Текст книги "Глобус Билла. Первая книга. Почти человек"

Не проводив его взглядом, Ас, тем не менее, сумел отметить, что Энкиду, так поспешно покинувший высокое общество, успел краем глаза посмотреть туда, где рядом, как свесивший головку цветок, легонько колыхалась цветная юбка.

Ну, вот – исчез, и нет его.

– Что за нибириец, что за тигр. – Молвил Билл, нравоучительно качая башкой. – Ни тебе здравствуйте, ни «когда летим, товарищи» и сколько смен брать…

Ас возразил, не глядя во дворы, которые бесследно стёрлись за кустами незаметной наружности:

– А ведь он, этот беспечный, прав, Билл. Нам скажут… и думаю, скоро.

– Ну, да, – согласился Билл. – Думаю, этим летом… даже так.

Спустя три часа, вернее, два с тремя четвертями, Биллу позвонили. Ещё не впустив Мегамир, он уже знал, по какому-то неуловимому признаку – кто это.

Так и вышло.

– Билл. – Сказал его величество отец.

И почему-то сердце царского сына так зашлось, так забилось…

Сначала папа наболтал уйму чепухи, набил уши Билла до отказа, и тот сразу их насторожил.

И всё равно, пока Билл возился со своими ушами и сердцем, папа бухнул:

– Начало миссии назначено на благоприятный день, хотя особенно выбирать было не из чего.

– В смысле? – Вспомнив про гречневую кашу, молвил Билл, надеясь, что голос его не дрожит – по крайней мере, не так, как его рука.

– В смысле, послезавтра, в одиннадцатом часу утра вы улетаете.

Билл понял, что надо немедленно что-то произнести, но следует признаться, сделанный им из миллиардов нибирийских слов выбор не отличался удачей.

– А как же чемодан, папа?

Папа в трубке – Билл отказал его величеству в видеовходе, а папа был достаточно деликатен, чтобы не настаивать – меленько засмеялся – вроде, как горошек, который мохнач-повар высыпал вчера вечером в деревянное блюдо. Стук горошка – то есть трели папиного смеха – почему-то поразили Билла и поразили неприятно.

Расставшись у символических врат в имперскую часть столицы с Шанни и чуть дальше, у речки, отделавшись от Аса, Билл только тем и занимался, что разгонял по краалям и старательно запирал разных хищников – размышления о том, о сём. Пока он выбрасывал ключ от одного крааля, из другого дружно прогрызала выход или перелетала над сеткой дюжина его жизнерадостных обитателей.

Что сказал Ас, Билл не разобрал – да и не старался. Хотя и отметил, что для Аса, чья дотошность в артикуляции всяких словесных издевательств была ему отлично известна – такая неразборчивость диковинка.

Биллу пришло на ум, что это Ас от него отделался, нагло манкируя своими священными обязанностями охраны большого тела наследника.

Как рождается умысел? Чья рука сдвигает стрелки часов? Зачем любящее сердце решается на жертву? Всегда ли следует хранить тайну?

Труднее всего хранить тайну, которая находится в полной безопасности. Самая тяжкая ноша – иметь власть над тайной.

Одной жертвы всегда оказывается мало.

Часы заводят по необходимости.

Умысел всегда присутствует. Если возник, значит, давно был.

Не слишком ли много ответов? Но вопрос может быть только один.

Да? …Да.

Или нет?

– Один из двух… – Сказала она себе почти вслух. – Или оба? Самое странное, что, пожалуй, оба.

Но как это может быть… Как это могло случиться? Как звенья случайностей связались в цепь, на которую хоть дворового страшного пса сажай?

Леди Сунн даже застонала – но то был стон не отчаяния, а скорее – нетерпения. Она закрыла альбом. Строчки крутились и плыли к ней, как в те времена, когда она за кухонным столом работала над своей колонкой, которую следовало сдать непременно с четверга на пятницу. Без голоса – голос она позабыла.

Осколок, кровавый Привал каменистый и жёлтый в скалах.

Знаки спасения – око. Рука. И верёвка…

Двое схожих.

Она подошла и взглянула в окно. Подскажи мне.

Леди Сунн приняла решение.

Два листка, унесённых ветром. Земля растрескалась, плачет.

В тот же час, то есть в три после полудня, в темноватой комнате, с одним пробивающимся сквозь драную штору лучом, происходил ещё один разговор.

– Ты уверен, что ты хочешь?

– Как-то странно, что ты спрашиваешь опять.

– Забыла, что ты не любишь, когда спрашивают опять.

– Ты…

– Я… ну, да…

– Выше.

– А?

– Повыше… пожалуйста.

– Ну… это слишком… это… гм. Так? Ещё?

– Мне кажется, что ты… не хочешь этого делать.

– Честно?

– Ох… нет, не отвечай.

– Но ты спросил. Поздно – ты спросил.

– Я передумал. Передумал. Сделаем вид, что я не спросил.

– Да? Ладно. Просто ты честный… мне казалось, что ты… Почему бы тебе не обратиться за профессиональными услугами?

– Да, вот так.

– Ты… что ты…

– А?

– Ты поёжился.

– Что?

– Передёрнулся. Ну, вот… ну, вот!

Шанни удручённо посмотрела в свою ладонь, на которой осталась длинная спутанная, несмотря на предварительную попытку расчёсывания, тёмно-золотая прядь густых жёстких волос.

Раздался скрип старых колёсиков эргономичного кресла, и на неё посмотрел фиолетовый, что ли, тяжёлый глаз сквозь путаницу прядей, подобных той, что она с некоторой растерянностью подержала и положила на газету с заголовком «…ответил на все вопросы».

Газета смято повторяла складку покрывала, смятого оттого, что Энкиду дюжину раз садился и вставал с постели. Других поводов выглядеть измято у него не было. Комната была та же самая, в которой сегодня Билл и Ас зачем-то надели лохмотья курортников и отправились к берегу океана. Только выглядела иначе – проще и темней. Виной, возможно, были – рюкзак с вывороченными наружу мыслями, газеты с мелькающими ужасными заголовками и сам Энкиду.

– Ты, правда, хочешь срезать их? Вот это всё?

Энкиду собирался вскочить из кресла, но удержался – не иначе, как силой воли. Его плечи в тщательно разобранных педантичной рукой Шанни, прядях – она могла быть очень педантична, если хотела, а сегодня она хотела – выглядели понурыми, как если бы скульптор, высекший статую опечаленного нибирийца, решил по странной прихоти напоследок с силой огреть своё творение, подкравшись сзади с лопатой.

Энкиду снова посмотрел на неё сквозь волосы.

– Чувствую себя потешным. – Холодно сказал он. – Но, коль скоро ты по-дружески согласилась помочь, мне значительно легче.

Шанни кивнула и поглядела на расстеленные на полу газеты, то сообщавшие о новой космической программе, то показывающие какие-то далёкие от неба лица. Одно привлекло её быстрое внимание, так вскользь – лицо монарха в цветном варианте.

Монарх улыбался.

Энкиду тоже на него посмотрел.

– Просто… —Шанни поправила прядь на постели. – В твоём облике произойдут значительные перемены, Энкиду. Я женщина и знаю, что когда хочешь измениться, начинаешь с волос.

Энкиду, конечно, не мог не взглянуть по связи мыслей на Шанни повнимательней. Она скосила глаза в зеркало, просто чтобы получше видеть то, что видел Энкиду. Зеркало находилось за спиной того, кто сейчас говорил:

– Я подумал, что сколько мы знакомы с тобой, ты ни разу ничего не меняла.

Шанни кивнула с удовлетворением.

– То есть, две недели… почти две недели.

Светлая гладкая голова кивнула в зеркале, подтверждая, что система изображений работает, как надо. Глаза блеснули – так полагалось, потому что тень тоже не дремала. В стекле глаза были темнее, чем в жизни. Тот лиловый оттенок, что по преданию присущ обитателям западных провинций, самым желанным персонажам богатого фольклора этого островного края, сгущался до фиолетового, чуть ли не пурпурного. Странный цвет.

Энкиду всё это изучил.

– Я не… – Он замолчал.

– Конечно, ты не женщина. – Согласилась Шанни.

Она подняла газету, мельком поглядела на слова «…жертвы среди мирных жителей…» и сказала:

– Сними вот это.

Энкиду как-то замялся.

– А то потом у тебя будет персональная посыпка во всех забегаловках, в которых ты трапезничаешь. – Пояснила она, пощёлкивая ножницами. Снова подняла газету, поискала глазами и нашла недостающий обрывок, где дочитала – «…будут сведены к минимуму».

Энкиду заметил:

– Да они такие все, эти забегаловки… что лишним ничего не будет.

Он тоже заинтересовался газетой.

– Это сколько – минимум жертв?

Шанни смотрела на него.

– Не знаю. Ни один журналист его не спросил. Не отвлекайся, это кощунство – такие вещи обсуждать между делом.

Справляясь с одеянием, Энкиду пробормотал:

– У меня есть вторая куртка. У него ведь один сын, так?

Он поднялся и вытащил из вещмешка тщательно сложенную по шву куртку.

– Богатый ты.

– Верно.

– От той, над которой поработал его высочество, мало что осталось?

Энкиду кивнул.

– Подумай над тем, чтобы отдать её в музей. И не забудь вернуть кабатчику смокинг.

– Но я, считай, его купил.

Звякнули, расправляясь лезвия в кольце, тонкие пальцы Шанни перехватили их посноровистее. Шанни склонилась над его затылком.

– Там кто-то есть? – С лёгкой тревогой спросил он. – Не должно быть.

– Голову вымыл?

– Чтобы тебе было не противно. Боюсь, там кто-то был… кажется.

– Знаешь, в Древние времена придавали большое значение срезанию волос.

– Знаю.

Посыпались подрезанные неумелой рукой пряди. Лезвие, подсекая волос, выблёскивало, на срезе зажигались блики. Извлекая искры из уничтожаемой шевелюры, ножницы жили своей жизнью, даже издавали звуки.

Один волос долго падал. Шанни отвлеклась и посмотрела, как закручиваясь, он медленно обрушивается на газету, перепробовав все возможности для движения. Упал, как ни странно, неслышно в горку прядей.

Она оглядела свою работу. Полголовы острижено безжалостно. Пол завален золотом. Свет стал рассматривать его. Высветило скулы, подбородок и переносицу. Губы заново возникли, выбитые в камне. А левая половина забросана, заметена волосами.

Отдельные пряди изображали на полу знаки, и тот волос, что упал сам по себе, затерялся, хотя она уверяла себя, что отличает его от миллиона других.

Осталась одна прядь, изогнувшись, и изгиб повторял верхнюю губу. Она занесла ножницы, и он, не прикрывая глаз, скосился на лезвие.

– Будете смотреть, клиент? Зеркало?

Она открестился.

– А что с этим прикажешь делать? – Он имела в виду бороду. – Или оставишь? Как этот ледяной красавец-оборотень?

Энкиду покачал новой головой.

– Начисто и дотла.

– Хорошо. Всё для вашего удовольствия.

Вытащила из ящика комода.

– Бритва? Или мой крем для эпиляции? Рекомендую. Растворяет волосы.

Он протянул руку.

– Умно.

Покрытый белой субстанцией, он снова оказался в маске.

– Во что ты превратишься?

– Превращение всегда так предсказуемо.

Она оглядела. Взяла с комода бритву.

– Э?

– Вот тут пропустили. Сделай сам.

Он отодвинул.

– Пожалуйста.

Шанни возмутилась:

– Да не буду я заносить нож над твоим беззащитным горлом. Это, знаешь, штамп. Да и не умею я.

Энкиду покорно взял бритву. Голос за дверью что-то сказал, и оба сразу встревожились.

– Мегамир?

– Тут нет этой жужжалки. – Отрезала Шанни и тихонько приоткрыла дверь.

Дама с клюкой, не интересуясь происходящим в комнате, велела:

– А, ну, выйди.

Энкиду приподнялся, но Шанни сделал ему знак и, отряхивая с ладоней волосы жертвы, выскользнула из комнаты. Оставшись один, Энкиду потянулся к зеркалу, оставленному Шанни на кровати, и пока он его поднимал, в нём уйма всего отразилась. Та часть сада, которую в комнате не было видно. Есть такой кунштюк в этом мире искривлённого пространства. Там, под белой и розовой сенью дама-барабан, постукивая клюкой, говорила что-то. Светлый затылок Шанни кивал.

Внезапно она повернулась, и Энкиду в зеркале увидел синий глаз. Она, конечно, его не видела, но Энкиду почувствовал себя неуютно. Едва глаз пропал из глуби зеркала, в двери показалась Шанни.

– У тебя посетитель… ница, Энкиду.

Долгий взгляд, который она послала ему одновременно с этими словами, был принят с виду спокойно.

– Откуда… она знает?

– Она знает, и всё. Давай не будем тратить время, прибирайся, живо. Ты срубил свой лес? Она будет здесь через пару минут…

– Что ты делаешь?

– Повеселей, пожалуйста… она придирчива по части… не дёргайся! …красоты.

Он задержал её руку.

– Ты хочешь, чтобы я был красивым?

– Это врождённое стремление, егерь, врождённое. Ну, вот…

– Ты не уйдёшь? – Он встал, понукаемый ею, и утёрся полотенцем.

Они быстро собрали всё с пола – газеты сопротивлялись. Волосы Шанни сгребла горстями и унесла.

– Извини, я бы сам. – Сказал он вслед.

– Быстро умойся и… где твоя куртка номер два?

Он сказал:

– Шанни… что она сказала?

Та, удерживая волосы, как жатву, пожала плечом.

– Ничего особенного… что ей нужно поговорить с тем, кто носит имя сир Гурд.

– Почему именно сегодня? Ты догадываешься?

Она нетерпеливо вышла, но всунулась в дверь:

– День ещё далеко не окончен, Энкиду. Вот об этом я догадываюсь.

За дверью опять раздался встревоженный голос дамы-барабана. Шанни вернулась и оглядела комнату с изумлением. Энкиду выпрямился.

– Ты умеешь наводить чистоту…

И она осеклась, только теперь толком его увидев. Опять голос за дверью и удар клюки. Шанни помотала головой, сделала знак ладонью и направилась к двери.

– Ты разве не спрячешься?

– Куда?

Шанни показала одну из ракушек на столе.

– Сюда?

Энкиду медленно сказал:

– Значит, ты мне доверяешь…

Шанни подумала, прежде, чем ответить:

– Вряд ли ты сам поймёшь, для чего она пришла… а уж я тем более.

Она удрала, и Энкиду некоторое время сидел молча. Дверь открылась.

Вошла тонкая, очень прямая и стройная женщина. Платье стянуто в талии, голова повязана цветным платком. Тёмные очки оставляли подчёркнуто открытой нижнюю часть лица. Выразительный подбородок. Твёрдые яркие губы с двумя полукружиями смеха в уголках. Кончик прямого носа.

Она положила на кровать свёрток, а на комод поставила корзинку. Сняла, выпростав из платка, очки, и Энкиду встретил напряжённый и внимательный взгляд.

Пробормотала:

– И этот белый.

– Что, простите?

– Простите, думала вслух. Приходит с возрастом.

Она оглядела его.

– Вы знаете Билла?

Он шевельнул уголком заклеенной губы.

– Да.

– Он, вероятно, будет вас уговаривать принять участие в одном деле.

Энкиду слушал.

– Вы должны отказаться.

Энкиду молчал.

– Вы уже согласились? Откажитесь. Как можно скорее.

Он мягко ответил:

– Почему, сударыня?

– Вы знаете, кто вы?

– Надеюсь.

– Тогда вы знаете, кто я. И я вам говорю.

Он опять помолчал.

– Сударыня, почему?

– Потому что вы – гарантия династии. Что-то вроде случайно найденной коробки с игрушками. Заначка.

Он приподнял бровь.

– Мне следует извиниться за грубость выражений, но я не буду.

– Нет, я просто подумал, что сравнение с коробкой избирательских бюллетеней было бы уместнее.

– Вы должны остаться.

Он сказал:

– Сударыня, но ведь вам бы хотелось, чтобы остался Билл.

Она помедлила…

– Пять минут назад – да.

Он быстро взглянул. Она смотрела со странным выражением.

– Ты… не Баст.

Подошла.

– С Биллом схож….и совсем другой.

– Братья могут быть разными.

– Но ты совсем другой. В тебе есть что-то ещё. Опасность.

– Да что вы?

– Да.

– В чём дело?

– В твоих глазах.

– Что с ними?

– Их цвет… А старина Билл, небось, решил, что ты свой в доску. Что ты сделал, пощекотал у него под подбородочком?

– Не брал на себя такой труд.

Она рассматривала его.

– Удивительно… такая белая кожа… наверное, ты обгораешь на солнце?

– Сударыня, уж коли речь зашла на такие нежные темы…

– Ты что, бороду носил?

– Но…

– Энкиду, у меня нет никаких прав на тебя…

– И у меня на вас, сударыня.

– Я хочу, чтобы ты остался.

Он отступил на шаг.

– Я преступник, меня ищет закон.

– Твой отец преступник, он отзовёт закон.

– Мило.

– Не смей дерзить.

– Воспитывать меня поздно, ваше величество.

Он вскрикнул и, приложив руку к щеке, смотрел скорее с изумлением, чем с возмущением.

– Не ожидал, – почти спокойно сказал он, – что в новообретённой семье повальная традиция бить по лицу.

Она с удовлетворением кивнула:

– Верно, кожа нежная… ишь, как покраснело. – Она улыбнулась. – Не жалуйся. Надеюсь, Билл получил сдачу и за меня.

– Надеетесь?

Она отошла и присела на край стола.

– Сядь.

– Ваше величество, так господин следователь сидел, когда допрашивал меня.

Она похлопала по столу:

– Сядь рядом.

Он подошёл, отступил и сел на пол, скрестив ноги. Она усмехнулась.

– Вот об этом я говорила. Билл бы послушался.

– Сударыня, я выполнил бы любую вашу просьбу.

Она склонилась и вгляделась в его глаза.

– Это очень приятно слышать. Да, Энкиду, мне очень приятно…

– Но только не эту.

Она сказала с каким-то новым выражением:

– Решение неизменно?

Она поднялась и, подойдя, села с ним рядом. Энкиду вздрогнул и остался неподвижен.

– Значит, династия Баст лишается вновь обретённой надежды.

В её голосе ему почудилось удовлетворение.

– Послушайте… – он заставил себя посмотреть ей в глаза, – я понимаю…

– Что ты понимаешь?

Он уклонился от её руки, которую она протянула к его волосам.

– Там, далеко – всё может произойти. Попробуй потом разобраться, что и как.

Она отдёрнула руку и, усмехнувшись, опустила глаза:

– Ты намекаешь на какой-нибудь несчастный героический случай.

– Нет, на то, что я могу убить Билла.

Она молчала. Он чуть ли не с извиняющимся выражением пояснил:

– Вы сами сказали, что преступление в крови всех, принадлежащих к этой семье.

Она приподняла бровь. Он поспешил:

– О, я не про…

– Отчего же? Не исключай меня.

– Вы не Баст.

– То же самое я сказала тебе. Да… или Билл может убить тебя. А ваш командир тоже может задумать что-нибудь. Он ведь из очень знатной семьи, чьи права на абсолютную власть обязан был бы подтвердить закон… о котором ты так любезно упомянул в начале нашей встречи.

– Он мне показался…

– Ну, ну?

– Если бы верность долгу могла воплотиться в нибирийца…

– Ого.

– Вдобавок, они дружны. Понимают друг друга с полуслова.

– Да ты не ревнуешь ли?

Она едва заметно подмигнула. И увидела, что он успокоился и даже вздохнул иначе, как если бы зверь сообразил, что он на территории заповедника и устроился поуютнее, вместо того, чтобы напасть или убежать.

Но как у него могут быть глаза этого непостижимого цвета? И светлые, без малейшего оттенка рыжины волосы? Да, что-то удивительно, даже до болезненной ясности, в точном и чистом чертеже лица напоминает о кровном родстве с Биллом. С влюблённым в себя родом Баст.

Но она искала родство со своим отражением в зеркале. Быть может, молочная белизна вокруг радужек? Прекрасные зубы, которые она успела разглядеть с пристрастием лошадницы. Или ей кажется – вот, драматическая отчётливость большого рта? И прорисовка лба и переносицы чище и легче, чем у брата?

– Вы думаете, какие пирожки я делал в песочнице? Лучше, чем Билл? Хуже?

Она рассмеялась. Горячая волна крови… она узнала собственную интонацию. Вот где её родство с этим незнакомцем. Не в чертах лица – в складе ума, в умении думать так же отчётливо, как другие произносят выношенные мысли с листа… Биллу сие неподвластно…

Да, он… он – её сын.

И она заговорила совсем по-другому, и уселась поудобнее. Он не отодвинулся и теперь с удовольствием смотрел на неё. Когда ему не надо было отстаивать свою независимость перед чванливой незнакомкой, он охотно подчинился её обычной власти – он любовался ею. Она увидела, что чувство красоты у него врождённое, как у Билла. Даже нечто более возникло. Ещё немного, и он поверит…

Сунн просто ощущала, как у неё появляются эти самые права на него.

Она перешла на вы, чтобы подчеркнуть ту интимность, которая возникла между ними. Сунн не из тех, кто утрачивает позиции в результате непродуманных действий.

– Видите ли, молодой человек… мой сын, с которым вы решили провести какое-то время в обстоятельствах, как я понимаю, не вполне обычных… да, я должна вам сказать.

Она подняла руку, блеснув кольцом, но тотчас опустила на колени. Кажется, она точно знала, что хотела сказать. Не похоже на то, что эта женщина не умеет управлять словами. Да, она и своими мыслями управляет превосходно.

Она взглянула. Глаза её были великолепны.

– Энкиду… Странное имя. Напоминает мне… Ну, да ладно. Вы видите, я заметила – что я прекрасно знаю, что хочу сказать. Билл… дурацкое имя… Билл ни разу не был эмоционально захвачен чем-либо… он так холоден.

В глазах Энкиду мелькнул смех.

– Да… следы вашего знакомства ещё видны. И тем не менее. С виду он весь такой порывистый и искренний, суетливый, как курочка. Говорит, что придёт на ум. А что приходит на ум Биллу на самом деле?

Так как он не ответил, она продолжала.

– Я как-то сказала его отцу, что Билл ни разу не был влюблён. Его отец не понимает, как это серьёзно. Билл неплох. Он не совершал ничего такого, преступающего границы… так, по мелочи. Но он никогда не терял головы… Зачем я это говорю вам? Во-первых, просто из соображений элементарной порядочности, которой я, смею верить, не лишена.

Энкиду ждал.

– В смысле, если о девушках… тут следует прибегнуть не к психологии и поэзии, а к арифметике.

Она рассмеялась.

– С вами летит девушка? Молодая красивая женщина, образованная, утончённая и в достаточной мере безумная. Может быть, если вы все долго будете вместе…

Она замолчала и вопросительно взглянула. Он возразил только глазами.

– Вы будете с ним в замкнутом пространстве долгое время, а потом на территории никому не известной затерянной земли. Не жалейте Билла.

– Как это понять? – Спросил он запросто.

– Ну, не прикрывайте… как это назвал бы Ас. Не рискуйте из-за него. И вообще… не рискуйте.

Он увидел, что она расстроилась.

– Звучит так по-ханжески. Я сегодня утром сказала Биллу по этому поводу…

Он встал.

– Ваше величество…

Она сделала отрицающий жест.

– Вы же знаете…

Она тоже поднялась. Такая высокая, она смотрела ему в глаза. Он рассмеялся и сказал ей об этом. Она сняла с пальца кольцо.

– В знак вашего согласия я хочу увидеть этот пустяк на вашей руке.

Он замер, большой и поникший… кожа, открытая лезвием, была странно нежной, а тяжёлый камень лица будто замер под властным резцом скульптора.

Поднял глаза.

– Я не хочу.

– Друг мой, оправа из самого простого металла. А камень, поверьте, недорог.

– Значит, вы определили мою цену.

И тут она увидела в нём нечто, чуждое и роду Баст, и Хорсам. То, что она смело в первое же мгновение окрестила словом «опасность».

Он протянул ей руку, и она положила кольцо ему в ладонь.

– Я слышал, Хорсы все очень властные. Это не знак согласия, это знак вашей власти.

Она кивнула.

– Потом можете снять, но сейчас… вот… поверните к свету. В зависимости от освещения он немного меняется.

Они оба внимательно следили за этими переменами.

– Да, оно вам пригодится. Можете даже кому-нибудь его отдать.

Она указала на свёрток.

– Там рубашки. Причём, не новые.

Он ответил спокойно, с улыбкой в глазах:

– Ужасно, за кого вы меня принимаете?

Она кивнула.

– Это моего отца. Представляешь?

– Обноски, ай-яй-яй.

Он подошёл поближе.

– Спасибо.

Она видела, что глаза его загорелись – а при их чудном цвете это создало жутковатый эффект. Он был растроган.

– За что?

– За рубашки… вашего отца. А это? – Он показал на корзинку.

Сунн как-то смутилась, потом сказала:

– Это я тебе покушать принесла.

Она развернула тонкую бумагу.

– Я умею готовить. Притом, очень недурно, поверь. Пирожок с яблоком, знаешь, это получше иной книжки. Скушай пирожок.

Энкиду слушал внимательно. Потом учтиво сказал:

– Это очень лестно. Я обязательно отдам ему должное.

– Вот и чудесно. Знаешь, когда готовишь, столько всего передумаешь… стараешься, приговариваешь. Ну, я пойду.

Она улыбнулась и, подойдя к нему, быстро тронула его лицо раскрытой ладонью, так что он не успел бы на сей раз уклониться. Но он и не пытался.

И тут же, чтобы они оба забыли об этом, сказала громко:

– Монарх приглашает вас, сир, на чай и выбор корабля. В кармане рубашки, которую вы наденете – время и адрес. Там сплошные заборы, так вы не смущайтесь. Напролом. Быть может, тебя отвезти?

Энкиду запнувшись, поблагодарил и отказался.

– Зачем Абу-Решит это сделал? – Спросила она, как показалось ему, с надеждой услышать ответ.

Они стояли в дверях.

– Или это не Он? Просто так получилось…

Он вопросительно ждал. Она успокоительно подняла ладонь.

Затем распрощалась, вышла. Она не могла рассказать Энкиду, что просила знака какого-нибудь, что ли, и по дороге к нему увидела у мусорного бака оставленное зеркало. Совершенно целое, без единого изъяна, большое, ничуть не помутневшее зеркало кто-то оставил прямо на асфальте, по традиции богатого города отдавать таким образом хорошие и ставшие ненужными вещи. Это произвело впечатление на леди Сунн. С трудом переборов желание заглянуть в это зеркало, она с досадой подумала, что чудеса бесполезны, если знаешь, как надо поступить.