Текст книги "Семья Звонаревых. Том 2"

У Васи отлегло от сердца. Он представил себе лица незадачливых разведчиков, когда они увидят, какого «языка» притащили в свои окопы, рассмеялся и спокойно отдался в руки своих «похитителей».

Васю втолкнули в окопы, хорошенько встряхнули, вытащили кляп изо рта и замерли в изумлении: «немец» со знанием дела крепко выругался.

– Ну и ну, – вытаращили глаза разведчики, – немец, а как лихо по-нашему чешет.

– Да какой я вам немец, чёрт вас всех задери, – я артиллерист Зуев, вместе с вами на разведку пошёл…

На громкий смех солдат пришёл офицер.

– Такая тьма кругом, ваше благородие, – смущённо оправдывались разведчики. – А тут вдруг видим – человек ползёт к нашим позициям. И здоровый такой, а у нас пехтура все на подбор низкорослые. Ну, думаем, зверь сам в руки идёт. И схватили, для порядка вложили ему малость…

Офицер отругал и Васю, чтобы не шлялся, где не надо, и разведчиков, чтобы смотрели в оба, приказал к утру достать настоящего «языка».

От усталости и пережитых волнений Вася, пристроившись поудобнее тут же в окопчике, уснул. Он не слышал, как ушли на новую разведку солдаты, как сменились часовые. Мёртвая тишина и белый густой, как студень, туман опустились над болотом, придавили людей к земле, рождали угрюмые, тяжёлые мысли. Часовые напряжённо прислушивались: тишина казалась подозрительной, чудились шорохи, чьи-то неясные шаги. Вот так свалится тебе на голову немчура, и пикнуть не успеешь, трахнут по башке и поволокут к себе… Жутко! Часовой поёжился от озноба, поднял воротник шинели. Скорей бы уж рассветало!

Вася проснулся от громких голосов, топота ног. Открыл глаза. Чуть брезжил рассвет. Сквозь белесые космы тумана неясно проступали фигуры солдат. Было сыро и прохладно.

В окоп ввалились несколько солдат, волоча за собой что-то похожее на мешок. При ближайшем рассмотрении это оказался оглушённый ударом немецкий унтер с двумя нашивками на погонах. Он застонал и медленно пришёл в себя. Кто-то из солдат стал перевязывать ему голову.

– Тринкен! – попросил немец.

Ему дали напиться из солдатского котелка и повели к офицеру, который стал задавать вопросы пленному.

Немец не пожелал отвечать. Ему дали несколько пощечин. Нехотя, явно искажая истину, унтер стал давать показания. Когда ему предложили показать на карте расположение полка и близкостоящих батарей, немец заявил, что не умеет читать карту, за что получил ещё несколько затрещин.

– Слышь ты, волнопёр, хватит спать-то, вставай! – услышал Вася простуженный, хрипловатый голос солдата. – «Языка» привели. – Офицер спрашивает – может, по-ихнему балакаешь?

Вася поднялся, разминая затёкшие ноги, и зашагал по пояс в белом тумане, как в воде, за неясно проступавшей спиной солдата.

На командном пункте, окружённый разведчиками, стоял немец, долговязый, с серым от страха лицом. Он испуганно смотрел светлыми, с припухшими веками, глазами то на офицера, то на угрюмые, измученные бессонницей и тяжким военным трудом лица солдат. Услышав родную речь, он обрадовано, с надеждой взглянул на Васю.

– Ну-ка покажи свою руку, – сказал по-немецки Вася, вспомнив Блохина. – Посмотрим, что ты за птица.

Немец, не понимая, что от него хотят, несмело протянул натруженную, с негнущимися в суставах пальцами, руку. На вопрос, что он делал дома, немец тихо, со всхлипом ответил:

– Землю пахал…

– И много у тебя земли? – поинтересовался Зуев.

– Шесть моргенов на троих.

– А у помещика сколько? – справился Вася.

– У господина барона десять тысяч моргенов и земля отменная, не чета нашей крестьянской, – уже охотнее и смелее объяснил немец. – Нам обещали, что как только мы Россию завоюем, то каждому прибавят по пять моргенов, а кто получит железный крест, то и по десять…

– А землю вы откуда взяли бы? В России? – переспросил Вася.

Немец утвердительно кивнул головой.

– Слыхали, ребята, что немец сказал? Они пришли отобрать у нас нашу землю, чтобы раздать своим солдатам, – громко проговорил Зуев. – Ради этого и пошли на нас войной.

И без того угрюмые лица солдат посуровели, глаза налились злобой. Немец, не понимая, о чём идёт речь, видел только озлобленные лица и опасливо озирался вокруг.

– Чем к нам-то за землёй лезть, лучше бы отобрали её у своего барона. Не надо было бы столько вёрст топать, да и легче забрать, чем у нас, – пояснил Зуев.

Пленный даже улыбнулся, услышав такие речи.

– Такое говорят наши социал-демократы, но их за это сажают в тюрьму, – проговорил он.

– Всех не пересажают, крестьян куда больше, чем баронов, – проговорил Вася.

– Нам начальство говорило, что вы, русские, хотите у нас забрать землю. Кому верить? – недоумённо спросил пленный.

– Верь тому, кто говорит правду. Отобрать землю у своего помещика куда проще, чем лезть к нам войной. Тут и сдохнуть недолго, сам видишь.

Пленный подумал и глубокомысленно произнёс:

– Гут – карашо!

На дальнейшие вопросы он отвечал подробно и охотно. Дружески подмаргивая Васе, он рассказал всё, что знал о своих войсках и их расположении. Выяснилось, что гвардейскому резервному корпусу поставлена задача сбросить русских в реку, переправиться через Вислу и взять крепость Ивангород. Для этого корпус был пополнен людьми, ему придали два батальона тяжёлой артиллерии и обещали, в случае успеха, хорошо наградить всех отличившихся.

Пленный надеялся, что и он получит за разведку железный крест и в придачу к нему десять моргенов русской земли. Но ему не повезло: он попал в плен.

Теперь о земле думать не приходится, и он готов рассказать всё, что знает, лишь бы его не отправили в Сибирь, где все люди умирают от холода и голода.

Когда «языка» увели в штаб полка и офицер ушёл вместе с ним, солдаты окружили Васю.

Вася рассказал о своей беседе с пленным.

– Хитёр ты, братец! – обратился к Васе один из солдат. – Ловко ведёшь свою линию. У начальства под носом такие недозволенные разговоры! Мы тоже думаем, что воевать с соседним помещиком куда проще и сподручнее, чем с немцем, а пока что дело это не получается. А тебе совет: будь поосторожнее! Неровен час, нарвёшься на сволочь, и пошлют тебя в пехотную разведку с приказом пристрелить.

Вскоре из штаба полка пришёл офицер и сообщил, что, по показаниям пленных, с утра немцы начнут артиллерийскую подготовку, а затем будут штурмовать окопы 3-го Кавказского корпуса. Ввиду этого, генерал Ирманов приказал немедленно перебираться через болота, чтобы к рассвету самим броситься в атаку на немцев.

Густой туман надёжно скрывал все приготовления русских и вскоре рота за ротой поднимались на бруствер и исчезали, будто растворялись в предрассветной мгле. У немцев было по-прежнему тихо и ничто не указывало на то, что они ожидают нападения русских.

Зуев остался в окопах, чтобы поддерживать связь с батареей.

Как всегда перед атакой, Васю била нервная дрожь. Через несколько часов покажется солнце и с его первыми лучами загремят пушки, послышится скороговорка пулемётов. Что принесёт ему, Васе, этот рассвет? Жизнь, смерть? Зачем нужна эта война солдатам, что, надрываясь, тащили сейчас по болоту пушки, снаряды? Выбиваясь из сил, спешили к немецким позициям. Зачем они спешили? За смертью, за той единственной пулей в сердце, полном сейчас горячей живой крови?

А ему, Васе Зуеву, зачем нужна эта война? Кому понадобилось держать его в сырых, пропахших болотным смрадом окопах? Любовь к своему отечеству, как говорит дядя Серёжа? Чёрта с два! Он, Вася, знает, что это за отечество и кому оно нужно.

«За веру, царя и отечество». Ишь придумали, сволочи! Небось за веру, царя и отечество генералы не гнили в окопах, когда положили костьми чуть ли не всю 2-ю армию в Восточной Пруссии. Небось за веру, царя и отечество военный министр Сухомлинов загребает миллиончики, наживаясь на интендантских поставках негодного обмундирования, вооружая солдат ружьями и пушками старых моделей. Вася читал об этих махинациях в листовках, которые дал ему на днях Блохин.

Вася вспомнил свою не столь уж долгую и не столь богатую событиями и радостями жизнь: детство, проведённое в бедной рабочей семье, отъезд на Дальний Восток в надежде на большие заработки отца, сиротство, неожиданное усыновление Звонарёвыми, возвращение в Россию, учёба… Слов нет, Васе жилось неплохо, он ни в чём не нуждался, учился. Он искренне полюбил Варвару Васильевну и Сергея Владимировича, но иногда было грустно, хотелось, чтобы его волос коснулась узловатая, в мозолях, но лёгкая материнская рука… Вася задремал.

Из сумрака выплыло милое Варино лицо, оно улыбнулось ему. Варя подошла ближе, положила руку ему на голову, провела по щеке. Сладко и больно рванулось сердце. Захотелось плакать, целовать эту добрую, родную руку. Вася всхлипнул и открыл глаза.

Туман, белёсый туман, отрезавший его от всего живого. Иногда Васе казалось, что он любит Варю далеко не сыновьей любовью. Его волновала Варина близость, ему нравилось смотреть, когда она расчесывала свою густую косу, сердце его замирало и чаще билось, когда он слышал её молодой голос, звонкий заразительный смех. Он восхищался её энергией, её смелостью, он гордился ею. А может быть, по-настоящему так и любят мать? Кто знает…

Окончательно Васю разбудил грохот пушечных выстрелов, крики, тяжёлая скороговорка пулемётов, доносившиеся из-за болота.

– А-а-а… – стелился отчаянный и, вместе с тем, могучий крик множества голосов.

«Началось…» – подумал Вася.

Рассветало, в густом тумане проступили очертания деревьев, на берегу реки – полуразрушенные крестьянские халупы. В тыл тянулись вереницы раненых. А навстречу, через болото, к переднему краю пробирались солдаты, таща за собой пулемёты на маленьких колёсиках, цинковые ящики с ружейными патронами, лотки с артиллерийскими снарядами, телефонисты тянули провода. Несколько наудачу выпущенных немецких снарядов разорвалось поблизости, обдав Зуева жидкой грязью. Недовольно отряхнувшись, Вася поспешил спрятаться в блиндаже, но земля то и дело сыпалась с потолка, содрогавшегося от взрывов. За болотом заговорили лёгкие батареи. Туман смешался с клубами дыма и пыли и плотно осёл на болоте.

Вася попробовал соединиться по телефону с батареей, но провод был повреждён и телефон не действовал. Зуев с тревогой начал искать повреждение. Стало очевидно, что провод перебит где-то далеко в тылу.

Началось наступление, и связь с батареей была необходима. Для этого он и оставлен на передовой! Недолго думая, Вася перемахнул через бруствер окопчика и, пригибаясь, побежал к расположенному неподалёку командному пункту батареи.

– Что там происходит? – встретил его вопросом Борейко. – Немцы, что ли, наступают? Я тебе звоню, а ты, чёрт рыжий, молчишь!

Вася рассказал о наступлении русских частей.

– Чёрт знает что такое! – вскипел Борейко. – Идёт наступление, а мне о нём ничего не сообщили. Я собирался сейчас открыть огонь по немецким позициям. Представляешь, что бы это было? И ты тоже хорош, молчал до последнего момента. Зачем тебя оставили на передовой?!

Вскоре прибыл посланный из штаба. Шварц приказывал тяжёлому дивизиону перейти по мосту через Вислу и занять огневые позиции на правом фланге крепостной обороны. Здесь намечался удар во фланг и тыл германского гвардейского резервного корпуса. Атаковать должны были полки гвардейского корпуса, к нему придавался тяжёлый дивизион Борейко.

Получив это распоряжение, капитан приказал батареям в срочном порядке направляться в район нового своего расположения.

Первой должна была двигаться пушечная батарея, которой временно командовал Звонарёв. Офицеры батареи приняли было Звонарёва сухо и официально. Солдаты тоже хмуро посматривали на новое начальство. Но спокойный и уравновешенный Сергей Владимирович скоро расположил к себе и тех и других. Он попросил старшего офицера батареи, поручика, командовать батареей, так как ему, Звонарёву, ещё не приходилось встречаться с дальнобойными пушками в боевой обстановке. Не стал он перемещать с занимаемых в батарее постов ни офицеров, ни солдат. Всё должно было оставаться по-прежнему, пока он не освоится в батарее и не познакомится со всем её личным составом.

С солдатами он поговорил, как всегда, просто, дружелюбно и несколько по-штатскому, как привык на заводе разговаривать с рабочими. Солдаты стали приветливее и охотно бросались исполнять его приказания, задавали различные вопросы. Правда ли, что он всю осаду был в Артуре и не получил ни одной награды, хотя и был тяжело ранен? Правда ли, что он на заводе заступался за рабочих и за это его отправили на фронт, хотя, как инженер военного завода, он не подлежал мобилизации в армию?

Звонарёв охотно отвечал. Офицеры, особенно двое юных поручиков, стали во всём брать пример со Звонарёва. Обратили внимание на то, что он не только сам не бьёт солдат, но и строго запрещает бить их офицерам.

Солдаты быстро поняли, что их новый командир хорошо разбирается в батарейном хозяйстве и не допустит, чтобы их обирали и объедали.

При переходе в новый район Звонарёв по дороге заехал в штаб крепости к Шварцу и от него лично получил боевое задание для своей батареи. Шварц был очень обрадован, что Звонарёв стал командовать одной из батарей.

Свою батарею Звонарёв нагнал уже на мосту через Вислу. Немцы лишь изредка, скорее для острастки, выпускали по мосту один-два снаряда, не мешая переправе.

С рассветом все крепостные батареи и тяжёлый дивизион сосредоточили свой огонь на указанных им целях. К полудню, когда артподготовка окончилась, гвардейские полки ринулись в наступление. Одновременно 3-й Кавказский корпус атаковал германцев на своём участке.

Гвардия скоро вышла в тыл немцам. С трудом удерживаясь на своих позициях, они с наступлением ночи начали стремительно отходить. Бездорожье и начавшиеся проливные дожди затруднили продвижение русских частей. Тяжёлые батареи временно задержались под Ивангородом.

Крепость продолжала оставаться основным пунктом эвакуации раненых и больных. Ежедневно прибывали санитарные поезда и увозили солдат и офицеров, пострадавших в боях. На станции Ивангород развернулись «передовые питательные пункты» Союза городов, главным организатором и руководителем которых был Пуришкевич[50]50
  Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870–1920) – помещик, один из инициаторов создания монархической партии «Союза русского народа», а после её раскола в 1908 года возглавил «Русский народный союз имени Михаила Архангела», депутат II и IV Государственной думы от Бессарабской губернии. Враг Г. Распутина и участник его убийства. В 1895 с отличием окончил историко-филологический факультет Новороссийского университета в Одессе. Писал сатирические стихи и был признанным оратором. С началом Первой мировой войны прекратил партийную деятельность и стал начальником армейского санитарного поезда. После военных неудач весны-лета 1915 требовал усиления власти для успешной борьбы с революцией и на фронте. После Февральской революции 1917 выступил против Временного правительства. После Октябрьской революции 1917 создал офицерскую организацию для борьбы за восстановление монархии. Был арестован Петроградской ЧК и приговорен ревтрибуналом к четырем годам принудительных общественных работ, но освобожден Ф. Э. Дзержинским и Н. Н. Крестинским в связи с болезнью сына под честное слово не вести партийной деятельности, а затем амнистирован. Уехав на юг, сотрудничал с А. И. Деникиным. Издавал черносотенный журнал «Благовест». Умер от сыпного тифа.


[Закрыть], член Государственной думы. Он нацепил на себя полувоенную форму, названную в армии «земгусарской». Появился здесь и Краснушкин. Он успел побывать в Питере и привёз много писем и посылок своим друзьям и знакомым, и прежде всего Борейко, Звонарёву, Блохину.

Борейко он вручил неизвестно каким путём полученное от Ольги Семёновны письмо.

Тут же, отойдя немного в сторону, трясущимися руками Борейко разорвал конверт и с первыми словами услышал её единственный для него, дорогой голос.

«Родной мой, ненаглядный, – писала Ольга. – Я всегда знала, что люблю тебя, но только сейчас поняла – как! До последнего вздоха, каждой своей кровинкой люблю…

Я причинила тебе горе, страдания – прости меня. Я пишу это, потому что знаю – ты поймёшь меня, как понимал всегда. А понять – значит простить.

Ещё в те трудные дни на Красной Пресне, в Москве, я почувствовала себя нужной людям. Не только тебе, не только нашему Славке, а людям! Это великое счастье – знать, понять, что ты нужен, полезен. От этого вырастают крылья, появляются силы, о которых ты даже не подозревал. И ничего не страшно…»

Борейко опустился на траву, прикрыл глаза рукой и, как от боли, застонал. Жестокая спазма сдавила горло, перехватила дыхание. Расплываясь, сквозь пелену слёз проступали строки… и вновь заговорил нежный родной голос:

«…Я верю и знаю, что мы увидимся, что ничего не случится! Я обнимаю тебя, целую твои милые глаза, всё-всё твоё лицо, твои губы…»

Борейко долго ещё сидел на траве, открытыми, но ничего не видящими глазами глядя в одну точку. Рука тихо гладила свёрнутый пополам лист бумаги.

Глава 26

Васю Зуева неудержимо тянуло к станции, где разместились лазареты и где можно было увидеть красивое женское лицо, блестящие молодые глаза, а иногда и зовущую улыбку. Однажды Зуев неожиданно встретился с Надей Акинфиевой, прибывшей с санитарным поездом. Увидев Васю, Надя бросилась к нему:

– Боже мой, какое счастье, что батарея здесь! Я всю дорогу боялась, что вас не застану. Васенька, умоляю, скажите Сергею Владимировичу. Я очень хочу его видеть. Не смотрите на меня такими грустными глазами.

Вам ли печалиться в ваши-то годы! У вас ещё всё впереди: и любовь, и разочарования, и снова любовь. Ну, улыбнитесь…

Вася горячо поцеловал Надину руку, потом, помедлив, поцеловал ещё. Ему страшно не хотелось уходить от Нади, от её смеющихся чёрных глаз, но эти глаза приказывали, и ничего не оставалось, как подчиниться их приказу.

– Хорошо, я скажу. Где вас найти?

– На втором пути санитарный поезд. Вечером после шести я буду ждать.

Когда Вася, хмуря брови, сообщил Звонарёву новость, он был удивлён произведённым эффектом. Спокойный, невозмутимый дядя Серёжа вдруг побледнел и долго смотрел на него расширенными немигающими глазами. Потом молча сел за стол, сосредоточенно о чём-то думая. Всё это казалось Васе смешным.

«Ну что он сидит, надувшись как мышь на крупу? Не рад, что ли? Что думать, когда зовёт хорошенькая женщина! Хватай шапку в охапку – и беги. Не каждый же день бывает такое счастье. Голову даю на отсечение, что он сидит и думает о тёте Варе…»

Вася угадал: в ту минуту Звонарёв действительно думал о Варе. Он не задумывался над тем, идти ему к Наде или не идти. Он знал, как только услышал от Васи новость, что пойдёт, что не сможет не пойти. Но он также знал, что едва ли это будет простое, никого не обязывающее свидание, простая встреча двух старых друзей. По тому, как билось его сердце, он чувствовал, что Надя ждёт его, что ждала всё это время с самого момента прошлой встречи. А Варя? Что он скажет Варе? Как всё будет?

– Дядя Серёжа, – услышал он голос Васи, – ведь санпоезд может уйти, пока вы будете сидеть в трагической позе и решать, быть или не быть. Сходите, ничего не случится. Не пойдёте – потом будете терзаться, да и Надя ждёт…

От одной мысли, что санитарный поезд может уйти, и он не повидает Надю, у Звонарёва упало сердце. Проклиная себя, свой безвольный характер, Звонарёв быстро собрался и поспешил на станцию.

Было уже около восьми часов. Стемнело. На станции зажглись фонари. Поезда на втором пути не оказалось. Надя уехала, так и не повидав его!.. Ждала, надеялась, а он… Звонарёв чувствовал, как страшная, изнуряющая пустота наполняет его душу, будто ему вместо живого, полного горячей крови сердца положили в грудь никому не нужный холодный и мёртвый камень. Надо было пойти узнать, ушёл ли поезд, но не было сил двинуться с места, не хотелось говорить, спрашивать и услышать равнодушный ответ: «Да, ушёл, полчаса назад».

Вдруг тонкие холодные пальцы закрыли ему глаза. И, прежде чем он почувствовал эти пальцы, прежде чем услышал счастливый воркующий смех, он понял – это она, его Надя, а сейчас – его судьба.

Не поворачивая головы, он взял озябшие ласковые руки и прижал своими тёплыми большими ладонями к губам.

– Я так ждала… давно ждала! Уже перестала ждать. Но уйти не могла! – слышит он взволнованный шёпот. – Нас перевели в тупик, вон туда, видишь огни…

Надя стояла перед ним, завернувшись в тёплый белый платок, такая близкая, родная, желанная…

Свет тусклого фонаря освещал её тонкое лицо, счастливые мерцающие огоньки глаз.

– Милая, – скорее выдохнул, чем произнёс Звонарёв, обнимая податливые Надины плечи и прижимая её к себе. – Милая…

– Не здесь, Серёжа, не здесь. Видишь, люди… Пойдём ко мне…

Не выпуская Надиной руки и, как пьяный, спотыкаясь о рельсы, Звонарёв шёл к слабо освещённому пустому поезду. Фонарь, раскачиваясь от ветра, бросал тени, большие, движущиеся и уродливые…

Глава 27

Проснувшись, Борейко взглянул на часы: шесть утра. Сегодня в восемь его доклад Шварцу о готовности тяжёлого дивизиона к походу.

Борейко встал, машинально делая всё, что делал каждое утро – одевался, брился, мылся. Но мысли его были далеко.

Тревожные, тяжёлые мысли. Борейко понимал всю безысходность своего положения. Ольга в тюрьме. Об этом легко сказать, но даже подумать, представить весь ужас совершившегося трудно. Это то, чего так боялся и чего он, холодея сердцем, постоянно ждал. Хорошо, если её не опознают и выпустят вместе с другими работницами. А если опознают? Если установят связь с большевистской организацией?

Борейко с трудом перевёл дыхание. Нет, надо ехать в Питер.

А чем он может помочь? Ничем. Он со всей отчётливостью вдруг представил себе, что если даже Ольгу освободят сейчас, сегодня, кто поручится, что её не арестуют завтра.

Он подошёл к окну. Пасмурное, серое утро. По стеклам хлестал косой осенний дождь. Деревья, покорные ветру, склонили свои намокшие головы.

Однажды он спросил Ольгу, что делает революционера таким сильным, бесстрашным – смелость, отчаянность?

«Нет, милый, – сказала Ольга, – убеждённость». Она подошла тогда, маленькая, хрупкая, положила ему на плечи свои тонкие руки и, подняв на него ясные глаза, тихо добавила: «Разве я не боюсь? Разве мне не страшно вдруг в одно утро потерять Славку, тебя? Но иначе жить я не могу. Понимаешь? Жить иначе – значит не жить совсем».

Да, это он понимал. Для него «жить иначе» – это означало жить без Ольги. А жить без неё – это равносильно не жить совсем.

Его размышления прервал стук в дверь.

– Да, войдите.

Вошёл Звонарёв. Поздоровавшись, молча прошёл к столу и сел. Борейко, занятый своими мыслями, не обратил внимания на странное молчание Звонарёва, на его убитый, растерянный вид.

– Боря, прости меня, – наконец с усилием вымолвил он. – У тебя такое горе, а я пришёл со своей бедой. Но понимаешь, к кому я ещё пойду? Ты один у меня друг. Помоги…

Борейко поднял на Звонарёва глаза и только теперь заметил его бледность, припухшие, покрасневшие от бессонницы веки и главное – взгляд, совсем необычный, несвойственный Звонарёву – взгляд безмерно страдающего человека.

…С трудом, часто останавливаясь, рассказывал Звонарёв о своём, столь неожиданно вспыхнувшем чувстве к Наде, захватившем его всего целиком, лишившем воли и рассудка. Он потерял власть над собой… Как мальчишка, не рассуждая, не задумываясь о последствиях, он кинулся навстречу Наде, в её раскрытые жаркие объятия… Он ненавидит себя, презирает, но изменить ничего не может. Хуже всего то, что он умом понимает мерзость своего поступка, но не душой, не сердцем.

– Как на духу тебе говорю, Боря, – позови она сегодня, я, наверное, побежал бы опять. Что это – любовь? Но ведь я же люблю Варю! Разве я могу оставить её, наших ребят? Но и жить во лжи я не могу. С ума сойти можно!.. Что делать?

«Да, конечно, твоё горе ещё полгоря, – думал Борейко, внимательно слушая своего друга. – И если бы я не знал тебя, не знал Варю и Надю, я легко бы всё это назвал блажью, которая скоро проходит. Как говорится: «С глаз долой – из сердца вон». Но я знаю тебя не один год и всегда уважал за честность и чистоту, за душевную искренность. Что случилось, что ты изменил себе, обидел Варю?… Это на тебя не похоже».

– Вчера, когда я уходил от неё, она плакала, целовала мои руки, просила прощения у меня, у Вари… Но разве она виновата? Один только я… Я напишу Варе, пусть решает она, – с отчаянием сказал Звонарёв.

– Ты напишешь ей, когда сам переболеешь, передумаешь всё до конца, когда тебе самому станет всё ясно. А не сейчас. Взвалить такую беду на Варины плечи – ты с ума сошёл! Мой тебе совет, если ты пришёл за ним: не повторяй ошибки дважды. Постарайся всё понять с одного раза. Ты мужчина, ты сильнее Нади, пожалей и её, не становись у неё на дороге. Потерпи, подожди. Она найдёт свою судьбу, – Борейко подошёл вплотную к сидящему Звонарёву и, повернув его лицом к себе, посмотрел в глаза внимательным и долгим взглядом. – И прошу тебя – побереги Варю. Она у тебя одна на всю жизнь. Ты знаешь, так не забывай этого. На всю жизнь. И другой Вари не будет…