Текст книги "Семья Звонаревых. Том 2"

Глава 35

Тяжёлый дивизион фактически перешёл на мирное положение. Офицеры разместились в трёх комнатах, по комнате на каждую батарею. Борейко, как всегда, остался в своей первой батарее. Звонарёв с женой разместился в номере расположенной неподалёку гостиницы.

– Варенька, ты получила моё письмо, которое я послал с Васей? – сдерживая волнение, спросил Звонарёв, когда они остались одни.

Он подошёл к Варе, взял её руки в свои и, притянув к себе, несмело обнял.

– Письмо? Какое письмо? – Варя удивлённо вскинула брови. – Вася мне ничего не передавал. Что это значит, Серёжа? Неужели он забыл? Вот паршивый мальчишка! Жаль, что его нет, я задала бы ему перцу.

– Нет, он не забыл, – вздохнул Звонарёв. – Он просто не захотел его отдать тебе.

– Почему? – Варя внимательно посмотрела на Звонарёва. – Почему он не захотел отдать мне именно это письмо? Что в нём было, Сергей?

– Родная моя, не видеть тебя так давно и, увидев, причинить боль… Это ужасно! Я ненавижу и презираю себя. Но смолчать, не сказать сразу я не могу. Не могу смотреть в твои правдивые глаза…

Варя медленно отстранилась от Звонарёва, отвела свой взгляд от его мучительно покрасневшего лица.

– Подожди, помолчи немного. – Она подошла к окну, облокотилась на высокий подоконник. – Серёжа, мы живём с тобой не один год, – помолчав, проговорила она. – И мне всегда казалось, что ты любишь меня… Или я ошиблась? Что случилось, что ты не можешь смотреть мне прямо в глаза? Объясни, пожалуйста. Ведь мы же самые близкие люди, кто иначе поймёт нас, если не мы сами? Или ты меня уже не любишь? – Варя повернула к Звонарёву своё лицо. – Посмотри на меня, Серёжа.

Звонарёв поднял на Варю глаза, увидел её бледное от волнения родное лицо и полные слёз, тёмные от гнева и обиды глаза.

– Варя… – начал он, но слова, те убедительные слова, которые он не раз в своём горьком одиночестве последних дней произносил ей, остались где-то глубоко в груди, жгли сердце. Тяжёлая спазма сдавила горло, перехватила дыхание, выдавливая из глаз обжигающие, мешающие смотреть слёзы.

– Варенька, – наконец, сделав над собой усилие, проговорил Звонарёв, – родная, прости меня…

Он не чувствовал, не замечал, что слёзы, собираясь на ресницах, срывались и медленно скользили по щёкам.

– Я люблю тебя. И всегда любил.

Варя широко открытыми глазами смотрела на мужа. Первый раз в жизни она видела его слёзы, тяжёлые мужские слёзы, которые не облегчают душу. И вдруг она в эту минуту увидела другое лицо, такое же родное и до боли в сердце близкое. Те же расширенные, синие, яркие от слёз глаза, те же дрожащие от обиды губы и те же горошины слёз, скатывающиеся по щёкам. «Надюш-ка, – подумала Варя, – господи, как она похожа на него! Я никогда раньше не видела его таким… А сейчас вижу. Когда Надюшка провожала меня на фронт, она так же плакала… как отец. Отец…»

Это сходство дочери и мужа, так резанувшее по сердцу Варю, вдруг растопило в её душе чувство обиды, страшной горечи, ревности, и пустота, образовавшаяся было в её груди, постепенно наполнилась щемящей жалостью к мужу, и к дочери, и к себе, такой всепрощающей жаркой материнской любовью, что Варя, боясь показать свои слёзы, закрыла лицо руками.

– Я объясню тебе всё… Я много передумал, выслушай меня, – услышала Варя глухой голос Звонарёва.

– Не надо. Не надо, Серёжа. Что тут объяснишь? Пусть пройдёт время. Разберёмся во всём. Главное, что ты нас любишь… Меня и наших девочек…

Варя с трудом перевела дыхание. Её глаза выдавали то, что скрывали плотно стиснутые губы – страдание и горе, которое так неожиданно, незаслуженно обрушились на неё.

«А я думал всегда, что я знаю тебя, – думал Звонарёв, поражённый Вариной выдержкой, – я часто видел в тебе своенравную женщину, а оказывается, ты совсем другая. Нет, я не знал тебя, умница моя, не умел ценить и любить по-настоящему. Прости меня. Ты дала мне урок на всю жизнь. Я не забуду его. Мне не придётся больше краснеть перед тобой и тебе стыдиться меня. Спасибо за твой ум и выдержку, за то, что ты не унизила меня, за всё… Я понял твою настоящую красоту. Что же я, слепец, этого не видел раньше?..»

Звонарёв взял холодные Варины руки, прижался к ним своими горячими губами и почувствовал, как от его ласки они вздрогнули, но остались в его ладонях.

Утром Варя заторопилась на вокзал, куда должны были поступать раненые. Она застала там Краснушкина, который уже успел побывать и в тяжёлом дивизионе и в городе.

Иван Павлович ждал раненых и недовольно выговаривал Кеку, что тот не договорился о времени прибытия раненых из Уяздовского госпиталя. Там были сосредоточены почти все подлежащие эвакуации в Петроград больные и раненые офицеры, по преимуществу из гвардейских полков.

Наконец появились первые раненые, ими заполнили вагон Вари, и она с головой ушла в заботы об их устройстве.

Дистерло тоже осматривал каждого вновь прибывшего и отдавал короткие распоряжения Варе. Некоторых растрясло в пути, раны кровоточили, и их приходилось подбинтовывать или бинтовать заново. Дистерло старался выяснить, нет ли внутренних повреждений костей. Сразу резко ощутилось отсутствие рентгеноустановки, о которой так много, но безуспешно хлопотал Краснушкин при формировании поезда.

Санпоезд заполнился быстро. В основном это были раненые, хотя имелись и терапевтические больные. Краснушкину и его ассистенту, молодому медлительному врачу Думенко, тоже приходилось много работать.

Погрузкой раненых распоряжался Кек. Он метался по поезду, по вокзалу, следил за «общим порядком», запрещая раненым выходить из вагонов, даже если они и могли передвигаться сами. Краснушкин приказал принимать в поезд только тяжелораненых и серьёзно больных, остальных же возвращать обратно в госпитали, откуда они прибыли.

К вечеру поезд полностью был загружен и готов к отправке. На вокзал приехали проводить поезд Борейко, Звонарёв и Блохин. Они привезли письма и подарки. Блохин просил передать довольно объёмистый свёрток Шуре в деревню и письмо Ивану Герасимовичу.

К этому времени княжна Голицына уже успела предупредить Звонарёву об обыске в её купе, и Варя не замедлила сообщить об этом Краснушкину. Поэтому письмо для Ивана Герасимовича взял себе Краснушкин – купе начальника поезда для Кека было запретной зоной.

Обратный рейс все были заняты обслуживанием раненых. Варе при перевязке обязательно помогала сестра. Больше всех хлопот доставляли некоторые легкораненые офицеры. Они начали с того, что устроили за завтраком хорошую выпивку, пока в это дело не вмешалась дежурившая по поезду Варя. Она без долгих разговоров выбросила в окно все обнаруженные ею бутылки с вином.

– Господа офицеры, – с ледяной вежливостью, отчеканивая каждое слово, проговорила Варя, – предупреждаю вас: если ещё раз повториться нечто подобное, о вашем поведении будет доложено в Царскосельский госпиталь. Надеюсь, вам известно, что государыня ярая поборница трезвости. И ещё позволю себе заметить вам, что я своих слов на ветер не бросаю.

– Откуда появилась здесь эта красивая ведьма? – заинтересовались офицеры. – Ей бы командовать дисциплинарным батальоном, а не быть врачом в поезде её величества.

– Она родственница начальника поезда Краснушкина, а он назначен сюда самим принцем Ольденбургским. Его, что говорится, не укусишь. Живо пожалуется и царице и принцу. У того рука железная, так всыплет, что до смерти не забудешь, – предупреждал Кек.

Краснушкин только довольно усмехался, видя, как Варя прибирает к рукам весь медицинский персонал, а также постепенно и многие его обязанности.

– Я бы вас, милая, назначил бессменным дежурным по поезду. Мигом бы у нас установился образцовый порядок. И прежде всего можно было бы уволить Кека за полной ненадобностью. Вы отлично справляетесь со всем хозяйством. И опять замечу вам – не было бы у нас шпиона. Вот то-то любо было!

– Нет уж, дорогой друг, обязанности Кека – не моя сфера, хотя, конечно, избавиться от него было бы замечательно. Я, прежде всего, врач по призванию, а администратор – поневоле.

Голицына на первой же перевязке, увидев обильное кровотечение, чуть не упала в обморок. Выбежав из перевязочной в коридор, она расплакалась.

– Чтобы я ещё раз взглянула на весь этот ужас – помилуй меня бог!.. Я умру, – всхлипывала она, вытирая стерильной салфеткой крупные детские слёзы. – Я не могу. Лучше я буду терапевтической сестрой. Я вас прошу, Иван Павлович.

– Но нам нужны хирургические сёстры. Вы сами понимаете, что хирургическая сестра всегда может заменить терапевтическую, а не наоборот. Может быть, вам будет удобней перейти в Царскосельский госпиталь? – с любезной улыбкой сказал Краснушкин.

Не в пример Голицыной, Апраксина оказалась хорошей сестрой и не терялась при виде даже самых тяжёлых ран, хотя и она призналась, что её мутит во время операции.

Рейс прошёл благополучно: не было ни одного умершего в дороге, никого не пришлось снять с поезда за нарушение правил распорядка.

Если к фронту пустой поезд продвигался достаточно медленно, то теперь он нигде не задерживался. Тут уж была заслуга Кека, который отчаянно ругался с железнодорожниками, требуя немедленного пропуска «собственного поезда её величества». Это действовало магически. Коменданты станций останавливали и задерживали все эшелоны, мешавшие быстрейшему продвижению «царского поезда».

Менее чем за сутки, под вечер дождливого петроградского дня поезд подошёл к дебаркадеру царскосельского лазарета императрицы.

Варя приняла самое активное участие в переноске раненых и в пропускнике столкнулась с высокой рыжеватой девушкой в сестринском форменном платье. Девушка спокойно и уверенно отдавала дельные распоряжения. Варя обратила внимание, что её титуловали императорским высочеством. Варя поняла, что перед ней одна из великих княжон, дочерей императрицы. Будто ни о чём не догадываясь, Варя умышленно обратилась к ней запросто, назвав её просто сестрой. Княжна выслушала её и справилась, кто она.

– Врач-хирург Звонарёва, – отчеканила Варя.

– Женщина-хирург? Первый раз встречаю, – удивилась княжна. – Вам не страшно резать людей? Я бы не смогла делать операции. Должно быть, вы очень храбрая, коль стали хирургом.

– Думаю, что и вы, простите, не знаю вашего имени и отчества, прекрасно справились бы с работой хирурга, если бы это понадобилось.

– Зовите меня просто Ольгой Николаевной. Здесь я рядовая сестра и обязана выполнять все распоряжения врача. Что вы мне прикажете делать, господин доктор?

– Меня зовут Варвара Васильевна, – в свою очередь представилась Звонарёва. – Будьте добры, сестра, этому больному сделать укол камфары, у него сильно ослабело сердце от большой потери крови.

Ольга Николаевна поспешила выполнить полученное распоряжение, а Варя, довольная собой, пошла дальше.

«Пусть эта девчонка не воображает много о себе. Она не дождётся от меня титулования. Для меня она просто сестра и, вероятно, не из очень хороших», – горделиво думала Варя, в душе польщенная разговором с великой княжной в таком независимом тоне.

Она даже разыскала Краснушкина, докладывавшего о первом рейсе поезда самому Фредериксу, и сообщила о своём разговоре с царевной. Иван Павлович вполне одобрил тон, в каком велся разговор и посоветовал и впредь держаться его.

Выгрузив раненых, санпоезд отправился на осмотр и ремонт на Варшавскую железную дорогу. Краснушкин на пять дней отпустил сотрудников в город, а сам с Кеком и Варей занялся дооборудованием поезда. Начали спешно монтировать рентгеновскую установку, полученную из английского посольства, разбирали дополнительные инструменты и медикаменты, мыли и чистили весь состав.

Краснушкин заикнулся было о снятии Голицыной, как не справляющейся с работой, но Фредерикс с этим не согласился.

– Пусть она сама попросит об освобождении, а снять не позволю. Это будет очень плохо принято при дворе. Ведь Голицына вместе с Апраксиной рекомендованы самой императрицей. Одним словом, никого снимать нельзя, а уволить можно лишь по собственному желанию, – объявил Фредерикс.

Краснушкину пришлось только записывать полученные распоряжения.

Глава 36

Только на четвёртый день Краснушкину и Варе удалось вырваться в город.

– Варенька, вы сразу отправляйтесь домой. Скажите Кате, что я буду к вечеру. А мне надо по весьма важному делу, – Краснушкин усадил Варю на извозчика, сложил к её ногам свёртки и, помахав рукой, зашагал в другую сторону.

Взяв извозчика, он назвал адрес:

– Петровская улица. Да побыстрей, голубчик. Видишь, к больному спешу.

Краснушкин поставил на колени обычный, видавший виды докторский баульчик.

В тихой улочке у небольшого, одноэтажного, с мезонином особнячка пролётка остановилась. Краснушкин, расплатившись с извозчиком и дав на чай за быструю езду, деловой походкой очень занятого человека взошёл на крыльцо, резко позвонил. Открыла дверь средних лет женщина в коричневом платье.

– Кого вам угодно? – сдержанно спросила она.

– Я доктор. Меня вызвали к больному ребёнку, к госпоже Борейко.

– Пожалуйте, мы вас ждём, – последовал ответ, и Крас-нушкин вошёл в тёмную прихожую. За ним щёлкнул замок закрываемой двери.

– Пожалуйте в комнаты, – тихо проговорила женщина. В светлом проёме распахнувшейся двери стояла маленькая женщина с платком, накинутом на худенькие плечи.

– Иван Павлович, сколько лет, сколько зим! С самого утра ждём. Я просто извелась. Проходите, проходите.

Краснушкин разделся и, захватив свой баульчик, прошёл за Ольгой. В маленькой комнате навстречу ему поднялся средних лет человек в простой сатиновой косоворотке. Внимательные серые глаза прятались в приветливых лучиках-морщинках.

– Здравствуйте, Иван Герасимович! – сказал Краснушкин. Пожимая друг другу руки, друзья обнялись.

– Ну, устраивайтесь и можете себя чувствовать совершенно спокойно, заметила Ольга, пододвигая стул для Краснушкина к столу. – А я пойду всё-таки на всякий случай на «вахту». Вы знаете, Иван Павлович, мы живём сейчас в строжайшей конспирации. Очень трудно. Всюду аресты, ссылки, тюрьмы. Охранка просто взбесилась…

– Да, что и говорить, – добавил Иван Герасимович. – Работать трудно. Арестовали многих членов Петроградского комитета… Пятого ноября арестовали пять депутатов-большевиков и отправили в ссылку в Туруханский край. Говорят: на пожизненную каторгу. Только чёрта с два! Не выйдет у них этого. Рабочие полны революционного энтузиазма, как никогда ещё. Ненависть к царскому правительству, к войне растёт с каждым днём. Мы накануне революции! В Москве, Риге, Киеве, Харькове, по всей России идут забастовки рабочих, крестьяне бунтуют.

Иван Герасимович говорил, сдерживая волнение. Глаза его широко раскрылись, и Краснушкина поразил их чистый свет, сразу преобразивший всё лицо.

Иван Герасимович встал, прошёлся по комнате и, остановившись перед Краснушкиным, сказал:

– Вы нам сильно помогаете, Иван Павлович. И мы очень рассчитываем на вас.

– Ну, стоит ли об этом говорить. Мы отправляемся через два дня, готовьте посылочки для солдатиков, – улыбнулся Краснушкин.

– Это всё будет готово. Ольга Семёновна, должен вам сказать, просто умница. Смелый, самоотверженный человек. В погребке этого дома – маленькая типография. И вот она, Дарья Терентьевна, – женщина, с которой вы здесь встретились, да несколько наших ребят очень много делают. Дом и его хозяйка вне подозрения. Муж – герой войны, отличные рекомендации. Сама она живёт тихо, скромно, с мальчиком, сыщикам и невдомёк… Но опасно, конечно. Характер нужен в таком деле и ум немалый…

Иван Герасимович замолчал. Было слышно, как в соседней комнате прошла, тихо постукивая каблучками, Ольга. Где-то вдалеке проехала пролётка, лениво залаяла собака.

– Вы, – проговорил Иван Герасимович, – тоже рискуете и Варвара Васильевна…

– Ну что вы! Где же мы рискуем! Вот вы – это другое дело.

– Что я? – махнул рукой Иван Герасимович. – Профессиональный революционер без риска жить не может. Не обо мне речь… Хотим просить помочь нам в одном деле, очень важном. – Иван Герасимович взглянул Краснушкину в глаза, улыбнулся. – Чтобы не томить, скажу сразу: надо переправить в Варшаву одного человека. Клаву Страхову, вы её знаете. Ей нужно добраться до Варшавы. А там наши польские товарищи помогут ей. Беда в том, как добраться до Варшавы. Всюду полно шпиков, поезда проверяются. Совсем недавно взяли двоих наших очень опытных конспираторов. Ну как, Иван Павлович? Что вы скажете?

Краснушкин молчал. Он понимал всю ответственность этого задания. Провезти прокламации и то нелегко, хотя у него и отдельное купе, которое он закрывает своим ключом. Но такой же ключ может быть у Кека или у другого, кто состоит на службе у охранки. Кто поручится, что во время приёма раненых или очередного врачебного осмотра его купе не осматривается? Ведь был же обыск у Вари. Хорошо, что в своё время он распорядился сделать потайной шкаф якобы для ядов и ценнейших заграничных медикаментов. Замок с секретом и ключ только у него. Но ведь человека туда не засунешь. Как его провезешь? А провал грозил большими бедами… Краснушкин также понимал, что раз просит Иван Герасимович, значит, это ему нужно. Очень нужно.

– Единственная возможность, – проговорил наконец Краснушкин, – это зачислить её в штат санпоезда. Иначе провезти нельзя. Но и здесь возможности очень ограничены. Я распоряжаюсь только санитарками и обслуживающим персоналом. Остальные проходят высочайшее утверждение. Даже сёстры. И опять трудность: ну, положим, мне удастся её взять санитаркой или на кухню, предположим, доедет она до Варшавы. И исчезнет. Как объяснить её исчезновение? В поезде, безусловно, есть соглядатаи, доносчики полиции, – можно провалить всё дело. Следует всё хорошенько обдумать. Я всё разузнаю, обмозгую. Думаю, что всё будет хорошо. Сообщу вам завтра к вечеру. Пусть Дарья Терентьевна или Ольга Семёновна мне позвонит домой около семи. А сейчас рассказывайте мне обо всём подробно – о себе, о новостях, что пишет «Социал-демократ», есть ли статьи Ленина?…

Варя давно мечтала побывать в госпитале императрицы. О нём ходило много слухов среди врачей. Говорили о новейших рентгеновских установках, чудодейственных препаратах, великолепно оборудованных хирургических кабинетах…

Приехав в Царское Село, Варя разыскала великую княжну Ольгу Николаевну. Найти её не составило большого труда. Княжна вышла в сером платье сестры милосердия, с ослепительно белыми фартуком и косынкой. Она приветливо встретила Варю и охотно согласилась сопровождать её при осмотре.

– Я говорила о вас маме, – сказала она, подымаясь с Варей по лестнице. – И вы знаете – она удивилась, узнав, что вы женщина-хирург. Она даже решила пригласить вас работать в нашем госпитале.

Варя поблагодарила за высокую честь, но отказалась, сославшись на уважительную причину: в действующей армии у неё муж, служит в артиллерийских частях и сейчас находится под Варшавой.

– Я каждый рейс могу его видеть. Это редкое счастье во время войны, – сказала Варя с улыбкой.

– Очень жаль! В госпитале вы приобрели бы блестящую практику, нужные связи. У нас много иностранцев. Русская женщина-хирург – это очень эффектно! Правда, что вы всю осаду Порт-Артура провели в крепости и были награждены Георгиевской медалью за храбрость? – неожиданно спросила княжна.

– Да, но никакой особой храбрости я не проявила. Трусила, когда японцы бомбардировали город и тот район, где находился наш Сводный госпиталь Красного Креста.

– Работать под огнём – разве это не храбрость! Теперь понятно, почему вы стали хирургом, – всего насмотрелись в Артуре, привыкли к виду крови и страданиям, – продолжала княжна.

Варя шла с княжной по палатам. Все почтительно отвешивали поклоны Ольге Николаевне, а военные вытягивались перед ней в струнку. Княжна милостиво кивала им.

– Вот и наш главный хирург, профессор Фёдоров[56]56
  Фёдоров Сергей Петрович (1869–1936) – русский и советский хирург, доктор медицинских наук, профессор, основатель крупнейшей отечественной хирургической школы, «отец русской урологии». Впервые в России приготовил противостолбнячную сыворотку, а в 1904 году первым использовал для общей анестезии внутривенный гедоналовый наркоз, который широко применялся в Первую мировую войну. За рубежом этот метод обезболивания получил название «русского наркоза». Еще при жизни профессора его именем была названа 1-я хирургическая клиника Военно-медицинской академии, где установлена мемориальная доска в его память.


[Закрыть], – указала княжна на пожилого человека в белом халате, который почтительно вытянулся перед ней. Ольга Николаевна протянула ему руку и, указав на Звонарёву, проговорила: – Знакомьтесь, профессор, – женщина-хирург, госпожа Звонарёва с маминого санпоезда.

Фёдоров молча поклонился и пробормотал:

– Не имел чести встречать коллегу! Вы какой университет кончали?

– Женский медицинский институт, – ответила Варя.

– У профессора Горемыкина? – справился Фёдоров. – Простите, не расслышал вашу фамилию.

Варя громко и отчётливо назвала себя и подтвердила, что действительно училась у Горемыкина.

– Это уж не с вами ли произошла неприятная история у Горемыкина? – осведомился профессор.

– Со мной, к сожалению! – ответила Варя.

– Какая история, Варвара Васильевна? – поинтересовалась княжна.

– Горемыкин воспылал ко мне слишком нежными чувствами и получил от меня должное возмездие, после чего мы оба принуждены были покинуть институт.

– С тех пор Горемыкин не может вернуться в институт, а вам, как видно, удалось стать врачом, – продолжал Фёдоров.

– До этого я около года провела в ссылке в Сибири и пережила там очень многое, – вздохнула Варя.

– Вы были на каторге? – глаза княжны сделались круглыми от изумления.

– Нет, просто отбывала ссылку в административном порядке, – пояснила Звонарёва.

– Значит, вы были замешаны в чём-то политическом? – не унималась княжна.

– Мне не до политики, коль скоро на руках трое детей. Просто приписали мне то, чего не было, а как разобрались, так и отпустили…

– Что же вы всё-таки сделали? – допытывалась княжна.

– Дала по физиономии профессору!

– Но у вас же есть муж, он должен был за вас заступиться.

– Я казачка. Мы умеем и сами постоять за себя.

Княжна с любопытством и удивлением смотрела на Звонарёву. Затем энергично тряхнула протянутую ей на прощание руку и произнесла:

– Может быть, это и не особенно женственно – бить своих поклонников, но вы мне определённо нравитесь, Варвара Васильевна.

К ним подошла младшая сестра Ольги Николаевны и что-то сказала по-английски.

– Прежде всего, поздоровайся с госпожой Звонарёв-ой. Она всю осаду провела в Порт-Артуре и сама врач-хирург, каких мы с тобой ещё не видели, – сделала замечание сестре Ольга Николаевна.

– Простите, – извинилась младшая княжна и, присев в глубоком реверансе перед Варей, протянула ей руку, глядя на неё во все глаза.

Варя поняла, что о ней говорили в царской семье и её имя известно при дворе. Это обеспокоило Варю: она опасалась, что станет известна её репутация политически неблагонадёжной. Тогда, конечно, ей пришлось бы распроститься с работой в санпоезде императрицы.

Поблагодарив Ольгу Николаевну, Звонарёва вернулась к своему поезду. Здесь её встретил фон Кек и со своей обычной пренебрежительной манерой спросил:

– Чем вы так радостно взволнованы, Варвара Васильевна?

– Только что была осчастливлена милостивым разговором с самой императрицей, – многозначительно проговорила Звонарёва. – Её величество были так внимательны ко мне, долго разговаривали со мной, расспрашивали о работе санпоезда. Я, конечно, подробно обо всём рассказала. Они обещали перед отъездом побывать у нас. Я и спешу об этом сообщить начальнику поезда.

По мере того как Варя повествовала о своей мифической встрече и разговоре с императрицей, небрежная вначале поза Кека сменилась на почтительную, руки его сами собой опустились по швам, лицо приняло застывшее, сосредоточенное выражение.

– Так её величество посетят наш поезд до отъезда? – ещё раз справился Кек.

– Собираются, – неопределённо ответила Звонарёва и, кивнув головой, отошла от совершенно обескураженного её словами Кека. Затем она рассказала Краснушкину уже всё без прикрас.

– Вы бы, милая Варя, держались подальше от всяких князей и княжон. Это не наша с вами компания. Поневоле приходится с ними дело иметь, а в остальное время лучше подальше от них, – наставительно проговорил Краснушкин. – А что напугали Кека – это отлично. Теперь он на вас станет смотреть с немым обожанием и забудет шпионить. Глядишь, не будет придираться, что я увеличил штат на одну санитарку, – Краснушкин лукаво прищурился и подмигнул Варе.