомлённый и посеревший от пыли и гари, охрипшим от команды голосом доложил капитану, что батарея выпустила за день 1250 снарядов и что в двух орудиях поломались пружины накатника.

Распорядившись заменить их запасными, Кремнёв пошёл к Борейко.

Капитана он нашёл на вышке, устроенной на верхушке дерева. Тут же находились командиры тяжёлой и мортирной батарей. Борейко не спеша отдавал распоряжения, глядя в окуляры стереотрубы.

– Обе лёгкие батареи участка уже выполнили свои задачи. Мортирной осталось разрушить ещё один узел сопротивления. Как только будет наполнена газом новая оболочка аэростата, я попрошу командиров всех батарей подняться в воздух и детально ознакомиться с тылами противника.

– Но мы не умеем прыгать с парашютом, – возразил командир тяжёлой батареи.

– Я сегодня впервые в жизни проделал такой воздушный эксперимент, и, как видите, вполне удачно, невзирая на свой рост и вес.

Командиры нехотя повиновались.

Несмотря на острую боль, Борейко продолжал оставаться на вышке, наблюдая за действиями артиллерии на своём участке.

– Все намеченные укреплённые точки основательно разрушены. Зато немецкие батареи, по всей вероятности, уцелели, – резюмировал он, внимательно осмотрев в бинокль линию немецких окопов.

– Разведчикам следовало бы провести усиленные поиски. Возможно, что немцы примут их за атакующие части, откроют артиллерийский огонь и обнаружат своё расположение, – предложил Звонарёв.

– Неплохая идея. Сейчас же договорюсь об этом с Хоменко и заставлю в это время подняться на колбасе наших мортирщиков и тяжёлых, пусть полюбуются на германские батареи.

Условившись по телефону с пехотой о высылке разведчиков, Борейко предложил командирам тяжёлой и мортирной батарей следить с аэростата за немецкой артиллерией и открыть огонь по всем намеченным батареям противника.

Но немцы разгадали план капитана и открыли по разведчикам лишь слабый огонь, и то лёгких батарей. Артиллерия противника в первый день артиллерийской подготовки осталась невредимой. С темнотой в палатке Борейко собрались все командиры батарей, приданных Кузнецкому полку. Тут же находился и Хоменко. Необходимо было срочно обсудить боевую обстановку. Командиры поочерёдно доложили о выполнении всех поставленных задач.

– С рассветом мой полк должен двинуться вперёд. Я прошу вас поддержать меня огнём всех своих орудий, – обратился к артиллеристам полковник.

– Само собой разумеется, что полк только тогда двинется вперёд, когда вся артиллерия противника будет полностью уничтожена. Кроме того, вас будут сопровождать при наступлении батареи Кремнёва и Бояровского, – сказал Борейко. – На них я возлагаю обязанность: подавлять огнём, прямой наводкой все огневые точки, которые обнаружат себя.

– Будет в точности исполнено, – отозвались в один голос оба командира.

– Теперь хочу я с вами, господа командиры, побалакать по секретному делу: появились у нас шпигуны и мерзотники, що смущают солдат подпольными листами. Ось побачте! – И Хоменко протянул листовку Донского комитета РСДРП, которую читал Солопов. – Ци шкидники перед боем смущают солдатскую душу всякими мерзостями. Есть у меня сведения, что ци листы с ваших гарматов, Борейко. Там много мастеровщины с Питера, она и привезла с собой прокламации. Треба вчиныть у усих ротах, батареях и командах обыск и цю мерзостину изъять, а виновных в распространении предать суду, – решительно предложил Хоменко. – Сегодня в вечер и за ночь обыскать все места и уничтожить всю нелегальщину.

– Бесполезно, господин полковник! Надо обыскивать не роты и батареи, а всю округу, все деревья в лесу, все ямы в поле, все хаты и сараи в деревне. И всё же мы едва ли что-либо найдём, – возразил Борейко. – Пока мы сюда добрались, я раз пять перетряхивал всё имущество батареи и солдат – и ничего не нашёл. Да и без листков солдаты всё время ведут разговоры на ту же тему, что изложена в листках. Политическая обстановка в стране не может не отражаться на настроении солдат.

– Надо вести разъяснительную работу среди солдат, – вставил Кремнёв.

– Трудно разъяснить тебе, что ты сыт, когда у тебя в брюхе пусто, – усмехнулся Борейко. – А бороться с распространением нелегальщины должна жандармерия. Мы заняты подготовкой к предстоящему наступлению и нам не до политики.