Текст книги "Глобус Билла. Первая книга. Почти человек"

Билл дерётся. Девушка, брат и командир

Когда Ас вошёл вместе с довольно ранним часом в собственную гостиную, Билл сидел на краю кровати в позе очень уставшего нибирийца, зарабатывающего на существование сугубо физическим трудом. Ас посмотрел на всклокоченную голову, помещённую между мухобойных ладоней и длинных толстых пальцев, крепко вцепившихся в густые пряди, совсем светлые в полутьме зашторенной комнаты.

Ас посмотрел и первым делом слегка отвернулся. Поворотил свой благородный нос вкупе с не менее благородным подбородком. Билл искоса глянул, понял, хрипло усмехнулся и хмуро натянул конец простыни.

Сочтя, что уж теперь-то не он разве верх антуражности и в достаточной мере экипирован для беседы с вассалом, он протянул:

– Ну…

– Доброе утро, сир. – Чопорно промолвил Ас свежим баритоном, и не выдержал:

– Слушай, Билл, собери свои принадлежности… чёрт, по всей комнате разбросал. Или подождём камердинера вашей милости? Ты сказал ему адрес? Он захватит зубную щётку и смену чего-то чистого?

Билл раздражённо сунул голову обратно в надёжный приют и прокаркал оттуда:

– А ты, я смотрю, спал так аккуратно, что не помял стрелочки на брюках военного образца.

Ас терпеливо выждал пару секунд, в течение которых из сцепленных пальцев донёсся протяжный печальный звук и почтительно, но без малейшего сострадания сказал:

– Тебя ожидает телефонный разговор, Билл.

Билл на мгновение вытащил голову и представил Асу ничуть не помятое, в отличие от постели, большое лицо в ореоле золотой щетины и пару озадаченных глаз.

– Да что ты? Небось, его величество припомнил ещё какие-нибудь кровожадные подробности из послания дядюшки-колониста. Скажем, дядя хочет, чтобы я прибыл на Эриду в неполной форме… не при всех принадлежностях. Или папа решил оставить что-нибудь на память обо мне.

Билл опустил взгляд.

– Ну, так как… его величество?

– Её величество. – Ответил вассал, и Билл тупо вылез из лохматого укрытия и посмотрел во все глаза – то есть, имеются в виду, опять же, два темноватых с утра и примаргивающих, как у развратника из подворотни, зрительных органа.

– Леди Сунн, – продолжал Ас, – ещё полтора часа назад пожелала с вами поговорить и перенесла разговор на то время, которое вам угодно… Билл, а ну, оторви себя от постели… нет, не голову, Билл…

Билл вскинулся, он сообразил, что Ас всегда именует не вполне законным титулом отнюдь не государственную супругу отца, а…о, Боже мой…

– Твоя мама, кретин… – Кивнул Ас.

Билл вскочил так поспешно, что Ас не успел отвести глаза от величественного зрелища оживающей статуи, олицетворяющей поспешные вставания с постели.

– Мама… Ох, ты… что же делать? – Сказал Билл, с такой экспрессией собирающий «принадлежности», что Ас не мог не оценить силы действия своих слов.

Билл замер, прижимая к себе ворох одеяний, и с отчаянием посмотрел на Аса. Потом обвёл пространство комнаты, боясь обнаружить признаки действия Мегамира в режиме звонка.

– Да не сей секунд… – Милостиво утешил хозяин. – Леди Сунн сказала, что подождёт, пока ты примешь подобающий… Билл, не коченей… подобающий для разговора с воспитанной женщиной вид.

С этими словами он повернулся чуть не на каблуке – ни дать ни взять, оловянный офицер из коробки, только что принесённой из элитного магазина и вскрытой жадными детскими пальчиками.

– Я на кухне. – Донёсся его голос уже откуда-то из глубины коридора.

– И мне кофе… – Промычал Билл, пытаясь выровнять тембр и децибелы так, чтобы мольба достигла непреклонных и, конечно, уже промытых до мозжечка военных ушей.

– Чёрта с два… – Раздался спокойный ответ, и на мгновение голова Аса вернулась в комнату.

По стечению обстоятельств мятущийся взор Билла в этот момент остановился на проклятом портрете, который, кажется, приснился ему… а может, и нет. Утром он выглядел ещё более зловещим по абсолютной шкале таинственности.

Биллу примерещилось, что это неизвестный нибириец из скромной обшарпанной рамы ответил ему, и тут же перевёл взгляд на застрявшую в дверях голову Аса. Ему показалось что-то… но он не успел уцепиться скачущей, как повеселевшая на войне блоха, мыслишкой за реальность, несущуюся мимо него с неподобающей скоростью.

– Да чтоб меня. – Подтвердил Ас. – Сам заваришь… если попадёшь кипящей струйкой в отверстие стакана, разумеется.

Тут с грубым смешком красивая голова окончательно исчезла.

Билл в полнейшем разоре среди частей одежды, падающих из рук, не был готов, чтобы дать достойный отпор мужской грубости.

Сам он ощущал себя лилией среди одуванчиков, и только вновь пришедшая мысль о неизбежном разговоре с леди Сунн заставила его соображать чуть быстрее, в нужной для жизни в данной системе времени-пространства манере.

Через три минуты Билл, борясь со скользящим в руке лезвием и стараясь не глазеть на возникающую в зеркале инфернальную мыльную голову, услышал, как Ас в кухне говорит:

– Да, ваше величество… да, он вполне готов… хорошо, леди Сунн, я не буду вас так называть… – (Голос приветливый, со мной он так никогда…) – Нет, нет, он вполне…. Уже полчаса назад, как свершил все приготовления к вступлению в полный событий и дел большой день…

Билл выронил с лязгом лезвие в раковину и, хватаясь за полотенце – висят в безупречном порядке и пахнут, сволочи, этакой свежестью – закричал шёпотом:

– Ас… ну, ты… я же… ах…

И тут же объявился замундиренный в пиджак торс Аса, а с ним затрепетал воздух в целомудренной ванной комнате, и Билл, не успевший стереть пену с половины лица, интересно правой или левой, уже только мысленно чертыхался.

Он тревожно шагнул туда-сюда, косясь, чтобы в кадр не попали некоторые ненужные подробности, и сдёрнул что-то с держателя для полотенец.

Прозвучал голос, сказавший:

– Билл, доброе утро.

Показался ему лёгкий смешок или нет?

– Ты уже всё решил насчёт экспедиции? Когда, корабль, с кем?

– Что… мама, ты… доброе утро, мама… я страшно извиняюсь, я не при полном, это, параде… и… секундочку. Мам, не включайся, я… одну ми… ми… ми…

Билл, состроив мимолётный, убивающей силы взгляд в сторону бестрепетно глянувшего над чашкой элегантно дымящегося кофе Аса, выскочил и двинул по коридору.

Голос леди Сунн говорил:

– Ну, так как, Билл? Ты уже конечно, всё обдумал? Кроме подробностей?

– Да… я, собственно…

– О, я вижу, ты в приличном доме… чувствуется безупречная мужская рука…

Тут возникло и исчезло сияющее глазами прекрасное лицо матери, и Билл финишировал в гостиной.

Ложе, на котором почивал готовый вступить в новый день принц, выглядело так, будто Билл и не спал сном скульптурного, предназначенного для выявления образа, камня. И как это получилось? Он, что ворочался во сне?

– Это больше походит на место битвы трёх хищников… – Услышал он или ему показалось

– Мама, тысячу извинений…

Билл схватился за голову и с отвращением отдёрнул липкую мыльную руку. Вытер ладонь об штаны и завертелся.

– Какой внушительный портрет. – Тем временем говорил голос. – Что же, Билл… ты мне не ответил?

В ответ на струящиеся, как река, знающая, куда стремить свой путь, вопросы, Билл только помыкивал и, наконец, с силой собрав мысли и чувства в слабый большой кулак, молвил:

– Мамочка, ты же знаешь этих белых…

Раздался смех.

– Верно, ты слегка….как сказано в одном писании – недогадлив.

Билл успел смертельно обидеться, но тут же обрадовался, что мать перестала сыпать вопросами насчёт какой-то экспедиции… господа, позвольте? Что за экспедиция?

Он остановился, приглаживая гриву на затылке.

Тут сбоку возникла милосердная рука в безупречно на сантиметр вытащенном гражданском манжете. В сильных пальцах была зажата квадратная чашечка с волнующимся квадратиком чёрного великолепного кофе.

Билл потянул носом и выхватил подаяние.

– О, я смотрю… у тебя есть друзья, Билл. – Сказал материнский голос.

Билл, мгновенно забыв обо всем, присосался к краю чашечки, так что цокнул зубами.

– В первый и последний раз… – прошипел Ас… – я обслуживаю тебя, царский сынок.

И тут же с неподдельной искренностью и восхищением посмотрел куда-то за широкое накренившееся плечо Билла:

– Мэм… очень рад…

– И я рада, сир Александр.

Рука Билла дрогнула с той силой, с какой может дрогнуть только по-настоящему сильная рука.

Он обернулся всем массивным корпусом.

Ас вышел, пятясь, и у двери поклонился.

Билл смотрел, как в гостиной среди пробивающегося из-за штор утра, возле портрета, как в пару суровому застывшему изображению, возникло живое, чудесной красоты лицо женщины.

Леди Сунн, постепенно проявившись всем точнейшим силуэтом, смотрела на него. Она сидела у разожженного камина, сидела сторожко и в то же время так, будто эта поза была избрана лучшим из художников после долгих размышлений и сравнений опыта.

Леди Сунн посмотрела на огонь – единственной человеческой слабостью её была некоторая зябкость. Следующего взгляда удостоился сын.

Её утреннее платье было всего лишь платьем – ему не придавали особого значения, но и от равнодушия оно не страдало.

Никого и никогда не обрекала на страдания леди Сунн…

Её длинная тонкая рука вольно и весомо лежала на подлокотнике небольшого диванчика. Какое-то скромное колечко отнюдь не на безымянном пальце. Весь очерк её фигуры, от туфельки-туфельки и тонких щиколоток, к высокой шее и приподнятому затылку в будто небрежно срезанных смоляных завитках был сделан смело и лаконично.

На полу у её каблучков стояла чашечка и громоздилась невысокая кипа канцелярских папок и книг в толстых переплётах. Бумаги лежали, как сказал бы конюх, сикось-накось, и эта лёгкая неразбериха потрясающе гармонировала с выверенной чистотой комнатного пейзажа и лаконизмом образа самой хозяйки.

Билл, как всегда, подивился ей… и как это ему удалось стать её сыном? Ангел, ответственный за распределение детей, заигрался в дурака и перепутал аиста.

Огромные глаза, лукавые и по-детски грустноватые, смотрели с ожиданием. В глубине их Билл сразу явственно прочитал то, что ему бы не хотелось услышать.

Но об этом разговор между ними не пойдёт. Леди Сунн не скажет ничего жалостливого, о нет.

– Билл, какая продуманная комната. – Сказала она. – Вот, что значит внутренняя самодисциплина и воспитанный вкус. Отчего ты не пошёл в военные. Билл?

Билл, заслонив собою ужасную постель, почти окончательно пришёл в себя и, радуясь, что разговор ненадолго соскользнул с проклятой темы, ответил:

– Мундир сильно жал вот тут, мама.

Она хмыкнула.

– Очухался…

– Ах, мама…

Билл воровато оглянулся.

– Поверь, мы ничего такого вчера…

Она твёрдо сказала, склонившись и взяв стоявшую на полу у каблучка чашечку. Билл увидел, что в чашке молоко, белое-пребелое.

– Билл… вот что… не вздумай мне заговаривать…

И она прицокнула прекрасными зубами. Жест озорной, но вполне в согласии с её холодноватым и вымеренным чувством смеха.

Он помолчал. Итак, говорить придётся.

– Ты всё знаешь…

Она нетерпеливо перебила:

– Конечно, я всё знаю… Билл, не будем тратить время на вздохи и почёсывания.

(Билл отдёрнул руку от затылка.)

– Скажи, ты хоть подумал… заметь, я спрашиваю всего лишь о мимолетном и даже не вполне контролируемом процессе… о полёте мысли, Билл. У тебя вот тут летали эти… мысли насчёт того, о чём я уже всё знаю?

Билл включил свои мыслительные способности и принялся ловить эти… мысли.

– Подумал. – Аккуратно сказал он.

– Ты только не ври, Билл. По крайней мере…

Леди Сунн предостерегающе подняла ладонь, так как Билл с протестующим видом и, негодуя, тыкнул в себя в грудь и огляделся, как бы желая понять, кому адресован попрёк.

– Хотя бы не старайся при этом, так у тебя хуже выходит.

Она снова отпила из чашечки и лизнула губы.

– Ври проще… с ходу. Эх, не актёр ты. Итак, ты не знаешь, что делать.

– Не знаю. – Очевидно, размышляя, как последовать совету, согласился Билл.

Он испросил у матери разрешения жестом и сел, утащив давешнюю табуретку подальше от постели. И почему это он не актёр? Дразнится, что ли?

– А что ты хочешь, мама? – Перешёл он в наступление, хотя и знал, что это заведомо проигрышный путь. Это вам не с папой точить лясы у старомодной карты.

Она ждала.

– Папа твёрдо решил меня подать…

Он отёр локтем физиономию, с той стороны, где ещё пенились его попытки привести себя в пристойный вид.

С отвращением глянув на рукав, он добавил:

– Только не знаю, с какой подливкой.

– Соус, Билл. Надо говорить – соус… А не подливка. Это вульгарно.

Билл посмотрел в её смеющиеся глаза и возмутился:

– Ну, с тех пор, как вы отправили меня на целых две смены в летний лагерь, я всегда говорю – подливка. Так это называлось в столовой.

– На одну смену, Билл. Неполную. Мы тебя забрали раньше времени. Они умоляли нас. Нам пришлось пойти навстречу руководству лагеря, чтобы нас не обвинили в злоупотреблении властью и психологическом прессинге. Ну, ничего….они потом всё привели в порядок. Лагерь на сутки пришлось закрыть, но когда мы им заказали новые ворота… что?

– Спорим, больше всех переживал папа?

Она согласилась.

– Ну, да, он ведь оплатил путёвку, а просить, чтобы ему вернули полцены, было несолидно. Плюс ворота. Помнишь, что ты с ними сделал? До сих пор не знаю, что это символизировало.

– Мама, я… не помню. Я не мог жить в клетке. Я горько плакал после каждой вечерней линейки. Мама…

Она помолчала.

– Он в своём неповторимом стиле? Горд собой, что готов принести кого-то в жертву собственным принципам?

Билл кивнул.

– А что он может? Это послание и для него, как банановая корка… До сих пор ему приходилось иметь дело только с банановыми республиками.

– Билл, плоские шутки не утешение для широкоплечего мужчины.

– Прости, я плохо соображаю с утра.

Она прорычала:

– Ты вообще плохо соображаешь, Билл! А почему, хотела бы я знать?

– Белые туповаты? – Предположил он.

Она с силой хлопнула по стройному колену, натягивающему ткань платья, как тайное и опасное оружие.

– Хватит с меня. Билл, думай.

– Всё же он не скрывал, что потрясён. Это, знаешь, мама, приятно.

– Его можно понять.

– Что корабль унесёт единственное доказательство его мужской состоятельности? Мама, я умоляю. У меня создалось впечатление, что папа пересмотрел вековые устои ценностей Шести Династий. Ему по барабану, унаследует ли всё его сын.

Он скорее угадал, чем увидел, как она покачивает головой.

– Нет, о, нет. Вот этого он искоренить в себе не сможет. И ты, Билл… когда придёт время… ты тоже почувствуешь это. Поверь, гиблое дело пошучивать на берегу реки по имени Кровь. Это есть, и всё тут. У людей тоже, ведь они потомки богов. Жалких и странных богов.

– Но красивых.

– Но красивых. И ты захочешь увидеть свою красоту в зеркале, Билл, когда она начнёт исчезать под ветром.

– Ужасы какие, мама, говорите.

– Да, захочешь. Тебе понадобится отражение, в которое ты сможешь заглянуть и сказать – Баст унаследует всё.

– Мама, ей-Богу…

– Он-то тут ни причём.

Билл не стал настаивать:

– Я правильно понял? Послание внезапно объявившегося дядюшки насчёт восстановления семейных связей – это что-то вроде ультиматума?

Она поразмыслила.

– Он, и правда, назвался Мардуком сир Ану?

– Отец так сказал.

– Стало быть, это те, что затеяли всю историю с колонией. Вернее, младшее поколение, названное поколением великих испытаний. Всё это закончилось… в общем, довольно сумбурно… вдобавок, они нарушили билль о правах и в результате великий учёный и авантюрист Гойто сир Хорс притащил сюда из самых благородных побуждений кучу говорящих человечков.

Она говорила с такой серьёзной интонацией, что Билл счёл нужным к ней присмотреться. Она замолчала и сказала с сомнением – она не стеснялась размышлять вслух, и у неё это выходило убедительно:

– Конечно, это самозванец… я говорю, – она усмехнулась, – о дядюшке Эм.

– Ты не думаешь, что он тот за кого себя выдаёт?

Она казалось, подбирала слова. Наклонилась к Биллу и выразительно взглянула.

– Я имею в виду, что он – в любом случае – самозванец.

– Прости, мама… что ты имеешь в виду?

Она медленно и весомо произнесла, глядя куда-то в прошлое:

– Даже если это тот самый Мардук из рода Ану… и даже тем более, если это он собственной персоной… он самозванец, ибо он, вполне возможно, преступник. Он последний оставшийся среди тех, к чьей гибели он, с большой долей вероятности причастен. В таком случае, степень опасности твоего путешествия возрастает… возможно, отец вкладывает в твою миссию особый смысл. Тогда речь идёт о восстановлении истины и даже свершении правосудия …так как ты носитель абсолютной власти и будешь иметь природные полномочия.

Билл пробормотал:

– Как мило с папиной стороны …кроме полномочий хорошо бы иметь что-то ещё. Скажем, бронированную технику. И побольше. Вроде флота, потерянного во мраке времён.

Кое-что пришло ему в голову – вот в эту, лохматую. Похоже, туман рассевается:

– Или спятившая машина?

Леди Сунн покачала головой.

– Судя по тому, как составлено послание – исключено. В каждом слове, в построении фраз, в интонации так много индивидуальности, и мне кое о чём эта индивидуальность напоминает.

– О чём же, мама?

Она промолчала, потом сказала осторожно:

– Билл… всё, что я скажу или могу сказать… вряд ли тебе поможет там на месте, – он содрогнулся, – действительность такая хрупкая и в то же время гибкая штука. Цепь событий можно разъединить…

Билл буркнул:

– Может быть, это просто сумасшедший? И он ждёт нас там с пыточным набором? И армией каких-то милых заблудших людей или, – он пошевелил пальцами, – кого-нибудь ещё?

Леди Сунн сделала нетерпеливое и пренебрежительное движение плечом, так что Билл даже слегка обиделся. Ему показалось, что эта версия недурна и заслуживает рассмотрения. Тем более, если перед вами сидит ваш собственный сын, которому и предстоит упасть в объятия этого дядюшки Эм.

Но леди Сунн, похоже, заинтересовало другое. Она решила уцепиться за мелочь.

– Ты сказал «нас». Стало быть… о, неужели, Билл. Ты уже знаешь, с кем летишь?

Билл закашлялся непритворно. Ну, вот опять.

– Кто твой командир, по крайней мере? – Настаивала мама.

Она явно решила отбросить лирические отступления о сумасшедших и перейти снова к тревожным и неприятным разговорам о путешествии.

Билл прорычал что-то невнятное и беспомощно огляделся.

– Ждёшь, что он выскочит из книжки?

Голова Аса возникла. Билл с яростью воззрился на эту голову, но Ас обменялся коротким взглядом с леди Сунн и стёрся из поля зрения.

– Мама… – С бесконечным терпением и, надеясь, что вложил в одно слово твердыню сердца, молвил Билл.

– Да, да?

– А вдруг… знаешь, мне только что пришло на ум.

– Куда? Не обижайся. Просто ты показывал куда-то…

– А вдруг, а может, кто-то из наших добрался до Эриду?

Он выслушал её смех. Очаровательный, между прочим. Оборвав эту прелесть, она совершенно серьёзно сказала:

– Что ж…И это может быть. Если у изящной чёрной женщины рождается толстый белый сын, то, что уж говорить о других, менее возможных поворотах Судьбы.

– Мама!

Он насупился.

– Разговоры о моей ускользающей красоте мне больше нравились. Может, вернёмся к этой теме?

Он завертелся и решил придраться к чему-нибудь, в тщетной надежде сбить мать с толку.

– Я смотрю, у тебя тут некоторый беспорядок. – Сказал он, указуя перстом в сторону небрежно сложенных книг и бумаг, среди которых, кажется, были старые газеты, и уголок переплёта, забранный в металл с отверстием для ключика, намекал на то, что это семейный альбом.

Само собой, разумеется, номер не выгорел. Леди Сунн и глазом не повела. Впрочем… Но, возможно, сегодня у Билла сверхчувствительность на ложные сигналы.

Она взяла свою чашечку и допила. Потом отодвинула от себя чашку, вытянув руку, и перевернула. На пол не пролилось ни капли. Билл подозрительно следил за матерью, став в эту минуту похож чем-то на сира Баст-старшего.

– Это вот что символизирует? – Хмуро осведомился он.

Она поставила чашку на пол и пожала плечами.

– Не знаю. Так, Билл… ты не сказал, как называется твой корабль?

Билл, защищаясь, поднял ладони.

– Скажи еще, что всё зависит от меня и всё в моих руках.

– Сынок, всё зависит от тебя. А руки у тебя…

Она прервала себя и деловито сказала:

– Сир Мардук достаточно деликатно, но определённо дал понять, что не желает, как он выразился, иметь дело с исполняющим обязанности жениха. У тебя должны быть всякие грамоты и прочее.

– И, главное, он сам определит… жених я или нет. Может, у меня что-то подозрительное в форме носа или ещё что.

– Приготовься ко всему, Билл. Или не готовься. Это не имеет значения, когда риск так велик, что переходит в другое качество.

– Какое ещё качество?

– Свобода. Это такое слово, Билл… такое слово.

– Серьёзно? Ах, мама. И это всё, что ты мне хотела сказать?

– Твоя миссия непонятна, Билл. Поэтому не забивай голову всяким вздором вроде смертельной опасности и дядюшек-извращенцев. Всё, что тебе нужно…

– Да, да?

– Корабль, Билл.

– Ясно. Вот сейчас я побегу…

– Билл, надо срочно что-то предпринять.

– Когда говорят «срочно», у меня…

– Знаю, гречневая каша… с ней что-то делается, не так ли?

– Тем более, когда это страшное слово произносишь ты…

– У тебя есть план на сегодня?

– Вот буквально через… эй, Ас… когда мы?

Из-за двери Ас что-то буркнул и вошел, снова улыбнувшись леди Сунн.

– Буквально через?..

– Встреча, о которой вы говорите, сир, назначена на одиннадцать.

– На сколько? – Билл закатил глаза с белоснежными, как у дамы в Мегамире, ободками вокруг радужек. – Так вот, мама… сегодня у меня встреча буквально в одиннадцать и… буквально сразу я займусь… вот этим… корабль и…

– Командир.

– Верно. Кстати, а зачем?

– Чтобы командовать кораблём, Билл.

Он беспомощно посмотрел на Аса, ответившего вместо леди Сунн – с её позволения, понятно.

Она посмотрела на сына строго.

– У тебя есть на примете командир?

Билл огрызнулся:

– Трудно найти, знаешь, чтобы был порядочный и заботливый. Но не навязчивый. А также красивый и обеспеченный материально. Времена, мама…

Ас вышел.

Она урезонила Билла взглядом

– Билл, делай, что хочешь. Быть может, ты не забудешь о матери, которая заплатила убийцам сына, чтобы они показали его могилу.

С этими словами она протянула руку и, начертив знак, скрыла свой огонь и чашку без капли молока в пруду Мегамира, оставив Билла наедине с чёртовым портретом.

Лестница, по которой блуждал призрак Аса с мыльным ведром, была поутру не такая неприятная. Ещё неприятнее.

Свет сквозь оконце на площадке напоминал, что ночью здесь намечалось что-то неблагонадёжное.

Билл дал себе слово ещё на асовой кухне – не смотреть направо, где он бы прочёл номер на двери никем не снятой квартиры. Но посмотрел. Забыл, в какую сторону не смотреть, вероятно.

Номер был девять, число ответственности, и Билл сразу завертел головой, оглянулся.

– Ты чего? – Спросил с подозрением Ас.

– Ничего. – Смиренно ответил Билл.

– Ты куда это смотришь?

– В грядущее. – Огрызнулся.

Понесчастнел.

Есть много рек на планете Нибиру. Полноводные и тощенькие, и те, над которыми надолго задумываются нежные обитательницы плакучих и тонких деревьев, и те, что на второй день жары пересыхают в высоких оградах города. Но нет другой такой, как река по имени Кровь.

На берегу этой реки задумываются романы и проклятия, бродят призраки в оковах и предутренние сны. Там, в её красных и розовых водах – всё. От грозных атомов Первопредка, несущих вечность до вечно встревоженных эритроцитов последнего короля и бродяги.

Один на всех напиток жизни, становясь в жилах отдельно взятого нибирийца неповторимым, как на пари выдуманный коктейль, может принести и поражение в борьбе за власть и, что ещё опаснее, победу.

Всё это так. Вот поэтому старая, ещё школьная медкарта Сунн, найденная ею в домашнем небольшом архиве, удручала её сильней, чем первые опыты в рецензировании спектаклей государственного театра, обнаруженные ею там же.

Сначала Сунн хотела их выбросить, но потом она оставила пару вырезанных ножницами кусочков текста – в качестве, как она сказала себе, упражнения в смирении.

Рецензии были ужасны. Спектакли тоже.

Но истинный ужас – если отрешиться от бытового смысла этого слова – заключался в значке, небрежно врисованном в одну из граф на старом бланке. Так как он обозначал победу. Или поражение, ибо такая победа, пожалуй, сродни ему.

Впрочем, всё, как всегда, зависит от случайности, столь редкой, что можно считать её несуществующей.

Ас вздохнул, вспомнив свою ванную комнату после посещения царским сыном и на кухне бутерброд в фазе полулуния с доскональными, хоть сейчас на полицейскую экспертизу, отпечатками клыков и резцов.

Билл забыл бутерброд…

А ведь заставить забыть его, что он что-то не доел… в общем степень вероятности угасающе мала, вроде погрешности несогласных с реформой пенитенциарной системы.

Как сказал однажды главный жрец – вернее, ио главного жреца, ибо почётным главным был папа Билла, – «их так мало… их, в сущности, нет». Далее жрец сравнил несогласных с насморком великого народа. По-видимому, у ио никогда не было насморка. Здоровенький… как те, кто будет отбывать наказание в трудовых исправительных лагерях, которые, согласно реформе, уже не считались тюремными учреждениями, причём первый же параграф предусматривал расширение их территорий, а в приложении можно было прочитать, сколько морковки полагается исправляемому в течение солнечно-лунных суток.

Словом, Ас оставлял за плечами не тот дом, в который он вступал.

Ветер сегодня был не с гор, а летел долго, молодея, над океаном, и винный разбойничий дух истаял в его простодушных порывах. Приплакивал притвора-дождь. Билл подставлял подбородок и раскрытые губы. Спросил Аса, выставляя челюсть:

– Когда дождь идёт, тебе вода в рот попадает?

На старую шутку Ас, подумав, ответил, поджав губы:

– Не-а.

Оба обрадовались. Таковы июни на Нибиру, во всяком случае, здесь, на южном материке, в родном городе Билла. Блаженный месяц мороси и пара, перед вратами июльскими, месяцем, когда грозный хищник, ударяя хвостом по бёдрам, как сказано в Предании, вступает в свои небесные угодья. Тогда – всё. Тогда – жара.

Второй этаж посёлка разместился потерянной на холме подковой, а в копыте, стало быть, розовые и бело-розовые дачи с качелями – верёвка с дощечкой, спрятавшийся дом Аса, густой чёрный парк за тяжёлой оградой с духами-хранителями и белочками. Вдоль вьющейся, как ожившая суть металла, ограды, чьи узоры трудно было различить, помалкивала пешеходная улица с очертелой кучей машин, ожидающих, как детишки. Всё сплошь наземки, только в самом углу над вываливающейся на улицу тучей мощного куста воровато висел в воздухе катерок-шляпа.

Ас шепнул – свирепый взгляд лётчика скосился на катерок:

– Пешеходная?

И, подойдя, хлопнул маленькую машину ладонью. Машина от страха завопила.

Ас уел:

– Испугалась… без папика свово.

Билл засмущался – он был в достаточной мере законопослушен и вообще, ни с кем не любил портить отношения без крайней нужды. С упрёком сказал:

– Он же не родину предал монстрам из космоса, а всего лишь машину оставил бесплатно.

– Он всего лишь жадная сволочь, которая портит воздух твоего родного города, Билл. Воздух, созданный трудом поколений. В частности, кража в особо крупных размеров золота с Э… номер седьмой, позволяет нам дышать до сих пор. Надо беречь краденое.

– Страшно подумать, если в корабле, где ты будешь командиром, кто-то забудет, скажем, выключить за собой свет.

– Я тебе согласия не давал.

Билл показал зубы – именно так, не улыбаясь.

– Я тебя ни о чём не просил.

Им приходилось говорить сквозь плач машины, но голоса их – низкий баритон Билла и резкий металлический Аса – запросто перекрывали рыдания.

Ас рявкнул машине:

– Молчать.

Машина затихла. Билл погладил её.

– Думаешь, если прислуживаешь царскому сыну, можешь позволить себе вольности.

Ас бросил взгляд, известный в номенклатуре, как «взглянет – лес вянет» и преспокойно сбросил гнев с широких плеч.

– Билл, мы в обычных обстоятельствах, и юмор вписывается в систему. Представь, что мы в других обстоятельствах…

– Каких?

– Чернота, чудовища… и всё такое?

– И что?

– Мы не боги, Билл. Обычные парни с окраины. Если тебе в детстве рассказывали сказки о предках, которые называли себя аннунаками и вели себя, как им хочется… тебе рассказывали?

– Мой дядька, конюх, рассказывал мне.

– И мне… кто-то.

– Ты к чему?

– К тому, что ты шутишь погано, Билл. И однообразно. И это достаёт меня до глубины чего-то там.

– Дальше?

– А то, что я тоже нибириец. Причём, на все сто. Я только с виду безупречен, сделан из закалённого металла, прекрасен – ты только посмотри, Билл, до чего я миленький, – и способен здраво реагировать на идиотов. А там, глядишь, среди давящей ответственности и чертей на болотах нервишки-то сдадут…

Билл подумал.

– Я постараюсь вспомнить это в черноте на болотах. А сейчас повторю – тебя наняли для моей безопасности, а не для того, чтобы учить меня чистить зубы.

– Я тебе припомню это, Билл. А зубы береги.

Ас показал кулак – не машине, которая опять разрыдалась, как царский сын после отбоя в летнем лагере – интересно, врал Билл или нет, не врал? – а царскому сыну.

– Договорились.

И приятели, как ни в чём не бывало, направились к спуску на первый этаж посёлка, где была только одна власть – четверо огромных псов, стороживших вход на рынок, в свою очередь стороживший разомлевших и одуревших курортников, чтобы продать им в четыре цены то же самое, что на третьем этаже города. Сейчас псы покоились вдоль решётки, как изваяния, правда, языки – длинные и красные, трепещущие, как на гербе, – указывали на их принадлежность к миру живых.

Решётка парка здесь на ослепительном свету прояснялась – вита была так, что угадывались морды и клыки запросто, за нею в провале сейчас зелёный, а к ночи чёрный, покоился парк, небось, в перебегающих тенях и белочках. Фонтан с леану на все четыре стороны света, очевидно, намекал на режим экономии.

Спуск на первый этаж городской окраины был здесь. Как память о войне миров там, где проехал раненый танколёт циклопических размеров в две улицы шириной, пробив клювом колодец, спуск остался потёрт и скользок.

Переулок образовался такой, что даже двое ушлых и запрятавших обиды дружков боролись за равновесие. Лестница вбок вправо пожелала спрятать верхние ступени в ветвях, оттого пугала мнимой бесконечностью. Влево за перильцами, оградками, калитками и бронированными дверями возились, зевали, развешивали плавки и напевали беспечные песенки домики на сдачу богатеньким. Два шага к океану делали страшный переулок желанным.

– Хорошо, что мы не на шпильках. – Порадовался Билл, чудесным образом избежавший фуэте вокруг столбика с флюгером.

Мрачно Ас ухмыльнулся в ответ и показал глазами на домик за крашеным в белое заборчиком. Билл навострил уши.

Во дворике разговаривали. Ас согнул свои костлявые пальцы и стукнул костяшками в заборчик. Голоса не стихли, только удалились. Шаги затем, и дверь в заборе пропустила даму с клюкой.