Текст книги "Путешествие из Москвы в Санкт-Петербург"

Пермь

Ранним утром я мчал по пустой дороге и думал с неприязнью, что глупо обещал, согласился отвезти подарки этому Илье, какому-то омскому приобретателю, причем вызвался сам, с веселой готовностью, как ребенок, который рад сделать приятное другому из чистого сердца.

Но через какое-то время упоение дорогой снова снизошло на меня, как безмерное счастье. Искал, откуда эта радость. Да, была в ней и гордость за трудное свершение, и свобода от обязанностей, и удовольствие отдыха, но все же основой была просто дорога – её красота, простор и особое, новое чувство, когда словно сахар в холодной воде, медленно растворяешься в пейзаже и постепенно ты и мир – становятся единым.

Итальянская опера идеально ложится на поволжские степи. Лучше только протяжные русские песни.

В Татарстане «Ленд Ровер» летел по гладкому четырёхполосному шоссе, разделенному неровной полосой травы. При подъезде к Удмуртии поехал медленнее по одной полосе, отстаивая в очередях по ремонту дороги, и мои силы ушли, как из двигателя старого автомобиля. На ходу ел вкусные ватрушки, запивал парным молоком из бутылки, но силы иссякали. В Удмуртии, кажется, было красиво, поля и леса, возвышенности, малые речки, но дорога, так увлекшая меня с рассветом прекрасная незнакомка, теперь мучила.

В особом состоянии усталости и собранности я вглядывался в сплошную линию и встречные машины. Увидев разрыв, рывком выходил на встречную полосу и мчал, обгоняя попутные машины, чтобы успеть уйти от несущегося навстречу автомобиля. Снова ускорялся, снова нёсся, вглядываясь в полотно, высматривая выбоины и ямы, сплошную полосу разметки, полицейские машины в засаде на обочине, объявления населенных пунктов, после которых вновь набирал скорость. Так работал без перерыва пять, шесть, семь, восемь часов и ничто, ни пейзаж, который теперь только деревья или поле, ни яма, поглотившая со стуком колесо, который эхом вибрирует сердцем, ни судорожно мигающая фарами встречная машина, приближающаяся со скоростью 300 километров в час, – ничто не отвлекало сознание от сосредоточенной работы.

Проезжали поселки. Если видел один – видел все. Белая табличка с черной надписью. Из деревянного штакетника или сплошные, блестящие металлом заборы, за ними деревянные или каменные частные дома. Обязательно провал поваленного палисадника, повисшего на двух уцелевших столбах, как раненый на руках, куча бревен обвалившегося дома. Поселок ширится, за фасадами крыши домов второго, третьего ряда. Пятиэтажные серые дома, в первых этажах магазины, высокие витринные окна зарешечены. Вправо площадка в лужах и двухэтажный, новенького алого кирпича магазин «Автозапчасти» под блестящей жестяной крышей. Светофор. Сетчатые заборы с двух сторон, деревянные дома с треугольными крышами над тремя окошками. Слева сгоревший дом, фундамент с почерневшим комодом печи в обугленном бревенчатом дальнем углу. Справа еще дома, слева пустырь с высокой травой, через него ухабистая дорога к голубым двухстворчатым воротам в голубом заборе. Над забором натянут наборный ремень из белокаменных блоков под оцинкованной кровлей. Справа березы, за стволами мелькает темное поле и крыши домов. Слева пустырь перед лесом, дальше по дороге яркая автозаправка светится сине-белым светом, новенькая игрушка, забытая на гнилой осенней листве. После с двух сторон деревья, в просветы мелькает поле, опять деревья и вот наконец белая табличка с перечеркнутым названием.

Аккумулятор в айфоне уже садился, а я кружил по центру Перми и не находил здания на Кирова 56– даже на карте в навигаторе улица состояла из двух домов. И отъехав от одного, я мгновенно оказывался на другой улице. Только спросив у прохожего понял, усмехаясь, что я слишком доверился Родине – Кировская давно переименована в Пермскую, но на сайте бронирования осталось всё по-прежнему. Высотный жилой дом, отчего-то обитый в первом этаже металлическими листами, с вывеской «Цветы» над подъездом, такой, как если бы под ней находился цветочный магазин, а не гостиница. Но как часто бывает в России – за порогом как родные встретили теплые красочные стены с живописными натюрмортами и женщина за стойкой регистрации, со сдержанным макияжем, не раскрасившим, а подчеркнувшим приятные черты, с ухоженными ногтями, аккуратно уложенными волосами, чье приветливое и естественное общение никак не шло к наименованию Администратор, как к дворцам и гранитным набережным Санкт-Петербурга не шло имя Ленинград. На вопрос о раннем завтраке она предложила пару кафе, но советовала за 100 рублей завтрак в отеле; на ужин она кратко и точно описала близлежащие кафе и рестораны, посоветовала избранные и одолжила свою карту со скидкой тех мест, где бывает сама, покупает детям и уверена в качестве. Просила только карту не потерять, а то гости уже одну утеряли.

Номер оказался уютным, с просторной кроватью, цветочными натюрмортами на стенах. Из слива белоснежной ванной приятным обещанием пришла лента телефонограммы «продезинфицировано». Бросив вещи я поспешил, стараясь успеть в Пермскую галерею до закрытия, тем более что давно голодный желудок уже был равнодушен, на ходу размышляя, что гостиница повела себя очень по-русски; внешне показалась неприветливой и даже грубой, а в сущности – доброжелательной и красивой.

Галерея находилась в желтом крупном соборе рядом с желтой классической колокольней и первое ощущение от Пермской галереи, как только раскрыл деревянную дверь из массива – страшная вонь. Кассир продала мне из окошечка билет, предупредила оставить рюкзак в гардеробе и любезно пожелала приятного просмотра. В пустом гардеробе воняло сильнее, словно я попал в заброшенный туалет, но пожилая женщина как ни в чем не бывало приняла рюкзак и предложила пройти наверх по лестнице. На этаже западноевропейского искусства запомнился портрет Альберта Кейпа – в лучших традициях голландской школы. В отделах русского искусства отличный женский портрет работы Лентулова, как всегда выразительный портрет у Головина, и картина какого-то Моравова «Интерьер» – очень живая, с настроением. На третий этаж поднимался по лестнице к картинам барочного иконостаса, сохраненного в музее-соборе.

За пять лет центр Перми преобразился. Появилась пешеходная улица Пермская – на ней играл возле украшенной белоснежной деревянной резьбой усадьбы духовой оркестр речников; прохожие мужчина и женщина остановились и стали танцевать вальс. Выше по улице стояли киоски с сувенирами. За киосками, перед вывесками кафе под современные ритмы танцевала молодежь в полукруге зрителей. Появились на дорогах дорожки для велосипедистов, которые сновали вдоль тротуаров, огражденные столбиками от автомобилей. Я бродил по улицам, читал указатели «Зеленая миля» с описаниями достопримечательностей, рассматривал очаровательных пермячек – славянок с правильными чертами, чьи скулы выдавались заметнее, глаза были чуть уже, что придавало новую силу красоте. В кафе, которое мне посоветовали в «Цветах», было вполне вкусно, вполне уютно, очень дешево и сытно. Под русскую еду хотелось проглотить рюмку-другую водки, но вечная дорога за рулем, опасность лишиться прав и не доехать до Сахалина остановили.

И все это время прогулки и еды, душа, как кальдера бурлила новыми впечатлениями, однако снова и снова через какие-то равные паузы затихала. И как бьет фонтан кипящий воды из остывающего жерла, душа взлетала вверх в восхищении; так воплотить в неуклюжих канонических позах тел, в выражении вырезанных из дерева лиц и глаз человеческое страдание; познать боль и страх столь глубоко, полно, – и столь же сильно возродить сострадание в спокойном уравновешенном равнодушном разумном потомке, можно ли это топором и резцом, из поваленного древесного ствола, в забытом миром краю?!

Можно!

Но кто тогда, эти русские мастера, кто вырезал всего несколько, но великих пермских скульптур?

Гении?!

На заводе

Меня представили очередным надоедливым просителем; возможно, Виталий не дотянулся до директора, возможно, не произвел должного впечатления, – в любом случае значимые лица исполнили данное кому-то обязательство, приняли и передали меня в нижестоящие отделы, как входящее письмо, в данном случае начальнику патентно-лицензионной службы Лихтерову, с тем чтобы он развлек москвича, ищущего контракта, экскурсией и отправил восвояси.

Мы сидели у окна, в конце кабинета-коридора, со стенами из стеллажей с одинаковыми толстыми черными папками, от руки подписанными на пожелтевших удостоверениях. За стеной стеллажа, в квадратном отсеке, склонив головы, набивали на клавиатурах компьютеров две его помощницы, старая и молодая. За чистым окном стояла неподвижно темно-зеленая крона тополя. Он спрашивал, зачем принуждают регистрировать два международных патента, ведь они выпускают военную продукцию, которую никто не повторит, зачем на старое изделие, которое через пару лет уёдет с рынка. Как маленький ребенок, который бежит под горку все быстрее и быстрее и уже не может остановиться, пока не разобьётся, Лихтеров волновался больше, рассказывая, как возражал руководству, а ему ответили, что он должен сдать 2 международных патента, а свое мнение оставить при себе. Обиженный, как упавший ребенок, он спрашивал, зачем эта глупость?

Печеной Шапкой Мономаха лежали пирожки: мягкие желтоватые бока, румяные светло-коричневые спинки. Гладкие, с капустой и яйцом. С грибами – с пуговкой на спинке. С позвоночником косичкой – с мясом. С ямкой – сладкие, с джемом. Лихтеров сказал, что пирожки вкусные, из заводской столовой.

Я осторожно надкусил – «ешь ещё» – теплые губы прижались к макушке и поцелуй длился, длился любовью бабушки.

Ел пирожки, один за другим, запивал невкусным чаем и думал, что мог б рассказать ему, что наш Президент проводил совещание руководителей федеральных министерств и крупнейших государственных концернов, куда входит и его завод. Убедившись, что развитие науки и техники отсутствует в стране, Президент повелел развиваться, а поскольку ничего не понимает в инновациях, как ему не пытались объяснить толковые люди, он решил, что количество патентов есть безусловный признак новых технологий, потому потребовал патентовать «прорывные решения». А главы концернов, чтобы усидеть на золотых тронах, спустили на подчинённые предприятия планы по международному и российскому патентованию.

Я мог только поддержать Лихтерова – выбрать не новейшее техническое решение и подать заявку на изделие, а не на способ. А про себя печально подумал, что сотни миллионов рублей выбросят на ветер, но даже жалко не их, а то, что в Министерстве иностранных дел лежит перечень из 10 тысяч лицензионных договоров о передаче советских, российских технологий, изделий зарубеж, и почти все они бесплатные, под важные политические задачи, от того что «надо», и что так охраняемые при этом правителе богатства мысли и труда народа им же самим, или следующим, будут бездарно подарены мнимым друзьям, как подарен тяжелый труд тысяч и тысяч людей, и надежда – как всегда – на таких людей, как Лихтеров.

Детская площадка

Многоэтажный дом, рябивший солнечными окнами, широкой П сформировал двор, заставленный по дорожке машинами вдоль густых кустов и стеклянных домиков подъездов– зеркальных ворот в лиственной стене. Автомобили то тихо спали в тени, то вскрикивали солнечными бликами. Посреди двора пластмассовый детский городок. Я свернул к алой четырехскатной пирамиде вознесенной оранжевыми столбами над синей вышкой горки. По алому желобу, сжавшись в мячи, вверх ползут рывками рук, гусеницей, как рисуют ее дети из кружков, четверо мальчишек. К горке пристроены мостки на веревках под зеленой крышей, оранжевая длинная лестница ведёт на мостки. Рядом, на разноцветные брусья шведской стенки ступает толстой ножкой и ручками подтягивает тело крохотная девочка в узорном бело-голубом сарафане под гжель. Снизу дед поднял к ней ловушкой руки, краснея загорелой лысинкой в тонких седых прядях, как волосинках сахарной ваты. Детский городок шумит, блестит сказочным замком в рождественской витрине, мигающей гирляндами огней на искусственном снегу. Слева, на качелях, строенных по росту, раскачиваются, крича кто сильнее, дети. Между разноцветными мостками и детьми, победно закричавшими с взлетевших разом вверх качелей, в песочнице, со свежеокрашенными в синий дощатыми бортами, на горке песка сидели на корточках две девочки в одинаковых пушистых желтых кофтах, словно цыплята.

Нарядная площадка, детские крики, плач, все походило на детский праздник.

В углах квадратной площадки шевронами скамьи; на одной тесно сидели темные фигуры родителей, у ног взрослых стояли большие пластмассовые бутыли пива. Молодые мужчины и женщины курили, громко говорили. Я сел в другом углу, рядом с урной. Под ногами густо валялись окурки. Воняло, – я оглянулся – за спиной на траве вороной дог присел как на унитаз. Я сдвинулся, откручивая крышку бутылки. Вдруг женщина, сидевшая рядом, привстала, опираясь ладонями в колени и громко крикнула: – А ну быстро отдал, отдал лопатку, я кому сказала, сволочь такая, сейчас по заднице получишь, говнюк! – и завалилась на скамью как в кресло. Я медленно пил минеральную воду, наслаждаясь прохладой, пощипывающей язык. Сквозь шипение пузырьков, детский крик, плач, хохот взлетевшей на отцовские руки оранжевой пушистой малышки, слушал молодых мам, куривших рядом: «огребёт она… девчонки,…  бы с ней… давайте за нас… она… пусть только попробует позвонить мне, шалава драная… правильно, кому она сдалась?… девчонки, да.... бы с ней… пусть… только попросится!»

Я встал и пошел через площадку, но шаг приостановил дрожащий злостью женский голос:

– Охранник говорит, заведующая сказала, что если родитель забрал ребенка, то в детском саду на площадке гулять уже нельзя.

Зачем везде эти фантасмагоричные, бессмысленные, но вездесущие запреты?! – и вспомнилось прежнее: – зима, Ростов Великий, городской парк. Ограда парка – призрак дворянской усадьбы – белые колонны с ядрами наверший между стержнями чугунной решетки. Брусчатка бугристого льда, вспотевшего лужами. Напротив пустого проема без ворот одноэтажный павильон из двух будок соединенных колоннадой. Оконный проем в каждой будке забит белеными досками. На ступенях заросших ледяной корой поскальзываюсь, припадая, ступаю на сырой дощатый пол. Голые доски темные от влаги пузырятся в щелях, дышат заболоченным торфяником под подошвой. За колоннами деревья по склону спускаются к замерзшему озеру. Над заснеженной поляной висят самолеты карусели с сугробами пилотов. Рядом реберная клетка вымершего аттракциона. Детские домики из заплаток разноцветных железных листов. Внутри сырая лавка, густо татуированная ругательствами, двускатная ржавая изнутри крыша с матерной надписью, искореженный чёрный ледяной пол с застывшим бумажным сором. С угла, в коробе урны, на лежалом насте прозрачная бутылка водки, густая шелуха окурков. Тихо. Безлюдно. Только по ледяной брусчатке, лаково блестящей оттепелью, на фоне застывшей в карусели эскадрильи и оснеженного ржавого скелета бредет карапуз в бордовом комбинезоне. За ним охраной в чёрном родители. Каждому шажку он стукает алой лопаткой в лёд, – тук, тук, тук, как…

Может ли детская площадка быть приговором народу? Вопреки надежде знаю. Может.

Екатеринбург

К 10 утра спустился в холл отеля, занавес из тел моих сотрудников распался, чуть моложе меня красивый мужчина внимательно, но кратко взглянул в глаза, чтоб сразу оценить, промолчал лишнюю секунду, подав себя нерядовым лицом, и сказал, широко улыбнувшись:

– Евгений. Онегин.

Пожимая руку, сдержал банальность, – как устоит родитель Онегина перед соблазном имени Евгений?

Его чистая белая рука в моей обветренной руке, словно интимная часть тела, спрятанная под бельём, открылась на пляже. Его плотная белоснежная визитка, словно свежий накрахмаленный воротничок – «Заместитель финансового директора».

Молча расселись в миниавтобусе, и Онегин, обернувшись к нам с сиденья рядом с водителем, кратко рассказал распорядок дня, с уместными шутками и серьезным лицом под большую работу.

Раскрылись створки, разъяв на две половины барельеф позолоченного двуглавого имперского орла. Женщина в форменном темно-синем комбинезоне сдвинула дверь и придерживая кожаную рыжую кобуру на широком ремне, нагнувшись, вошла на площадку. Проверила у каждого документы, кивками головы сличая лица с фотографиями, и попрощалась.

Автомобиль поехал вдоль длинной глухой стены, Онегин говорил, что это главный цех по производству спецпродукции, а стена длилась, длилась, казалось вот сейчас она закончится, но Онегин рассказывал, что сюда входят заготовки, а выезжает уже готовое изделие, а стена производственного корпуса все тянулась, словно крепостная стена. Наконец цех закончился, – и потянулась такая же желтая стена другого, словно мы были в разлинованном прямыми линиями римской лагере. Свернули направо, остановились на площадке между цехами, перед закрытыми обитыми металлическими листами воротами, широкими, высокими до крыши, словно главными воротами имперского города. Онегин открыл в створе калитку для людей и мы, перешагивая, вошли в высокий цех, где колонной стояли в даль освещенные электрическим светом зеленые боевые машины, на них сидели рабочие в форменных синих комбинезонах воинов невиданной державы, вооруженные инструментом. Было влажно, пахло краской, резиной, шумно от ударов металла о металл, как будто лязгало сражение.

Памятник погибшим в войнах заводчанам. Из бетонной плиты, склёпанная из стальных листов рука, хранит в согнутой под 90 градусов ладони алую звезду. За ней алтарной апсидой каменные плиты с десятками тысяч прикрученных медных букв фамилий погибших в войнах.

Облицованный серыми пластиковыми прямоугольниками куб нового цеха, из стеклянной шапки вылезают, как разведчики из оконных проемов, ухватившись за карниз руками, блестящие короба воздуховодов и громоздятся на плоской крыше часовыми.

Технический отдел – двухэтажный корпус выдержанного столетнего кирпича.

Мы поднялись на второй этаж, нам раскрыл дверь пожилой мужчина в костюме и галстуке – за ним в освещенной лампами комнате за столами, с одним-двумя мониторами сидели молодые люди, – Онегин говорил, что в техническом корпусе работают талантливые конструкторы и процветает творчество – местный genius loci.

Продолжая пожимать руки, знакомиться, обмениваться визитками, выслушивать краткие комментарии о проводимых работах, мы прошлись по кабинетам и вышли в густую тень парка высоких деревьев. Шагали в прохладной тени ложбиной между длинных холмов поросших травой, в которые вели ветхие деревянные двери в кирпичных арках. И на неуместный вопрос одного из моих аудиторов, что за валы, похожие на укрепления исчезнувшей империи, Онегин легко ответил, что это грандиозные склады стратегических запасов, и засмеялся, что топать сильно можно, но взрывать нельзя, а то можно взлететь на воздух – «наше вечное memento mori».

Заводоуправление в стеклянных кадрах окон – словно обмотано кинопленкой.

Мы прошли бухгалтерию и юридический отдел, где остались все мои сотрудники, а мы с Евгением на скоростном лифте поднялись на верхний этаж.

Переговоры прошли даже очень успешно – договоренности подтверждены, отдан приказ на оплату второго этапа, мы пришли к соглашению о необходимости дополнительной, консалтинговой работы в области интеллектуальной собственности по вопросам корректного учета охраняемых объектов и увеличения стоимости нематериальных активов, и вот именно эта новая тема, которая лично мне должна принести хорошую прибавку к ежемесячной зарплате, угнетала. Настроение было паршивое. И чем дальше, тем непонятно от чего, но становилось дряннее. При первой возможности я был рад сократить рабочий день и уехать в гостиницу, внешне – передохнуть перед ужином, внутренне – побыть с собой. Искал, что мучает меня, пока не понял, что бесят этот вице-президент и заместитель генерального директора, которые вели переговоры. Бесит то, что они миллионеры, богатейшие люди, люди власти, но такие тупые, непроходимо тупые. Они даже не понимают тех слов, которые произносят – «надо нарастить показатели инновации», «увеличить цену нематериальных активов», – что значат эти термины – это же так просто, открыл словарь – прочитал – они даже не считают нужным понимать. Военные, чиновники, банковские сотрудники, которые не произвели и не продали в жизни даже спички, управляют трудом тысяч людей – страшной силой! Ни знаний, ни опыта – ничего, но зато они члены клана или команды, верные псы, такие же как бритоголовая челядь ивановского боярина. Органчики говорящие. Конечно, они и умны и хитры в личных делах, в ловкости угодить первым лицам, но не в деле которым руководят, в котором отдают приказы людям, которые за них думают и перефразируют их медузные мысли. Но нет, даже не это меня мучает, не презрение, не усталость от бездарности! Мучает, что я сам частичка этого механизма, который делает дело, но позволяет воровать, и деньги идут все выше и выше, смазывая застывающие детали вечного двигателя правящей команды. Мучает волнение от их решений, моя зависимость, моей семьи, моих доходов, – такого умного способного свободного! – от ничтожных людей. Но и даже не этот стыдный факт, а иное, совсем иное – основа печали, – то, что я должен заниматься всем этим, волноваться, тратить жизнь, такую безграничную в этом путешествии на подлость, которая зовется моей работой!

Обернувшись ко мне с сиденья рядом с водительским, коротко указав шоферу его «Мерседеса» маршрут, Евгений мягко попытался убедить меня уменьшить сроки работ, снизить цену. Я обстоятельно возражал, но мы оба знали, что я в любой момент могу прекратить эту торговлю, потому что сделка согласована, условия утвердили высшие лица, а цена контракта завышена на 40 процентов, которые, увеличенные на украденный НДС в этой части, вернутся к директору и его заму, и остальным, кто входит как Онегин в «команду», управляющую предприятием, в виде чемоданчика с наличностью или платежки с переводом средств на нужный счет. Но мы торговались, потому что Евгений мог надеяться на мою слабость, а я, потому что должен был подыграть, и потому, что не мог при своих сотрудниках даже намекать на возможную заинтересованность.

Привратник ресторана раскрыл дверь, – стройная молодая девушка загородила нам проход:

– Здравствуй, – сказала она мимо меня.

– Здравствуй, Таня, – сказал он, – проходи быстрее, – она вышла, встретившись со мной влажными и яростными глазами.

Он прошёл к длинному столу, как к поверженной добыче подходит тигр. Ему улыбалась круглолицая и румяная, словно с мороза, официантка Ольга, – крохотная, как подросток, со стройными ножками из-под короткой юбки, с высокой грудью под обтягивающей белоснежной футболкой, голубыми смеющимися глазами, льняными мелированными прядями в русых волосах. Раздав книги меню Ольга остановилась перед ним, он принял в ладонь её кисть, погладил большим пальцем её пальчики, спросил о свежих продуктах, а после отпустил, и ненавязчиво точно рекомендовал лучшие блюда кухни.

Мимо прошла девушка, помахав во взгляд Евгения ручкой, он ей кивнул и улыбнулся. Онегин сказал, что часто бывает здесь, и корпоративные мероприятия компания проводит, и стал набирать номер телефона, кратко оправдываясь: «В дверях девушку встретил, уже давно расстался, а ключи от дома у неё, пошлю водителя забрать, одинаково ждёт. Кстати, могу познакомить, но гордячка. Хорошего воспитания хорошей семьи. Были у меня, позвонили ребята, я отъехал. А там девицы модельки. О, как я люблю моделек! Я задержался, ну она, конечно, обиделась. Девица целила замуж. Красивая жизнь, элитные знакомства, муж работай, обеспечивай её прихоти. А нах? Нам ли, красивым успешным молодым не искать новых впечатлений. – Здравствуй, Татьяна. Это Евгений Онегин. У тебя мои ключи остались. Ты когда дома? Удобно, если заберу? Какой адрес? Все, через полчаса будет мой водитель. Vale!»

Я уверенно знал, что девица в дверях не глупа, не бедна и родители интеллигентные люди. Но ей уже не хочется жить в семье. Она мечтает о богатом муже, который бы много работал, содержал достойно её мнению о себе. А он благороден манерами, в элегантном костюме, «Брегет» на кисти, ухожены стальными пилочками ногти, в хрустале необычные духи, машина роскошна, богат загородный дом, ужины с шампанским «Клико» или бордосским вином под фуа-гра и розовый ростбиф, щедрые подарки – это мир богатых и сильных людей, элитных ресторанов, дорогой одежды, иная жизнь, чем дом-институт-глупые сверстники, яркий мир не романтичных романов, но роскошных журналов. Она влюбляется в него, в его образ. Евгений ее понимает, как понимает и других. Он красивый, умный, ловкий наслаждается жизнью, примеряя на себя новых и новых женщин. Он много работает, он позволит себе все, что пожелает, а желает примерять женские тела. Он любуется собой, ему есть чем любоваться. Её гордость ранит, что её использовали, и что она влюбилась. А он равнодушно забирает ключи от квартиры послав шофера через 3 месяца и живёт дальше своей насыщенной жизнью, сохранив о ней фото в альбоме побед с кратким комментарием затраченных усилий, полученного удовольствия, интимных особенностей и общем впечатлении. Я играл, проверяя логикой гармонию озарения, и нашептал доверительно, – успех у женщин большое дело, я раньше даже вел книжечку своих побед, с записями и иногда с фото, откроешь, и воспоминания оживают. – Евгений отвечал мне так же доверительно, что и у него есть такой альбом, а переживания воспоминаний правда восхитительны. «Уже второй том», – засмеялся он, и я засмеялся счастливый от прозрачности чужих тайн. Женя вновь предлагал познакомить с приличной девушкой, подливая виски. А я вновь мягко отказывался испрашивал о наручных часах его коллекции, проговаривал, как неожиданна и приятна отделка желтой кожей салона его «Мерседеса», какие у меня дома ручные хронометры, он рассказал про свою часовую коллекцию, отпивая глоток, я одобрял его выбор виски, он отвечал, что является поклонником напитка из Японии и с острова Айла, мне же нравились классические шотландские дистилляты, но к общему удовольствию мы сошлись на нелюбви к американским кукурузным спиртам и в любви к нескольким французским коньячным домам, после я провозглашал тост за екатеринбургское гостеприимство, он радовался прекрасным гостям, мне нравилась столица Урала, он влюблено вспоминал Москву, я оценил его выбор мяса по-тоскански, и мы согласно рассмеялись, вспомнив знакомые рестораны Флоренции, а после раскрыли любимые места Рима и Мадрида, Евгений, увлекая весь стол, рассказывал о путешествии по Австралии, я завидовал, мечтая посетить далекую землю с детьми, он говорил о страшно долгом перелете и смене часовых поясов, ярко раскрывал красоту лесов побережья, нависшие над песчаными пляжами скалы, путешествие в пустынную глубь материка, и утверждая сложности дороги с детьми, интересовался, как мы управляемся с тремя в суетливой столице, я, отмечая его внимательность, высоко ценил помощь няни и шофера; с появлением Ольги мы с Онегиным смаковали мой выбор следующей бутылки виски, он говорил о своем открытии норвежской водки, я же предпочитал русскую, мы согласно кратко ответили неугомонному младшему юристу о качестве любимых им полусладких вин Молдовы, Абхазии и Крыма, а после Женя восхищался красотами крымчанок, а я согласно дополнял впечатлениями от красоты девуше Киева, мы поговорили о прошедшей мимо Ольге, и он мягко предложил познакомить меня с прекрасными приятельницами, я же уходил от решения, в общем рассуждая об уральских девушках, он, меняя тему, спрашивал меня о наших автомобилях, рассказав, я слушал о мощи купе из его гаража, считанных секундах разгона до сотни километров, жестких и четких переключениях передач, и как бы случайно вспомнив к вопросу о скорости и срочности, Женя попросил сократить срок выполнения работ и уточнил, убеждая, что возможно выдать аудиторское заключение без просмотра всех затребованных документов, я же сокрушался слишком жесткими временными рамками, установленными в договоре, сомневался в их принципиальной выполнимости, и утверждал, что только с получением всех до единого документов мы достойно исполним контракт, он вспоминал, что мы на отдыхе, и мы посмеивались над Сергеем, который смотрел на женщин командировочным – сквозь пустоту свободного вечера, выпивали за наших сотрудников, которые уже танцевали у эстрады, он говорил, что не любит танцевать, хоть умеет, даже брал уроки бальных танцев, а я признавался в своей танцевальной беспомощности, он отвечал, что такие профессионалы как мы сможем отработать и без полной информации, конечно трудно, но ведь и деньги немалые, смыв раздражение глотком, не сразу уловив, что тяну паузу, тянул её дальше, внешне смакуя, и отвечал, что деньги не восстановят репутации, добавлял, что иногда мы отказывались от выгодных сделок, осознав, что контрагент заинтересован в сокрытии информации, добавив, конечно, что это не наш случай; Онегин засмотрелся на уходящую Ольгу, плавно провел по воздуху ладонью, словно огладил полное бедро и отметил её стройные ножки, я учтиво-торопливо, компенсируя молчание, восхитился её формами, а Онегин сказал, что неплохо её знает, она хохотушка и любит танцевать, и её можно пригласить за наш столик познакомиться, а я говорил, что даже такие прелестницы как она не собьют нас с желания смаковать выдержанные спирты и провозгласил на весь стол тост за гостеприимных екатеринбуржцев, он, улыбаясь, кивнул и поднял руку во взгляд Ольги, прислонившейся к стене.

Как воры, мы приятельствовали за общим столом, но зорко и трезво следил за вещами.

Позвонила супруга, по одному говорили дети, другие кричали радость и мешали. Я понимал, что этот ужин работа, а Евгений, его коллеги, мои сотрудники ждут, но не мог прервать болезненное наслаждение их любовью. После Женя спросил учтиво о семье, и тут, как неумелый ухажер, который ломая крепнущую связь первого свидания, лезет целоваться, младший юрист спросил, отчего он не женится и не родит детей? И после моих влюбленных слов о семье Онегин молчал, пока я не помог, признав сокрушенно, что дети, конечно, ограничивают свободу. Евгений с благодарностью засмеялся и сказал, что надо работать, а главное, для себя надо пожить сначала и провозгласил vivamus et amemus.

Мы выпивали, он опьянел и расслабился, сохранив трезвым озадаченное сознание; подобрать мне спутницу на ночь; отчасти угостить гостеприимно гостя, отчасти репутацию партнера нарушить, отчасти получить приятельский тон в отношениях.