Текст книги "Мои воспоминания"

Как-то летом 1887 г. призывает он меня к себе, показывает эскиз подводной лодки и говорит:

– Напишите к этому проекту объяснительную записку.

Затем идет к К. Е. Маковскому и просит его нарисовать развевающийся флаг, командира и матросов, что Маковский и исполнил в художественном совершенстве. Это было единственное в проекте, что соответствовало действительности.

– Теперь пишите, как вы умеете, официальным слогом заявление великому князю генерал-адмиралу Алексею Александровичу, что за вознаграждение в 4000 рублей золотом я обязуюсь разработать этот проект подводной лодки, и в случае, если после постройки испытания ее будут удачные, то Морское министерство уплачивает мне еще 50 000 рублей золотом.

Джевецкий имел обширное знакомство среди петербургской знати, получил доступ к Алексею и вернулся со следующей резолюцией на проекте: «Нахожу, что проект заслуживает особого внимания Технического комитета, рассмотреть и доложить. Алексей».

В 1888 г. я поступил в кораблестроительный отдел Морской академии, окончил ее в 1890 г., Джевецкий же уехал в Париж, изобрел минный аппарат, предложил его французскому флоту, добился испытаний и одобрения своего предложения и стал его реализовывать. Раза по три в год мы обменивались письмами, и вот в начале мая 1892 г. получаю телеграмму: «Приеду 12-го через Вержболово. Джевецкий».

Само собой разумеется я встретил его на вокзале.

– Зачем и какими судьбами?

– Ликвидирую квартиру, переселяюсь на постоянное жительство в Париж, приходите вечером.

Прихожу.

– Знаете, просто чудеса, встречаю Дикова (главный инспектор минного дела): «Что же вы не приходите в комитет, вам приготовлен талон на 4000 рублей золотом».

– За что?

– А на разработку проекта подводной лодки; получите ваше заявление, эскиз и приступайте к работе.

Оказывается, на основании резолюции Алексея пошел «проект» по инстанциям, и чем ниже инстанция, тем хвалебнее отзыв, – кто же осмелится не соглашаться с генерал-адмиралом?

– Ведь вы летом свободны, приезжайте в Париж, будете мне помогать в разработке проекта, составите все требуемые расчеты, главным образом по корпусу и теоретическому чертежу. За 3½ месяца работы я вам заплачу 4000 франков.

Я согласился, получил отпуск на вакационное время в Морской академии и примерно через неделю был уже в Париже, остановившись на квартире моей тетки Александры Викторовны, которая со своим сыном В. А. Анри уехала на лето в Бретань, на дешевые морские купания. Моими расчетами Джевецкий остался вполне доволен, особенно расчетом прочности и конструкции корпуса, и сверх договоренной платы подарил мне великолепное ружье Пердэ.

Морской технический комитет все расчеты и чертежи по корпусу, т. е. мою часть работы, одобрил, но сделал ряд возражений по механической части и не согласился с Джевецким иметь для надводного хода лодки паровую машину, ввиду затруднений представляемых паровым котлом предложенной Джевецким системы, да и всякой другой, при переходе лодки из надводного плавания в подводное. Эта задача оставалась неразрешенной, пока через два или три года не появились достаточно мощные двигатели внутреннего сгорания и затем дизели.

Джевецкий имел обширное знакомство среди французских корабельных инженеров и ввел меня в этот мир, познакомив с авторами тогда выходившей 4-томной «Теории корабля» Полляром и Дюдебу[27]27
  А. Н. Крылов напечатал рецензии на I и II тома этой книги в «Морском сборнике» (1891, № 3 и 12); они вышли в Париже в 1890 и 1891 гг. О Джевецком см. еще в очерке «К. Э. Циолковский» (с. 409 и ел.).


[Закрыть], директором верфи в Дориане Террье и некоторыми другими. За 50 лет, протекших с тех пор, никого из них в живых не осталось.

Ликвидировав свою квартиру в Петербурге и продав с аукционного торга большую часть царских дверей, напрестолий и безделушек, за которые я не дал бы и гривенника, с которого начинался торг, он выручил порядочную сумму денег, купил в предместье Парижа отель, запущенный сад и пустопорожнее место и построил по собственному проекту отличную виллу, в которой и поселился. В этой вилле была специальная комната для меня – chambre a M-r Kriloff, на случай моих деловых приездов в Париж или просто погостить.

В 1897 г. Джевецкий придумал особый тип миноносца, названного им водобронным, предложил его Морскому министерству на тех же условиях, как и проект подводной лодки, и опять пригласил меня работать у него в Париже, так что лето 1897 г. я провел у него, поселившись в chambre a M-r Kriloff.

Проект был Техническим комитетом принят, но предстояло испытать самый принцип стрельбою из орудий. По договору и заданию, испытание должно было производиться стрельбою 75-миллиметровыми снарядами, снаряженными пироксилином. Эти снаряды почти никакого вреда не приносили. Испытания затянулись на несколько лет. За это время была японская война, после нее было выработано применение, вместо пироксилина, увеличенных зарядов более сильного взрывчатого вещества – тола. В отмену первоначального задания стали испытывать действия 120-миллиметровых снарядов, снаряженных толом; затем перешли на шестидюймовые (152-миллиметровые), также снаряженные толом. Хотя водобронный миноносец и эти снаряды выдержал, – все отменили, ибо ход был признан недостаточным, а углубление и погруженная боковая площадь судна столь большими, что по нему можно было действовать торпедами Уайтхеда, и было решено судов этого типа не строить. В общем это дело тянулось более 10 лет.

В 1892 г. был самый разгар дела Дрейфуса. Джевецкого как-то не было дома, а я работал в чертежной. Докладывают мне, что пришел русский, спрашивает хозяина. Оказалось – Маврокордато, с которым я встречался у Джевецкого в Петербурге.

– Вы читали сегодняшние газеты? Арестован полковник Henry и заключен в крепость.

– Поверьте, завтра его не будет.

– Что вы, ведь здесь не Россия.

– Вот увидите.

Не дождавшись Джевецкого, Маврокордато ушел. На следующий день опять приехал. Джевецкий был дома.

– Знаете, Крылов мне вчера сказал, что Henry не будет, вот экстренный выпуск газеты, он покончил самоубийством.

– Что же тут удивительного, – ответил я, – про него писали, что у него четыре или пять детей мал мала меньше, что он нежный отец и пр., вдова и дети получат пенсию, ибо он был подследственный, а не осужденный.

Хорошо обстояло дело с минными аппаратами. Джевецкий систематически менял первоначальный проект, значительно упростил его и усовершенствовал так, что его аппараты были приняты в нашем и во французском флоте и давали ему хороший доход.

Около 1905 г. Джевецкий разработал оригинальную теорию гребных винтов. Для обыкновенных надводных судов гребные винты его системы не представляли особенных выгод и в практику не вошли, но приблизительно с этого времени началось и быстро развивалось строение самолетов, для которых винты системы Джевецкого оказались выгодными и нашли практическое применение, так что Джевецкий одно время, пока винты делались деревянными, основал небольшой завод, где и изготовлялись его винты.

Бывая довольно часто за время от 1909 до 1914 г. за границей, я всякий раз навещал в Париже Джевецкого. Последний раз я видался с ним за время с 1925 по 1927 г., когда я, будучи в длительной заграничной командировке, состоял главнонаблюдающим за постройкой во Франции громадных нефтеналивных судов «Нефтесиндикат» и «Советская нефть». Несмотря на свои 84 года, Джевецкий обладал вполне ясным умом, занимался кинетической теорией газов, и его сообщения не раз докладывались в Парижской академии наук и печатались в ее «Известиях» (Comptes Rendus). Долгое время Джевецкий был единственным из участников боя «Весты», и к этому дню я ему посылал или письмо, или приветственную телеграмму.

Скончался Джевецкий в апреле 1938 г., дожив до преклонного возраста – 95 лет. За несколько дней до его смерти Парижской академии наук было доложено последнее его научное сообщение.

Знакомства и встречи

Павел Дмитриевич Кузминский и сэр В. В. Захаров

С Павлом Дмитриевичем Кузминским я познакомился в 1886 г. в Техническом обществе, где он вел войну с секретарем В. И. Срезневским. Началась эта война с записи Кузминского в книге общества: «С. с[28]28
  Буквы с. с. означают «статский советник» (выноска П. Д. К.). – А. К.


[Закрыть] Срезневский тогда-то учинил то-то…». Срезневский обиделся, книгу заявлений убрали; тогда Кузминский вновь вклеил свое заявление, добавив, что у него 50 штук готово, и он будет их вклеивать. Пришлось оставить. Затем вмешался в дело генерал Филиппенко, написавший фельетон под заглавием: «Где тайна, туда зови прокурора». В этом фельетоне рассказывались разные мелочные «художества» В. И. Срезневского, между прочим, такое, что Срезневский делает для одной фирмы фотопластинки и печатает: «Пластинки фирмы X, изготовляются под наблюдением магистра В. И. Срезневского». Филиппенко спрашивает, почему Срезневский не печатает своего полного ученого звания – «магистр русской словесности», а то могут подумать: магистр химии, магистр физики, магистр фармации, и отдать этим пластинкам предпочтение. Кузминский и этот фельетон вклеил в книгу заявлений.

Был некий полковник Козлов, придумал он «цифрарь диаграммометр» – аппарат для измерения и суммирования диаграмм. Срезневский что-то придрался к этому прибору, и «фуражка полковника Козлова коснулась лица с. с. Срезневского» в прихожей Соляного городка. Это Кузминский принял за начало счета времени и начинал свои заявления так: «В 187-й день после того, как фуражка полковника Козлова коснулась лица с. с. Срезневского…»

Затем последовал двухлетний промежуток, заявлений не было; оказалось, что Кузминский получил в Болгарии место главного механика болгарского флота и уехал в Болгарию, где и пробыл два года. Но вскоре император Александр III за что-то предложил болгарскому князю Александру Батенбергскому оставить престол в Софии. Болгария объявила себя республикой, и стал премьером или президентом Стамбулов, который предложил всем русским офицерам в трехдневный срок оставить Болгарию. На это Александр III объявил, что кто из русских в указанный срок не явится, тот будет лишен русского подданства.

Кузминский был в море – испытывал какой-то пароход. Радио тогда не было, состоявшихся повелений он не знал, и когда вернулся, то оказался лишенным и болгарского, и русского подданства. Тогда он объявил себя «самостоятельной державой», «Павлом Первым-единственным» и поселился на каком-то острове на Дунае.

Островок этот разделялся мелководным проливом на две части – одна болгарская, другая – румынская; ловит его болгарская полиция – он перебегает на румынскую часть; ловит румынская – он перебегает на болгарскую. Так же поступал он с хлебом, провизией, дровами и пр. Ночевал то у румын, то у болгар, и это продолжалось 8 месяцев; наконец, обратился к Александру III с прошением о принятии его вновь в русское подданство, что было ему разрешено. Вскоре после этого он был принят на службу на Балтийский завод библиотекарем.

После этого опять стали появляться его заявления в книге Технического общества.

Делал Кузминский и серьезные сообщения в Обществе, как например, о динамометре, которым измеряются упорное давление винта и скручивающий момент, причем автоматически исключается трение. Этот динамометр был на мощность до 10 л. с. при 200–300 оборотах и был случайно приобретен профессором Г. Е. Павленко для музея Ленинградского кораблестроительного института.

Кроме того, Кузминский делал сообщения: «О форме винта», «О турбине», «О газопароходе» и пр.; все эти сообщения были напечатаны или в «Морском сборнике», или же в «Записках Русского технического общества».

В 1896 г. скончался М. И. Кази. Это было в июле, в самый жар. Ковалевский и Кази были приглашены обедать к Баранову, бывшему тогда генерал-губернатором. Обед был с целью примирения первых двух сановников с генерал-губернатором. Баранов был болен, поэтому обед был сервирован в его спальне, он лежал в постели и почти ничего не ел.

После обеда у Ковалевского была сильнейшая рвота и понос, а Кази, как более слабый, помер в ту же ночь, причем ему были вспрыснуты всякого рода жидкости, предохраняющие от гниения.

Ладыженский, помощник Казн, рассказывал об этом товарищу министра финансов Романову при Кузминском, который решил, что Баранов отравил Кази.

У Кузминского дело не стояло, он тотчас же отправил телеграмму в Нижний: «Покайтесь, вы отравили Кази»; в день смерти Кази повторил ее. (Я имел затем на несколько дней весь архив Кузминского, там все эти телеграммы были с расписками; впоследствии этот архив был передан его брату, Г. Д. Кузминскому).

Баранов умер раньше Кузминского, чем бы все это кончилось – не известно.

После смерти Кази Кузминский был с Балтийского завода уволен и жил на Малом проспекте В. О., делая газопароход и паровую турбину на 1000 руб., ему для этой цели отпущенных, причем он этим деньгам вел отдельный счет, и их у него осталось около 300 руб. Жил же он на пенсию в 41 руб. в месяц. Из этих денег он ухитрялся благотворить, и его провожали в могилу тысячи человек, более бедных, нежели он.

Умер П. Д. Кузминский в мае 1900 г.

Если П. Д. Кузминский был в полном смысле бессеребренник, то сэр Базиль Захаров был одним из самых богатых людей в Европе. Судьба меня столкнула с ним впервые в 1905 г. при заказе ему крейсера «Рюрик».

Я заведывал тогда Опытовым бассейном. Как-то подкатил к бассейну роскошный автомобиль, вышли из него молодой человек, красавица-дама и пожилой человек. Это были супруги Виккерс и Б. Захаров, которые желали видеть бассейн и испытания модели проекта «Рюрик».

Показал я им испытание модели, опыт опрокидывания броненосца «Петропавловск» и весь бассейн, получил приглашение на завтрак, и они уехали.

Состоялся заказ крейсера, постройка его и, наконец, испытания, после которых опять появился Б. Захаров, отдавший распоряжение, чтобы мои требования исполнялись беспрекословно.

Тогда я стал собирать сведения, кто такой Базиль Захаров и как он нажил столько, что стал миллиардером.

Был в 40-х годах профессор астрономии в Московском университете Василий Захаров; уехал он в Турцию, там женился и стал «левантинцем», проживающим постоянно в Смирне. Его сын Василий Васильевич Захаров и есть то лицо, о котором идет речь.

Дал он своему сыну отличное образование во Франции, где тот окончил как среднюю школу, так и высшую Ecole centrale des Arts et des Metiers. Получил место на заводе Виккерса производителем работ в чертежной. Здесь заведующий чертежной обратил внимание, что Захаров – чертежник неважный, но коммерсант первостатейный, поэтому заведующий чертежной посоветовал отправить его в Америку, где и южане и северяне задолжали большие средства и не платили.

Базиль получил все полностью и с тех, и с других. Это обратило на него внимание главы фирмы.

В это время в Испании шла междоусобица между королевой Изабеллой и доном Карлосом. Базиль был послан в Испанию, но здесь он предварительно выговорил себе, что если он получит заказ, то со всех заказов на континенте 5 % будет причитаться ему.

В Испании в то время поезда ходили, вроде как у нас во время гражданской войны, то идет, то стоит неизвестно почему. Заметил Базиль весьма красивую молодую даму, оказал ей какую-то услугу или ряд услуг, так что, подъезжая к Мадриду, она его спросила, зачем он едет туда. Базиль сказал, что у него будут дела с военным министром. Дама дала ему свою карточку и сказала:

– Я маркиза Марчена, жена военного министра. Я его предупрежу, завтра приходите в военное министерство, он вас примет.

Пришел Базиль назавтра, и в один день все дело было сделано.

Стал он у Виккерса начальником коммерческой части. Тут началась франко-прусская война. Деньги полились Виккерсу рекой, а значит, и Базилю. К тому же маркиз Марчена сошел с ума и был заключен на излечение в какой-то замок, где и умер лет через сорок. С момента этого заключения Базиль вступил в открытую связь с маркизою Марчена, прижил с нею трех дочерей, а после смерти ее мужа на ней женился, но в браке они прожили недолго, – маркиза умерла.

После франко-прусской войны Базиль купил имение в департаменте Somme, лучшее во Франции (14 000 га), и с тех пор прикупал все, что прилегало к его границам, так что к 1910 г. у него было уже в одной меже 31 000 га. В этом имении был великолепный парк десятин в 100, в нем речка, загороженная сетками, с ручными карпами, большой замок и пр.

Я бывал в этом имении, так как Базиль взял с меня слово, что всякий раз, как я буду во Франции, я его навещу.

Это имение давало ему в год 3 млн франков дохода, ибо он с момента покупки и до мировой войны, когда все было разорено, держал одинаковую арендную плату по 105 фр. в год за гектар, поэтому года за два до срока арендаторы приходили в контору возобновлять аренду. Что было после мировой войны я не знаю, ибо Захаров купил какой-то замок на берегу Луары.

Вот некоторые из его коммерческих дел. Аргентина задолжала 268 млн фр. французским банкам по срочным векселям, по которым платежи должны были быть произведены золотом. Это золото было погружено на пароход и отправлено в Гавр, а с пароходом что-то случилось, и он зашел в Бордо. Выходило, что векселя будут опротестованы. Аргентина обратилась телеграммой к Базилю, чтобы он выручил из беды. Имея в своем распоряжении одно только утро, Базиль выручил, сколько взял – не говорил.

В 1910 г. была выставка в Брюсселе, на ней участвовал и Базиль, выставив золотой сервиз Людовика XIV, который он купил с аукциона, заплатив 7 млн фр. На ночь все убиралось в сейф. На выставке произошел большой пожар, дня три после того разбирали обломки. Сейф обгорел снаружи, но весь сервиз оказался цел.

В 1910 г. Базиль обратил внимание, что в центре Парижа, против дворца Тюильри, находятся развалины сожженных коммунарами зданий Cours de Comptes и Legion d'honneur. Послал своего секретаря узнать. Оказалось, принадлежит Министерству государственных имуществ (Ministere des Domaines), цена 15 млн. фр. Базиль велел купить. Через месяц продал Орлеанской дороге за 30 млн фр., так он по крайней мере рассказывал.

Двадцать лет Оксфордский университет занимался переводом библии на английский язык. Дело подходило к концу. Корректуру держал сам редактор университета. Оставался последний лист.

Заранее еще был зафрахтован пароход, на нем оборудованы типография, переплетная и пр., стоял он на якоре в одной из гаваней Ирландского моря, с полным числом мастеров, наборщиков, переплетчиков и пр.

Наконец, последний лист был выкраден, доставлен на пароход, который тотчас же снялся с якоря и пошел в США, где Оксфордская библия и появилась раньше, чем в Оксфорде.

Базиль не говорил, что он участвовал в этом деле, но по всему было видно, что дело без него не обошлось.

Во время мировой войны Базиль был уже фактическим владельцем фирмы «Виккерс», имея более половины шеров этой фирмы. Заказы были грандиозны, шеры поднялись и поднимались, видно было, что Германия будет разбита. Захаров свой пакет шеров заблаговременно продал по высокой цене, а после по дешевой цене опять скупил. Сколько он при этом нажил – не говорил.

Базиль сделал какое-то грандиозное пожертвование на войну и получил один из 20 орденов св. Михаила и стал сэром.

Затем купил казино в Монако и мог играть в рулетку без проигрыша. Здесь он и умер, кажется в 1935 г., в глубокой старости.

Sic transit gloria mundi[29]29
  Так проходит мирская слава (лат.).


[Закрыть].

Военно-морская академия

В сентябре 1888 г. я был зачислен в число слушателей кораблестроительного отдела Морской академии.

С давних времен при Морском корпусе, подобно тому как и при некоторых других кадетских корпусах, были «офицерские классы». В середине 70-х годов эти классы были упразднены и вместо них учреждена Морская академия.

Морская академия состояла из трех отделов: гидрографического, механического и кораблестроительного. Прием слушателей через два года, по четным годам, по экзамену, при стаже не менее двух лет в офицерских чинах. Комплект: на гидрографическом отделе – 10 человек, на двух остальных – по 5 человек.

Под академию было отведено три аудитории, выходившие окнами на набережную Невы, во втором этаже здания Морского училища, и полутемная комната для помощника начальника академии. Начальником академии был по положению начальник Морского училища, в мое время – контр-адмирал Д. С. Арсеньев.

Профессорами были А. Н. Коркин (дифференциальное и интегральное исчисление); Г. А. Тиме (аналитическая геометрия и высшая алгебра на 1-м курсе и аналитическая механика на 2-м); Н. Я. Цингер (астрономия и геодезия на гидрографическом отделе); И. П. де Колонг (девиация компаса); К. Д. Краевич (физик); И. Б. Шпиндлер (физическая география, океанография, метеорология); И. А. Евневич (прикладная механика и построение машин); А. А. Грехнев (теория корабля); Н. Ф. Лабзин (технология).

Кроме того, руководили практическими занятиями: А. И. Садовский (по физике); И. П. де Колонг (по математике); И. А. Вилькицкий (по астрономии); А. А. Экенберг (по проектированию судов).

Лекции были полуторачасовые, по четыре лекции в день. Я поступил в академию, пробыв четыре года на службе, как указано выше, причем все четыре года я занимался научной работой; в сущности, еще до поступления в академию самостоятельно изучил математику и теоретическую механику, а также общую физику, даже в большем объеме, нежели проходилось в академии, поэтому мне не только было легко следить за читаемыми курсами, но и относится к ним критически.

Александр Николаевич Коркин. Как на русском, так и на иностранных языках существовало множество курсов дифференциального и интегрального исчисления, но Коркин не придерживался ни одного из них и, можно сказать, не столько читал, как диктовал нам свой совершенно оригинальный курс, отличавшийся особенною точностью определений, краткостью, естественностью и изяществом выводов всех формул, отсутствием той излишней щепетильности и строгости, которая не поясняет для техников, каковыми мы были, а затемняет дело, и которая необходима лишь для математиков, изучающих математику как безукоризненную область логики, а не как орудие для практических приложений[30]30
  А. Н. Крылов совместно с академиками В. А. Стекловым и А. А. Марковым редактировал первый том Собрания сочинений А. Н. Коркина (П., 1911).


[Закрыть].

Г. А. Тиме одновременно преподавал и в Горном институте. В свои лекции он не вносил ничего оригинального, а придерживался почти буквально какого-либо учебника, не указывая какого именно, в особенности читая механику, когда он целиком следовал механике Дюамеля. Читал он ясно и отчетливо, но все это можно было найти в других учебниках.

Николай Яковлевич Цингер. Хотя астрономия и не входила в число предметов кораблестроительного отдела, но я, когда было возможно, слушал Н. Я. Цингера. Его методика преподавания была совершенно оригинальная: слушателям были розданы великолепно изданные литографированные записки, самим Цингером каллиграфическим почерком написанные, с превосходно им самим исполненными чертежами. По очереди каждому из слушателей предлагалось изучить по этим запискам соответствующий параграф, сделать все указанные в нем задачи, подробно вывести все формулы, особенно те, о которых сказано: «отсюда на основании уравнения (i) и (к) получим формулу (р)». Этот слушатель выходил к доске и читал проработанный им параграф; остальные слушатели должны были также это изучить и сделать все задачи.

Если стоящий у доски в чем-нибудь сбивался или ошибался, то Цингер предлагал кому-нибудь другому исправить или пояснить вывод и т. д.

Он часто предлагал вопросы, и если никто не мог на них ответить, то сам подходил к доске и излагал решение. Этот метод, приложимый к небольшому числу слушателей, вел к тому, что курс всеми усваивался полностью и постепенно, для слушателей не было надобности спешно готовиться к экзамену в конце года. Ежедневно как бы происходил экзамен по всему пройденному.

Н. Я. Цингер преподавал в Морской академии более 40 лет, скончался в 1920 г., в возрасте свыше 80 лет, оставив после себя превосходные печатные руководства как по сферической, так и по практической астрономии и ряд справедливо считающихся классическими научных работ.

К. Д. Краевич был более известен по своему учебнику физики для гимназий, нежели как профессор.

Морская академия обязана ему отлично оборудованным физическим кабинетом, который он, можно сказать, насилием вынудил у адмирала И. А. Шестакова, зашедшего в бедно обставленный физический кабинет Морского училища, в котором тогда читал свою лекцию Краевич.

– Всем ли вы довольны, господин профессор?

– Какое доволен, выше превосходительство, да здесь ни одного опыта показать не на чем, ни одного измерения произвести нельзя, приходится читать то, что немцы зовут Kreidephysik – меловую физику и только зря отнимать у слушателей время. Это не курс, а только одна видимость и отбывание номера.

Арсеньев обомлел, видимо, думая, что Краевич сошел с ума, если так говорит министру. Но Шестаков был умный человек:

– Что же вам, профессор, надо?

– Помещение, вот эту комнату и три с нею смежных, и денег.

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч единовременно и пять тысяч ежегодно, ваше превосходительство.

– Многовато, могу вам дать на этот год 30 000 единовременно и прикажу вносить в смету по пять тысяч, а дальше видно будет.

Таким образом, благодаря Краевичу Морская академия получила хороший физический кабинет.

На первом курсе 1888/89 г. Краевич читал нам термодинамику. В его лекциях не было того изящества математических выводов, как у Коркина, не было того изумительного умения пользоваться для наглядности геометрическими представлениями, как у Цингера, даже не было того умения производить опыты, каким отличался его ассистент А. И. Садовский, но от него мы услыхали впервые фразу геолога Гексли, сказанную Вильяму Томсону: «Математика, подобно жернову, перемалывает то, что под него засыпают, и как, засыпав лебеду, вы не получите пшеничной муки, так, исписав целые страницы формулами, вы не получите истины из ложных предпосылок».

Вот на эту-то «засыпку» Краевич и обращал особенное внимание, критически разбирал всякое предположение, всякий опыт и выяснял, какие внесены предпосылки и допущения при истолковании результатов этого опыта. Это составляло редкую поучительность лекций Краевича, в особенности для техников, многие из которых полагают, что, чем вывод формулы сложнее, тем большего доверия она заслуживает, упуская часто из виду те грубые положения и допущения, которые формулой воспроизводятся, – из лебеды нельзя получить пшеничной муки, как ее ни перемалывать.

К сожалению, эти критические замечания Краевича многими слушателями, сравнительно мало подготовленными, опускались из виду. На экзаменах это часто вело к недоразумениям. Мне достался вопрос об абсолютной температуре. Я основал свой ответ на том пояснении, которое дает Гирн в своей теории теплоты, что коэффициент расширения α газа может иметь непостоянное значение, а переменное и что закон расширения газов отобразится гиперболической кривой, имеющей асимптоту, представляемую некоторым уравнением, и что доступная для наших опытов и наблюдений область лежит на этой прямолинейной асимптоте.

Краевич перебил меня словами:

– Мне стыдно вас экзаменовать – мы стоим на одной ступени развития, – и поставил 12.

И. А. Евневич был профессором Технологического института; в Морской академии он читал курсы: прикладной механики, теории упругости, общие для кораблестроительного и механического отдела, и отдельный специальный курс построения машин – для механиков; этот курс для корабельных инженеров был не обязательный.

Читал он превосходно, ясно, отчетливо, приводя иногда примеры из действительной практики. Он был туг на ухо, поэтому на экзаменах прикладывал руку к ушной раковине и подходил к слушателю вплотную, чтобы яснее расслышать ответ.

На этой почве произошел забавный инцидент с лейтенантом 3., окончившим курс кораблестроительного отдела в выпуске, предшествовавшем нашему поступлению.

Лейтенант 3. был на кораблестроительном отделе, поэтому построение машин было для него не обязательным. Едет он как-то в конке близ Лавры в конце Невского. Входит слушатель Морской академии.

– Вы куда?

– В академию, на экзамен у Евневича!

– Пока мы едем, расскажите мне, что там требуется.

Тот взял экзаменационную программу и рассказал ответ на каждый вопрос. Вызывает Евневич к доске 3., задает ему вопрос, прикладывает руку к уху и, слыша ответ, ушам своим не верит. Задает другой вопрос. То же самое.

– Довольно с вас, ваша фамилия?

Подходит к списку, чтобы выставить балл, и фамилии 3. не находит.

– Да вы какого отдела?

– Кораблестроительного.

– Так для вас построение машин не обязательно, вы напрасно пришли на экзамен.

Трудно было сказать, кто был больше сконфужен – добряк И. А. Евневич или бравый лейтенант 3.

Н. Ф. Лабзин, А. А. Грехнев и А. А. Экенберг. Лабзин читал механическую технологию дерева на первом курсе и металлов – на втором. Грехнев читал теорию корабля, Экенберг – проектирование судов. Первый предмет, читаемый Н. Ф. Лабзиным, – механическая технология дерева – был устарелый и к практике судостроения относился мало, второй предмет – технология металла – и еще того менее.

Лекции Грехнева и Экенберга требовали отчетливого знания математики и теоретической механики, которыми ни тот, ни другой профессор не обладали, и об их курсах можно лишь умолчать.

А. И. Садовский. В начале второго учебного года К. Д. Краевич заболел и вскоре умер. После него чтение лекций (электричество) принял Александр Иванович Садовский. Читал он превосходно, придерживаясь относительно существа дела критического метода Краевича.

Его искусство как экспериментатора едва ли могло быть превзойдено.