Текст книги "Век Филарета"

Санкт-Петербург. 9 января 1813 года».

В назначенный день не первым, но и не из последних архимандрит Филарет появился в хорошо известном ему доме на Фонтанке. Собрание оказалось большим и знатным: все члены Святейшего Синода, католический митрополит Сестренцевич, английские и голландские пасторы, министры внутренних дел и народного просвещения, немало аристократов из царского круга. Оживлённые разговоры велись по-французски и по-латыни, пока хозяин не обратился с просьбой о внимании.

Дроздов слушал речь князя со смешанным чувством, находя её слишком светской. Несколько настораживал и подбор гостей. Он отказался от роли духовного отца князя, но всё же рассчитывал, что тот находится под его влиянием. Оказывалось же, что Голицын, в общих чертах изложив ему идею общества, умолчал о многих деталях. Смущала возможность католического или протестантского миссионерства, перспективы широкого распространения Писания на инославных языках – в ущерб отечественному.

Тем временем собрание после коротких речей перешло к выборам Комитета общества. Без долгих прений президентом избрали самого князя Александра Николаевича, вице-президентами графа Кочубея, министра народного просвещения Разумовского, обер-гофмейстера Кошелева, министра внутренних дел Козодавлева. Среди директоров общества оказались английский пастор Питт, князь Мещёрский, граф Дивен и Лабзин.

Начали расходиться. Иные из гостей задерживались возле небольшого столика, на котором, освещаемый мягким светом свечей, лежал подписной лист. Филарет решил было пока не вступать в общество, но стоявший рядом Голицын громко удивился:

– Отче Филарете, отчего вы проходите мимо?

Дело был не чисто церковным, так что с формальной точки зрения он мог бы и уйти, но общество объединяло сливки столичного высшего света, и с этим следовало считаться тем более, что объединение происходило вокруг очевидно правильного дела… Последней стояла подпись архиепископа минского.

Филарет остановился и поставил своё имя, приписав сумму в пятьдесят рублей в качестве вступительного взноса.

Спустя месяц звание члена Библейского общества принял на себя государь Александр Павлович, приказавший кабинету отпустить в распоряжение общества двадцать пять тысяч рублей единовременно, а на будущее производить ежегодно выплаты по десять тысяч рублей. В том же году Священное Писание было издано на французском, немецком, польском, армянском, монгольском, на греческом, грузинском и молдавском языках.

В Лондоне были в восторге. В публикуемых годовых отчётах общества наряду с американской Филадельфией, индийскими Калькуттой и Мадрасом появились названия российских городов. Лондонский глава общества Роберт Стивен писал в Петербург к пастору Патерсону: «Я каждый день более и более удостоверяюсь, что после нашего любезного отечества России предоставлено от Промысла Божия быть наибольшею благотворительницею на земле. Счастливое государство! Сколько в нём князей и властей духовных и светских, боящихся Бога и приступивших с таким горячим усердием к священному делу – сеянию слова жизни! Счастливая земля, в которой верховные начальствующие различных вероисповеданий с такою для себя честию и пользою для великого дела подвизаются на служении религии».

В беседах с Голицыным Филарет из осторожности отклонял попытки князя привлечь его к более активному участию в делах общества.

– Обратите внимание, ваша светлость, что сему делу не сочувствуют ни Австрия, ни Бавария, ни Испания, народы коих трудно причислить к разряду атеистическому.

– Но, мой дорогой отче, это же все католические страны! Не вы ли в сочинении для государыни Елизаветы Алексеевны показали полное преимущество веры православной над католической! Их ли брать нам в пример?.. Вот извольте прочитать…

Князь показал письмо государя от 25 января. Филарет не сразу разобрал мелкий бисер французской скорописи Александра Павловича: «Всевышний подтвердил: по сравнению с Нимомет ничего более сильного, более великого в этом мире, чем то, что Он сам захочет совершить… Не могу выразить словами, насколько меня заинтересовало и взволновало Ваше последнее письмо, в котором Вы сообщаете об открытии Библейского общества. Да благословит Всевышний это начинание! Для меня оно представляет огромную важность…»

В 1814 году Санкт-Петербургское Библейское общество было переименовано в Российское. Государь пожаловал обществу дом и пятнадцать тысяч рублей на бумагу для печатных изданий.

С начала своей деятельности общество направляло священные книги и для православных русских, покупая их из синодских запасов. Но требований было много, запасов недоставало. Тогда общество стало само печатать Библию и особенно Евангелие на церковно-славянском языке. Для придания авторитета новым изданиям в комитет были избраны со званием вице-президентов митрополит Амвросий и митрополит киевский Серапион, архиепископ черниговский Михаил Десницкий и архиепископ тверской Серафим Глаголевский, а директорами – архимандрит Филарет Дроздов и архимандрит Иннокентий Смирнов. Новое поприще открывалось для Филарета, и никто не ведал, насколько трудным окажется оно.

Из Москвы писали, что старая столица вся строится, и скоро прежней деревянной Москвы-матушки будет не узнать. Но и новая столица постоянно была охвачена горячкой строительства, будто не прекращавшейся с петровских времён. На Невском проспекте и неподалёку от него, на невских набережных быстро возникали новые дворцы и особняки. Самые берега Невы, Фонтанки и Мойки отделывали гранитом. При поездках по городу привычными для Филарета стали череда телег, груженных брёвнами, кирпичом и каменными глыбами, глухой стук забиваемых под фундамент свай, голые остовы новых зданий, в которых ловко стучали топорами и орудовали мастерком бородатые мужики; неизбежные крики и шум, грязь и пыль.

Из церковных построек наибольшее внимание привлекал новый Исаакиевский собор; Покойный Павел Петрович повелел разрушить третий, построенный его матерью собор в память святого Исаакия, и затеял постройку четвёртого, не бывало грандиозного, однако не преуспел в том, как и в других своих начинаниях. Однако Александр Павлович должен был продолжить сие дело. Предполагалось, что вскоре и Святейший Синод переберётся в новое, специально для него строящееся здание на площади перед воздвигаемым собором. Помимо того, лучшие архитекторы России составляли проекты нового храма-памятника, который император намеревался воздвигнуть в Москве.

Ожидание перемен витало в воздухе. Одержавшая победу в трудной войне страна, казалось, готова была подняться на новую высоту в хозяйственной и духовной жизни. Наполеоновское нашествие сильно встряхнуло всё общество, заставило новыми глазами посмотреть на привычный уклад жизни и задуматься об его улучшении. Извечный страх перед новым и иноземным если и не пропал, то сильно ослаб. Новый тон задавался и самим императором в отношениях с его верноподданными.

Сильно переменился Александр Павлович за время войны. Вмешательство высших сил в исход роковой европейской схватки виделось очевидным. Привычная и необременительная религиозность сменилась у него искренней и горячей верой. Тем более стал он внимателен к родной Православной Церкви, входя нередко в детали текущих дел, среди которых первое место занимало преобразование духовных школ.

В Петербург император прибыл 13 июля 1814 года и уже через две недели заслушал и утвердил все представленные доклады Комиссии духовных училищ.

Особую благодарность государь передавал митрополиту Амвросию и архимандриту Филарету. Заслуги последнего в неусыпных трудах на должности ректора и профессора богословских наук в Санкт-Петербургской духовной академии, его назидательные и красноречивые поучения об истинах веры отмечены были орденом Святого Владимира 2-й степени, а также высочайшим рескриптом за успешное окончание первого академического курса.

Члены комиссии просили обер-прокурора исходатайствовать аудиенцию у государя, но тот уже 1 сентября вновь отправился в Европу.

Глава 2
Романтический мистик

Император Александр Павлович прибыл в Вену в начале сентября для участия в специально созванном международном конгрессе. Победители Наполеона прикидывали, как бы выгоднее для себя воспользоваться плодами победы и при этом половчее отодвинуть Россию на её прежнее место. Сделать сие оказывалось затруднительно, ибо в то время Российская империя оставалась сильнее всех других государств разорённой и обескровленной континентальной Европы. На русского царя смотрели с подобострастием и опаской.

Сила его состояла не только во всём очевидной мощи русской армии. Этот лично слабый и шаткий в воззрениях государь в ходе грозных исторических разломов выступил представителем нравственных начал против безнравственности, закона – против произвола, веры – против безверия, достойно выполнив выпавший ему жребий.

Почти все дни Александр Павлович проводил в беседах с европейскими монархами и министрами иностранных дел. Главными противниками его выступали австриец Меттерних, которого царь терпеть не мог за наглые антирусские интриги, и французский князь Талейран-Перигор, ловкий и абсолютно беспринципный делец, находившийся на жалованье у русского правительства, что не мешало ему обманывать своих доверителей столь же легко, сколь и всех прежних хозяев.

Король Людовик XVIII не вызывал у императора ничего, кроме презрения, но приходилось восстанавливать его на французском троне, подкрепляя шаткость престола конституцией. Наиболее близким оставался король Пруссии Фридрих-Вильгельм III, с которым Александр Павлович обсуждал как многие проблемы конгресса, так и вопросы духовной жизни.

Казалось, возможно ли действовать, исходя из высших принципов при перекройке центра Европы, когда за высокими словами стояли цинично отстаиваемые выгоды одной стороны, нередко подкрепляемые взятками? Александр Павлович в делах государственных руководствовался национальными интересами (так, как он их понимал), Он решительно отстаивал закрепление за Россией Финляндии, присоединение части Польши и Бессарабии, зная, что Англия, Франция и Австрия не желали усиления и без того могучей империи.

После бесед с Меттернихом и английским министром лордом Кэстльри российский император на несколько дней покинул Вену. Как ни занимало его дипломатическое противоборство на конгрессе, всё же он не мог полностью отдаться этой то грубой, то тонкой игре. Дремавшая в нём до войны религиозность вдруг образовала основу его нового мировоззрения и потребовала создания новой системы ценностей. Космополитическое его воспитание сказалось в том, что государь не делал особых различий между разными ветвями христианства, и жадно внимал новейшим религиозным поискам в Европе.

По совету прусского короля Александр Павлович посетил общины моравских братьев в Силезии, в Лондоне встречался с английскими квакерами. Услышав немало нового и неожиданного (впрочем, и малопонятного тоже), он не испытал полного удовлетворения.

Императора особенно занимал вопрос о преодолении внешнего для постижения сокровенного смысла жизни, для личного приближения к Создателю мира и человека. В ближнем круге не все разделяли его устремления. Ему без задержки написали из Петербурга о недовольстве вдовствующей императрицы одной проповедью архимандрита Филарета Дроздова, сильно и строго осудившего «любовь к миру» и «суету суетствий, всяческую суету», «окружённую блеском и великолепием, силой и славой». «Что именно имел в виду проповедник?» – намеренно громко поинтересовалась Мария Фёдоровна, и с тех пор она Дроздова в дворцовую церковь не приглашала. Жена, напротив, подпавшая, судя по всему, под сильное влияние архимандрита Филарета (а отчасти в пику свекрови), не любила отвлечённых разговоров об обретении «истинного знания» и не читала предлагаемые им мистические брошюры. Царская чета тяжело переживала смерть двух дочерей (в этом, как и в смерти незаконной своей дочери, Александр Павлович видел кару Господню), но Елизавета Алексеевна находила утешение в обычных молитвах к Спасителю и Божией Матери. Государю этого казалось мало.

«Сто дней» Наполеона в 1815 году с очевидностью показали русскому императору, что давно было поведано людям в Священном Писании: тщетность устремлений, основанных на человеческой гордыне, и эфемерность людских побрякушек в виде славы, власти, богатства. Он остыл несколько и к любовным утехам (к недоумению Марии Антоновны Нарышкиной). Вернулись юношеские мысли об уходе с трона… но теперь не в хижину на берегу Женевского озера, а в монастырь, где-нибудь на севере, подальше от всех…

Но Меттерних устраивал приём, на котором приходилось танцевать с надменными австрийскими красавицами, весьма понятливыми к иным намёкам; Талейран затевал новую каверзу, и какое наслаждение было, выждав, сломать интригу; стоял на своём холодный педант Кэстльри, но можно было, используя тонкости французского языка, предложить такую формулировку спорного пункта, что англичанину трудно оказывалось возразить, – то была азартная игра, от которой невозможно было оторваться, ибо предметом игры оставалась судьба огромной страны, его империи. Да и решись он уйти сейчас – кому передать престол? Косте нельзя – груб, неучён; Николай Слишком молод… Царь решил женить его на старшей дочке прусского короля Луизе-Шарлотте, дабы Надёжнее сблизить два царствующих дома.

Из искренней веры Александра Павловича, из порождённых на конгрессе раздражения и возвышенных мечтаний родилась идея Священного союза[24]24
  Священный союз – реакционный союз Австрии, Пруссии и России, заключённый в Париже 26 сентября 1815 г. после падения империи Наполеона I. Целью Священного союза являлось обеспечение незыблемости решений Венского конгресса 1814–1815 гг., подавление революционных и национально-освободительных движений. В 1815 г. к Священному союзу присоединилась Франция и ряд других европейских государств. Священный союз санкционировал вооружённую интервенцию и подавление австрийскими войсками революций в Неаполе и Пьемонте и французскими войсками – в Испании. Фактически распался в кон. 20-х – нач. 30-х гг.


[Закрыть] – объединения австрийской, прусской и российской монархий на основе, подлинно христианских принципов. «Трудно и невозможно и человеку прожить, строго следуя заповедям Господним! – убеждали его. – А тут несколько стран с подчас прямо противоположными интересами». – «Так мы христиане на деле или только на словах? – отвечал государь. – Если илеи нового союза несут мир и согласие в Европе, кому они могут помешать?» – «Они останутся на бумаге! Всё сие лишь правильные и хорошие слова!» – «Россия будет следовать духу и букве нового союза! – был уверен Александр Павлович. – Что до остальных, это дело их чести и совести».

Так, к удивлению деловых и своекорыстных англичан, вопреки настороженности учёных и трудолюбивых немцев и бессильному сопротивлению неугомонных и громкоголосых французов, русские приняли на себя бремя общего служения, плохо представляя, сколь тяжёлым оно окажется для них. Борясь за Священный союз, Александр был счастлив едва ли менее, чем при изгнании Наполеона из России. Наконец-то, верилось ему, грязное дело государственного управления становится на новые, чистые основы. Он искренне верил в возможность вверения Европы под божественную опеку, что непременно должно было привести к счастию всего человечества.

Отчасти духовную жажду удовлетворяли большие письма княгини Софьи Сергеевны Мещёрской. Одна из фрейлин государыни, Роксана Скарлатовна Стурдза, дала Александру Павловичу прочитать книгу Юнга Штиллинга, а затем предложила встретиться с самим автором. В Бадене Александр Павлович имел долгую беседу с престарелым немцем, предложившим всей Европе свой путь к обретению подлинной веры и рассказывающим о личном общении с надземными духами, поведавшими ему свои тайны.

Та же Стурдза рассказала ему о баронессе Варваре Юлии Крюднер, вдове российского посланника в Пруссии. Правнучка фельдмаршала Миниха и дочь лифляндского барона Фитингофа, она была выдана замуж в восемнадцать лет за нелюбимого человека, пережила смерть детей, мужа и обратилась к религии, ища в ней утешения. Образованная и даровитая, она имела успех как писательница и к пятидесяти годам получила широкую известность в Европе благодаря своему роману «Валерия», а также своим видениям и пророчествам. В годы больших потрясений люди легко готовы верить сильно сказанному слову и даже жаждут такого слова. Крюднер ощутила в себе сие призвание (тем более что новый роман как-то не писался). В конце октября 1814 года в письме к фрейлине Стурдзе она предсказала возвращение Наполеона с острова Эльбы во Францию, исчезновение лилий (символа королевской власти) и наступление грозных времён. Сбывшееся пророчество, которое она не таила и от многочисленных других своих знакомых, принесло ей подлинную славу. Баронессу принимали при некоторых дворах, её предсказаниям о важных политических событиях жадно внимали во многих аристократических салонах, но ей этого стало мало.

Из писем русских приятелей и приятельниц она узнала о мистических устремлениях Александра Павловича и вознамерилась подчинить его своему влиянию. Баронесса конечно же надеялась не на свои женские чары. По венским письмам Роксаны Стурдзы она поняла, что Александр Павлович утомлён заботами и неприятностями, с грустью чувствует, что нет рядом дружеской души, с которой можно разделить думы и чувствования. Крюднер без колебаний готова была предложить императору для этой цели свою душу.

Экзальтированная дама при всей своей взбалмошности была расчётлива. Тщеславное намерение покорить своей воле спасителя Европы побудило её составить хитрый план. Стурдзе ушло несколько писем, в которых Крюднер то обещала скоро прибыть ко двору, то переносила дату приезда, однако в каждом письме содержалось некое неясное пророчество о венценосном северном властелине.

Немудрено, что Александр Павлович часто слышал о Крюднер, думал о ней и желал с нею встретиться. На пути из Вены в Гейдельберг он как раз читал одно из её писем, адресованное Стурдзе. В Гейдельберге разместили его в доме бургомистра, в убранстве которого странно сочетались мещанские потуги на роскошь и скромная простота.

Однажды вечером он сидел у камина в небольшой зале, игравшей роль столовой и гостиной.

Приятно было смотреть на оранжево-малиновые угли и думать о разном. Слух у государя был тугой, и он не услышал, как открылась дверь. Внезапно перед ним возникла, будто видение, дама в тёмном платье с молитвенно сложенными на груди руками.

– О, государь!

– Кто вы, мадам? Как и зачем проникли ко мне? – вскочил царь.

– Моё имя, возможно, небезызвестно вам: баронесса Крюднер.

– Это удивительно! – растерялся Александр Павлович. – Вы не поверите, но я только сейчас вспоминал ваше предсказание относительно Бонапарта, что его возрождённая империя долго не проживёт.

– Я оказалась права, ваше величество! Указание на это я нашла в Священном Писании.

– Но садитесь, прошу вас. Не желаете ли перекусить с дороги?

– Нет, нет! Я осмелилась прийти к вам только потому, что необходимо передать вашему величеству некоторые истины. И я тут же уйду! Я никогда не осмелюсь отнимать драгоценное время императора… но дайте мне только час! Всего один час!

– Помилуйте! Я так долго ожидал вашего приезда, что просто не отпущу вас, пока мы не наговоримся.

Александр Павлович позвонил и приказал лакею приготовить ужин на двоих. Ему так хотелось открыть свою душу, услышать слова утешения, вслух поразмышлять над загадками Писания, что появление баронессы он воспринял как подарок Провидения.

Беседа их длилась за полночь, и ужином Крюднер не пренебрегла. Александр Павлович рассказал, что считает особым милосердием Божиим обретённые склонность и привычку к чтению Библии. Теперь каждый день, каковы бы ни были его занятия, он читает по три главы: одну из Пророков, одну из Евангелия, одну из посланий Апостольских.

– Даже при громе пушечных выстрелов я не оставлял своего обычного чтения.

– Но важно, как и зачем, с какой целью вы читаете, – поучающе сказала Крюднер.

– Конечно, баронесса. В Слове Божием я вижу основу и опору веры, а в вере – единственный закон, с которым должны сообразовываться в своей жизни люди и народы.

– Ах, как это умилительно – такое смирение государя, перед коим трепещет вся Европа!..

Александр Павлович взял со стола книжку небольшого формата.

– Вот изволите видеть, баронесса, прислал мне Родион Кошелев книгу, переведённую Лабзиным: «Облако над святилищем, или Нечто такое, о чём гордая философия и грезить не смеет». Название длинно и темно, да и содержание такое же. Право, я два раза принимался читать, но через десять страниц забываю, о чём идёт речь. А расхваливают книгу наперехлест!.. Мне Стурдза говорила, что вы весьма сведущи в тонких вопросах. Так не могли бы растолковать мне, в чём тут смысл?

Баронесса с почтительной миной слушала императора. Худое, бледное лицо и морщинистые руки выдавали её возраст, но глаза Крюднер светились энергией и напором.

– Книга мне известна, но боюсь, пришёл час ваших занятий…

– Прошу вас не беспокоиться!

– Немало людей, ваше величество, пытается понять истину христианства, следуя узким путём формальности, то чувственно-обрядовой, чем отличается греческая церковь, то схоластически-рассудочной, как это мы видим у католиков. Но важно не внешнее, а внутреннее постижение…

Крюднер ещё долго и многословно толковала ему премудрости мистического понимания христианства, потом они вместе читали Библию и молились рядом. Следующий вечер был проведён так же, а по приезде во вторично освобождённый от Наполеона Париж государь пригласил баронессу поселиться рядом с Елисейским дворцом, где король отвёл ему резиденцию.

Спустя месяц Александр Павлович стал незаметно охладевать к Крюднер, впрочем, не сомневаясь в тонкости её ума и искренности веры. Но долгие часы чтений и разговоров никак не могли принести покой его душе, будто он пытался утолить жажду из пустого сосуда. Гордым победителем, но со смутой в душе вернулся государь в Петербург в декабре 1815 года.