Текст книги "Здесь, в темноте"

– Вырвет? – подскакивает водитель. – Только не в моем такси! Я остановлю машину, вам лучше выйти.

– О, и ты тоже заткнись нахрен! – рычит Жюстин. – Это незаконно.

Мы едем дальше, и через закрытые окна я слышу, как нарастает коллективный рев, а затем начинают взрываться фейерверки, окрашивая окна в золотистый, красный и огненно-белый цвета.

– Новый год, – говорю я.

– А это, видимо, твоя гребаная хватка критика, из-за которой ты так знаменита.

Фейерверк – шум и краски – ошеломляют меня. Я закрываю глаза, жалея, что не могу уснуть, и прислоняю голову к окну.

– Уже полночь, – бормочу я, не открывая их. – Ты обещала мне те таблетки.

– Серьезно? Пять минут назад я прикидывала, не нужно ли тебе промыть желудок. А теперь ты хочешь таблеток? Во имя изначальной богини, мать твою, Вив! Которая пьет все напитки, снюхивает все дорожки и глотает каждую таблетку. Может быть, это выглядело круто, когда нам было по двадцать. Что вряд ли. А сейчас и подавно. Так что повзрослей уже, мать твою. Потому что мне чертовски жаль, что твоя мама умерла, что ты больше не могла играть, что ты на какое-то время немного сошла с ума и что ни один из абсолютных бездельников в Медицинском университете не смог ничего исправить, поэтому вместо этого ты застряла со мной и бесконечным набором дерьмовых механизмов преодоления. Все это отстой. Но сюрприз, детка! Взрослая жизнь! Тут всегда отстой. Ты справляешься с этим. Ты извлекаешь из этого максимум пользы. Так что да, больше никаких гребаных фармацевтических препаратов для тебя. Если хочешь передознуться, то сделай это по собственному рецепту.

– Я пыталась смириться с этим, – говорю я. – До сих пор пытаюсь. Конкретно сейчас я просто хочу поспать.

– Да? Судя по всему, вечным сном?

– Только эту ночь, хорошо? – Я открываю глаза и поворачиваю лицо к Жюстин. – И с каких это пор ты участвуешь в общественной кампании за здоровый образ жизни, мать твою? Или ты просто удобно забываешь о шрамах от бритвы, о страхе перед ЗППП, о…

Взрывается еще один фейерверк, и в его мгновенной вспышке я вижу слезу, яркую, как жемчужина, скатывающуюся по идеальной щеке Жюстин и падающую на ее трепещущие перья.

– О, Жюстин, – ною я. – Прости меня. Мне так жаль. – Мне правда жаль. Ее. Себя. Всех девочек, оставшихся без матери, которые так и не выросли, которые просто не знали как.

Но она отворачивается от меня к окну, и каждый фейерверк окрашивает ее лицо как свежую рану.

Глава 16
Откровение

Я провожу беспокойную ночь и большую часть следующего дня на мягком диване Жюстин, обитом розовой тканью, вежливо блюя в ванночку для ног, которую она использует для педикюра. Жюстин уходит вскоре после полудня, бросив запасную связку ключей среди стразов на кофейном столике и напомнив мне, чтобы я заперла квартиру и попросила, если смогу, «сыграть роль человека с базовыми навыками выживания». Час спустя я послушно убираю квартиру и затем после короткой остановки в магазине на углу ползу к себе домой. Оказавшись внутри, я запихиваю чай с молоком и половинку печенья с маслом в свое разодранное горло. Потом я забираюсь в постель, натягиваю одеяло на голову и съеживаюсь в темноте в ожидании чего-то похожего на сон.

Я просыпаюсь слишком рано, неподвижная под скомканным одеялом, а в голове заново начинают прокручиваться события последней ночи. Видела ли я Дэвида Адлера на вечеринке? Или у меня разыгралось воображение? Учитывая темноту, костюмы, выпивку, таблетки, я, возможно, никогда не узнаю. Но у меня есть его флэшка, которую необходимо разблокировать. Я вытаскиваю телефон из зарядного устройства, и, после почти бесконечного количества звонков, Эстебан неохотно отвечает, хотя его тон поднимается на октаву, когда он слышит мой голос.

– Привет, бебита. Загадала желание вчера?

– Перестать покупать водку по дешевке, – хриплю я. – Я выше этого. Послушай, мне снова нужна помощь твоего кузена. Он вернулся?

– Диего? Думаю, да.

– У меня есть флэшка, и я не могу ее разблокировать. Но, может быть, он сможет?

Пять минут спустя мой телефон начинает вибрировать:

120 долларов, и все будет, говорится в первом сообщении.

Хочешь, я подвезу тебя?

Все в порядке, печатаю я, снова взяв мобильник. Сопровождение не требуется. И Эстебан, ты заслуживаешь гораздо большего.

Как и все мы, путита.

* * *

Несколько часов спустя я лежу на полу у Диего, в моем животе плещется ликер «Малибу» (самое то от похмелья), и наблюдаю, как он запускает очередную антивирусную программу. Он не подпускает флешку даже близко к своей многоэкранной установке. Вместо этого он подключил его к разбитому ноутбуку, который выглядит так, как будто он участвовал в смертельной битве с другими компьютерами и каким-то образом выжил, чтобы сражаться дальше. Диего возится уже час, если не больше. Это невыносимо. Я бы выпрыгнула из своей кожи, если бы могла, если бы прыжки не казались такими утомительными, если бы моя кожа все еще находилась на месте.

– Чисто, – бормочет Диего. Он по-прежнему не рискует смотреть в глаза или обращаться напрямую. – Открываю.

– Здорово, – говорю я.

– Может быть, да. Может быть, нет. На эту херню загрузили кучу вредоносного ПО. Программы, которые я использовал, довольно жесткие. Большая мощность очистки. Возможно, данные не сохранились.

Я медленно встаю и смотрю через его плечо, как он вставляет флешку в свой рабочий компьютер и делает глоток апельсиновой содовой из бутылки, пока она загружается. На экране появляется значок. Диего нажимает на него, открывается небольшое окно. Курсор мигает внутри пустого прямоугольника, и ниже я вижу несколько слов, написанных незнакомыми мне символами. Возможно, кириллицей.

– Это по-русски? – уточняю я.

Диего дергает заплывшим плечом, что, вероятно, означает пожатие плечами.

Если флэшка на русском, то, возможно, на самом деле она вообще не принадлежит Дэвиду Адлеру. Возможно, он украл ее у Бориса Сирко. Или Ирины. Радж сказал, что Ирина хорошо разбиралась в компьютерах, что она была первым программистом сайта. Могла ли она написать код? Могла ли она подставить его? Я вспоминаю ее покрасневшие глаза, дрожь в голосе, когда она говорила. Она боялась за него или за себя? Она связалась со мной, чтобы я помогла ей найти Дэвида Адлера? Или чтобы убедиться, что его никогда не найдут?

– Мы можем запустить программу перевода? – спрашиваю я.

– Я знаю, что тут написано, – бурчит он, не отрываясь от экрана.

– Ты читаешь по-русски?

Он указывает на курсор:

– А мне и не надо. Оно запрашивает пароль.

– Пароль? Хорошо. Ты знаешь, сколько символов? Или у тебя есть программа, которая работает с комбинациями букв и цифр?

– Это дерьмо занимает часы. И работает, только если пароль короткий. Большинство людей используют очевидную чушь – год рождения, кличку первой собаки, улицу, на которой они выросли. – Всего на мгновение он встречается со мной взглядом. – Есть идеи?

– Не то чтобы…

– Тогда мы закончили, – отрезает Диего. Он разворачивает шоколадный батончик и отправляет его в рот, карамель стекает по его губам и подбородку.

– Подожди, – говорю я. – Я знаю имя его девушки. Можем попробовать? – Я слышу, как мой голос поднимается до воя, визга шин на мокрой дороге. – Я могу напечатать сама, если хочешь.

– Ага, щас, – возмущается он, прикрывая клавиатуру. – Держи руки на своих чертовых коленях, ладно? Слушай, у нас еще минут десять. После этого мне нужно зайти в игру.

– Хорошо. Ладно. Попробуй «Ирина».

Экран обновляется новыми символами, окрашенными в красный цвет.

– Может, стоит попробовать на кириллице. Ты сможешь это сделать?

Он вздыхает и проглатывает остатки шоколадного батончика. Несколькими нажатиями клавиш он переводит «Ирина» на русский и вбивает окошко. Снова красный.

– Ладно, – хмыкаю я. – Попробуй Luck Be A Lady. Попробуй просто Lady. Попробуй Дэвид. Дэвид Адлер. А теперь кириллицей. Попробуй Радж, – прошу я, мой голос становится более хриплыми. – Попробуй Патель. Попробуй Сирко. Через «о». Попробуй без заглавной буквы.

Красный, каждый раз красный.

Но потом я каким-то образом понимаю, что именно надо попробовать. Мое тело тоже понимает, мой желудок скукоживается, как выжатый лимон, острый, кислый. Я помню эти слова, так аккуратно написанные на кассете, которую дала мне Полли, на последней записке, подсунутой под мою дверь.

– Вивиан, – произношу я, тщательно выговаривая каждый слог, разделяя слово на составляющие звуки, освобождая его от значения. – Попробуй Вивиан. Или Вивиан Пэрри. По-английски, потом кириллицей.

Срабатывает с первого раза.

Окно исчезает, и вспыхивает новый экран: десятки папок выстроились аккуратными рядами, как множество надгробий, все без надписей.

– Открывай любую, – говорю я; мой голос стал тише. – На свой вкус.

Он щелкает, открывая экран с кучей изображений, выбирает первое, и там я, на слегка размытом снимке, одетая в свитер с высоким воротом и джинсы. Я выхожу из театра, мои губы сжаты в напряженную линию, как молния на слишком узкой юбке.

– Это ты?

Я не отвечаю. Диего нажимает на другую фотографию, более свежую и четкую. На мне зимнее пальто, мои волосы растрепаны, прислонившись к двери своего дома, держа в одной руке большой стаканчик кофе, другой пытаюсь нащупать ключи.

Третье изображение: я в светлом парике, стою у входа в офис Luck Be A Lady, освежаю блеск для губ, мой рот скривился в розовой гримасе. И четвертое: в винном магазине, спиной, с двухлитровой бутылкой водки, которую я поставила перед кассой. И так далее. И так далее. И так далее.

– Остановись! – Я произношу это слово так, словно я пассажир в мчащейся машине. – Достаточно.

– Мадре де гребаный Диос, – пыхтит Диего, убирая руку. – Ты знала, что за тобой следят?

Конечно, я ощущала, что за мной наблюдают. Чувство, от которого я не могла избавиться, ощущение глаз, обшаривающих меня с ног до головы, эти записки, подсунутые под дверь. Но только в этот момент я осознаю масштаб и тщательность данного предприятия. Таких папок по меньшей мере дюжина, и та первая фотография была сделана до моей встречи с Дэвидом Адлером. Получается, все то время, что я искала его, и в течение нескольких месяцев до этого он и кто знает сколько еще людей, следили за мной. Иронично. Я провела свою взрослую жизнь, сидя в темноте – инкогнито, как я полагала. Наблюдая, а не будучи в поле зрения. В уединении. И все это время, ничего не подозревая, я находилась в центре объектива камеры, в поле зрения наблюдателя.

Мое зрение сужается до точечек. Кровь приливает к горлу, дыхание становится тяжелым. Наблюдают ли за мной даже здесь? Я отшатываюсь от стола Диего к единственному в гостиной окну с милосердно плотно задернутыми шторами. Отбрасывая их в сторону, я смотрю вниз на тела, снующие туда-сюда внизу. Я не вижу никого знакомого, но это мало что значит. Потому что кто такой Дэвид Адлер без маски? Узнаю ли я его?

Я помню свой разговор с организатором конференции, главным редактором American Stage. Он никогда не слышал о Дэвиде Адлере. Как Дестайн проверил и не смог найти поблизости подходящего по возрасту Дэвида Адлера. Как я искала его перед нашей встречей и так и не напала на его след. Я думала, что Дэвид Адлер похож на меня, хитиновый панцирь, играющий в личность. Но он оказался чем-то гораздо более обычным и знакомым, еще одним костюмированным актером, исполняющим роль.

И он не единственный. Если мне суждено было найти эту флешку в квартире Раджа, прикрепленную скотчем к задней стенке ящика письменного стола, то Радж, должно быть, тоже актер. И Борис Сирко. И Полли. И Ирина. И, вероятно, Джей, и все в LBAL. У греков есть слово – anagnorisis – для сцены узнавания, в тот момент, когда персонаж осознает, насколько глубоко он введен в заблуждение, как он убил своего отца и переспал с матерью, что убитый им львенок – его собственный любимый сын. И здесь, у окна в этой грязной гостиной, сцена принадлежит мне. Потому что, пока я ломала себе голову над проблемами растраты, шпионажа и организованной преступности, было доступно более простое объяснение: что все это было частью постановки, где я играла двойную роль: единственного намеченного зрителя и ослепленной прожекторами звезды.

Комната становится темнее и как будто больше, а Диего и его компьютер оказываются невероятно далеко. Когда я отступаю от окна, мои ноги подводят меня, и я падаю, тьма накрывает, окутывает меня, и я хочу этой тьмы, но не сейчас, не здесь. Поэтому я снова сажусь на колени, мягко раскачиваясь, собирая силы, чтобы встать и уйти.

Я слышу скрип компьютерного кресла Диего, когда он подкатывает ко мне. Впервые он обращается напрямую:

– Ты в порядке?

Я мотаю головой.

– Тебе что-нибудь нужно? Содовой?

– Нет, – отзываюсь я. – Мне необходимо выяснить, что именно находится на этом диске и кто поместил это туда. Файлы оставляют следы, верно? Метаданные? Сможешь узнать, когда загрузили эти фотографии? И с какого телефона, фотоаппарата или чего-нибудь еще?

– Могу попробовать. – Диего щелкает правой кнопкой мыши по одной из папок. Затем еще и еще, сканируя появившийся код. – Похоже, они были загружены с пары телефонных камер. Я могу дать названия моделей, но это мало что тебе скажет. Самые ранние снимки датированы октябрем, дальше ноябрь и декабрь. И тут не только картинки. Здесь есть аудиофайл, видео и прочая хрень. Не с телефона. С чего-то другого. Хочешь посмотреть?

Я не знаю. И вместе с тем знаю.

– Давай, – киваю я, принимая сидячее положение. Диего нажимает значок воспроизведения. Видео загружается немедленно. Экран имеет зернистый оттенок серого, что наводит на мысль о плохом освещении, и поначалу я не уверена, что вижу. Потом я понимаю, что это моя квартира, моя кровать, моя грудь и лицо Чарли: губы приоткрыты, глаза закрыты, пока он двигается надо мной.

– Стоп! – ору я. – Выключи. Выключи к чертовой матери!

– Погоди, – говорит Диего. В слабом свете экрана я вижу прыщи на его подбородке, капельки пота, выступившие на верхней губе.

Я встаю, борясь с темнотой.

– Прекрати сейчас же. – Но его рука лишь крепче сжимает мышку. Я беру апельсиновую содовую с его стола. – Диего! Ты хочешь, чтобы я «случайно» разлила ее по всему твоему оборудованию? Нет? Тогда ты сейчас же выключишь это гребаное видео.

Видео исчезает. Я ставлю бутылку на место.

– Все равно нет сисек, – слышу я его бормотание.

– Я ухожу, – говорю я. – Отдай мне флешку. – Его пальцы порхают по клавиатуре. – Даже не думай копировать файлы, или я вернусь сюда со стопкой магнитов и молотком в десять раз больше твоего крошечного бессильного члена. И если я когда-нибудь обнаружу что-либо из этого загруженным на какой-либо веб-сайт, то я расскажу своему очень близкому другу в полиции о тебе и твоем маленьком бизнесе. Вопросы?

Через несколько мгновений я снова на улице, флека у меня в кармане, небо чистое, а в голове метель, я так потрясена, что едва могу идти. Из сумочки я достаю свой аварийный флакон и вытряхиваю на ладонь лоразепам, чуть не роняя его в слякоть. Я хрущу им между зубами, давясь, когда горечь наполняет мой рот и стекает в горло. Видео предполагает, что кто-то был в моей квартире, что кто-то установил там камеру. Я уверена, что у меня есть враги. Продюсеры, актеры, драматурги. Даже вечно улыбающийся Калеб не мой фанат. Но никто из них не смог бы проникнуть внутрь, даже с помощью стратегии или хитрости. Когда я переехала, я установила дополнительные замки. У домовладельца нет необходимых ключей, и потребовалось бы намного больше, чем видео на YouTube, чтобы разобраться с моими засовами. Я ни разу не пускала за порог ни одного доставщика, даже того симпатичного парня из винного магазина на Первой. Фотографии, похоже, датированы несколькими месяцами назад. За это время в мою квартиру заходили только три человека: Жюстин, Дестайн и Чарли.

Не верю, что Жюстин могла сделать подобное. Но я уже не знаю, чему верить. Я звоню ей, и только после нескольких гудков вспоминаю, что завтра у ее шоу первый предварительный прогон. Она либо в театре на отчаянной ночной репетиции, либо в постели с выключенным телефоном, на глазах маска, лицо намазано увлажняющим кремом, а содержимое снотворной таблетки – чего бы я только не отдала, чтобы спать, спать и еще раз спать – тихо течет по ее венам. Или она заблокировала мои звонки. Но это не так. Она отвечает после пятого гудка.

– Жюстин, – говорю я. – Послушай, я знаю, это прозвучит безумно…

– Безумно? От тебя? Какой волнующий сюрприз от девушки, чьи фотографии есть на нескольких страницах последнего DSM[26]26
  Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам.


[Закрыть].

– Прости. Но послушай. Кто-то установил камеру в моей квартире. Они записывали меня. Они…

– О, вау. Так весело. Мы серьезно добавляем параноидальную шизофрению к этому списку?

– Я не параноик, Жюстин, – мотаю я головой, прячась под навесом закрытого магазина уцененных товаров. – Там куча папок. Я могу тебе показать. Фотографии. Видео. Уже несколько месяцев. Никто не просил тебя ничего подкладывать в мою квартиру, верно? Может, даже непохожее на камеру. Может, ручку или…

Она смеется. Только смех звучит странно. Наигранно.

– Нет, Вивиан, – произносит она. – Если бы кто-то попросил меня установить камеру в твоей квартире или даже подкинуть гребаную ручку, я бы определенно пнула этого кого-то по яйцам, а затем начала бы свою старую добрую песню об изнасиловании. Так что можешь вычеркнуть меня из своего списка. Люблю тебя, психованная. – Ее голос стал ниже и мягче. – Я бы никогда не причинила тебе боль. Умышленно. Ты сама неплохо справляешься.

– Знаю, знаю, – отвечаю я. – Просто надо было убедиться.

– Ты уже должна была быть убеждена. Послушай, детка. Я чертовски устала от костюма и так же полезна, как подержанный тампон. Позволь мне прогнать пару предпросмотров, и, если ты все еще будешь думать, что кто-то следит за тобой, мы с этим разберемся. Ты ведь все равно придешь завтра, верно?

– Да. Конечно. Но, Жюстин, есть еще кое-что. Два дня назад, на вечеринке, мне показалось, что я видела Дэвида Адлера, человека, который исчез. За ним я и побежала. И теперь я думаю, что Дэвид Адлер – это даже не его имя. Но «плохой доктор» – то есть Крейг… Ты когда-нибудь видела его с мужчиной с вьющимися каштановыми волосами и в очках? Только, может быть, очки даже не…

Она останавливает меня.

– Ви-ви-ан! – Она произносит мое имя медленно и четко, между каждым слогом целая вечность. – Я чертовски занята. Вали спать. Увидимся завтра после шоу, когда ты принесешь мне самый большой букет, который только возможно легально купить в винном магазине на углу, и тогда мы сможем поговорить обо всех твоих захватывающих иллюзиях. Тебе ясно?

– Как летом на Ямайке, – откликаюсь я. Но звонок уже завершен.

Я никогда всерьез не думала, что Жюстин может быть замешана. И ничто в этом звонке не убедило меня в обратном. Остаются Дестайн и Чарли. Дестайн обладает врожденной жестокостью и отстраненностью для подобного. И он, должно быть, когда-то обучался слежке. Но я встретила его случайно. Потому что я вышла пообедать, что делаю достаточно редко, и нашла Винни Мендосу. Тело, по крайней мере, было настоящим. Так говорилось в криминальной хронике, так сказала бармен из Джиггера. Никто не мог подбросить его или запланировать, что я найду его, что Дестайн будет на смене именно в этот момент. Что оставляет Дестайна вне подозрений.

Чарли. Мой дорогой Чарли. Человек, который, казалось, не умел хитрить, замышлять или притворяться. Я запланировала интервью о «зимних эффектах» спустя несколько недель после встречи с Дэвидом Адлером. Но Чарли работает в театре. Нам нравятся одни и те же драматурги-экспериментаторы. А это значит, что он мог найти подход ко мне несколькими способами. И насколько я помню, я запланировала интервью только потому, что Jack Frost прислали мне пресс-релиз, анонсирующий их новую линейку сценических эффектов. Несколько пресс-релизов. Так Чарли познакомился со мной. А потом, когда я не захотела сводить его в тот вечер на спектакль, он снова нашел меня на блошином рынке. Он подумал, что я отвезу его домой, что он сможет оставить камеру в моей комнате, вероятно, пока я была в ванной, смывая его с своих бедер. Чарли. Мужчина, который, как я верила, видел во мне что-то вроде девушки, которой я когда-то была. Я так легко вспоминаю те первые мгновения с ним – его улыбку, мягкий рокот его голоса, его аромат, цитрусовый и сладкий. И то, что произошло позже, то, что увидела камера: его щека прижалась к моей, наши ноги переплелись, его губы произносили мое имя, когда он сжимал простыню в кулаке. Он берет трубку после первого же гудка. За его приветствием я слышу визг электрогитар и громкий разговор.

– Чарли, – начинаю я, все еще находясь в уединении под навесом, пораженная тем, что мой рот может произносить слова, – мне нужно тебя увидеть.

– Привет! Ух ты. И да, с Новым годом! У меня дома несколько парней из студии… Да ладно тебе, Коринн! Ну хорошо: несколько парней и одна девушка – и мы только что заказали пиццу. Хочешь зайти, потусоваться?

Интересно, помогал ли кто-нибудь из этих друзей установить наблюдение?

– Чарли. Мне нужно поговорить с тобой. Наедине. Дело серьезное.

– Правда? Ладно. Что происходит?

– Встреться со мной. Парк Томпкинс-сквер. Рядом с фонтаном Трезвости. – Я взвинчена, да, но все еще способна к иронии. И он, должно быть, слышит иней в моем голосе, потому что не протестует.

– Ну… ладно. Дай мне десять минут.

Мое тело идет, мои ноги едва касаются тротуара, сначала в винный магазин за еще одной бутылкой, и затем внезапно, не зная как именно, я оказываюсь на углу парка. Может быть, мне следует испугаться. Здесь. Ночью. Одна. Теперь я точно знаю, что кто-то действительно наблюдал за мной. Но я перестала бояться. То, что я чувствую сейчас, хуже, чем страх, дикая паника, которая охватывает меня с такой силой, что мне кажется, я вот-вот разобьюсь вдребезги. Направляясь к фонтану, обходя дерево, под которым я нашла тело Винни Мендосы, я пытаюсь подготовить речь для Чарли. Но мой рот больше не создан для слов. Я хочу превратиться в волка. Выть, выть и выть.

Фонтан расположен под неоклассическим навесом, подпираемым четырьмя дорическими колоннами. Каждая сторона олицетворяет разные добродетели: Веру, Надежду, Милосердие, Воздержание. Худшая женская группа за всю историю. Когда я оборачиваюсь, прислоняясь спиной к колонне, я вижу Чарли, приближающегося своей длинноногой походкой, руки засунуты в карманы джинсов, только потертый свитер защищает его от мороза. Он тянется поцеловать меня в щеку, но я отстраняюсь, подыскивая нужные слова.

– Привет, Вив, – здоровается он. – Что случилось? Ты… это… Вив, ты беременна? Потому что я знаю, что мы не всегда предохранялись, и я подумал, что ты принимаешь таблетки. Но это было глупо. Я должен был спросить. И, конечно, я поддержу тебя. Какой бы выбор ты ни сделала.

Я никогда не видела сценария, который мог бы так быстро перейти от трагедии к комедии. Шок заставляет меня заговорить.

– Нет, – отвечаю я. – Я не беременна. И если бы у меня внутри был твой ребенок, я бы вырвала его первой же ржавой вешалкой для одежды, которую смогла бы найти. Поэтому, прежде чем я пойду в полицию и сообщу о преследовании, незаконной записи и бог знает о чем еще, у меня к тебе несколько вопросов, если ты не возражаешь.

Наконец-то подействовала таблетка, и, хотя слова резкие, голос, произносящий их, пустой, почти монотонный, более ледяной, чем слякоть под ногами.

– Но, Вив… – произносит он, протягивая ко мне руку.

– Если ты дотронешься до меня хоть одним гребаным пальцем, я нахрен откушу этот палец. – Вместо речи у меня выходит какое-то шипение. – Чарли, я нашла флешку. Как ты и хотел. И подобрала пароль. Итак, я знаю, что ты установил камеру в моей квартире. На кого ты работаешь? Кто на самом деле Дэвид Адлер? И я была бы очень благодарна, если бы ты мог объяснить, почему ты решил испоганить мою жизнь именно таким образом.

На этот раз отступает Чарли, глаза широко раскрыты, будто их заклинило, руки вытянуты перед собой, пальцы растопырены.

– Флешку? Какую флешку? – В его голосе звучит замешательство, а также нотки паники. – О чем вообще речь? Преследование, запись? Вив, ты в порядке? Потому что все, что ты говоришь, не имеет никакого смысла. Ты под кайфом или что-то в этом роде? Ты что-то приняла? Пожалуйста, просто скажи мне, что происходит?

Каждую неделю я вижу десятки актеров, кто-то виртуозен, кто-то нет. Во всех, кроме самых лучших, есть признак, который дает вам понять, что они играют роль – запинка в речи, заминка в походке, какой-то небольшой нервный тик, который усиливает разрыв между человеком и ролью. В Чарли нет ничего подобного. Так что либо он новый Оливье, либо не врет. И на утешительный момент я позволяю себе насладиться этой вероятностью. Что я все неправильно поняла. Что он настоящий. Слишком хорош, чтобы быть правдой, и в то же время правдив. Затем момент заканчивается. Потому что по-другому камера не могла попасть в мою квартиру.

– Чарли. – Я произношу слова нарочито медленно, точно разговариваю с туповатым и непослушным малышом. – Кто-то установил камеру в моей квартире, и вряд ли кто-то еще кроме тебя у меня бывал. Так что мне точно не нужна гребаная бритва Оккама, чтобы понять, что к чему. Но ладно, давай попробуем по-твоему. Кто-нибудь просил тебя принести что-нибудь ко мне домой и оставить это там?

– Вив, я ничего не приносил! В прошлый раз я собирался подарить тебе цветы, но потом вспомнил, как ты говорила, что ненавидишь их, что, как только их срезают, они уже мертвы.

В желтоватом мареве уличного фонаря я изучаю его черты, его напряженную позу. Я не так давно знаю Чарли, но за это время он никогда ничего не скрывал от меня, ни своей мягкости, ни своей обиды, ни своего желания. Даже сейчас он скрывает свое горе в изодранном рукаве своего свитера. Я не знаю, что и думать. Я медленно подхожу к нему, достаю флешку из кармана пальто и протягиваю ее на ладони.

– Я нашла это.

– Это? Что это?

– Компьютерная флешка. На ней мои фотографии, сделанные пару месяцев назад, на улице и в театре. И там же есть видео. На нем мы с тобой. В моей квартире. В постели. Значит, кто-то, должно быть, установил там камеру. И я больше никого не пускала внутрь. – Кроме моей лучшей подруги. И Дестайна. – Ты же знаешь, у меня около миллиона замков, так что взлом практически невозможен. Даже у управляющего нет ключей от всех. Так что это наверняка ты, Чарли. Других вариантов нет.

– Но, Вивиан, я бы никогда…

– Я хочу верить тебе, Чарли. Я верю. Но я не понимаю, как еще подобное могло произойти.

– Вивиан, ты уверена, что ничего не принимала? Потому что то, что ты говоришь – фотографии, видео, – звучит как приход.

Это так. Жесткий приход. Но лекарства, которые я принимала, не имеют таких побочных эффектов. И я знаю, из какого-то внутреннего уголка, который находится за пределами сознания, что я в здравом уме. Я знаю, что видела на экране Диего, и я знаю, что Диего тоже это видел.

– Я не выдумываю, – говорю я. – Кто-то записал нас и загрузил на этот диск. Если ты мне не веришь, можешь посмотреть сам.

– Ладно. Вау. Ты уверена? Это чертовски странно. Ты знаешь, кто мог бы сделать подобное?

Я качаю головой.

– Я думала, что это ты. Я была уверена в этом. – И я все еще сомневаюсь.

– И ты не знаешь, где была спрятана камера?

– Я не возвращалась в свою квартиру и возвращаться не собираюсь. Не сейчас, когда за мной кто-то наблюдает.

– Дай мне посмотреть видео. Только чтобы разобрать ракурсы и выяснить, где находится камера. Потом я могу зайти и отключить ее. Я действительно беспокоюсь о тебе, Вивиан. Позволь мне помочь тебе. Я же могу тебе помочь?

И поскольку я не знаю, как поступить в этой ситуации, я просто соглашаюсь. Я уступаю ему, прижимаюсь к нему, позволяю ему обнять меня и поддерживать, пока дрожь – а до этого момента я даже не подозревала, что дрожу, – не прекращается.

– Не хочешь заехать ко мне домой? Сейчас там довольно людно, но мы можем взять мой ноутбук и сходить с ним в кафе или еще куда-нибудь.

Я отказываюсь. Мы всего в двух кварталах от того кафе на Сан-Марко. Том самом, где я создавала резюме Норы. На фальшивую работу в фальшивой компании с ужасным боссом, который, казалось, был поденщиком.

– Я знаю местечко неподалеку. – Я выпрямляюсь, борясь с головокружением. – Пойдем.

Мы платим деньги мужчине в охотничьей шляпе, и я подтаскиваю к терминалу лишний стул, ставлю его рядом с креслом Чарли. Затем вручаю ему флешку.

– На ней были какие-то вирусы, но сейчас она безопасна, по крайней мере, должна быть. Пароль – Вивиан. Просто щелкай правой кнопкой мыши по файлам, пока не наткнешься на видео. Я не хочу смотреть. – Я отворачиваюсь и закрываю глаза, позволяя лоразепаму приглушить лязг радиатора, резкий шорох автомобильных колес по улице, клик-клик-клик-клик мыши в руке Чарли.

– Хорошо, – говорит он. – Нашел. Качество тут, конечно…

– Ага, – отвечаю я, – свет был выключен. Ну что, можешь сказать, где стоит камера?

– Ну, сбоку от кровати, у тебя там тумбочка, верно? Или…

Затем его слова улетучиваются. Я поворачиваюсь к нему, к экрану. Я вижу себя там, обнаженную, уткнувшуюся лицом в подушку, но мужчина, нависающий надо мной, чьи пальцы запутались в моих волосах, – не Чарли. Дестайн.

Я беру у него мышку и щелкаю, чтобы закрыть окно, чувствуя, как он вздрагивает, когда мои пальцы касаются его. Он хотел бы, чтобы я умоляла, или плакала, или настаивала, что все это было ужасной ошибкой. Но я не могу.

– Извини, – говорю я, – я не знала, что оно там есть.

– Кто это? – спрашивает он. – Бывший или что-то в этом роде?

Я смотрю на него. Его губы сжаты так крепко, что кажется, будто он чревовещатель, но без куклы.

– Друг, – выдавливаю я.

– Ага, – вздыхает он, тяжело сглатывая. – Выглядит довольно дружелюбным. Я заметил дату на том видео. Это после того, как мы начали спать вместе. Ты когда-нибудь собиралась мне сказать?

– Чарли, – говорю я, – ты мне нравишься. Но я не твоя девушка.

– Его?

Я думаю о руке Дестайна на моем лице. Холодный жар, который я все еще ощущаю у себя между ног.

– Нет, – возражаю я. – Не его. Ничья.

Он отодвигает стул и встает.

– Может быть, он записал тебя.

– Нет, Чарли. Он не мог этого сделать. Время не сходится.

– Хорошо. – Теперь он улыбается, но теплота исчезла. – С меня хватит, Вив. Я понимаю, что ты немного чокнутая, но я подумал, что смогу с этим справиться. Типа, я тоже занимаюсь искусством. Я знаю много чокнутых людей. Но видеть это. Что он делал с тобой. Как сильно тебе это нравилось. Я устал ждать, когда ты поймешь, что я на самом деле действительно хороший парень.