Текст книги "Мои воспоминания"

Памяти Александра Петровича Карпинского

Знатоки дела уже дали и еще дадут оценку работ Александра Петровича как геолога, я же хочу сообщить несколько черточек к характеристике его как человека необыкновенной прелести по своим душевным качествам, стяжавшим ему всеобщее глубочайшее уважение и любовь.

Я не имел случая встречать Александра Петровича до моего избрания в Академию весною 1916 г.

После того как состоялся приказ по флоту и Морскому ведомству об утверждении избрания меня в действительные члены Академии наук, я, узнав, когда Александр Петрович бывает в Академии, облачился по положению в парадную форму военного времени (тогда была громадная таблица 32 форм одежды на все случаи жизни) и пошел явиться президенту Академии наук.

Мне указали кабинет и сказали, что А. П. один и можно входить без доклада. Вошел. Вижу у стола сидит почтенный старец, поразительно похожий на знаменитого математика Жозефа Бертрана, бывшего 44 года членом Парижской Академии наук, в том числе 26 лет ее непременным секретарем.

– Честь имею явиться вашему высокопревосходительству по случаю утверждения моего избрания в действительные члены Академии наук, флота генерал-лейтенант Крылов.

– Что вы, голубчик, в таком параде и что вы меня высокопревосходительством величаете. Я – Александр Петрович, а вы – Алексей Николаевич. Мы здесь все равные, а я только первый среди равных.

После этого ласкового приветствия Александр Петрович перешел к беседе о войне, о флоте и пр.

– Когда вам что от меня понадобится, заходите запросто во всякое время.

В начале мая 1916 г. скончался академик Б. Б. Голицын. Через несколько дней звонит ко мне по телефону Александр Петрович:

– Зайдите ко мне, голубчик, мне с вами переговорить нужно. Принял меня Александр Петрович в Академии.

– Какое у нас горе-то, Борис-то Борисович, – а у самого слезы на глазах; – знаю, что его заменить нельзя, а все-таки от Академии прошу вас принять должность директора Главной физической обсерватории; с этою должностью связана должность начальника Главного военно-метеорологического управления, нужен генерал, а директор обсерватории по уставу должен быть академик. Кроме вас, этим условиям удовлетворяет М. А. Рыкачев, но ему 83 года, он 57 лет прослужил в обсерватории, из них 17 лет директором, три года назад ушел на покой.

– Александр Петрович, помилуйте, какой я метеоролог: я – кораблестроитель.

– Нет, голубчик, у вас там будут опытные старые помощники, надо только общее ваше руководство. Вы вот всем кораблестроением управляли, Путиловыми заводами управляли, справитесь и с обсерваторией, услужите Академии. Мы бумагу великому князю Александру Михайловичу заготовили, разрешите отправить.

И смотрит своим особенно ясным, как бы ласкающим взором – тут не откажешься.

Прошло полгода. 7 октября 1916 г. в Севастополе после взрыва пороховых погребов погиб броненосец «Императрица Мария». Мне было поручено составить проект подъема.

– Александр Петрович, разрешите просить вашего ходатайства об освобождении меня от обсерватории, мне надо в Морском техническом комитете работать.

– Вижу, вижу, там вы нужнее, как-нибудь управимся. Давайте ваш рапорт. Спасибо, что для Академии поработали.

И стал расспрашивать о «Марии», обстоятельствах ее гибели, проекте подъема и пр.; все это ласково, чутко, доброжелательно.

Получаю как-то от Президиума Академии наук толстую тетрадь и предложение дать отзыв. Просмотрел, вижу, что сплошное незнание основных начал механики и математики, нелепые рассуждения и громадное, самое пышное словоизвержение. Пишу отзыв: «Представленное NN сочинение не только не может быть помещено в академических изданиях, но ему даже не место в деле № 66. Это сочинение надо отправить в архив, дому, что по дороге в Удельную на 9-й версте».[101]101
  Имеется в виду психиатрическая больница близ Ленинграда.


[Закрыть]

Надо сказать, что в дело № 66 подшивались сообщения о квадратуре круга, трисекции угла, перпетуум-мобиле и прочие сему подобные произведения. Через два или три дня встречаю Александра Петровича:

– Что это вы, голубчик, какой отзыв дали; разрешите, мы в протокол просто занесем, что по отзыву специалиста сочинение NN по своему содержанию в академических изданиях напечатано быть не может; не сердитесь, возьмите свой отзыв обратно, чтобы его и к протоколам не подшивать. Бедняга автор, может быть, целый год работал, придет справляться, да этот отзыв и увидит, зачем его так огорчать; что он вздор написал – этим он никому не повредил, за что же его обижать; но, конечно, вздор печатать не следует.

За все 20 лет, что я знал Александра Петровича, его доброжелательное отношение во всем проявлялось неизменно само собою, оно было в самой его натуре и не могло не проявляться; примеров можно бы привести еще сколько угодно.

Каждый академик является специалистом в какой-нибудь более или менее широкой, более или менее общедоступной области. Лет шесть или семь в Академии установлен такой порядок: доклады чисто специального характера – на заседаниях отделений или общего собрания.

Специалист-докладчик часто невольно увлекается и входит иногда в такие частности или подробности, которые для неспециалистов или не представляют интереса, или мало понятны.

Как-то по окончании заседания спрашиваю одного из сотоварищей, другой специальности, нежели докладчик:

– Какого вы мнения о докладе NN?

– Исследование несомненно имеет важное значение, но самый доклад был утомителен своими подробностями, так что за деревьями и леса не видно. Я видел, как вы спали, и все ждал, когда же вы захрапите.

– Да я не спал, я сидел с зажмуренными глазами, потому что лампа с президентского стола меня слепила, пока ее Александр Петрович не потушил.

Входит Александр Петрович.

– Голубчик, простите, что я так долго не замечал, что лампа на моем столе вам в глаза светит, и я ее так поздно потушил. Каков доклад, как обстоятельно изложен, какая тщательность наблюдений, какая тонкость полученных из них выводов – молодец же NN!

Едет в трамвае моя жена с своей подругой; вагон полон, все места заняты, несколько человек стоит в проходе. Подруга моей жены, как ближайшая, встает и просит Александра Петровича занять ее место:

– Что вы, что вы, я постою, я хоть короткий, да зато устойчивый, – и лишь после настойчивой просьбы согласился сесть.

Входит дама, видимо, Александру Петровичу незнакомая, становится близ него в проходе:

– Не считайте меня невежливым, я бы вам уступил свое место, но мне самому его только что уступила вот эта дама.

Таков был Александр Петрович даже во всех мелочах.

«Little drops of water, little grains of sand make the mighty Ocean and the beauteous Land»,[102]102
  Малые капельки воды, малые зернышки песку образуют величественный Океан и прекрасную Сушу (англ.).


[Закрыть] учили меня в детстве. Гигантские труды Александра Петровича стяжали ему славу первоклассного мирового ученого, неизменная же его доброта, искренность, правдивость, доброжелательность снискали ему то уважение, которое к нему питали не только те, кто имел с ним долголетнее общение и дело, но и те, кто знал о нем лишь понаслышке, им же имя – легион.

Сергей Алексеевич Чаплыгин[103]103
  Статья Л. В. Ларионова «Авария броненосца «Орел» в Кронштадтской гавани» напечатана в сб. «Эпрон», вып. VI–VII, 1934, с. 141–144.


[Закрыть]

Постановлением от 20 марта с. г. [1939] Президиум Академии наук поручил академику Чудакову и мне выступить с юбилейным приветствием С. А. Чаплыгину; исполняя это поручение, прилагаю при сем проект такого приветствия и прошу почтить меня уведомлением, соответствует ли это приветствие намерениям Президиума.

При составлении этого проекта я руководствовался следующими соображениями:

а) В приветствии должна быть отражена научная деятельность и научные заслуги юбиляра так, чтобы это было в общем понятно и неспециалистам, которые составят громадное большинство присутствующих.

б) Прочтение приветствия, заключающего этот обзор деятельности юбиляра, не должно продолжаться более 20 минут.

в) Приветствие должно быть содержательно по существу и не представлять собой подобия того акафиста, который как раз теперь по церквам читается.

г) Даже 20 минут однообразного сплошного чтения утомляет слушателей, поэтому примерно посередине надо вводить некоторое «intermezzo» – сделанная вставочка о том, как в старые годы плутяга «чертопруд» справлял закладку плотины на реке Алатыре в имении Бэра, где управляющим был почтенный немец из Саксонии.

д) Служение молебна перед иконою Богородицы, «рекомой прибавление ума», в старые годы совершалось при всякой закладке – дома, корабля и т. п., только почти никогда не знал, какой Богородице молебствие служится.

е) Практическое значение работ С. А. Чаплыгина отмечено особенно, потому что многие считают Сергея Алексеевича не за «техника», а за математика, следящего за движением идеальной, в природе не существующей жидкости.

С глубочайшим уважением искренно преданный

А. Крылов

Глубокоуважаемый Сергей Алексеевич!

Президиум Академии наук оказал мне высокую честь, поручив приветствовать Вас в день 50-летия Вашей научной деятельности.

Я позволю себе сперва отметить то значение, которое имела наша Академия в развитии математических и физико-математических наук; для этого стоит только привести несколько имен, составляющих ее славу и гордость: Эйлер, Даниил Бернулли, Остроградский, Буняковский, Чебышев, Марков, Ляпунов, Стеклов – математики; Петров, Ленд, Якоби – физики.

Но нельзя не упомянуть, что наряду с именами этих действительных членов нашей Академии она упустила ряд случаев привлечь в свой состав не менее славные имена.

Непременный секретарь Фусс-старший своим медлительным бюрократизмом упустил случай выставить кандидатуру тогда молодого, но уже издавшего свои «Арифметические исследования» Гаусса, который впоследствии был признан за «главу математиков».

Непременный секретарь Фусс-младший, может быть отчасти по вине Остроградского, не признал возможным привлечь в Академию Н. И. Лобачевского, которого Гаусс в письме к Шумахеру назвал «истинным геометром», но не решался высказать это гласно, дорожа своим покоем.

Конечно, у всех встает в памяти неизбрание великого Д. И. Менделеева, и хотя мы говорим о математиках и физиках, но, вспоминая некоторые черты из истории нашей Академии, нельзя пропустить имя Дмитрия Ивановича.

Не был членом нашей Академии Николай Егорович Жуковский, Ваш учитель и друг; но здесь виноват тогдашний устав Академии, согласно которому академик должен был обязательно проживать в Петербурге, между тем Николай Егорович – коренной москвич – был неразрывно связан с Московским университетом, с своими московскими друзьями, с своими сослуживцами и учениками, с Московским техническим училищем, в котором он создавал свой оригинальный курс теоретической механики, поясняемый наглядными опытами на приборах, которые по указанию Николая Егоровича изготовлялись в мастерских училища самими студентами.

Николай Егорович был связан с Обществом любителей естествознания, труды которого он украшал своими работами; наконец, он привык к своим охотничьим угодьям, где любил отдыхать. Все это заставляло его не раз отклонять предложения стать действительным членом Академии наук.

Наша Академия во многом сохранила традиции Эйлера, который творил не только во всех областях математики, механики и астрономии, но и в области наук технических, – достаточно назвать его «Морскую науку», его статью «О зубчатых колесах», его «Диоптрику», чтобы видеть в нем истинного техника – творца в столь различных областях.

Даниил Бернулли в полном смысле слова был техник.

Остроградский много сделал для баллистики и одно время даже сам читал курс баллистики в Артиллерийской академии.

П. Л. Чебышев оставил после себя два громадных тома трудов, в которые вошли его знаменитые статьи под заглавием «О параллелограммах», где излагается созданное Чебышевым учение о функциях, наименее уклоняющихся от нуля, и показывается применение этих методов к решению чисто технических вопросов. Кроме того, после Чебышева остался огромный шкаф, заполненный множеством моделей, им своими руками изготовленных из фанерочек, картоночек, щепочек, но с полной наглядностью показывающих сущность дела.

В 1929 г. было решено образовать в составе Академии наук Отделение технических наук.

Ваши замечательные труды в области техники сами собою поставили Ваше имя во главе подлежащих баллотировке кандидатов, и Вы были избраны единогласно.

В 1931 г. исполнилось сорокалетие Вашей научной деятельности, и Академия постановила издать полное собрание Ваших сочинений. Издание это закончено в 1935 г., и изучение Ваших трудов не требует теперь разыскания их как библиографической редкости.

Я остановлюсь на краткой характеристике некоторых из Ваших трудов.

Ваши труды изданы академией в трех томах.

Работы, вошедшие в первый том (числом 18), по своим заглавиям могут показаться имеющими общий математический характер и относящимися к теоретической механике; но более внимательный просмотр их содержания убедит, что нельзя отличить в этих работах, где оканчивается прикладная математика и где начинается техника или методы, к ней приложимые.

Работы, вошедшие во второй и третий тома (числом 20), не только чисто технические по своему содержанию, но даже носят и чисто технические названия. Приведем некоторые примеры. Возьмем первую работу второго тома – Вашу докторскую диссертацию «О газовых струях». По своему содержанию она представляется чисто математической, но, обратившись к тому третьему, мы видим статью «Опыт применения уравнений гидродинамики к вопросу о движении снаряда в канале орудия» (1921 г.). Статья под заглавием «К теории продувки двигателей Дизеля» (1935) целиком основана на статье «О газовых струях», которая напечатана задолго до того, как были изобретены двухтактные дизели.

Возьмем другой пример. В первом томе под № 15 помещена написанная Вами в 1899 г. статья «К вопросу о струях в несжимаемой жидкости», которая всякому читателю представляется имеющей чисто теоретический, отвлеченный интерес; но, обратившись к тому второму, мы видим под № 3 и 4 две статьи «К теории гидрокона» (1924 и 1925), всецело основанные на теории струйного движения жидкости и безвихревого обтекания твердого тела, т. е. на Вашей статье 1899 г.

В 1899 г. в тогдашней России об использовании неисчерпаемых запасов энергии наших рек, о турбинах в десятки и сотни тысяч сил, о каменных плотинах и т. п. никто и не помышлял. Плотины сооружались не из железобетона такими инженерами, как наши сочлены академики Графти, Веденеев, Винтер, а из жердей, земли и навоза пришлыми полуграмотными «чертопрудами» в огромном большинстве случаев для водяных мельниц, много что на 12 поставов, т. е. примерно на 100 сил.

Чертопруд, именовавший себя сохранившимся со времени Грозного словом «размысл», брал за «разум» по 500-1000 рублей, выпивал при закладке плотины неимоверное количество водки, бормотал затем какое-то таинственное заклинание, в котором только и можно было изредка разобрать слова: «хозяин водяной», «хозяин сей реки», «отсунь, засунь, присунь», выдал на гербовом листе ручательство на любую сумму и на любой срок, а когда в первую же весну плотину прорывало, то найти в необъятной России «пришлого размысла» было столь же трудно, как изловить в реке того «водяного», которого он заклинал.

Иногда, особенно у благочестивых купцов, не чертопруд заклинал водяного, а поп служил молебен с водосвятием и с выносом иконы «пресвятой Богородицы, рекомой прибавление ума».[104]104
  Такую древнюю икону можно видеть у моей дочери Анны Алексеевны Капицы, которой я эту икону подарил. – А. К.


[Закрыть]

И вот в это же время Вы, Сергей Алексеевич, писали свою статью «О струях в несжимаемой жидкости», которая через 25 лет послужила к обоснованию теории гидрокона, как раз в то время, когда академик Графтио сооружал на Волхове первую мощную, на 160 000 кВт электростанцию.

Уже на существующих теперь мощных электростанциях гидроконы сохраняют громадное количество энергии, а когда будут работать станции на Волге, на Ангаре и на множестве других сибирских рек, то трудно и представить себе, сколько энергии сберегут гидроконы.

Ваш путь к решению сложных технических вопросов может считаться классическим. Точно высказав вопрос, Вы придаете ему математическую формулировку и приводите его к определенному математическому вопросу, для решения которого Вы и применяете чисто математические методы, которыми Вы с таким мастерством владеете. Получив решение, Вы возвращаетесь к техническому вопросу, применяете к нему полученное решение, давая ему соответствующее истолкование.

Могут сказать, что все так делают. На это мы ответим, что всякий умеет держать кисть в руке, но только Репин сумел своею кистью создать «Бурлаков».

В области аэродинамики и гидродинамики Вы явились прямым продолжателем работ Н. Е. Жуковского. Ваша теорема о дужке стала классической и вошла во все курсы аэродинамики и авиации. Ваши исследования подъемной силы и лобового сопротивления крыла служат основой для расчета аэропланов.

Подобно Жуковскому, Вы с необыкновенным искусством владеете методом конформного преобразования и применяете этот метод к решению труднейших вопросов.

Пришлось бы перечислить все Ваши работы, настолько каждая из них поучительна, оригинальна, изящна по примененному методу решения и закончена по результатам.

Привлекая Вас к работе в качестве действительного члена вновь учреждаемого Технического отделения, Академия наук имела в виду и Ваш талант как организатора и научного руководителя крупнейших учреждений. ЦАГИ служит наилучшим тому подтверждением. Этот научно-исследовательский институт стал особенно знаменит по разработке оригинальных конструкций тех аэропланов, которые совершили всем известные необыкновенные перелеты, превзошедшие по своей продолжительности и по той области, где они совершались, все самые смелые мечтания человечества.

Это суть результаты практической деятельности ЦАГИ и Воздушной академии имени Н. Е. Жуковского и школ, давших наших доблестных Героев Советского Союза и тысячи наших героев-летчиков, зауряд готовых выполнить любое задание и совершать любые подвиги.

Теоретическая деятельность ЦАГИ выразилась в тех 400 опубликованных научных работах, почти в каждой из которых встречается Ваше имя. Работы эти составляют целую библиотеку по аэродинамике и авиации.

Наконец Академия наук не могла упустить из виду Вашу деятельность как организатора и директора бывших Московских высших женских курсов; стоило на них только переменить вывеску, и они с полным правом как по духу, так и по научной постановке преподавания слились со старейшим в нашем Союзе университетом.

Здесь, помимо административной деятельности, Вы сами читали многие курсы, являя примеры того, каков должен быть курс механики или любого математического предмета в высшем учебном заведении или университете. Этот курс должен соединять краткость, вразумительность и полноту изложения предмета без загромождения излишними деталями. Изложение должно быть строгое, но оно не должно утомлять учащихся своею чисто философскою глубиной.

Н. Е. Жуковский сумел дать непревзойденные образцы такого изложения, Вы сумели следовать по стопам своего незабвенного учителя.

Академия наук может гордиться своими выборами 12 января 1929 г., когда она столь значительно пополнила состав своих действительных членов и образовала вновь Техническое отделение.

Первоначально в это Отделение вошли три академика: С. А. Чаплыгин, В. Ф. Миткевич и Г. М. Кржижановский, и вот через 10 лет это Отделение стало самым многочисленным в соответствии с предуказанным правительством развитием техники в нашем Союзе.

Желая Вам сил и здоровья на многие годы, Академия наук в лице своего Президиума просит Вас, глубокоуважаемый Сергей Алексеевич, принять выражение ее искренней признательности за все Вами сделанное на пользу науки, на пользу техники и на славу нашей Академии и нашей Великой родины.

Большой ученый[105]105
  Об отважном нападении советской подводной лодки под командой Героя Советского Союза капитана 2-го ранга Лунина см. в книге адмирала флота И. С. Исакова «Военно-морской флот СССР в Отечественной войне» (М.; Л., 1944, с. 59; там же и дальше – о последующей судьбе «Тирпица»).


[Закрыть] (Абрам Федорович Иоффе)

Исполнилось 60 лет со дня рождения и 35 лет научной деятельности выдающегося ученого нашей страны академика Абрама Федоровича Иоффе. Он родился в 1880 г. в г. Ромнах; там же в возрасте 8 лет поступил в реальное училище, по окончании курса которого был принят в Петербургский технологический институт. В 1902 г. он окончил институт со званием инженера-технолога.

Летнюю практику А. Ф. Иоффе проходил на Путиловском заводе. Своими способностями в первый же год он обратил на себя внимание главного инженера завода и был приглашен на летние месяцы 1900 и 1901 г. исполнять обязанности инженера завода, причем ему была поручена самостоятельная работа по сборке и установке ферм нескольких мостов, построенных Путиловским заводом.

Но Абрам Федорович недолго послужил на заводе. Интересуясь со студенческих лет физикой, он в 1902 г. выехал в Германию, поступил в Мюнхенский университет и стал работать в лаборатории знаменитого Рентгена. Вскоре Рентген заметил оригинальность и самостоятельность, проявленные А. Ф. Иоффе в его работе по изучению некоторых физических свойств кварца, которыми в то время занимался сам Рентген. А. Ф. Иоффе установил и самостоятельно изучил электропроводность кварца, предварительно подвергнутого действию лучей Рентгена, и открыл ряд новых явлений, о которых не раз докладывал Рентгену, так что Рентген его начал встречать словами: «Вы опять мне приносите какое-нибудь открытие?»

Работа А. Ф. Иоффе была неразрывно связана с работой самого Рентгена и опубликована за их общей подписью в немецком журнале «Физические известия». В этот журнал статьи принимались с большим разбором. Достаточно указать, что в нем помещали свои исследования Гаусс, Александр фон Гумбольдт, Лаплас, Ом, Нейманы, отец и сын, Гельмгольц, Клаузиус, Герц и другие, чтобы убедиться в достоинстве работы Иоффе, тогда практиканта физической лаборатории мюнхенского университета.

В Мюнхене А. Ф. Иоффе проработал до конца 1906 г. и после блестящей защиты докторской диссертации, заслужившей редкое заключение – «наивысшая похвала», вернулся в Россию и поступил на службу заведующим физической лабораторией Политехнического института. Здесь он привлек своих помощников и лучших студентов к исследовательской работе.

Уже было сказано, что А. Ф. Иоффе был в реальном училище, а не в классической гимназии. Значит, так называемого «аттестата зрелости» он не имел. Докторский диплом Мюнхенского университета, ряд его выдающихся работ, помещенных в одном из самых знаменитых физических журналов, ему никаких прав не давали, и он не мог занять место учителя в гимназии или прогимназии. Так оберегало себя тогдашнее министерство народного просвещения от «вторжения» реалистов. Политехнический институт состоял в ведении Министерства финансов и был свободен от формализма Министерства народного просвещения. Докторский диплом избавлял Иоффе от необходимости сдавать экзамен «на аттестат зрелости» и предоставлял ему право сдать при любом университете магистерский экзамен, защищать магистерскую и докторскую диссертации, чтобы считаться «полноправным» ученым.

Я теперь не помню, что помешало мне присутствовать на защите Абрамом Федоровичем магистерской диссертации, но я помню защиту им докторской диссертации: «Упругие и электрические свойства кварца». На этой защите В. А. Стеклов, выступая как частный оппонент, сказал: «Произведенная вами при помощи самых простых средств экспериментальная работа может быть уподоблена по проявленной вами систематической и неуклонной настойчивости работам Фарадея. Вместе с тем она является выдающейся и в другом отношении: часто экспериментальные работы грешат в математической обработке наблюдаемых явлений; в этом ваша работа столь же безукоризненна, как работа английских физиков Максвелла, Томсона, Рэлея, Стокса и других, и я отдаю лишь должное, признавая вашу диссертацию превосходной во всех отношениях».

Получив, таким образом, все «ученые права», А. Ф. Иоффе не покинул Политехнического института, а расширил в нем физическую лабораторию, привлек к работе в ней интересующихся студентов и «оставленных при институте для приготовления к профессорскому званию», как тогда называли аспирантов. Сам будучи инженером, он обращал внимание на значение физики для техники и создал свою школу прикладной физики, указывая примерами, что, сколь бы малым ни казалось новое физическое явление, оно заслуживает самого обстоятельного и глубокого изучения и может всегда найти самое неожиданное техническое применение.

У теперешних молодых людей создается впечатление, что спокон века существуют телефоны и электрическое освещение, электрические трамваи, подводные лодки и т. п. Между тем я помню то время, когда все применения электричества ограничивались электрическим звонком и электрическим телеграфом. Я был в гардемаринских классах Морского училища и плавал на деревянном корвете «Аскольд». Мы стояли перед концом кампании в Кронштадтской гавани; к корвету подошла шлюпка, на которой приехал Главный командир – адмирал С. П. Шварц. Вызвав гардемаринов на стенку гавани, он сказал: «Посмотрите, на чем я приехал». Преподавателю минного класса лейтенанту Тверитинову было предложено объяснить нам устройство электродвигателя и аккумуляторов как диковинку, впервые примененную для движения небольшой шлюпки. А теперь подводные лодки достигли водоизмещения свыше 2000 тонн. Большая часть американского флота работает через электропередачу развиваемой мощности от паровых турбин к гребным винтам корабля, а на авиаматках «Лексингтон» и «Саратога» эта мощность составляет по 160 000 лошадиных сил.

Абрам Федорович мог бы привести своим ученикам сотни подобных примеров. При советской власти его лаборатория, из которой вышел ряд таких ученых, как академики П. Л. Капица и Н. Н. Семенов, члены-корреспонденты Академии наук Я. И. Френкель, А. И. Алиханов, проф. И. В. Курчатов и многие другие, развилась в мощный Физико-технический институт. В свою очередь выделявший по мере своего роста ряд самостоятельных институтов.

В 1919 г. А. Ф. Иоффе внес в совет Политехнического института разработанный под его руководством проект учреждения в составе института физико-механического факультета, на котором не было бы той неизбежной многопредметности, как на чисто технических факультетах, но зато было бы более обширное, а главное, более углубленное изучение математики, теоретической механики и физики, чтобы выпускать не рядовых инженеров, а ведущих деятелей в прикладной науке.

В 1920 г. Академия наук решила избрать А. Ф. Иоффе в число своих действительных членов. Мне было поручено составить отзыв о его ученых работах. Выборы были тогда трехстепенными: сперва в Отделении физико-математических и естественных наук, в которое кроме математиков, физиков и химиков входили геологи, ботаники, физиологи и пр., затем в общем собрании, в которое входили все 20 членов Академии наук, в том числе литературоведы, историки и другие представители гуманитарных наук, далеко стоящие от физики. Важно было с ясностью представить им значение работ Иоффе. Я ограничился магистерской диссертацией «Элементарный фотоэлектрический эффект. Магнитное поле катодных лучей». В этой диссертации Иоффе, видоизменив методы Милликена и Эренгафта, установил: а) существование свободного электричества; б) его отрицательный знак; в) универсальность его заряда. Таким образом, установлено существование элементарной электрической как бы частицы, получившей название «электрона». Эта частица оказалась в 1800 раз меньше атома водорода, а атом водорода, по картинному сравнению Томсона, во столько же раз меньше горошины, во сколько раз горошина меньше земного шара. Отсюда можно заключить об остроумии метода и экспериментальном искусстве Иоффе.

Абрам Федорович был избран единогласно. Оставалась третья ступень – утверждение академического избрания представителями университетов и других ученых учреждений, т. е. научной общественностью. Здесь моя работа как рецензента была проста: все представители (около 20) были специалисты, знавшие и ценившие работы Иоффе и помимо моего отзыва. И здесь избрание Иоффе получило единогласное утверждение.

Это было ноябрьским вечером. Иоффе присутствовал в соседней с Малым конференц-залом академии комнате (на случай необходимых от него справок). Дул норд-вест с жесточайшими шквалами, с мокрым снегом. Трамваи в Петрограде не ходили, освещения не было. До Политехнического института, где жил Иоффе, ему пришлось бы идти 12 верст по непролазной слякоти. Утром была хорошая погода, и Иоффе пришел в Академию в легком летнем пальто и легких ботинках. Я жил тогда на Каменноостровском, ныне Кировском, проспекте через несколько домов от Песочной улицы и пришел на заседание в купленном мною в Гамбурге непромокаемом дождевике немецкого лоцмана и в кожаных морских сапогах, сшитых на бычьем пузыре. Идти пришлось серединой улицы. Ботинки Иоффе хлюпали на разные музыкальные тона и брызгали при каждом шаге на метр во все стороны. Придя домой, я увидел, что Иоффе промок и промерз, как говорится, до костей, и сейчас же предложил ему сменить одежду, вытереться водкой и выпить добрую рюмку коньяку, а затем хорошей меры стакан горячего, по морскому рецепту изготовленного пунша. Это была единственная рюмка коньяку и единственный стакан пунша, выпитые Абрамом Федоровичем за всю жизнь. Но зато это избавило его от вернейшей простуды.