Текст книги "Бимен. Сказка"

8. Сказка

Два путника вышли из леса, когда уже начинало смеркаться. За их появлением наблюдали из окон домов, фасады которых выходили на опушку. Но им было совершенно наплевать, они хохотали, наперебой, показывая что-то друг другу. Издали можно было подумать, что к престарелому отцу приехал сын, и они вместе гуляли по лесу, весело беседуя о чем-то своем.

Около автомобиля Бимен немного замешкался, но Бартеломью отпер дверь дома и махнул ему рукой: «Чего стоишь? Давай в дом заходи. Сейчас прохладно ночью уже. А мы печку затопим, чаю горячего напьемся. Давай, давай, быстрее…» Для убедительности он еще пару раз махнул рукой, и видя что гость двинулся в его сторону, исчез в темноте коридора.

Только сейчас можно было по-настоящему почувствовать уют этого дома. Теплое освещение, старые вылинявшие обои, запах печки, который не спутаешь ни с чем, занавески на маленьких окошках. Все было такое, хоть и старое, но какое-то родное, близкое сердцу, что войдя внутрь, и вдохнув полной грудью, супергерой почувствовал, что очень устал.

Пройдя на кухню, он застал хозяина дома разжигающим печку. Чайник уже стоял на плите, и начинал шуметь нагревающейся водой. «Ты выйди в коридор, и иди дальше, пока не выйдешь во двор. Там рукомойник есть. Рядом с ним фляга стоит с ковшиком. Набери его, да помойся. Руки там, лицо. Неизвестно какая пыль и плесень была в тех краях, откуда мы с тобой пришли. На, полотенце возьми. Мыло на кирпичике должно быть, рядом с флягой» – выдал назидательные указания мужичок со спичками.

Следуя полученным инструкциям, изможденный путешественник оказался во дворе. Оказывается, коридор прошивал домик насквозь. И если никуда не сворачивать, двигаясь по нему, то попадаешь во двор, где был большой сарай, пристроенная к нему мастерская и туалет. Строения расположились в ряд, с мастерской посередине. Причем замок висел, только на ней. К углу сарая был прибит старый алюминиевый прибор, носящий гордое неповторимое название «рукомойник». Неподалеку стояла фляга с ковшом.

Закончив водные процедуры, и заново наполнив деревенскую сантехнику водой, сияющий супергерой зашел в теплый дом.

Там его ждал аромат чая, от которого скрутило желудок. На столе стоял, знакомый уже пакет с печеньем, а в чашках дымился самый вкусный в мире чай. Было и что-то новенькое: из буфета была извлечена литровая банка с медом, и теперь стояла без крышки, и ждала, когда гости начнут макать в нее печенюжки. «Так» – сказал хозяин лакомства – «я по быстрому, умоюсь и приду, сыпь пока себе сахар, размешивай, и жди».

Сидя на табуретке, вытянув ноги и повернувшись к каменной печке гостя начало морить прямо сейчас. Усталость навалилась всей своей неимоверной тяжестью, и повисла на веках. Они тяжелели, глаза моргали, с каждым разом все медленней и медленней. Огонь колыхался в приоткрытой дверце, потрескивали сгорающие поленья, веяло теплом. Глаза уже открывались наполовину, при следующем движении век на три четверти, следующее мышечное усилие смогло пошевелить лишь ресницы. Бой со сном продолжался около минуты. Проигравший сидел, положив голову на грудь, и собрав руки в замок у себя на животе. Воображение начинало рисовать радужные картинки, органы слуха были отключены. Расслабленные губы приоткрылись, накопившаяся внутри слюна, просочилась через зубы, выбралась на розовое возвышение оттопыренной нижней губы, перевалилась через нее, и капая на грудь, начала образовывать лужицу.

Говорят, что существует даже какая-то технология, благодаря которой можно спать всего полтора часа в сутки. Нашему мозгу достаточно отдохнуть минут пятнадцать после каждых четырех часов бодрствования. За это время успеваешь выспаться. Только жить в таком ритме долго невозможно. Мышечная усталость накапливается, и организм изнашивается и стареет гораздо быстрее. Поэтому, тех, десяти с небольшим минут, сладкой дремы, в которую погрузился наш отчаянный путешественник, с лихвой хватило на два часа бодрствования.

Разбудил его вернувшийся, и посвежевший хозяин жилища. Он положил свою руку на плечо спящего, потом качнул его вперед-назад, и видя что человек покидает царство Морфея, предложил попить остывающий чай, с чудесными рассыпчатым печеньем. То ли голод так повлиял на вкусовые рецепторы, то ли свежий деревенский воздух, только ничего вкуснее этого они давно не ели. Мед был тягучий, и не засахарившийся, чай горячий, и не слишком сладкий, а беседа легкой и непринужденной. Разговор шел о школьных годах, проведенных обоими собеседниками. И хотя расстояние между эпохами было велико, и исчислялось десятками лет, они с легкостью понимали друг друга, пополняя багаж школьных историй рассказанных, и выслушанных.

– Ты как я понимаю, вздремнуть успел, минут так десять, да? – задал вопрос после недолгой паузы Бартеломью.

– Не, если и вырубился, то на минуту, наверное… не больше.

– Судя по количеству слюней, которые успели набежать из твоего открытого рта на футболку, никак не меньше десяти. Давай, иди в гостиную, осмотрись там, а я приберу со стола, и тоже приду.

Гостиная представляла собой небольшую комнату, метра три на четыре, с двумя окошками. Из мебели там стоял огромный старинный комод, высотой почти до середины груди, и длинной около двух метров. На нем старый телевизор, какие-то документы, пульты, и ваза с батарейками и всякой всячиной. Между окнами стол со стулом с одной стороны, и креслом-качалкой с другой. У третьей стены стояла маленькая кушетка с валиками вместо подлокотников. На этой стене висел тонкий ковер, больше напоминавший древний гобелен ручной работы.

В другой комнатке, сказать по-другому язык не поворачивается, стояла кровать полуторка на панцирной сетке, накрытая периной и солдатским одеялом. В изголовье, справа, тумбочка с оторванной дверкой.

– Вот такое у меня спартанское жилище. – прозвучал голос из зала.

– А телевизор работает?

– Да ну его, там одну ерунду показывают. Я уж и забыл когда смотрел его. – сейчас он разворачивал кресло, а сразу после этого уселся в него, даже неверное не уселся, а улегся. Потому как положение тела было больше горизонтальное, чем вертикальное. – А ты на кушетку ложись. Она не такая мягкая, как кровать, но тебе, видимо все равно уже. – Бартеломью потянулся к столу и взял, лежавший на нем небольшой сверток. – Валик откинь на пол, чтоб было куда ноги положить. – Давал он указания Бимену, пытающемуся устроиться на полутораметровой старинной лежанке. – Да не поднимай, а откати так, будто хочешь сбросить его на пол. Не бойся, не упадет. В старину на совесть делали.

И правда, валик-подлокотник оказался одним краем закреплен к лежанке, и откидываясь увеличивал спальное место сантиметров на тридцать.

– А удобная штука. – сделал вывод Бимен – надо будет где нибудь у себя применить. Правда, пока не знаю где.

– Никогда не знаешь, где могут пригодиться те или иные знания. Мудрость – это обладание ими, а смекалка – способность использовать.

– Что вы делать собираетесь?

– Да ты ложись, я шуметь не буду. Это подработка такая у меня. Надо ж чем-то заниматься. – Он развернул сверток. Там лежало с десяток кухонных ножей. Откуда-то из под стола достал серый брусок, положил на колени тряпочку, и не торопливыми уверенными движениями принялся точить затупившуюся кухонную утварь.

– А что вы себе точило не купите? С ним же быстрее.

– Я не тороплюсь. Куда мне спешить? Это сегодня ножики, а в прошлый раз тяпки с топорами были. Их я в мастерской обрабатываю. Вроде, как и бабам нашим помощь, и для души занятие.

– Это вы типа завхоза здесь?

– Завхоз, говоришь? У нас в летнем лагере, давно это было, я тогда помоложе тебя был, завхоз работал. Ну сам понимаешь, что эта должность обязывает быть пьяницей и пройдохой. Что-то вроде прапорщика в армии. А ты вот сказал про завхоза, так я сразу его себе представил.

Образ то конечно стирается из памяти, но попробую описать, чтоб легче было представить. Мужичок среднего роста, когда то был плотный такой, пока страсть к вкусной еде не растянула живот до уровня беременности пятого месяца. Короткостриженный, голова имеет такую форму, словно ее сдавили на висках, и от этого лоб немного выпучился. Заметно это только, если присматриваться, и сравнивать профиль с ан фасом. В целом, правильные черты на румяном лице создают положительное впечатление. Но лукавые глаза выдают того еще пройдоху. Про таких говорят, что он вначале выглянул, осмотрелся, а только потом решил родиться.

Ну и соответственно должность заведующего хозяйством подходила ему как нельзя лучше. Он мог достать практически все, что можно было только достать, знакомые были во всех немыслимых отраслях. Как спрут он опутал всю территорию лагеря уже недели через две, и управлялся с вверенным ему хозяйством как со своим собственным. Что-то продавал, обменивал, привозил и переделывал.

Был он конечно человеком семейным, но насколько я знаю бездетным. Еще бы, такой красавчик в холостяках долго не продержится. Мужик то видный был. А уж голос какой вкрадчивый, бабы аж таять начинали, когда он с ними разговаривал. Про таких говорят «ходок», хотя в измене замечен и не был.

Ты там не спишь еще, а? – прервал свой рассказ Бартеломью. И видя, что ему кивнули, продолжил – Это тебе вместо сказки будет.

Как звали его, я не помню уже. Я тем летом в лагере вожатым работал. Так вот, у него была своя коморка с огромным замком, в которую никто не имел права войти, даже директор. И конечно ходили разные слухи, что он там хранит. Что там было на самом деле, я до сих пор не знаю. Коморка эта была пристроена к пищеблоку.

И изо всех поварих там выделялась одна. Как сейчас помню, звали ее Поля. Внешне вроде обычная бабенка, постоянно носила на лице, как говориться «боевой раскрас». Какой она была без макияжа, для нас была неразрешимая загадка. На эту тему мы могли только фантазировать. А вот про фигуру можно рассказать и поподробнее. Это сейчас я знаю, что не обошлось без хитроумных приспособлений, типа корсетов, и утягивающе-выдавливающих штуковин, но тогда, ее пикантное декольте многих напрочь лишало дара здраво рассуждать и принимать решения. А еще она была жутко шумной и, мягко говоря, слегка обделенной умом. Говорили, что когда Господь мозги раздавал, она в очереди за сиськами стояла. Она их постоянно поправляла. А если рядом находилась особь противоположного пола, то частота поправляний бретелек, воротничков и одергиваний одежды превосходила все мыслимые.

Учитывая, что из мужчин, кроме нас подростков не было никого, между завхозом и этой красотулей стали происходить непонятные вещи. Это же лагерь, где все про всех знают, и что-то утаить невозможно, потому что обязательно найдется тот, кто что нибудь увидит или услышит. А хранить молчание будет не по-товарищески, поэтому тайн не было ни у кого. Были две странные девчонки, которые держались особняком, и мало с кем общались, но сейчас рассказ не о них.

Во-первых, у тетеньки с пищеблока начали постоянно ломаться вещи. То мясорубка не крутит, то ножи тупые, то вытяжка не тянет, то еще что нибудь. Естественно, для ремонта вызывали завхоза, который что-то делал, разбирал крутил и настраивал. По его внешнему виду было понятно, что работает он с неохотой, а вот лишний раз увидеться со столовской красоткой был не прочь. А она-то как преображалась, когда он был рядом: речь становилась сбивчивой, ее смешила любая мелочь, она постоянно поправляла и разглаживала что-то на груди. Он, конечно, все это видел, и тоже начинал флиртовать. За их любовными играми наблюдал весь пищеблок. Кто не видел, тому потом подробно все рассказывали.

Поля, достигнув тридцатилетней, отметки ни разу не была замужем. Она постоянно с кем-то начинала встречаться, потом что-то случалось, и они расставались. Не знаю почему такое происходило, может быть из-за того что она искала не тех и встречалась не с теми, может потому что судьба у нее такая: быть одной, а может и не нужно вовсе было ей семейное счастье. А вот в центре внимания быть она любила, особенного мужского. Если нас, несколько человек вожатых, можно назвать мужчинами, то нашим вниманием она завладела без особого труда. Куда как сложнее обстояло дело с завхозом, который хоть и обращал внимание на Полю, но имел какой-то свой интерес в этом деле. Он весело с ней беседовал, вызывая в ней противоречивые чувства, от того что мог сделать комплимент, а в следующий момент предложить умыться, намекая на то, что она неумело красится. И было заметно не вооруженным глазом, что он был бы не прочь уединиться с ней, но только в том случае, если об этом никто не узнает. И боролись в нем две ипостаси: одна из которых жутко похотливая.

К середине лета мы начали делать ставки на то, как развернуться события данной интриги. А они никак не двигались. Совершенно. Но все понимали что это затишье перед бурей, и ждали кульминации. Некоторые поговаривали, что видели эту парочку, когда они обнимались, где нибудь в укромном месте, но скорее всего эти сплетни не имели ничего общего с реальностью.

И вот однажды, в хозблоке был какой-то праздник, скорее всего отмечали чей-то день рождения. Взрослые начали мероприятие вечером, чтобы дети не видели. Но некоторые из вожатых стали свидетелями кое-чего интересного. Одним из таких счастливчиков был я.

Было уже глубоко заполночь, когда мой мирный сон был прерван вожатым из соседнего блока. Его дрожащий заговорщецкий шепот моментально развеял остатки моего сна. По скорости сборов я поставил наверно, мировой рекорд, уложившись в две или три секунды. А через десять мы уже находились около столовой…

Бимен не заметил, как его уставшие глаза закрылись, и уже воображение представляло события прошлого, о которых рассказывал человек, сидящий в кресле-качалке.

Он видел как долговязый очкарик вместе с другим, таким же, но пониже ростом и без оптики на лице, крадучись и оглядываясь по сторонам, перебегая от дерева к дереву, приближались к месту пиршества взрослой части лагеря. Стараясь, что бы, не дай Бог, где нибудь не хрустнула ветка, что бы кто нибудь не заметил их, они как ниндзя, как тени, легко и бесшумно скользили в ночном лесу.

По пути, второй, который был чуть плотнее телосложением, чем очкарик рассказывал: «Представляешь, одному из моих арбуз сегодня привезли. Мелкие по кусочку съели и наелись, а мне жалко выбрасывать его стало, ну и вот… арбуз этот, ночью наружу попросился. Я из блока выскочил, а до туалета чувствую не добегу. Стал тогда дерево поливать, не на угол же барака дудолить, а потом вижу свет в столовке, вроде как горит, но странно как-то. Дай думаю гляну, а там такое… Я ж, если кому потом расскажу, мне не поверят».

Они подошли к задней двери, через щель в которой был виден свет, но какой-то тусклый, как от фонарика. Крадучись две тени заглянули в приоткрытый проем.

Обзор был не велик, но даже его хватило, чтобы увидеть незабываемое. На картонных коробках, в которых были то ли консервы, то ли что-то еще, которые стояли прямо за дверью, ведущей в основное помещение, лежали двое. Судя по позе, в которой они заснули, они собирались заняться чем-то поинтереснее обычного сна.

Но, что самое интересное, то ради чего я был приглашен, это была грудь. Да обычная женская грудь, которая была видна через распахнутую блузку и стянутый бюстгальтер. Но эту картину делало бесценным то, кому принадлежала эта грудь. На коробах спали, в умат пьяные, завхоз и Поля.

Свет проникал из основного помещения, рассеиваясь по складу не давал рассмотреть все до мелочей, но то что это именно она, а это именно он сомнений быть не могло. Давление подскочило, уровень адреналина приближался к критическому, в ушах явно слышалось сердцебиение. Два наблюдателя встретились глазами. Один спросил:

– Видел?

– Спрашиваешь… Света маловато.

– Да не, нормально. Ты прикинь, мы теперь знаем, какие у нее буфера.

– Сюда теперь всю ночь билеты продавать можно.

– Дай-ка еще погляжу. – Он приблизил лицо к проему. Свет нарисовал на лице вертикальную широкую полосу, которая становилась уже, по мере того как дверь приближалась.

Свет уже не казался таким тусклым, глаза с легкостью нашли картонные коробки. Пустые коробки. Лицо прижалось к двери, зрачок бегал по глазному яблоку, пока тень не заслонила проем. Сердце, колотившееся ранее, замерло. В животе похолодело и захотелось в туалет.

Раздался удар, подглядывающих отбросило тот двери, которая распахнулась, чуть не слетев с петель. На пороге стояла, в распахнутой блузке, с одной грудью наружу, растрепанная, в сбившейся набекрень пыльной юбке Баба Тлен.

9. Дождевик

Бимен дернулся на лежанке, глаза открылись. В темноте комнаты, освещенной светом луны, проникавшим через занавески, мирно сопел, устроившийся на качалке Бартеломью. Сердце, бешено колотившееся в груди, сбавляло обороты, дрема возвращалась. Он повернулся на бок, и закрыл глаза. «Когда, на каком моменте рассказа бывшего вожатого я начал видеть сон?» – задал он себе мысленный вопрос. А спросить неудобно будет. Как-то не тактично, что ли. Вроде слушал, а не дослушал. Дремота снова накатывалась, и за шторками век, глаза уже начинали различать какие-то образы, нарисованные подсознанием.

Утро было бы восхитительным, если бы ночью не пошел дождь. Он вылился почти весь, за ночь. А остатки его теперь обещали моросить, если не до вечера, то до обеда точно. Про такой говорят грибной. Вроде и не дождь вовсе, а мешает серьезными делами заниматься.

За завтраком, гостеприимный хозяин попытался выяснить, что нибудь о грядущих планах постояльца. И оказалось, что этот полоумный снова собирался идти на пасеку.

– Слушай, насколько я знаю, пчелы в дождь не летают. На машине ты туда не доедешь. Это я тебе на тот случай если ты надумал ульи запечатать и к себе увезти. Да и сомневаюсь я что они такие крепкие, какими кажутся.

– Не, тут вдругом дело… В общем, я не до конца разобрался какие там пчелы, и сколько их. Может они настолько одичали, что с ними и не сделаешь ничего.

– Парень, ты чего… Пчелы не являются домашними животными, они не могут одичать, это насекомые. На-се-ко-мы-е! Ты понимаешь смысл этого слова? У вас биология в школе была?

Бимен тяжело вздохнул: «Я знаю, что такое насекомые, но… как бы вам сказать… я чувствую их».

– Не может быть! – Бартеломью всплеснул руками – Подумать только, это же такая невидаль… Я вот, в муравейник сяду, и сижу себе, ничего не чувствую. Нет, есть какое-то неудобство, но оно, определенно не связано с насекомыми. Их же никто не чувствует… – он сделал паузу, и внимательно посмотрел на замершего гостя – Давай, рассказывай о своем заболевании. Но предупреждаю: если ты педик – иди к черту из моего дома, и забудь дорогу сюда.

– Я не педераст. – начал свой рассказ, загнанный в угол супергерой. Он рассказал про свою пасеку, про способности, появившиеся недавно, и про гибель всех своих пчел по неизвестной причине. Ведьму вплетать в эту историю он не стал. И так история, и без колдовства, попахивала психиатрической клиникой.

– Ну не хочешь рассказывать, и не надо. – Сделал обиженный вид Бартеломью – Не зачем было всякую чушь придумывать. Совсем старика за идиота держишь. Я к нему, со всей душой, а он…

– Да я же правду рассказываю. Вот пойдемте со мной туда опять… Если все нормально будет, я вам докажу.

– Скажи мне, что нормального может быть у тебя с пчелами, которые сидят по ульям, и ждут, когда дождь кончится?

– Ну, не знаю…

– За то я знаю. Они, между прочим, и в непогоду кусаются. И сдается мне, ты не будешь сидеть, и медитировать напротив ульев. Следовательно, ничего нормального, как ты говоришь не предвидеться. Хотя нет. Я себе не прощу, если пропущу это представление. Даже интересно стало, что ты там задумал. Так что, собираемся. Сейчас я за дождевиком к соседке схожу, и вернусь. Надеюсь, что она не умерла там от любопытства.

Он пошел к двери, затем, взявшись за ручку, задумался на секунду, обернулся: «Хочешь телик посмотри, пока меня не будет, пульт на комоде».

Дверь хлопнула, раздались шаги по деревянному полу в коридоре, затем хлопнула входная дверь. Бимен смотрел в окно, наблюдая как ссутуленное тело, делая широкие шаги, направилось к дому слева.

Побарабанив пальцами по столу, он встал, прошелся по гостиной, в душе было смятение, правильно ли он поступил, открывшись незнакомому человеку. Потом решив, что у него не было выбора, он подошел к комоду. Поискав глазами пульт, он решил заглянуть под ворох каких-то бумаг. Какие-то счета, реклама, журнал, еще журнал, старый альбом, газеты, опять реклама. Пульта не было.

«Ну что ж – решил он – будем изучать журналы. По ходу это прикол такой «найди пульт». Бимен взял охапку, и уселся на кресло-качалку. Газеты он отложил в сторону, следующий на очереди был журнал. «Какое-то гламурное издание, интересно, откуда оно у старика» – размышлял вслух супергерой.

Страницы переворачивались одна за другой. Темы были разнообразные, внимание привлекали больше картинки, чем текст. Яркие красивые, некоторые вызывающие, бесстыдно-откровенные, пугающие, заставляющие улыбнуться…

Следующий журнал мало чем отличался от предыдущего, и был пролистан в три раза быстрее, затем реклама, еще, еще. Все это легло на скатерть стола. «Так, что там дальше?» – он хотел было отложить старую желтую газету, но по весу понял, что в нее что-то завернуто. Это был фотоальбом, вернее стопка фотографий в обложке от фотоальбома.

Сердце учащенно забилось, словно он нашел что-то такое, что ни как не могло тут быть. Ладони покрылись испариной, как у подростка, который впервые увидел крамольную картинку. Он открыл его: фотографии, пожелтевшие от времени.

Люди незнакомые, большинство снимков были групповые, один из них сделан на фоне дома Бартеломью. Какие-то тетеньки в пышных сарафанах, бабульки, на поваленных бревнах, дети, целая орава. Среди всех выделялся нескладным телосложением, совсем еще юный Бартеломью.

Казалось, он совсем не изменился, только бороду сбрил, да щеки себе детские наел. Он щурился на солнце, и от этого, и без того небольшие глазки становились еще меньше, и как будто исчезали в бровях. Были и совсем детские фото хозяина дома, и школьные. Все это вперемежку с фотографиями совершенно незнакомых Бимену людей.

«А вот и лагерная фотка» – прозвучала мысль в пустом доме – «Интересно, это та же смена, про которую он вчера рассказывал?» – он склонился над снимком, и чуть не подпрыгнул от радости. Там были и завхоз, стоявший скрестив руки на груди, одетый в тельняшку, и Поля, она особо выделялась нарисованными бровями и, хоть и не было красок на отпечатке, но он готов был побиться об заклад, что помада была у нее краснее чем пожарная машина, было еще куча незнакомого народу. А вот Бартеломью стоял с тем самым парнем из сна. Они были примерно одного роста, оба в одинаковых формах вожатых, с галстуками на шеях. Счастливые, улыбающиеся уходящему лету. Парень был почти лысый, с хмурыми бровями, смотрящий почти исподлобья, с тонкими чертами лица, и какой-то смущенной улыбкой. Они стояли, забросив руки на плечи друг другу.

Еще немного порассматривая снимок, и не найдя больше ничего интересного, был взят следующий потом еще, еще, снова какое-то групповое фото отдыхающих в лагере.

На этот раз на снимке было три вожатых, к предыдущим двоим присоединилась девушка. Детей было человек не меньше тридцати, поэтому сложно было разглядеть какие-то подробности. Но снимок не как не хотел покидать руки, и притягивал к себе взгляд. Под большим пальцем правой руки спрятались две девочки. Одна постарше другой лет на пять, обе какие-то серьезный чересчур, для летнего группового снимка. Было что-то общее между ними, что-то неуловимое, что-то во взгляде. Особенно поражали своей ясностью глаза той, что помоложе. И если бы Бимен подольше подержал бы в руках фотографию, он бы с легкостью узнал эти глаза, но они так и остались прикрытые большим пальцем. А потом другими снимками, которые ложились сверху, по мере того как пачка на коленях уменьшалась, а стопка на столе росла.

Пчеловод так увлекся, что потерял счет времени, и только когда хлопнула входная дверь, он опомнился, захлопнул всю охапку, взял журналы, поднялся и положил все на комод. В коридоре пару раз топнули ногами, и открыли дверь.

– Мерзкая погода, может не пойдем никуда, а? – Бартеломью оставил пакет у входа, и входил в зал – В шахматы посидим поиграем… А чего телик не смотришь?

– Пульт не нашел.

– Да вижу у тебя поинтереснее занятие было – он нагнулся возле стола, и поднял лежавшую там фотографию – Узнал кого нибудь? – протягивал он ее – Отгадай где тут я?

– Да вот же, я вас сразу узнал, хоть и без бороды. А вот это кто? – Спросил Бимен, показывая на человека рядом?

– Это ты про того парня с волчьим взглядом? Да это ж Максимильен, я его вчера упоминал. Помнишь, или спал уже, и половину не слышал?

– Не, что вы, я все помню – поспешил заверить старика Бимен.

– Он сейчас в городе живет, уважаемым человеком стал. Так сказать выбился в люди. Портреты на заказ пишет. Говорят, что очередь к нему на год вперед. А он еще не с каждым работать будет. И не всех подряд рисует. Давно уже с ним не виделись. Так, по крупицам информация до меня доходит, но хотелось бы, конечно с глазу на глаз поговорить. Былое вспомнить, да порадоваться за человека.

Он подошел к комоду, разгреб журнально-газетный ворох, и убрал снимок к остальным.

– Ну, не передумал еще, пчеловод-путешественник?

– Готов задержаться на чашку вашего фирменного чая.

– Ладно, понял. Сейчас, попьем. Ты лучше посмотри, что я тебе принес. – Он нагнулся к пакету, оставленному у входа.

Дождевик, который был извлечен оттуда, оказался ярко розового цвета. Бартеломью протягивал его, улыбаясь так широко, что глаза превратились в кучку морщинок под бровями.

– Издеваетесь, да? – попытался обидеться Бимен.

– Ну что ты, как ты только мог подумать такое. Откуда я мог знать, что у нее розовый плащ уже два года. И вообще, я все продумал: пчелы увидят, что к ним сумасшедший пришел, и будут к тебе снисходительны. – Он протянул дождевик – Одевай, не стесняйся.