Текст книги "Дети Арктиды. Северные истоки Руси"

Для выполнения всей этой дьявольской программы нужны были новые кадры, Петр настойчиво завозил всяких немцев, но Петр понимал, что в России что-либо сделать можно только своими руками, народ генетически никогда не примет интервенцию и он исполняет следующий пункт программы, создает новую касту.

Брить бороды – это не просто его европейская блажь, обезьянниченье Европой, это сакральный акт обрезания бороды того же значения, что обрезание «крайней» плоти в традиции Юга. Этим актом Петр обрезал бояр, второе сословие от Севера, от Традиции, это был свой знак, метка «свой-чужой», точно так же, как обрезание у кочевников. И понятно, почему Петр не стал брить народ, он и был для него «чужой». Для окончательного решения боярского вопроса он придумал «графов» и «баронов», впрочем, вряд ли он был гениален, скорее гениально исполнителен. Новое дворянство из новостриженных и новообрезанных через несколько поколений полностью уничтожит вторую касту с русским духом и даже генотипом.

Более того, оно продаст в рабство весь свой народ. Последним, и может главным, пунктом петровской программы было историческое решение отдать русские земли в вечное владение «новым русским» и, самое главное, отдать в рабство новому сословию русского крестьянина, последнего наследника и защитника северной Традиции. Именно реформатор, либерал, «просвещенный европеец» Петр ввел «императорским» указом крепостное право, даже Иван Грозный не посмел отменить Юрьев-Ярилин день, и при нем русский земледелец имел право владеть своим уделом, своей землей. И разве после этого петровская реформа не вражеское вторжение, в результате которого отобрана земля и весь народ отдан в рабство?

Но победа Петра это его проклятие. Умирает он в страшных муках, то ли от рака, то ли от сифилиса, возможно он стал первым сифилитиком на Руси, до него Русь этой заразы не знала, это заслуга его любимых «немок». Убив единственного сына, он пресекает на себе род по мужской линии, что всегда считалось на Руси проклятием Рода и всех родовых богов.

* * *

История «императорства» на Руси есть лишь показательная верхушка айсберга, русского «дворянства» как явления, как рецидив противостояния второй касты с земледельческим ядром. И насколько показателен и страшен стал конец «князя», настолько же бесславна и позорна оказалась кончина всей его «дружины». Невероятно, за историческое мгновение, лишь за два года Гражданской войны, и под полный и абсолютный ноль исчезло с тела России дворянское сословие. «Исчезло, как класс» сказали большевики, сказано абсолютно точно, в данном случае класс и каста одно и то же. История Гражданской войны удивительно бесславна для «белого воинства», и особенно унизителен ее финал, когда «белая гвардия» из остатков всего российского «благородия» штурмовала не большевистские редуты, а иностранные корабли, только бы не оказаться один на один с собственным народом. История еще раз показала, что вторую касту, вечно вторую и вечно стремящуюся стать первой, история ничему не учит. По свидетельствам Махабхараты, за забвение долга своей варны, отступление от Дхармы, вселенского закона Рта-Роты, и патологическую личную жадность Парашу-Рама «трижды по семь раз очищал землю от кшатриев».

* * *

Триста лет дворянства на Руси ничтожный срок в истории русской цивилизации и всей борьбы всадников Запада и земледельцев Севера, но весьма показателен и даже полезен, и не надо забывать, что борьба продолжается. Русская воинская каста изначально была замешана на нерусском, именно индоевропейском, типе. Начиная с Рюрика и его дружины шло вторжение в русский, чисто земледельческий тип инородного тела скотовода-кочевника Запада. Петр пытается сделать этот процесс необратимым, именно при нем окончательно сформировывается вторая каста, причем официально именуемая первым сословием, что уже есть вызов Традиции Севера. Новое сословие уже не совсем русское, оно даже плохо говорит по-русски, с явным немецким акцентом, выглядит тоже не по-русски, вместо бород напудренные парики, на ногах каблуки (изобретение конника-кочевника, бессмысленное для пешего землепашца), оно уже полностью и окончательно по форме и содержанию оторвано от русской традиции. Что общего у «российского» дворянства с «русским» боярством? Старая, столбовая, знать еще одевается по-русски в кафтаны, сарафаны, кокошники, знает русские песни и танцы, соблюдает «народные» обряды и праздники, дети еще слышат русские сказки и колыбельные, боярство оставалось до последнего в лоне Традиции. Дворянство после них выглядит иностранцами, просто «инородцами». Из петровского опуса «Юности честнаго зерцала»: «Младые отроки должны всегда между собою говорить иностранными языки, дабы тем навыкнуть могли, а особливо, когда им что тайное говорить случится, чтоб слуги и служанки дознаться не могли и чтоб можно их от других незнающих болванов распознать» – Петр по выражению Достоевского «рассек надвое» Россию, «другими» становится сам русский народ, он теперь сплошь из «незнающих болванов». После немецкой волны наступает французская, английская. Немыслимо, «родовая знать» отказывается от своего языка, первейшего и главнейшего носителя традиции. Дворянство общается между собой на другом, более «родном» для себя языке, сначала немецком, потом французском, русский для них теперь язык холопов, русская культура теперь варварская, «азиатская». «Просвещенная» Европа – вот отныне идеал и мать родная. Невероятно, пушкинская Татьяна, хрестоматийный тип русской женщины, по-русски говорит хуже, чем по-французски: «Она по-русски плохо знала, / Журналов наших не читала, / И выражалася с трудом / На языке своем родном». Танцует нечто не выговариваемое – «котильон» (помните опять у Пушкина «как вам не стыдно танцевать по-русски… барышням вашего круга надо приличия знать»), в домашней библиотеке одни ричардсоны, но у нее хоть няня говорит на чистом русском, у князя Болконского, этакого классического «русского благородного типа», только французская гувернантка (и немецкий учитель) и у его сына тоже, и она, естественно, не рассказывает русских сказок и не поет русских колыбельных. Про Пушкина можно точно сказать: не было бы Арины Родионовны, не было бы и его, и он, во всяком случае, писал по-русски. «Граф» Толстой написал великий роман в четырех томах, но для кого? Простой русский человек там ничего не поймет, там четверть страниц чужими буквами на чужом языке. Это не беда Толстого, он всего лишь великий художник, это катастрофа целого сословия. Так не любить и даже презирать родную почву, все истоки, родную культуру как среду жизни, что отказаться от языка, как от последней, ненужной связи с этой жизнью? В России существовали параллельно и независимо две жизни, две культуры и две цивилизации, дворянская и народная, и разница между ними была огромна. Ни в какой другой индоевропейской стране не было буквально во всем такого разрыва между собственно народом и верхним сословием. Русская «знать» настойчиво, даже с некой одержимостью, стряхивала с себя все русское, отказывалась от языка, отказалась от песен, танцев, от одежды, от архитектуры, от всего Русского Дома. Со времен Петра с плебейской одержимостью дворянство тянулось на цыпочках, пытаясь всеми силами дотянуться до Европы и оторваться от своей Азии. Голубая, я бы сказал, родовая, мечта русского дворянина – это прожить состояние, то есть русское имение с русскими душами, в Париже или Италии, или Швейцарии. Желание понятное, оно родовое инстинктивное, это бессознательная родовая тяга к истокам. По сути это были големы, матрица Запада на Великой Русской равнине. Русь для всех них так и осталась, как брезгливо заметил классик: «Азия-с!»

Даже великая русская литература XIX века была дворянской литературой, литературой для внутреннего потребления, для себя и про себя. Русскому крестьянину, даже если бы он был грамотен, попросту далеки как инопланетяне, дворянские гнезда, анны каренины, чичиковы, раскольниковы. Точно так же, как Карениной и Чичикову русские былины, сказания, сказки, песни, плачи, все то, действительно истинно родное, чем жил русский крестьянин, единственный, говорящий и мыслящий на родном языке. «Бесконечно далеки они от народа», значит, и от традиции, от родовой памяти, от всяких корней, как всякая «пятая колонна», и в этом был приговор дворянству, бывшей дворне, попросту дворовой служивой «прослойке» между земледельцем и князем, уже оторванной от земли и с тех пор с плебейской одержимостью рвущейся еще дальше от нее, но так никогда и не ставшей белой костью. Оторванная от всех корней, отказавшаяся от питающего источника Рода, прослойка-сословие неизбежно вырождалось. Если вначале, на первой волне, еще что-то осталось, были Суворов, Кутузов, Орлов, Ушаков, Строганов, Шувалов, то в конце от них остались лишь чичиков, манилов, плюшкин, ноздрев, коробочка и наконец чеховские дачники. Судьба мелкопоместного дворянства второй половины XIX века это медицинский диагноз наследственной болезни, это физиологическое вырождение искусственно выведенной касты «господ», изначально лишенной высшего русского типа. Самое простое, как и очевидное, доказательство тому находится в Русском музее, в галерее портретов русской аристократии. Это попросту шокирующее зрелище: все эти «благородия» невзрачны, тщедушны, чернявы и кучерявы, ничего, что хоть чем-то и как-то, хоть каким-нибудь местом или геном напоминало об Иване-Царевиче и Василисе Прекрасной. Больше всего меня поражает посмертная маска Петра, этого демиурга всех этих големов, маленькая, просто ничтожная головка и это при таких конечностях! В любой крестьянской земледельческой семье рождение такого уродца посчитали бы проклятием Рода, божественным наказанием за грехи родителей. Известно, что одним из движущих мотивов стрелецкого мятежа было то, что в народной среде и даже в высших сословиях считали Петра недостойным престола, подменным «немчином», аж чуть ли не сыном Лефорта. И то посудить, был ли похож на русскую сестру, царевну Софью, и русского отца, царя Алексея, этот дегенерат с непропорциональными конечностями и маленькой головкой? И откуда могла взяться у русского по крови такая любовь к «немчинам»? В первый свой «новый год» своей новой эры января нового 700 года он устроил переодевание дворянства: «Повелел монарх носить мужескому полу верхнее саксонское и французское, а камзолы и нижнее платье немецкое, и женскому – немецкое». Новой своей второй касте понасаждал немецких генералов, что при том же его отце могло быть помыслено только как измена. И опять же эта болезненная страсть к «немым» девкам, своим немкам.

Именно с Петра русское «благородие» и по виду и по роду своему всегда было нерусским элементом, даже антирусским. Это, может, и объясняет историческую загадку, как в одно историческое мгновение, словно мыльный пузырь, исчезло с лица русской земли все высшее ее сословие. Удивительно именно, что так быстро и так полностью, почти до смешного – пришел лесник с хворостиной и разогнал всех охотников до самой «европейской матери». После 97 года первым дело сбежали все «благородные» сливки, напрашивается банальное «как крысы со своего корабля», только корабль был не свой, а «чужой», и побежали они к себе, в Европу, на свою атлантическую родину. Остатки были сметены за два года Гражданской войны, и бежали они еще более позорно, морем, как крысы. Большевики победили, потому что разбудили главное, даже терминология их была весьма точна, «классовая борьба» и «классовые враги», читай «кастовая борьба и кастовые враги». Большевики были лишь детонатором, они довели до сознания русского земледельца, что класс это будь или каста, но час врага пробил. Почему сгорели практически все и дотла дворянские усадьбы, почему в одночасье исчезла вся дворянская культура, почему еще долго после революции жалкие остатки боялись признаться в «благородном» происхождении? Можно назвать это классовой или кастовой ненавистью, но так поступают на Руси именно с врагом, врагом-захватчиком, врагом-поработителем. Подтверждение тому, как вместе с ними также мгновенно и полностью исчезли из русской жизни немецко-французско-английские фамилии, а ведь до революции Петербург был на четверть немецким, французских шляпников или парикмахеров можно было отыскать в любой уездной дыре, русские города были расцвечены вывесками с иностранными фамилиями, вся городская культура была уже с явным западным акцентом. Правда, вместо них появилось много еврейских фамилий, но и их время было недолгим, но это уже другая история. К этому хочется еще раз вспомнить слова специалиста по русскому вопросу Андрея Амальрика: «… славянское государство поочередно создавалось скандинавами, византийцами, татарами, немцами и евреями – и поочередно уничтожало своих создателей».

* * *

Еще один, не менее важный исторический факт этого исторического перелома, безусловно такая же мгновенная и бесславная смерть первого сословия и самого христианства на Руси. Не странно ли, что русский крестьянин разорял не только дворянские гнезда, но с не меньшим усердием и христианские церкви? Народ, которого дворянские мыслители называли самым религиозным народом, народом-«богоносцем», срывал с церквей кресты, устраивал в них склады и конюшни, взрывал их, сжигал иконы и расстреливал попов. Так поступают тоже только с врагами. Враг он всегда «чужой». Революция показала главное, скрытое, но явное: христианство на Руси всегда оставалось «чужой» верой. Насаженное князем Владимиром, оно так и осталась в корне своем княжеской затеей для княжеских целей: делать княжеских холопов из божьих рабов. Новая вера нужна была новой касте, и она всегда оставалась ей верной и преданной и только ей. Большевики просто назвали православие прислужницей помещиков и буржуазии, и что можно на это возразить? Большевики так неожиданно, даже для себя, легко победили не потому, что Маркс такой умный (ион, кстати, не верил, что в России возможна революция), а коммунизм такой хороший, а лишь потому, что они наконец воззвали к тому, что русский земледелец всегда знал и чувствовал, что русская земля это его земля, а помещики и попы это враги на его земле. И хотя большевики считали, что революция – дело «передового рабочего» класса, февраль никогда бы не закончился октябрем, если бы не заполыхали дворянские имения и не полетели кресты с христианских церквей.

* * *

Почему христианство так хорошо легло на индоевропейство? Почему чужой бог чужой расы, распятый на позорном столбе, так легко расправился с десятками греческих, римских, германских и прочих богов? Ответ можно найти только в разрезе Традиции, именно она есть фундамент, на который надстраиваются храмы и пантеоны. К началу «новой эры» вся Индоевропа окончательно стряхнула с себя «прах» земледельческой традиции Севера, и прежде всего потому, что окончательно стала «всаднической». Новые кшатрии ушли от солнцебога к громовержцу с бычьими рогами, главным богатством которого стало стадо рогатых. Греческий Зевс, римский Юпитер, германский Тор, кельтский Таранис стали некими дежавю, и действительно – это все не главные, всего лишь подражатели или последователи. Первый рогоносец, дошедший до нас, угаритский Илу, первоисточник семитских Эл-Яхве-Саваофа. И все последующие авторитеты семитской скотоводческой традиции, Авраам, Моисей, Давид, изображались с бычьими рогами, Исаак даже «бодался» с Господом, за что и получил имя «Израиль». Так что Иисус появился в правильный момент, когда «фундамент» стал общим, и цель новой мессии была не возводить что-нибудь новое, а лишь влить «новое вино» в старые меха.

С точки зрения Традиции все христианство сворачивается в парадигму «новый бог явился миру в хлеву, и первыми пришли к нему поклониться пастухи», а вся Благая Весть к Откровению Луки: «В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего. Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю Вам великую радость, ибо ныне родился Вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь; и вот Вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях. Когда Ангелы отошли от них на небо, пастухи сказали друг другу: пойдем в Вифлеем и посмотрим, что там случилось, о чем возвестил Нам Господь. И все слышавшие дивились тому, что рассказывали им пастухи. И возвратились пастухи, славя и хваля Бога за все то, что слышали и видели, как Им сказано было». А им было сказано дважды: «Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам». Объяснение, что в Палестине живут главным образом пастухи и овцы, лишь подчеркивает, что Бог вышел из самого главного хлева, из сердца скотоводческой Традиции.

Новая религия выпестует и новое жречество, отныне жрец станет Pastor – пастухом, а пастух жрецом – Pastor,а главный первосвященник пастухом в квадрате Pa-Pa. Индоевропейские меха уже были подготовленные и вполне старые, давно уже у индоиранцев gopatin – пастух стал Господином, кшатрием, а кшатрий скотоводом-пастухом. Новое вино предназначалось и для «пастухов», и для «кшатриев – ночных стражников», оно стало священной «братиной» победителей скотоводов Юга и побежденных кшатриев Севера. Вся западная индоевропейская цивилизация это цивилизация «контринициированных» кшатриев, особо выпукло это показывает соль и сливки индоевропейцев, германская раса. В древних германских языках мужчина обозначался словом weapmen, а женщина – weavemen, то есть мужчина это буквально «человек с оружием (weapons)», а женщина – «человек, который ткет (weave)», слово men изначально означало не просто мужчин, а людей вообще[11]11
  На другом полюсе древнерусский «муж» и русский «мужчина», производное которых «мужик» всегда означало также «земледелец, пахарь».


[Закрыть]. Новая, уже палестино-христианская, инициация Запада уже полностью заслуга weapmen – «ночных стражников». Не зря они сразу и с гордостью стали называть себя «воинством Христовым», «воинами во Христе». Во всем Евангелии только у Иоанна есть сюжет о копье Лонгина, и есть много указаний на то, что он был вставлен в Новый Завет в позднейшие, уже христианские века Рима. Ни бог, ни царь новых старых кшатриев не мог, не должен был умереть на позорном столбе, он может принять мученическую смерть, но последним, хоть и символическим, ударом должно быть копье, оружие кшатрия. Знаменательное откровение в Откровении Иоанна «воззрят на Того, Которого пронзили». И Великий Один был распят на священном древе и был пронзен копьем, и только после этого ему отворился путь в небеса, в кшатрийский рай, в чертоги Вальгаллы.

Если не принимать всерьез первые века христианства, когда это была городская секта рабов и люмпена, не вылезавших из пещер и катакомб, то настоящая христианизация Европы началась «сверху», с римских и даже «солдатских» императоров. Закономерно, что основную массу неофитов составляли римские легионеры, именно с тех пор осталось латинское «paganus» как «язычник», но как раз вте времена означало просто «штатский» люд, в противопоставление «военному», а в прямом значении «сельский», «не городской». Более варварские племена, кельтские, германские, славянские, шли бы к новой вере еще неизвестно сколько, и дошли бы когда вообще, если бы не затащили их туда короли, князья, бароны, графы и прочее, и больше с помощью меча, чем креста. На Руси свершилось это совсем одиозно, даже с неким русским размахом, Владимир просто княжеской волей назначил нового бога, скинул в Днепр «языческих» богов и без всяких церемоний, проповедей и священников согнал туда же всех киевлян «покреститься». Конечно, не без помощи дружины, и ведь именно она, кшатрийское ядро на Руси, была христианским троянским конем. Да и первая христианка была не кто-нибудь, а княгиня Ольга, хотя следует добавить, что была она не совсем русской, как, впрочем, и полукровка Владимир. Самих священников, «ловцов душ», стали завозить уже после крещения Владимира, но все дальнейшее «окропление» и «потопление» Руси, особенно в деревне, на земле, проходило под тем же княжеским мечом и царским указом. Потому на Руси крещеный люд, как только сбросил князей, царей, весь «класс» и касту кшатриев в 97 году, сразу же скинул и их «царя иудейского».

Глава VII
Крест и распятие

В одночасье на заре эпохи Водолея русский земледелец скинул с себя чужого господина и отрекся от чужого Господа, и уже понятно, почему это произошло одновременно.

Какой главный исторический итог русской революции? Исчезли как «класс», как тип, как генотип два «верхних» российских, но не русских сословия. И стало так важно, жизненно важно в новом русском обществе «рабоче-крестьянское» происхождение. А что есть рабоче-крестьянское происхождение? Это и есть русский тип, отсталый, если сравнивать с Европой, архаичный земледельческий, если сравнивать с «новыми» индоевропейцами, и самый северный, среди всех осколков Расы.

Это не была «Великая Октябрьская социалистическая революция», это не был большевистский переворот, эта формальная производная исчезла через 70 лет, просто исторический миг, осталась лишь просто «русская» революция.

И может быть, самым невидимым, но самым сакральном итогом революции оказалось то, что все следующие поколения отрезаются от инициации традиции Запада, от иудохристианской матрицы Атлантиды. Крещенье под негласным запретом, «моченых» давит государственная машина, им закрыт путь наверх, они становятся мелкой сектой изгоев, и они уже прячут свой знак «обрезания» водой, кривой крест, символ смерти. Большевики не дали ничего взамен, но это и не была религиозная или сакральная революция. Нам недоступны цели высших сил, в лучшем случае их производные. Мы прошли очищение, и ХХ век может быть для нас только карантином, нас только готовят, и главное еще впереди.

* * *

Трудно объяснимо, почему так внезапно и жестоко русская революция расправилась с «жреческой» кастой, почему самая ортодоксальная христианская страна, страна церквей и монастырей, первая в индоевропейском мире по абсолютному числу, как и числу на душу населения попов, монахов, святых, старцев, чудотворцев, юродивых, икон, церквей и т. д., стала в несколько лет, исторический миг, первой в том же индоевропейском мире атеистической, а точнее антихристианской страной?

Почему так легко и просто «народ-богоносец», русский крестьянин, отказался от Христа? Ответ прост: русский крестьянин так и не стал «христьянином». Как точно заметил один русский мыслитель, русское православие было лишь формой, оболочкой, за которой скрывалось архаичное, языческое самосознание Руси. Поп за тысячу лет христианства на Руси так и не стал жрецом. Христианство, троянский конь традиции Юга, так и не смогло пролезть в русскую деревню. Являясь в истоке своем религией римских рабов, религией городских трущоб, оно всегда и оставалось «городской» сектой, оторванной от почвы, от земли, прослойкой рабов и их хозяев-кшатриев. Крестьянин же всегда был самодостаточен, несмотря на тяжелейшие жизненные условия, он выживал только благодаря себе, своей земле и солнцу. Христианство как побочная ветвь ветхозаветной традиции Юга это религия Авеля, скотовода-кочевника, она ничего не могла дать земледельцу, как вода ничего не может дать огню, она может его затушить или исчезнуть сама. На Руси она в конечном итоге испарилась, превратилась в ничто. Это еще раз доказывает, что Русь в сердце своем всегда оставалась верна Северу, оставаясь архаически «языческой».

Только на Руси сохранилась практически в неприкосновенности такая языческая «цитадель», как баня. В ней не бывает икон и крестов, здесь не крестятся, когда идут в баню, снимают крест. Особенно показательно, что в банный день нельзя ходить в церковь. Церковь всегда отвечала тем же, называя баню «нечистым местом». Но для русского баня всегда «святое» место, и «тот, кто не ходит в баню, не считается добрым человеком». В деревне крестьянин мог годами не появляться в церкви, но если он не посещает баню, в этом сразу отметят что-то бесовское. И главное, до последнего времени в деревне русская женщина рожала в бане, новый род появлялся в близком ему, «родном» месте.

Не надо забывать и тот исторический факт, что Русь среди белой расы сдалась последней, лишь через тысячу лет после появления христианства и даже позже, поскольку от крещения Владимира до крещения всей Руси прошло не одно столетие. И она уже первой, еще в том же тысячелетии, освободилась из плена «рабства божьего».

Замечательно и невероятно, но в XIX веке в России, где криком кричали, что это самое «православное» государство, с самым большим числом церквей и монастырей, где живет «народ-богоносец», умалчивали, что подавляющее большинство крестьян за всю свою жизнь ни разу не побывали в церкви. Статистика 89 года показала, что сел, т. е. там, где были церкви, было не более 4 % от общего числа деревень в России. Еще более замечателен тот факт, как их загоняла туда государственная и церковная машины, разумеется, без особых успехов. Первый загонщик, ясное дело, был индоевропейско-христианский реформатор Петр I, по указу которого с крестьян, не ходивших на исповедь и причастие («небытейщики»), взимали штрафы, в первый раз 5 коп. во второй гривну и в третий раз 5 коп., небытие на исповеди влекло за собой также ограничение в правах, такие люди не могли избираться на должности. Более того, кроме штрафа «…подавать ведомости в губерниях губернаторам и им по тем ведомостям таковым чинить наказания». Но, видимо, наказывать приходилось бы слишком многих, и тогда в 722 году вышел еще указ, по которому присылать для наказания к гражданскому начальству следовало только в третий (!) раз. Но и указы Петра были не указ, раз в 737 г. Анна Иоанновна еще одним именным указом приказала, чтобы все православные с 7 лет ежегодно исповедовались и причащались на Великом посту, в противном случае предписывалось брать штрафы без послабления. Опять мало что меняется, и опять указ 765 года, уже Екатерины II, о «небытейщиках», которым уже кроме штрафов грозят реальные наказания «…коим за то положенных денежных штрафов за скудностью и нищетою платить будет нечем, употреблять по усмотрению губернаторскому в работы казенные и полицейские, и в той работе содержать по 2 недели и сверху того оным в работу употребляемым давать в пищу только хлеб и воду. А телесного наказания им не чинить. За помещичьих и владельческих людей и крестьян, кои за неисповедь штрафов платить будут не в состоянии, взыскать те штрафы с помещиков их и владельцев, а в небытность оных с приказчиков и старост, а за дворцовых и экономических с управителей казначеев и старост же, … с воинских, сухопутных и морских нижних чинов, с их жен и детей так же, как и с поселян». Вряд ли очередной указ добавил православности русскому крестьянину, есть архивная запись, где архангельский архиерей сообщает в 783 году ярославскому и вологодскому генерал-губернатору Мельгунову, что из 25 762 прихожан обоего полу на исповедь в Великий пост не пришли 79 224 человека, более трети. Даже среди духовных лиц Архангельской губернии было 67 «несознательных», которые обошлись без исповеди и причастия.

Кнут, понятное дело, для духа не указ, и власть наконец поняла бесполезность этой затеи, в 80 году вышел императорский указ «О наказании людей Греко-российского исповедания за уклонение от исповеди и Святого причастия вместо денежного штрафа церковным покаянием». Общее отношение крестьян к христианской вере вполне определенно описывается в «Быте великорусских крестьян-землепашцев» князя В.Н. Тенишева (конец XIX века): «Нельзя не заметить, что молодое поколение несравненно холоднее и безучастнее относится к делам веры, а число непричащающихся с каждым годом увеличивается» (с. 62); «Крестьяне ходят вцерковь редко, особенно мужчины. Относятся к церкви без усердия, скорее с нерадением. …В будни на службе – лишь церковный староста. …В церкви ведут себя довольно свободно, особенно на венчаньях, так что священнику приходится напоминать: «Не в кабак пришли, а в храм Божий». Молятся мало, да и родители не внушают детям необходимость творить молитву» (с. 48); «Св. Писание крестьяне читают редко и молитв знают мало» (с. 49); «Крестьяне – «хамовая порода», по словам корреспондента, к священнослужителям относятся без уважения, но при этом оскорбить их опасаются» (с. 52).

Крестьянин в деревне, где не было церкви, то есть в 96 % по статистике 89 г., мог вообще ее ни разу не увидеть, а попа лишь дважды, при крещении и отпевании, но и то, и другое – не по собственной воле.

Первый, кто сделал это по собственной воле, Креститель Руси Владимир, кончил показательно плохо. К слову, это был и первый бастард-властитель на Руси, первый программер, сын варяжского князя и рабыни хазарки-иудейки. В 30-е годы XVII века по указанию митрополита Петра Могилы в Киеве производились раскопки Десятинной церкви, разрушенной во времена Батыева нашествия, и был найден мраморный саркофаг-гробница с именем Владимира Святославича, а в нем кости со следами глубоких разрубов и отсеченной головой. Вряд ли русский Креститель успел причаститься, собороваться, отпеться и так далее, чтобы получить путевку в христианский рай.

После крещения водой Русь «открестилась» от полярного эргрегора, и началась катастрофа: в «Повести временных лет» – «В те же времена (065 год) было знаменье на западе: звезда великая, с лучами как бы кровавыми, с вечера всходила она на небо после захода Солнца, и так было семь дней. Знамение это было не к добру. После этого были усобицы многие и нашествия поганых на Русскую землю, ибо эта звезда, как бы кровавая, предвещала кровопролитие. … Перед тем временем и Солнце изменилось и не стало светлым, но было как месяц, о таком солнце невежды говорят, что оно съедаемо. Знамения эти бывают не к добру, мы вот почему так думаем. Так же случилось в древности, при Антиохе, в Иерусалиме: внезапно по всему городу в течение сорока дней стали являться в воздухе всадники скачущие, в золотых одеждах, и это предвещало нашествие рати на Иерусалим. Потом при Нероне цесаре в том же Иерусалиме над городом воссияла звезда в виде копья: это предвещало нашествие римского войска. Так же было при Юстиниане цесаре: звезда воссияла на западе, испускавшая лучи, и прозвали ее лампадой, и так блистала она дней двадцать, после же того было звездотечение на небе с вечера до утра, так что все думали, будто падают звезды, и вновь солнце сияло без лучей: это предвещало крамолы, болезни, смерть людей. … Знамения ведь на небе, или в звездах, или в солнце не к добру бывают, но знамения эти ко злу бывают: или войну предвещают, или голод, или смерть». Странно, что Нестор не назвал самое кровавое знамение, Вифлеемскую звезду, после которой Юг двинулся на Север, Вода стала заливать Огонь и Луна заслонять Солнце.