Текст книги "Глобус Билла. Первая книга. Почти человек"

– Глобус… Билла…

Ас оскалился и спросил серьёзно:

– Не хочешь приставку дворянскую?

– А что? А… – Поморщился. – Грубо как-то шутишь.

– Так не хочешь? В родительном-то? Глобус…

– Нет, я просто напишу – Глобус. Потому что терпеть ваши шутки весь полёт, так действительно одуреешь.

– Мне нравится слово «действительно».

Папа издалека, как восторженный агент движимости, уже продавший старый грузовик, продолжал лепетать, желая оправдать комиссионные:

– Может зависать… Может приводниться…

– Вот мы и приводнимся. – Процедил Ас. – Как там у нас с водным покровом?

– У нас с ним неплохо. – Ответил только что назвавший свой корабль.

– А что так отвечаешь?

– Вот те раз. Как я отвечаю?

– Суховато. Ты уж не взгрустнул, дворянин нибирийский?

Билл поморщился.

– Если ты ещё раз пошутишь по поводу моего происхождения, бастард.

– Если ты ещё раз назовёшь меня бастардом.

Измерили друг друга взглядами, как два старых математика, всё ещё питающих надежды по поводу дважды два.

– Знаешь, я там кое-куда зашёл.

– Да.

– Да, в смысле – ну, рассказывай, старина Билл, чьё происхождение безупречно?

– Нет, ты уж без зловещих намёков, пожалуйста, старина Билл, чьё происхождение не безупречно. Вампира видел?

– Не видел.

– Мирового змея, который сидел на яйцах, и одно как раз подозрительно затрещало?

– Нет, звуков не слышал.

– Вечного, что ли? – (Вздох.)

– Это мы потом выясним, кто из нас Вечный.

– Шутка дурного тона, шутка дурного тона. – Подражая голосу из бензоколонки, пропел Ас.

– Дворик и там фонтан видел.

Сказав «А», бастард помолчал оценивающе. Внезапно последовало сообщение нормальным нибирийским голосом:

– Я тоже там был… шёл в рубку, попал на чёртов перекрёсток. Заглянул.

– И впечатление? – С терпением зубного врача спросил Билл.

Ас прикусил губу клыком, думал. Результат размышлений был такой:

– Посмотрел.

Билл завздыхал. Ас смилостивился.

– Тебе развёрнуто? Этак художественно?

– Можно.

– Жуть.

На поле их встретили уже обустроившиеся сумерки и в них ворочались цифры двадцать два двадцать два. Билл потрогал себя за чувствительный орган. Ас жалостливо скорчился:

– Никак вспомнил, как ты сорвал цветок.

Папа, спеша за ними, яростно радовался:

– Пакуйте чемоданы, дети… бантики. Полотенца можете не класть… только дорогие сердцу вещицы небольшого, желательно, размера.

Тут же всплакнул – господа, не переживайте за очки. Ас и Билл переглянулись, и Билл спросил – осторожно и вполне сочувственно:

– Ваше величество, вы чего?

Тот отмахнулся неистово, так что цокнули, как зубы, очки:

– А ты думал… Дета-а-чки… куда ж я вас.

И удалился во тьму, причём рыдания, как кот языком слизнул.

Нибирийские сутки прочь, прочь – в историю, и снова в одиннадцатом часу утра Билл стоял посреди заветной площади.

Посадочное поле было прибрано, и метла, кстати, поодаль прислонённая к лесенке взлётно-облётного катерка, стояла. Кто занимался приборкой, гадать не приходилось. Давешний мужественно-интеллигентный инженер, не говоря ни слова, поклонился ему издалека.

– Он, похоже, на все руки, – сказал себе Билл.

Трава и небо решили выбрать схожие краски, как дама со вкусом – леди Сунн могла бы вот так приказать выкрасить округлившийся от света свод в слабый чёртовски стильный голубой цвет, а травинки бы не поленилась подштопать нитками мулине самых нерасхожих оттенков.

Выгоревшая от соседства с разгорячёнными кораблями, как почтенный полысевший газон, грунтовка, пересекалась асфальтовыми шоссе для наземных, более капризных машин.

Накануне разразилось небо – дождь вымыл стеклопакеты даже в унылых конторах, где томятся прекраснейшие цветы Нибиру. Будто ангел, прохалтуривший смену, вбежал и, роняя швабры, вылил, хватая сильными руками в закатанных рукавах, с полдюжины вёдер объемом каждое в городской пруд. Он оглядывался и вздрагивал от полноты жизни и прикусывал губы, пока даже в его пальцах не объявилась дрожь. Потом он быстро перекурил – разумеется, если был влюблён – и наскоро наметал сотню молний.

Бюргеры, утомившиеся от однообразия теплыни, радовались и с удовольствием смотрели, как упал семейный групповой портрет со следами трудолюбия комнатных мух.

Отвесно и наискось, и на юг, и на восток падала вода, обретая на ходу другую природу – да это металл, неведомый и невинный, металл небес. Зелёные поднимались в воде садики под окнами. Изображая съёмку в стакане воды, несколько флотилий щепок с садовым горшком-флагманом, неслись навстречу роковому мысу – трёхлапой фарфоровой лягушке.

Дождь промыл ночь, и к утру Нибиру – её города, и трубы заводов, и подоконники с забытыми книжками – все эти не наделённые явной душой обитатели очистились насколько это вообще возможно.

Когда Билл вылез из троллейбуса на углу загадочных двух улиц, где глухой забор обозначал территорию чудес, в луже сидели те небольшие толстые синие птички, которых так много на улицах Нибиру, ибо они не любят летать высоко. Хотя и умеют.

Билл поговорил с голубем, расставившим над водой сильные крылья, так как ему всё было мало.

– Гур. Гур. – Сказал голубь, когда большой ботинок Билла шагнул в краешек лужи.

Билл ответил:

– Гур.

Он наклонился, и глаз голубя взвесил и измерил царского сына.

Билл традиционным и вечным жестом порылся в кармане, но извлёк оттуда только орешек чёрного дерева. Голубь прохладно следил за ними обоими. Билл спрятал орех.

– Старина, позже.

– Не забудь, раз обещал. – Сказал сине-золотой голос.

Билл слегка обернулся и смотрел, как Шанни, неслышно приблизившаяся по лужам, смотрит на голубя. Почему-то Биллу показалось, что она говорила с кем-то, только что. Он прикинул – инженер шёл прочь стройной усталой походкой. С ним, что ли?

Он решился.

– Там есть одна комнатка.

– И что?

– Будто там само зло, только скованное. Узелком завязанное.

Шанни подумала…

– Что ты несёшь, Билл?

– Забудь. Где стриженый?

Шанни улыбнулась без ехидства.

– Соскучился?

Глобус прятался за виденным уже, наскоро выстроенным заборчиком. Машины, среди них одна чёрная, разъезжались. Из Вечных, если кто и был, то не лез в пекло.

Билл купил булочку в кондитерке для персонала и увлечённо кормил голубя, неизвестно того же, или какого-то другого. Прочие немедленно проведали, что кто-то из богов купил булочку и торопливо пришли по лужам, склоняя синие головки набок.

– Электорат готов. – Заявил Билл, вставая с корточек и любовно оглядывая безобразно дерущихся птиц.

Он показал на них папе, который держал под мышкой символический ключ от Глобуса.

– Учись.

Отец заулыбался.

– Гули, гули. – Засюсюкал он, и в этот момент один из голубей с силой стукнул клювом другого в башку с умилительным хохолком.

Билл обратил внимание, что у птицы на лапках по одному пальцу с когтем. Вдобавок, однопалый был чрезвычайно велик, как распаренная кулебяка. Результат катаклизма, хотя его и не было, как сказано в учебниках и добавлено, что он сильно преувеличен.

Царь – это было заметно, расстроился и принялся жалобно уговаривать злую птицу. Он помавал ключом, по поводу которого Билл придумал несколько шуток пониженного качества, которые собирался обнародовать как-нибудь в полёте… когда они подустанут и кончатся качественные шутки.

Лужа заколыхалась, и в её глубине запылало пламя.

– Папа собирается ввести новую систему защиты граждан. – Леди Сунн выглянула из Мегамира.

Она смотрела на хлопотавшего мужа. Билл мигом сделал вид, что он не знаком с отцом.

– Второй раз слышу про защиту. – Непринуждённо поздоровавшись, сказал он. Обернулся и засёк, что отец пытается делать знаки жене. – Надеюсь, в тесто сюда не подсыпают холистеразу. – Добавил Билл, зловеще взглянув на доедающий булочку электорат.

Сунн смотрела на бедного царя так, будто ей стали показывать старую мультипликацию – ну, знаете, без эффектов, когда ещё графика попроще была.

– И как же это, папа?

– Прослушка Мегамиров в масштабе планеты.

Билл посочувствовал.

– Эк ты. Но ведь, папа, дюже хлопотно?

Отец неохотно молвил:

– Тебе бы всё шуточки. А терроризм-то процветает.

– А ты бы его не оплачивал.

– Дорогой мой мальчик, извини, но ты в некоторых отношениях совсем дитя.

– В каких это, интересно?

– И никаких террористов я не оплачиваю. Я с ними и не знаком даже. Поверь, они все настоящие… вот, как ты или я.

Сзади из Мегамира Сунн сказала:

– К примеру, давеча один террорист что учудил. Исписал стены в столице всякими словами… не видал?

Билл откликнулся:

– И вот из-за него? Да ведь дорого, папа. Кабы ты из своих денег… ты из своих? Карманных?

Отец невольно потрогал нагрудный карман. Билл не мог успокоиться.

– Нет, а что он? С орфографическими ошибками написал? Да за это повесить мало. У нас и так безграмотность всю планету охватила.

Сунн в Мегамире развернула газету.

– Написал всякие злые вещи против одной из партий.

Билл изумился:

– То есть, против вот той, что у нас единственная?

Оба посмотрели на отца. Тот смутился и схватился за очки, пуляя искорками.

– Опять шутки. – Заворчал он. – У нас многопартийная система.

Билл восхитился.

– Удивительное рядом. Кстати, папа, я тоже могу подкинуть государственный совет. Я пока ехал сюда… вдоль дороги бигборд с тобою… а рядом приглашают в крокодиляриум. Ты бы, папа, либо себя на крокодила заменил, либо крокодила на себя. А то мысли рождаются.

Отец задумался. Молодец папа, ведь, и правда, думает. Билл бросил отца на произвол стихии по имени леди Сунн и тишком смылся. Заборчик его беспокоил.

– Что, штафирка, – окликнул, подходя, Ас.

Билл быстро оглядел его, щурясь от света и прикладывая к глазам ладонь. Ас выглядел теперь тем, кем он и был: несписанным гвардейцем высшего качества, как лучшая шутка. Форма космофлота: короткий мундир и белые джеггинсы, заправленные в сапоги, – выглядела на нём очень естественно.

– В парадное обрядился. – Ласково отозвался язва-Билл, понимая, впрочем, что уязвить офицера, трудись он хоть целую ночку над составлением текста, не удастся.

Ас нагло улыбнулся и почтительно спросил:

– Нравится, сир?

– Не жарко в этих-то?

– Ну, что вы. Когда солдат поддерживает форму, форма поддерживает солдата. Не все же, сир, вместо приседаний чистят зубы… иногда.

Билл прикусил кончик языка. Он думал, хотя куда ему до папы. Оба мерялись взглядами. Вдалеке слышался папин щебет по поводу инвентаризации провианта. Он взывал к каким-то природным качествам коменданта и кастеляна, кажется, упоминая, что они добры.

– А шляпа? – Спросил Билл.

Ас не то, чтобы растерялся, но сразу собрался – до этого с гражданским беседовал расслабленно, не тратя на него переменно-постоянного тока.

– Ну… —Билл провёл пальцем по воздуху вокруг головы. Ас посмотрел и пошёл. Обернувшись, сказал:

– Ты почаще вот так делай, может, это полезно.

Билл кивнул. Он почувствовал себя заметно комфортнее и, посмеиваясь, направился в сторону, где нос к носу бычились два фургончика со знаками фирм-поставщиков продуктов сверхдолгого хранения. Водители, не выходя из машин, изъяснялись в основном с помощью сирен, и впечатление создавалось, будто это беседуют сами фургончики.

Последние сутки особенных событий не имели, разве что вот – Ас купил себе шляпу. После совещания у папы, где они все немножко переругались и помирились, общее течение повлекло их и вынесло на площадь вместе. Билл отметил это – между ними действовало особое притяжение, вроде того, что должно будет возникнуть в течение длительного полёта. Но уже сейчас, когда им не нужны синергетические потоки, чтобы не взлетать над потёртым асфальтом, эта связь приобрела почти власть привычки. И вообще, было ощущение, что они знают друг друга годами – даже красота Шанни, которая имела такую особенность, что не могла не изумлять всякий раз, как только заново её узришь, не тревожила, а скорее успокаивала Билла. Что касается Энкиду, то он не мог толком объяснить…

Зато старый приятель, с которым, как упомянул Энкиду в беседе с леди Сунн, даже полуслово имело смысл куда более значительный, чем можно вложить в вербалку, – как оказалось, мог преподнести нечто новенькое.

Все вместе они миновали четверть города, беседуя странным образом, как заметил Билл. Каждый раз двое произносили что-то, не предназначенное для двоих остальных. Владея самыми примитивными приёмами в области математики, можно было высчитать комбинативность такой беседы и прикинуть количество реплик, оставшихся в стороне от коллективного разума экипажа корабля «Глобус».

Не сговариваясь, они обошли стороной шикарную часть города – ту, где в ночь вестей с Эриду, на Аса посмотрела долгим взглядом красивая дама. Оставив по левую руку путаницу речек, они невольно свернули с улицы, носившей имена двух воинственно настроенных друг к другу городов. За нею, спустись они между двумя холмами, очутились бы в совсем не шикарной части столицы. Впрочем, кривые переулки и грязноватое озеро, в котором всегда отражался красный Привал, тоже имели свой шик.

Они спускались к берегу океана, не сговариваясь, и никто не спросил:

– А куда мы, собственно?..

В столице было два официальных выхода к пляжам. Во-первых, набережная, где пытались обрести спокойствие Билл с Александром в ту ночь. При свете дня она была вроде танцкласса с опрокинутым зеркалом. А слева от двойной улицы переулки вели к тесным и узким пляжикам, заставленным палатками продавцов варёной кукурузы – не с двумя головами.

Но можно было идти-идти по одной старой улочке, пушистой и прячущей в кустах калины облупленные бока прекрасных старых особняков. Она непременно выводила к очень старому скверу, по удивительному стечению обстоятельств обойдённому застройщиками. Сквер собирались как-то переделать, но пока он тихо обрастал кустами и перепутывал, как хотел, плети вьющихся растений. Деревья и цветы так тесно соседствовали за оградой, что иногда из чёрного прямого дерева, обросшего густыми вороновыми перьями, выглядывала мечтательная рожица инфантильного цветика. Или из плебейской травы среди её неопрятных пучков спокойно и без всякого драматизма поднималась в пурпуре гербовая шток-роза.

Сквер не охранялся, и это тоже было странно. Ас уже властно завернул – не оглядываясь – за яростно вцепившийся в ограду изнутри шиповник. Там два шага – и узкая чистая полоска камней вдоль мелководья, целый океан и всё, сколько ни есть, небо.

Но Билл остановился, пялясь куда-то вбок. Ас сердито взглянул – он ещё не совсем забыл сцену в папином святилище. Однако причину заминки разъяснила Шанни. Она обратилась к кому-то:

– Если вы отойдете от зеркала, то увидите, как это выглядит в пространстве.

Билл пожал плечами. Ас вернулся. Возле сквера на решётке и ветвях изнывающего от любопытства дерева были развешаны шляпы. Тут же возле зеркала прохожий тщетно старался разглядеть себя в узком зеркале, которое держал, очевидно, продавец.

Зеркало двигалось под капризные звуки покупателя, пытаясь предоставить нужный световой ракурс.

Покупатель – это был молодой неопределённого вида, одетый в униформу богатого курортника, нибириец – спросил:

– А другой фасон? Эти такие жалкие…

Билл, Ас и Энкиду переглянулись. Продавец, не открывая своего инкогнито, так с зеркалом и отвернулся в полутьму, снял с ветки ещё пару шляп. Покупатель – теперь они его разглядели – страдальчески взмолился:

– Поверните зеркало и стойте.

Внезапно Ас усмехнулся. Покупатель пренебрежительно повернул к нему симпатичное, слегка стёртое бездарной жизнью лицо. Увидев Аса, он стал ещё небрежнее, и принялся поправлять шляпу, старательно глядя в мутноватую воду зеркала. Потом краем глаза рассмотрел всех остальных.

Внезапно Ас шагнул, протянул руку и твёрдым движением снял с ветки шляпу.

Продавец сказал:

– Как? Вы уже сделали выбор, сир?

Ас, держа тулью двумя пальцами, насунул шляпу на брови. Продавец оставался невидим за зеркалом, в которое Ас и не взглянул, но почему-то в голосе его послышалась улыбка:

– Сир… это… это очень хорошо.

Из-за зеркала высунулась рука и приняла деньги. Шанни не сводила с Александра глаз. Билл повернулся к несчастному покупателю:

– Вот как мужчина покупает шляпы, сынок.

Покупатель промолчал, потом сдавленно произнёс оскорбление, посмотрел на Шанни и замолчал. Шанни попыталась его успокоить:

– Сир, они просто авантюристы. Не берите в голову.

Энкиду покачал своей остриженной головой. В этом жесте был укор, противоречивший его мужественности. Такая мимика уже вывелась из употребления.

Они обошли сквер и увидели, что полоска берега занята какими-то нибирийцами с измерительными приборами.

– Абу-Решит наказал нас за гордыню. – Сказала Шанни. – Да, Энкиду?

Билл возразил:

– Абу-Решит свой парень… вроде вот тебя. – Он показал на Энкиду. – Ты бы стал наказывать красивого мужчину, который дал урок этому жалкому мозгляку, непочтительно разговаривающему с продавцом шляп, этим усталым тружеником?

Энкиду признался, что нет.

– Вот видишь, – торжествовал Билл.

Ас знал, что по части религии у Билла своя, устоявшаяся, хотя и совершенно невнятная, сумма представлений. Например, Билл Абу-Решита не боялся. Дело в том, что Билл боялся только свою мать. Что касается теоретических основ религиозной философии, то их он, что уж там, как и подобает нибирийцу столь высокого положения, получил.

Когда Семья Воссоединилась, отец умолил леди Сунн крестить Билла по обычаю правящей династии – дескать, из политических соображений, чтобы всякие клирики не вякали, если что…

Леди Сунн согласилась неожиданно легко, так что папа Баст даже перевёл дух. Правда, сделал это он излишне неосторожно и тут же весь покрылся крупными трогательными капельками – в упор на него смотрели два глаза, точь-в-точь, как на той фреске, которую ему показывали во время тайных ритуалов только мельком и приложиться губами разрешили через шитый золотом специальный платок.

Конечно, Баст-старший сделал над собой усилие, чтобы убедить себя, что огонь смеха ему только померещился. А леди Сунн, в конце концов, не мистическая фигура с фрески, а просто очень красивая, на редкость красивая женщина, чьи талантливые хромосомы сумели «уездить» его собственные до того, что вот, пожалуйста – у него есть сын, и его можно крестить.

Сам папа-Баст в ту пору, когда его сыну предстояло пройти мистерию духа, был ещё вполне молод и вполне – ну, как сказать? – открыт для дополнительной, хотя и не чрезмерно обременительной, информации о мире. И он был неглуп, что тоже нелишне. Но, когда встал вопрос, знает ли Билл, что есть Бог, папа оказался бессилен. Не примите дурно.

Это она опять его смутила.

– Баст. – Сказала она, сдвигая в сторону свой старый Мегамир для набора текстов. – Я не против, чтобы Билла лишний раз облили холодной водой. Это только на пользу. Но вот ручаться за то, что он будет вести себя прилично в храме своих белых предков, нет, Баст, – за это пусть отвечает Абу-Решит.

Баст слабо сказал то, что обычно говорил в присутствии жены – в принципе, он произносил только эту фразу, так что леди Сунн даже раздумывала, не присоветовать ли ему носить с собой плакатик:

– Да, да… ты абсолютно права, дорогая, дорогая.

Сунн подумала.

– Баст. – Сказала она с некоторой тревогой. – Надо бы кой-что ему объяснить… по части религии… ну, чтобы он не выглядел там совсем олухом. Ты в этом ведь сечёшь? Тебя же короновали, окунали там куда-то… читали над ухом. А?

Баст был так потрясён тем, что впервые жена в чём-то полагается на него, что не посмел признаться. В результате всех священных церемоний, ему запомнилась только фраза, сказанная шёпотом у него за спиной:

– Заслоните его веером… это выражение лица…

До сих пор Баст не знал, от кого заслоняли его выражение – от папарацци или от Абу-Решита. Он, конечно, не сладил со своей обидчивостью, которую частично передал Биллу, но обуздал её – и потому после расследования шёпот не затих среди живых, только переместился на другой материк, в самый захолустный приход, какой он только смог отыскать. Возможно, туда приходили только медведи, но это уже были не его заботы.

Старому конюху подарили городской костюм, потом его умоляли надеть этот костюм. По мнению конюха, выраженному вполне отчётливо: от костюма дюже несло специями.

Сунн, ласково и почтительно просившая конюха приодеться, холодно посмотрела на мужа и совсем другим голосом сказала:

– Какой это дурак злоупотребляет дорогим одеколоном, да вдобавок неопрятно пьёт коньяк?

Король потупился и сказал, что выяснит. Конюх внезапно сменил гнев на милость и сказал, что он согласен нюхать странный запах, который будет его окружать, если без этого молодого барина не окрутят.

Получив последние наставления и деньги на проезд, конюх залез в троллейбус, втолкнув туда сначала молодого барина. Светлая грива Билла была приглажена, когти безжалостно острижены леди Сунн, особо впечатляющие царапины она заклеила пластырем телесного цвета. Рожа Билла торчала в стекле, а рядом, с обычной мрачной весёлостью расположился конюх.

Его величество слабо молвил:

– Ты уверена, что не лучше было отправить мальчика с личной охраной?..

Она отрезала в тот момент, когда как раз троллейбус взвизгнул проводами:

– Он единственный нибириец, которому я могу доверить это выкрашенное брильянтовой зеленью существо. И не потому что я боюсь за существо. Я думаю об окружающих, Баст, об окружающих. Понимаешь, акулёночек, о чём я? Это та мелочь, которая рябит у тебя в глазах, когда ты машешь с трибуны рукой, на которую ты совершенно зря нацепил второе обручальное кольцо.

Она повернулась и на остановке, обдуваемой суховеем окраины, где она продолжала жить с сыном, прогромыхал гром. Её лицо было освещено предгрозовым маревом.

В это время конюх и Билл мирно ехали в храм. Поездка была во всех отношениях удачной. Билл только пару раз получил по затылку и столько же по рукам. В первых трёх случаях он пытался посадить в нависшую над ним чью-то сумку Резиновое Прыгающее Чудовище – дорогую новую игрушечку, которую он выцыганил у отца, по слабости духа сдавшего позиции сразу же, едва Билл принялся канючить у витрины в их первый совместный поход по магазинам.

Хотя Билл не понял, за что ему отвесили подзатыльник, он смирился и сидел очень кротко до тех пор, пока не прилип к стеклу, выкатив глаза и оттянув веки, а также выставив нижнюю челюсть. На остановке отчаянно закричала маленькая девочка. И тут Билла развернуло неведомой силой – то есть небольшой корявой рукой конюха и, велев Биллу протянуть руки, конюх нанёс ему несколько ощутимых ударов, причём Билл отметил, что досталось и правой и левой по справедливости.

С некоторым удовлетворением Билл отметил, что когда конюх отлепил его от стекла и повернул к себе, в его маленьких глазах вспыхнули искры. Билл, оказывается, успел приклеить к зубам золотую бумажку от шоколада.

И хотя конюх отлупил его, Билл чувствовал, что воспитатель странным образом доволен им.

Вот эта двойственность в отношениях, возможно, портила Билла, а может, и была причиной особой крепости отношений между этими двумя. Во всяком случае, Билл почти безоговорочно верил старику. И если вас оскорбит это почти, то что ж – это всё равно было больше, чем досталось бы от Билла, скажем, Абу-Решиту, которому его собирались официально представить в храме на конечной остановке.

Удивительным образом Билл ничегошеньки не запомнил из посещения храма и церемонии. Зато он помнил то, что сказал ему конюх, когда они сходили по ступенькам к вывеске Собор – а дальше имя какого-то святого. Кто такие святые, Билл представлял себе: в детстве леди Сунн часто говорила ему с очаровательным спокойствием, и тщательно произнося слова:

– Билл, ни один святой не выдержал бы в твоём обществе дольше пяти минут.

Вот тут и обнаружилось белое пятно в воспитании, полученном Биллом. Дело в том, что леди Сунн не удосужилась объяснить более подробно, чем занимаются эти святые в то время, когда им не нужно уклоняться от общества Билла. Всё же Билл, видимо, немного поразмышлял на эту тему сам, потому у него и сложилось впечатление, что святые – это, несомненно, положительные персонажи в великолепной кутерьме жизни, которой он так пылко увлечён, только, вероятно, слегка бесхарактерны… или, как говорит воспитатель: кишка тонка.

Увидев вывеску, Билл слегка смутился, и хотел было обратить внимание конюха на содержание, но тут же получил ещё один подзатыльник. Конюх рявкнул:

– Стой, понимаешь… тпру. Веретено собачье.

Услышав знакомое заклинание, Билл совершенно успокоился и мысленно возложил ответственность за ситуацию на плечи своего старого наставника. Если что – так он не виноват. Да к тому же, довольно любопытно было бы глянуть, что произойдёт с одним из этих святых, когда он свидится с Биллом.

В этот момент он услышал, что конюх говорит кому-то:

– Стало быть, если не сворачивать, то пяток минут? А то вот, шкета крещу… нет, мадам, это вы ошибнулись. Он вовсе не ангелок, а скорее… словом, ежли из него чертята поскачут, я не буду делать удивлённое выражение на своём старом лице.

Потом он развернул башку Билла, жадно рассматривавшего большой памятник всаднику на драконе, и сказал:

– Билл, ты не тушуйся. Наука невелика. Слушай.

И он сунул под нос Биллу свою руку.

– Видал? Этот палец Абу-Решит, этот – Сын, который у него родится для спасения таких грешников, как ты, Билл… а этот вот – самое, Билл, наилучшее. Дух, Билл. Это дух Абу-Решита. И ты, Билл, на худой конец можешь бранить – конечно, так чтобы никто не услышал – вот этих двоих. А Дух ты не брани. А ну, повторил слово в слово.

Билл попал с третьей попытки, и оставшийся доволен как проведённым уроком, так и результатом, конюх схватил подопечного железною рукой за плечо и заспешил с ним туда, где за домами вставало радужное марево.

Вследствие ли этой поездки, или всё же по иным причинам Билл, как заметил Ас, не испытывал страха перед Абу-Решитом, а скорее что-то вроде товарищеского чувства. Вот поэтому Билл и отверг предположение Шанни, что они наказаны именно Абу-Решитом. Прикинув, он пришёл к выводу, что Абу-Решит, каким Билл его себе представлял, не мог бы испытать сочувствия к противному капризе. Да и разве Ас виноват, что сам он так красив и строен, и вдобавок умеет покупать шляпы.

Вид Аса в обновке так прельстил маленькое общество и даже меланхоличного Энкиду, что это примирило их с невозможностью спуститься к мелкой тёпло-прохладной водичке. Издалека каждый по-своему посмотрел на океан: завтра стихия иная, сходная с ним, как все стихии похожи одна на одну, – заберёт их в гигантский кулак и сразу сделает маленькими, как в кукольном театре.

Сегодня они в последний раз видят воды Нибиру. Конечно, из Глобуса они смогут всласть налюбоваться татуировками улетающей от них планеты – но это будет ведь совсем другая история.

И вот так-то в растроганном и отзывчивом состоянии духа они вдрызг переругались – снова. Как это произошло, не мог бы сказать даже Ас, а уж ему-то, как военному, полагалось бы уметь составлять рапорт при любых обстоятельствах.

Началось всё, как сказал бы Баст-старший «наоборот». Шанни разглядывала Аса с огромным любопытством и, наконец, с волнением сказала на его вопросительный взгляд:

– Вы… ты… не сердитесь за бесцеремонность… просто я такого… такой вы… только на картинке, знаете… знаешь…

Она перемешивала эти вы и ты, и это было единственное, что ещё не устоялось в их отношениях. Разумеется, пройдут дни, и все эти штучки перейдут в одно сплошное и удобное для дальнего и опасного путешествия «ты».

Ас выглядел на зависть уверенным в глупой шляпе.

Тень его, увенчанная тенью шляпы, протянулась между ними, и от неосторожного движения исчезла.

Билл поглядел-поглядел и сначала засмеялся, но тотчас ему сделалось скучно.

– В такой шляпе хорошо подвиги совершать.

– Приму к сведению.

Билл рассвирепел с места в карьер. Ему надоело, что хвалят всё время кого-то. Не то, чтобы он был так мелочен, просто – неприятно.

Это что же – они отправляются в Никуда, в гости к страшному дядюшке, и вместо того, чтобы всё обговорить – знай, восхищаются тем, кто будет на них покрикивать «пристегнуть ремни» да «всем оставаться на своих местах»?

Кроме того… вы не забыли, что Шанни была удивительно хороша собой?

Словом, Билл чувствовал, как в детстве, что он – это не он, а кто-то Другой и Ужасный. Если умножить это чувство на пару десятилетий, топку котлов, приобретённую военную – если он не врал – специальность и абсолютную уверенность в себе и отминусовать дерево, на которое можно залезть – то как раз и выходило: ссора.

– Не забудь надеть эту шляпу, когда завоюем Эриду. Вместе с кустиком местной растительности.

Билл уверенно добавил:

– Пошли отсюда, братан.

Но Энкиду не сдвинулся с места. Билл взглянул на него нетерпеливо. Шанни взяла на себя труд объяснить:

– Билл… ты же не знаешь, хочет ли Энкиду идти с тобой?

Билл вытаращил глаза – так принято говорить, когда кто-нибудь открывает глаза пошире. Но когда Билл открывал глаза пошире – как раз и становилось понятно, что он их вытаращил.

Вот тут сходу ссора и грянула. Как и было сказано, восстановить все выкрикнутые (Билл) и процеженные сквозь зубы (Ас) и отчаянно-недоумённо вопрошающие (Шанни) реплики невозможно. К тому же, было молчание Энкиду, в паузах между словесной стрельбой столь внушительное, что производило впечатление особо удачной, и потому обидной реплики. Прислушавшись к этому молчанию, тот или иной разражался очередной убийственной характеристикой собеседника.

Оба удержу не знали, и каждый изощрялся, как мог. Шанни сначала пыталась вставить словечко, но вскоре поняла, что это всё равно, что лезть в драку. Тут она припомнила, как во время вчерашней драки Ас бросился между Биллом и Энкиду, чтобы объявить второй раунд.

Взгляд Шанни остановился на шляпе. Да, да – шляпа пребывала на голове умевшего покупать шляпы. Шанни шагнула, приподнялась на цыпочки и, сорвав за тулью, надела её.

Это произвело потрясающее впечатление. Оба замолчали с полуоткрытыми ртами, и Ас, говоривший что-то вроде: «…ищи другого дурака», а Билл на это: «другого такого нет» – посмотрели на неё ошеломленно.

После этого отношения кое-как восстановились, а Билл спросил у Шанни, не передумала ли она делить замкнутое пространство с такими страстными и увлекающимися натурами. Ас приветливо и с достоинством предложил ей свои извинения.

Но они чувствовали себя неладно, будто треснуло драконье яйцо.

Энкиду глянул на одного и второго, потом забрал шляпу у Шанни и, порывшись в кармане куртки, бросил на донышко монету. Протянул шляпу Шанни. Она облегчённо расхохоталась и сказала:

– В самом деле, следует заплатить вам, ребята, за это представление.

Настроение у всех четверых резко поднялось, а из яйца никто не вылупился.

Поэтому сегодня Билл и начал зондирование отношений со старым другом и командиром с бесхитростной шпильки, а именно – с упоминания шляпы.