Текст книги "Бимен. Сказка"

12.Художник

Первый день пчеловода пролетел, как летние каникулы у школьников, быстро и не заметно. Вроде бы, они только начались, а нет, уже заканчиваются. А когда успели пролететь – загадка. Он всего себя посвятил пчелам, и их домикам. Подготавливал их к великому переселению народов.

К исходу второго дня, начала просыпаться совесть: «Ты же обещал старику… он же тебе помогал… без него бы вообще ничего не получилось…» Он, в свою очередь как мог успокаивал ее: «Сейчас, еще один улей подготовлю, и сразу же займусь… блин, ну этот слишком быстро получился, так не считается… вот этот, точно последний, и все… Ой, уже вечер, ну куда же я поеду на ночь глядя, придется оставшиеся два доделывать, ну не бросать же».

И только на следующее утро, Бимен привел себя в порядок, оделся получше, и оседлав водительское кресло пчеломобиля, поехал на поиски картинной галереи, или художественной студии, или чего-то еще в этом роде. Потому что старик мог и ошибаться, или же вообще все выдумал, и никакого Максимильена нет и в помине, и ему просто хотелось, что бы так было. Он с виду и не похож на вруна, но всякое то может быть, может он давно живет в выдуманном мире, и общается с несуществующими людьми.

Проверить то его истории нет никакой возможности. Хотя, постой… а как же Ален? Ну, не знаю, может совпадение просто? А может и не совпадение… – так он размышлял, пока добирался до центра, то соглашаясь с самим собой, то вступая в ожесточенный спор.

Для начала, решено было проехать по центральным улицам, глянуть там, потом в музей заехать, может там что-то знают, потом… потом видно будет. Он помнил, что были галереи в городе, но где, к сожалению не знал.

Не то, что бы он не любил этот вид искусства, просто не было возможности прикоснуться к нему по-настоящему. Те репродукции, которые тиражировались везде, не производили на него никакого впечатления. А вот картины, которые висели в музее, или статуи, выставленные там же – это совсем другое дело, на них можно было любоваться довольно долго, даже появлялось желание обладать чем-то вроде этого.

Но со времен школьной скамьи он не посещал ни музеев, ни выставок. Работа, дом, хлопоты… Тут уж не до прекрасного, а вот душе пожалуй требовалось, что-то подобное.

Прокатившись по главной улице, и не увидев ничего подходящего, он проехался по прилегающим, и примыкающим, тоже безрезультатно. Потом был музей, который оказался закрыт на реконструкцию. Шансы найти нужного человека стремительно уменьшались. Он уже совсем было решил бросить эту бестолковую затею, если бы проезжая мимо одного храма, не увидел художника, рисующего с натуры.

Молодой парень, скорее всего студент университета, стоял возле треножника, и чего-то там вырисовывал, постоянно поглядывая на здание. «О!» – подумал Бимен – «Ты то мне и нужен. Полагаю что у вас, художников есть какой-то свой магазин, где вы все покупаете. А также есть, наверноетакое место, куда вы сдаете свои каракули, которые считаете бесценными творениями. Наверняка в одном из этих мест слышали, или знают где мне найти художника с именем Максимильен».

Остановив автомобиль неподалеку, пчеловод попытался разузнать о магазине, но когда студент услышал зачем ему это, то сразу назвал адрес необходимой студии. Оказалось, что и правда, разыскиваемый, довольно известный в своих кругах человек. И чтобы увидеться с ним надо будет пообщаться с его секретарем в студии.

Но как говорят, пес уже взял след, и поэтому такие сложности, мало чем походили на настоящие сложности.

Секретарем оказалась юная очаровательная девушка, которая не смогла устоять перед обаянием Бимена, и связавшись, со своим руководителем, передала весточку от Бартеломью. Как только привет был доставлен адресату, то незамедлительно последовало приглашение к именитому художнику домой. Девушкой был записан адрес на листочке для записей, и передан приглашенному. За оказанную услугу он поблагодарил ее, и предложил сходить как нибудь в кино. На что получил отказ, с оправданием типа «У меня уже есть парень», и смущенную улыбку. Казанова раскланялся, и покинул здание.

*

Дом, или лучше сказать «особнячок» находился на окраине города, и чтобы добраться до него, нужно было снова пересечь почти весь город. «Почему он живет так далеко от своей работы» – думал Бимен – «может же, наверное, если он такой известный, купить себе что-то в центре». Но когда увидел, тот район, где жил художник, понял, что лучшего места, для творческой натуры, пожалуй, и не сыскать.

Тихая уютная улица, домики, богатые, но не вычурные, расположенные друг напротив друга, но самое главное, это тот пейзаж, который открывался в конце улицы. Судя по всему, практически такой же вид, открывался и у каждого, из окна, ведущего во двор.

Было такое ощущение, что цивилизация заканчивалась именно в конце этой улицы. Асфальтовая дорога обрывалась, превращаясь в едва заметную тропинку, петляющую по полю, и убегающую в небольшой лесок, растянувшийся справа. Слева же вдалеке поблескивала вода, в зарослях камыша, едва заметных среди высокой травы.

Искомый домик расположился почти в конце улицы, на ее четной стороне, позади кованого забора с высокими воротами, и небольшой лужайки. Строение одноэтажное, широкое, загораживающее все пространство до гаража. Так что, для того чтобы приникнуть во двор, нужно или пройти через дом, или через гараж.

Бимена встречал, выйдя на террасу, сам хозяин жилища. Он был одет в заляпанную красками, растянутую футболку, длинные шорты, и мягкие комнатные тапочки. Хотя к его лицу идеально бы подошла шелковая пижама темных тонов, потому что оно имело черты одного актера. Актера яркого, колоритного, который однажды, даже сыграл волка-оборотня. Про которого можно сказать «с волчьим взглядом». Я говорю про Джека Николсона. Да, да, про того самого.

Максимильен, конечно же не был его отличной копией, он даже не был просто копией Джека, он вообще не был на него похож, но во взгляде, в форме бровей, в больших залысинах на высоком лбу, в каких то чертах лица было что-то едва уловимое, но страшно узнаваемое, что-то Николсоновское.

Он высоко поднял правую руку, в знак приветствия, и крикнул: «Машину можно там оставить, мешать никому не будет, тут не ездит никто. Калитка открыта, заходите!» – и исчез в сумраке коридора, даже не посмотрев, пересек ли гость лужайку, или нет. Скорее всего, не было такого случая, чтобы кто нибудь приехал, и не добрался до крыльца, потерявшись где-то на полпути.

«Кого-то он мне напоминает» – подумал пчеловод, вспоминая встречу с Бартеломью.

Когда он зашел в дом, то увидел силуэт человека, стоящего напротив, в дверном, освещенном уличным солнцем, проеме. Человек махнул рукой, давая понять, в каком направлении двигаться.

Гостиная, которую предстояло пересечь, раскинулась сразу после просторного холла, и была больше похожа на картинную галерею. Полотна висели везде, где их только можно было разместить. Пересекая помещение, Бимен обернулся вокруг своей оси, не забывая при этом переставлять ноги, и стараясь не сильно задерживаться в пути.

Картины были разнообразные, но все написаны в классической реалистичной манере, причем большинство из них – портреты каких-то обнаженных девиц. Видно было, что хозяину нравится красота женского тела, и он с легкостью передает это в своих работах, причем без малейшего намека на вульгарность. Захотелось даже задержаться и поточнее рассмотреть все, но боясь показаться бестактным, он с неохотой покинул дом и вышел в свет.

Во дворе стояла кованая беседка, с каменной стеной, стекая по которой, журчал водопад, и превращаясь в тоненький ручеек, впадал в небольшой прудик. Метра три в диаметре, водоем населяли рыбы, похожие на карпов, или карасей, чьи жирные серые спины не спеша двигались у самой поверхности воды. Жиденькая осока росла по берегу, а из его середины постоянно поднимались пузырьки воздуха.

В беседке, вокруг круглого плетеного стола, стояли такие же плетеные два кресла-качалки. Максимильен гостеприимным жестом приглашал пройти внутрь, и расположившись там, спрятаться от полуденного солнца.

В тени беседки они пожали друг другу руки, объявив что очень рады знакомству, после чего расположившийся в кресле гость, мог наконец расслабиться и отдохнуть. Хозяин подошел к стене, каким-то образом откинул часть ее на себя, при этом получилось что-то вроде барной стойки, в глубине которой притаился чайник, какие-то баночки, и бутылки, скорее всего, содержащие горячительные напитки.

– Чтобы наша беседа не напоминала чаепитие – предложил художник – предлагаю провести ее за одним очень древним занятием. – Откуда-то сбоку он вытащил деревянную коробку, две стороны которой имели одинаковую черно-белую раскраску. – Ну, а за игрой, как известно, всегда и чай вкуснее, и разговор интересней. Я ведь полагаю, молодой человек, вы умеете играть в шахматы. Не разочаровывайте меня отрицательным ответом.

– Не буду хвастаться, но последний раз я проиграл лет так в пятнадцать.

– Мне остается только надеяться, что это не был тот единственный раз, когда вы вообще играли в шахматы. Расставляйте фигуры, юноша, а я приготовлю нам чай. Чего-то покрепче не предлагаю, вы же на автомобиле. А вот себе, бальзамчика пожалуй, добавлю.

Садовая мебель была сделана идеально. Я имею в виду высоту столешницы, конструкцию сидений, расположение ножек, форму и размер подлокотников. При изготовлении было учтено все, потому что играть, полуоткинувшись в кресле, а не склонившись над доской было не много необычно, но неудобства при этом не было совершенно.

Фигуры были крупные, старые, потертые, приятные на ощупь. Когда Бимен заканчивал расставлять их, он поднял глаза от доски на Максимильена. Тот добавлял себе в дымящийся чай какую-то темную жидкость. Чашки переместились на блюдца, которые потом, вместе с горячим грузом перелетели на стол.

– По праву гостя, я выбираю белые! – Громогласно провозгласил пчеловод, и взяв пешку, поставил ее на две клетки вперед: Е – два, Е – четыре.

– О, это интересно! – хозяин склонился над доской, уперев руки в стол. Затем выпрямился, шумно потер ладони друг о друга – Ну, что ж, приступим… – Пробормотал он, и неслышно опустился в кресло. После чего сделал ход, и продолжил – Так, как вы познакомились с Бартеломью, молодой человек?

13. Партия

Бимен не стал рассказывать о своей пасеке, а поведал официальную версию его визита в захолустье со странным названием «Майский»:

– Кто-то из знакомых сказал, что грибов в том направлении видимо, не видимо. Себя я великим великий грибником не считаю, но какой-то азарт в тот момент появился, захотелось на тихую охоту съездить. И отдохнуть за одно, и грибочками к зиме запастись. Я-то конечно больше жареные люблю, с луком, с чесноком, да если их сметаной сверху полить. А вот матушка моя, та соленья разные мастерица делать – он отхлебнул чая, и передвинул фигуру – Так вот, Бартеломью в том хуторе живет, ну и предложил мне свои услуги проводника.

– Сколько вы с ним там времени провели? Не успел он тебя своей болезнью заразить?

– Какой болезнью? Выглядел он вполне здоровым. Старым, только…

– Душевной, конечно.

– Ну, то, что он не много того, я заметил.

– Нет, молодой человек, его болезнь другая, она из глубины сердца, разум его разрушает. Скажи мне, он футболил при тебе?

– Что значит «футболил»?

– Кошками в футбол играл?

Бимен вытаращив, глаза смотрел на Максимильена.

– Странно, не похоже на него. Его же не заткнешь… продолжил художник, после того как передвинул одну из фигур.

– Я видел однажды, как Бартеломью пнул кота, но признаться откровенно, подумал, что это расплата за содеянное. Ну, кот там накосячил, и вот… наказание.

– Я удивлен не меньше твоего, парень… Ничего, что я с тобой наты? – в ответ Бимен махнул рукой – Он тебе, что, совсем ничего не рассказал?

– Он рассказывал про свою деревню, про лагерь, как вы с ним вожатыми были, про то, как надо чай готовить, и еще много про что, я уже точно и не припомню. Но вы правы, Бартеломью жутко красноречив, особенно первый день. Я даже заснул под одну его историю. Стыдно признаться, но даже не знаю, чем она закончилась.

– Это не та, когда мы с ним за поварихой подглядывали?

– Так чем тогда все закончилось?

– А, ты, до куда помнишь?

– Судя по всему, до самого интересного. Вы смотрели в дверную щель на двоих спящих там.

– Я тебя разочарую, мой юный друг. Эта часть рассказа является плодом твоего воображения. Когда мы прибежали туда, все уже закончилось, даже не начавшись. Эти двое, заблевали все вокруг, и поддерживая друг друга, удалились в основной корпус столовки, где, наверное стали умываться, пить воду и приводить себя в порядок. И как раз, когда они, так сказать, фонтанировали рвотными массами, мы с Бартеломью и видели. А вот звал я его, для того, что бы вдвоем посмотреть за этой влюбленной парочкой. У них только-только все начиналось, и я побив все мировые рекорды, буквально слетал, и притащил нашего очкарика, от того, что одному жить с «таким знанием» невозможно. Но как только он появился, а завхоз, между прочим, в тот момент уже лез к Поле под юбку, ее накрыл вертолетный полк. Она оросила своего кавалера с ног до головы, он пытался закрываться руками, но безуспешно… такой атаки не выдержал и его желудок, и словно бахчисарайский фонтан, вылился ей на ноги. Потом она хохотала, как припадочная, а он бормотал какие-то ругательства, и вместе с ней, шатаясь на скользком полу, удалились из нашего поля зрения.

– М-да… – только и мог выдавить из себя слушатель – моя версия лучше была.

– Уж не знаю, что ты там себе нафантазировал, но поверю на слово. Лучше, значит лучше. Твой ход – напомнил гостю про замершую партию повеселевший Максимильен.

– А что за болезнь то, про которую мне должны были рассказать?

– За этой историей, тебе, мой милый друг, придется еще раз к Барти съездить. Только выспись как следует, а то приснится еще что нибудь, не по тексту, а ты наивный будешь думать, что так и было на самом деле.

– Ой, совсем забыл… мне же велено вам посылку передать – Бимен поднялся с кресла – Она в машине. Я быстро – туда и обратно.

– Там открыто, дорогу вспомнишь? – прозвучало вдогонку взбирающемуся по ступенькам пчеловоду-грибнику. Который не много притормозил на обратном пути, что бы хоть чуточку подольше посмотреть на картины.

– Вот, это вам. – сказал гонец, протягивая конверт с фотоснимком.

– Что это? – в недоумении выронил художник – Я думал, ты мне ведро груш привез контрабандой… – Максимильен заглянул в конверт, напускное веселье мгновенно растаяло, мускул на лице дрогнул, губы сжались, превратившись в тонкую кривую линию. Он медленно, даже нет не медленно, а тяжело поднялся с кресла, конверт скользнул на пол, он отвернулся от стола, и не проронив ни слова, зашагал к импровизированному бару, где не отрывая глаз от фотографии, свободной рукой достал бокал, и наполнил его той самой темной жидкостью, которую добавлял в чай. Потом, так же молча сел обратно, все еще держа снимок перед собой, и продолжая смотреть в него. Секунду спустя осушил бокал двумя глотками, закрыл глаза, и положив фотографию на стол, откинулся в кресле.

– Мне говорили, что ни одной не осталось…

– Да, он сказал, что эта последняя, других нет.

– Все это время она была у него… представляешь?

– Он вас обманывал?

– Нет, мы договорились больше не вспоминать то лето, но сегодня я, наверное, не удержусь… – Максимильен снова встал, подошел к бару, выудил ту самую бутылку, из которой уже наливал, принес ее и поставил на стол. – Постараюсь особо не рассусоливать – начал он, наполнив еще раз свой бокал, и поставив его на стол, рядом с шахматной доской. Он откинулся в кресле, из-за чего оно пришло в движение, задумчиво посмотрел в сторону своего пруда, и начал рассказ.

*

Я был в лагере еще за неделю, до его открытия, потом появилась она, та девушка с фотографии, а дня через два, остальные. Вместе с ними и появился Бартеломью. Мне дали малышей, потому что я уже учился в универе, а Барти получил среднюю возрастную категорию. Аля, так звали нашу новую знакомую, должна была присматривать за девчонками. Кроме нас были и другие вожатые, но отношения, хорошие отношения сложились только у нас троих. Наши с Алей корпуса стояли рядом, Бартеломью жил чуть подальше, что, однако не мешало ему частенько с нами пересекаться. Понимаешь, – художник потянулся к столу и взял с него чашку с остывшим чаем, отпил, и вернул чашку обратно – буквально с первого дня я начал в нее влюбляться.

Помню, иду такой крутой, мимо ее блока, в который она въехала часа два назад, голову поворачиваю, и вижу: сидит девчонка на корточках, или точнее, на одно колено присела, и шнурок завязывает. Я остановился как вкопанный, двинуться не могу. А она встала, ветерок шевельнул волосы ее, они на солнце заискрились, а она стоит, улыбается небу, сощурившись на один глаз. Потом заметила меня, руками замахала, и вприпрыжку ко мне, ладошку свою маленькую протягивает: «Я» – говорит – «Аля!» А меня ступор взял: смотрю на нее, рот открыл, и звуки нечленораздельные издаю. Она же смотрит на меня, глазенки как бусинки черные, носик остренький, сама смуглая от загара, и такая счастливая, что вокруг нее все светится. Титаническими усилиями, я победил робость и, таки пожал ей руку со словами: «Максимильен. Будем соседями». Она, озорно прищурившись, посмотрела мне в глаза, спросила:

– Шотландское имя?

– С чего ты взяла? – говорю.

– Ну как же, а приставка «МАК», как например Мак Грегор, или Мак Флай.

– Не-е-е! – замотал я головой – Я же не рыжий.

– Жаль, – она сделала вид, что расстроена – тогда бы я звала тебя: Мак Самильен. Хотя потом… – она сделала вид, что задумалась – Твое имя сократилось бы до грубого Мак, или Сэми, но скорее всего тебя бы звали Сэм. Так как к тебе обращаться?

– Ингредиент. – сказал я первое, что взбрело в голову.

Наступила ее очередь стоять, открыв рот, не зная, что сказать. Я торжествовал. В тот миг я окончательно понял, что втрескался по уши. Она же интереса ко мне особого не проявляла. А я с ума сходил, если она была рядом. Не скажу, что совсем ей был не интересен, но вот чувств у нее ко мне, кроме симпатии не было. Стараясь изо всех сил, я из кожи вон лез, как говориться, но по-настоящему сблизило нас, одно происшествие.

Со второй сменой у девчонок появились две ведьмочки. И одна из них иногда пропадала по ночам. Что она делала, и куда исчезала, я не знаю, но что бы разобраться в этом мы объединили свои усилия. Третьим в команде стал Бартеломью, потому что только ему доверяли, и старались делать все тихо, не придавая огласке. И когда стали докапываться до сути, были страшно потрясены, но что делать в таких ситуациях, и не предполагали.

Мы с Алей все больше и больше времени проводили вместе, я начал замечать, что она по-другому на меня смотрит. Сердце мое пело от любви, наполнявшей его, и это чувство усиливалось многократно, от того, что было взаимно. Расследование отходило на второй план, мы уже не так активно им занимались, а вот Барти умудрялся находить все новые и новые, пугающие подробности. И вот, когда до конца смены оставалось дня три, он прибежал к нам, и сказал, что нужно ведьмочек покараулить, потому что они что-то нехорошее замышляют.

Мы разделились. – Максимильен сделал паузу, и потянулся за чашкой, допил оставшийся чай, и вернул пустую посуду на место. – Я должен был наблюдать за тем бараком, где жила вторая девочка, Аля за своей ведьмочкой, которая жила у нее в блоке, а Бартеломью должен был снаружи быть, на тот случай, если пойдет что-то не так.

Казалось, мы просчитали и продумали все. Так и было. Мы не учли одного, что связались с настоящими ведьмами.

Почти всю ночь я глаз не сомкнул, вымотался, как каторжник. Это же не так просто присматривать за тем блоком, где живут подростки. Девочки подростки. Они угомонились часам к двенадцати. Я еще подежурил, часов до трех, и решив, что до утра точно никто не проснется, отправился к себе спать. Разбудил меня мой будильник, на часах было семь утра. Времени хватало на то, что бы умыться, привести себя в порядок, ну и заглянуть в соседний корпус, и пожелать доброго утра любимой вожатой.

Дети в ее блоке были, они мирно дрыхли в своих кроватках, а вот Али нигде не было. Я обошел все вокруг, но складывалось такое впечатление, что она и не ложилась. Время подъема приближалось, а вожатая куда-то пропала, нужно было что-то делать.

Тогда я побежал к себе и чуть раньше поднял своих, затем вернулся, и растолкал и построил Алиных девчонок. Вроде как все правильно сделал, и тылы прикрыл, но меня не покидало чувство тревоги, ощущение опасности, которое нарастало, и готово было перерасти в панику.

На построении выяснилось, что отряд Бартеломью тоже проспал подъем, причем их вожатый также испарился. Кроме меня никто ничего не знал. Ситуация выходила из-под контроля. Я не мог рассказать руководству о нашем расследовании, поэтому наблюдал со стороны за происходящими событиями. Да по большому счету я и не знал то ничего. Вряд ли мои бредни про ведьм помогли бы кому нибудь. Вокруг лес, поэтому вызвали спасателей, даже человек с собакой был, но никого не нашли. Только к вечеру второго дня к лагерю, который на ушах стоял от такого ЧП, из леса вышел Барти.

Узнать его было невозможно, грязный, весь исцарапанный ветками, волосы в паутине, под глазами темные круги, о цвете одежды можно было только догадываться, видно было что слезы, которые текли по щекам, оставили на пыльном лице разводы. Но больше всего досталось его ногам.

На них живого места не было, джинсы были изодраны до колен, а ниже, в запекшейся крови, виднелись лоскутки кожи, прилипшие листья и насекомые. Оставалось только удивляться, как он еще двигается.

Он шел, как зомби из фильмов, волоча разбитые ноги, с лицом не выражающее совершенно ничего, только с его губ слетали едва слышные «Кошки, Господи, помоги мне, кошки». По всему было видно, что он тронулся умом, и добиться от него чего-то конкретного невозможно. Правоохранительные органы взялись вытащить из него что нибудь, но безрезультатно, он говорил о каких-то ведьмах, кошках, срывался на плачь, говоря, что он мог бы ее догнать, что она там. Они пытались выяснить кого и где, но он замыкался в себе, просил воды, и собирался, не смотря на раны обратно в лес.

В итоге, его накачали седативными препаратами, и отправили в больницу. Там я навещал его несколько раз, и он рассказал мне, что произошло.

Максимильен замолчал, глядя на рыб, плавающих в пруду. Потом взял бокал, и посмотрел через него на свет, покружил, чтобы волны омыли берега, и поставил обратно.

– Давай я еще чаю сделаю? А то сидим всухую, даже не красиво как-то. Ты кофе будешь, или чай? – продолжил он, вставая и включая чайник.

– А знаете, я пожалуй чаю вашего выпью, у меня от кофе почему-то изжога.

– Ну, чай, так чай. Я противиться и отговаривать не буду. Как говорят, сам виноват.

– А что он вам рассказал?

– Терпение, и еще раз терпение… – пробормотал Максимильен, наливая чай с кофе по чашкам, и подавая их по очереди к столу – мне нужно вспомнить последовательность событий, чтобы не выглядеть в твоих глазах старым мразматиком.

Он устроился по удобнее в кресле, отхлебнул кофе, издав при этом булькающий звук, и продолжил историю:

Так вот, там, в больнице, когда врачи лечили Бартеломью его покалеченные конечности, он не оставлял попыток продолжить поиски, ему было наплевать на свое состояние, он чувствовал свою вину в том, что случилось, и стремился исправить содеянное.

Он не знал, что ее нашли недели через две, а я не говорил ему, чтобы не сделать хуже. Пусть, думаю, ищет, так хоть какая-то цель есть. В искуплении тоже можно найти смысл жизни.

А он, судя по всему, тоже беспокоился обо мне, раз не говорил, что фотка осталась. Знал, кем была Аля в моей жизни. Я ее тысячу раз пытался нарисовать, ты даже не представляешь себе, как это сложно. Вроде как образ в голове есть, а передать не могу.

Все, те картины, что у меня висят, это все она. Да, там разные люди, но… у одной шея, у другой улыбка, у третьей поворот головы, изгиб плеча, глаза… я в каждой работе частичку ее вижу. Даже в пейзажах.

Получается, у нас у каждого своя тайна была. У него фотоснимок, бесценный для меня, но который ничего кроме боли бы мне не принес, а у меня своя, та о какой он не догадывается, от которой ему плохо будет. Мы, два хранителя секретов друг от друга.

– Вы так и не сказали, что вам рассказал Бартеломью.

– Не буду выдумывать, а просто перескажу то, что услышал от старины Барти:

После полуночи, ближе к часу, он заметил, какое-то движение возле барака Али. Там бегала, и резвилась какая живность, что-то мелкое, типа ежика, или кошки.

Было темно, освещения луны хватало, что бы на большом расстоянии различить только силуэт.

Я, говорит, поближе подошел – интересно все-таки, что это. Начал присматриваться, вижу это кошечка, серенькая такая, игривая. Прыгает, возле дверей ходит, скребется. Аля не выдержала, а может интересно стало, что там заночной гость такой, вышла наружу, глядит, а там прелесть такая сидит. Она на руки ее взяла, приласкала. А та, чуток побыла, и спрыгнула на землю, не убегает, вертится возле ног.

Девочка наша за ней нагнулась, хотела взять, а кошечка не дается, покрутится возле нее, и отбегает, заманивает ее. А я как дурак какой-то смотрю, пошевелиться не могу, будто наваждение какое. Вижу, Аля в лес пошла, за кошкой за этой, я кое-как переборол себя, поднялся и за ней двинулся.

Хорошо, что лес у нас хвойный, света хватало, что бы ее из видимости не упускать. Я торопиться стал, думаю, догоню, пока не поздно, пока далеко не зашла. А она представляешь, тоже темп увеличила, уже вижу, даже не за кошкой, а рядом с ней идет. Я еще быстрее, а догнать не могу, они на бег перешли, причем, Аля вперед смотрит, а кошка, будто проверяет рядом ли она, поглядывает иногда на спутницу свою.

Тут меня зло взяло, да что же это такое, думаю, куда она посреди ночи в лесу несется, крикнул ей, стой, говорю, остановись, подожди меня. Никакой реакции в ответ. Я в легкие воздуха набрал, да как заору: «Аля, стой, куда ты? Обернись, Аля! Это я!»

Она обернулась, а у меня все обмерло внутри. Ее щеки блестели от слез, глаза молили о помощи, а с губ слетало едва слышное «Господи, спаси… Пожалуйста, помогите, кто нибудь!» Буквально на секунду она задержалась, я рванул к ней из последних сил, не разбирая дороги. Вижу, кошка, что рядом с ней была, тоже обернулась, увидела меня, остановилась, развернулась на месте, и ко мне.

Прямо в ноги кидается, я вначале замешкался, а потом думаю: «Да пошла ты, тварь волосатая! Прочь с дороги!» Напролом несусь, стараюсь внимания не обращать на нее, а она отбежит в сторону, и как даст в ноги, отбежит, и опять по ногам удар. И ощущения такие, словно железная она, кошка эта, будто палкой крепкой меня лупят. Боль адская, бежать не могу уже, а тварь эта не отстает, то слева в ноги даст, что аж в глазах темнеет, а то справа приложится.

Чувствую, не отстанет от меня, скотина эта, пока с ног не собьет. А если собьет, то думаю, в живых меня точно больше никто не увидит. Вот тогда то, я испугался по настоящему, вот тогда, и молитвы вспомнил, и имя Господа нашего. До самого утра она надо мной издевалась, а с рассветом будто растаяла в тумане.

Целый день я пытался дорогу обратно найти, даже умопомраченье какое-то началось, а ночью снова она пришла, кошечка серая… Что дальше было, смутно помню, но скажу одно, она меня не свалила, потому, говорит, что я сейчас с тобой разговариваю. И еще, скорее всего, я планы ее нарушил, и Аля где-то там в лесу блуждает, а может вышла на дорогу уже куда нибудь. Но то, что она, ведьма эта, а это она была, можешь не сомневаться, от Али отстала, когда на меня переключилась, в этом я уверен на все сто процентов.

Максимильен замолчал, выдержал паузу, взял бокал и выпил его залпом.

– Вот, юноша, вам и рассказ, который я услышал очень давно, поэтому, я и не стал говорить Бартеломью, что Али больше нет. Нас собрали в лагере недели через две тогда, и говорят, что нашли неподалеку труп молодой девушки, по описанию похожей на нашу Алю.

Там конечно звери лесные постарались, поэтому хоронили ее в закрытом гробу. Родители говорят, даже не смотрели, тяжело это в объеденном лисами трупе дочь свою узнавать. Но по близости за это время никто не пропадал, поэтому, решили, что это Аля, подписали бумаги, где нужно, и все.

Он помолчал, не много, давая возможность гостю принять и переварить полученную информацию. А затем предложил все-таки доиграть начатую партию. К величайшему сожалению обеих сторон, соперник из пчеловода был никакой. Художник с легкостью обыграл его в эндшпиле, тем самым развенчав миф о непобедимости гостя.

Провожая Бимена до машины, Максимильен предложил, как нибудь еще сыграть, но перед приездом, обязательно созвониться, и дал визитку, со своим личным номером. Они пожали друг другу руки, договорившись, что обязательно еще раз встретятся.