Текст книги "Равнодушие Роман-исследование"

И она понимала, что её слова были не к месту. Артура и так давило то, что он находится на её попечении. Но она не могла не мечтать.

Артур усиленно тренировался, до изнеможения напрягая тело; мучая бестолково размякшие мышцы и сжимая ценой неимоверных усилий каждую из них так, что на лбу выступали капельки пота и катились по вискам, мешая сосредоточиться. Он полагал, что, как только сможет худо-бедно передвигаться, примется за учёбу, закончит техникум и получит диплом.

Даша тоже надеялась, что со временем преграды уйдут, и всё будет именно так, как ей виделось. Нередко на лекциях вспыхивала радужная картинка будущего: дверь кабинета открывается, и появляется Артур, а затем протискивается годовалый малыш и бежит к её столу с криком «мама!». Их с Артуром ребёнок.

Несмотря на мечты, Даша понимала, что у ребёнка должны быть родители, которые могут о нём позаботиться в полной мере, кормить и одевать, покупать игрушки, а не морить голодом. Надо иметь деньги, чтобы решиться на рождение ребёнка. А денег не было и сейчас.

И она готова была ждать, то и дело представляя в том или ином детсадовце своего малыша: у него должны быть непременно такие же, как у Артура, карие глаза, а волосы, волосы лучше б чтоб были светлые, совсем светлые, даже чуть светлее, чем у неё. Тогда бы у них был самый чудесный малыш, который с раннего детства будет листать мамины книжки и залазить к папе на колени. Артур научит его кататься на велосипеде и возиться с техникой.

«Всё будет, непременно должно быть», – неустанно твердила Даша. И ради этого будущего готова была работать с утра до вечера, порою, не доедая и, как следствие, – падая в обморок, но страстно желая добиться яркого, голубого, сияющего вдали счастья.

Неопубликованная статья

На улице, где жила Даша, появился, казалось бы, непримечательный сосед. Евдокия Николаевна – жительница одного из соседних домов частного сектора привезла из деревни престарелого отца – участника Великой Отечественной войны.

Вероника Петровна, желая как-то подбодрить Дашу, абсолютно разуверившуюся в журналистском поприще, предложила написать очерк о том старичке. И это казалось верным: через пару месяцев страна должна была отмечать пятидесятилетие Дня победы. Всюду готовились к торжеству. Подарки и медали ветеранам прочили органы власти, льготы на покупки и бесплатный проезд общественным транспортом предоставляли предприниматели. Множество газетных, радио– и телевизионных материалов посвящались участникам той войны.

Даша нехотя согласилась. Но ничего интересного она от встречи не ждала. Не раз, в те времена, когда она и её сверстники ещё носили пионерские галстуки, на каждую годовщину в школу приходили ветераны. Их рассказы мало чем отличались друг от друга: шли, стреляли, было страшно, ошибка Сталина, победа… Потом каждому из ветеранов преподносили подарок, и они покидали школу.

Даша знала представителей знаменитого поколения и с другой стороны. Сосед по даче охотно перебрасывал выполотые сорняки на чужую территорию и регулярно перепиливал проложенные через его участок водопроводные трубы. Многие требовали к себе повышенного внимания, особенно в части распределения бюджетных денег. Преимущественно участникам Великой Отечественной войны устанавливали телефоны, предоставляли без очереди машины, освобождали от оплаты коммунальных услуг, выдавали ордера на квартиры большей площади (и это в то время, когда огромная часть горожан проживала в частных домах – трущобах); и ещё много, много всего, конечно, если старички-ветераны были шустры и быстро выведывали, где что дают.

Льготы и компенсации шли до бесконечности, притом распространялись не только на воевавшего, но и на членов его семьи. Несправедливо было, что родственники погибших в войне ни льгот, ни компенсаций не получали. Абсолютно странным и неразумным было и решение народных избранников как советского, так и последующих периодов о том, что льготы должны передаваться вдовам скончавшихся уже после войны солдат. В чём состояла заслуга бывших жён по обеспечению блага отечества оставалось не ясным.

Вероника Петровна договорилась с соседкой, что они с Дашей придут пообщаться с дедом. И вот день встречи настал.

У порога их ждала сама хозяйка дома. Это была полная женщина с тёмной, словно обугленной кожей лица. На голове её малиновым огнём светил подвязанный сзади платок, а фигуру облегало цветастое, с коротким рукавом платье. Снизу мелькали резиновые полусапожки, натянутые по-деревенски, на голую ногу.

Рядом высился её сын в потёртых, но крепких холщёвых штанах; на голой груди красовался чёрный, с позолотой якорь, неуклюже бряцающий на тяжёлой металлической цепи. Парень смачно пережёвывал колбасу, сочный запах которой был ощутим и в нескольких метрах от него.

Хозяйка с приветственными возгласами проводила гостей через двор в избу. Парень только кивнул. А вот Николая Тимофеевича среди встречавших не было.

В доме сияла уютная чистота. Мебель не была новой, однако вполне сносной для употребления: не заметно было ни грубых царапин, ни продавленных, засаленных боков.

Евдокия Николаевна усадила гостей за стоявший в центре комнаты стол, наполненный жирной пищей. Тут были и жареная картошка со свининой, и окорок с колбасой, и творог со сметаной. И, конечно же, гордость каждой хозяйки частного дома – мисочка с солёными огурцами и квашеной капустой.

Евдокия Николаевна приветливо угощала гостей. Неудачливая журналистка, было, подумала, что Николай Тимофеевич вышел куда-нибудь, и скоро появится, но хозяйка всё о чём-то рассказывала, а на заданный Дашей вопрос: «Где же дедушка?» махнула рукой:

– Потом к нему сходим.

Даша удивилась: что за странный ответ, где же дед? Через два часа бесполезного обсуждения текущих забот Евдокия Николаевна, наконец, повела речь о своём отце.

– Вот из деревни его забрала. Петя-то, сын мой, решил машину себе покупать, так мы и подумали о дедовом домике. Старик всё равно один жил. Домик его продали. И Петенька «Жигулёнок» себе купил, уже почти все бумаги на него оформил, скоро права получит и меня, мы уж с ним условились, будет каждую неделю в баню возить.

Даша вспомнила, что во дворе, действительно, стояла какая-то машина.

– А дед теперь у нас живёт, – продолжала тем временем Евдокия Николаевна. – Спит почти целый день, ест много. И всё горячего просит. Не понимает старый, что у меня и без него хлопот много!

– А вы разве не вместе обедаете? – робко спросила Даша.

– Нет, конечно, – быстро ответила хозяйка. – Он же за столом себя вести не умеет. Вот сели как-то ужинать, а он встал и говорит: «Живот у меня прихватил». И пошёл по ветру.

– Но ведь туалет на улице, не в доме, – отметила Даша.

– Ну и что? Всё равно всем аппетит испортил, – недовольно поморщив нос, указала Евдокия Николаевна.

Было видно, что разговор о состарившемся отце тяготил её. Домик его уже был продан, деньги потрачены, и он представлял постылую обузу для своей уже не молодой, то есть тоже в скором времени нуждающейся в заботе родных, дочери.

– А ещё, – с досадой продолжала Евдокия Николаевна, – он курево просит. Сдалось ему это курево! Пете вот приходится заносить. А то ведь не дашь пачку, так он в стену стучит и спать не дает.

– Так он у Вас во второй половине дома живёт? – догадалась Даша.

– Да, там. Надо идти чашки забрать, вчера с кашей относила. Вы вроде к нему хотели попасть? Так пошли, что ли? А то мне некогда.

Евдокия Николаевна схватила с печки какой-то котелок, приказала сыну дать пачку «Мальборо» и поспешила к выходу. Вероника Петровна с Дашей – за ней. Обогнув дом, они отворили тяжёлую, низко посаженную дверь.

– Я здесь раньше корову держала, потом козу, – пояснила Евдокия Николаевна. – А теперь вот старик мой живёт.

С трудом пробравшись через узкий дверной проём, согнувшись и с осторожностью ступая по неровному порогу, Евдокия Николаевна, Даша и Вероника Петровна оказались в накуренной комнате с печкой посередине. Со всех сторон на них смотрели небеленые вот уже немереное число лет стены, тёмные, поблёскивающие сажей и обломками извести. Копчёный, серо-коричневый от дыма потолок неровными досками делил комнату на складки. В еле заметных, узких, с трудом пробивавшихся сквозь небольшое окошко просветах комнаты казалось, что по ней плавно двигаются шарообразные сгустки грязи, перелетая под воздействием хрипящей печки от пола к потолку, а потом спускаются вниз и вновь поднимаются, танцуя в дымном круговороте. В свете неяркого печного огня был заметен старый, никогда не знавший даже грубой покраски стол, с выщербленными, точно выбоины, щелями и обломками их, занозами выходившими наружу. Поперёк комнаты стояла кровать с крепкими железными прутьями, на которой почивал то ли хозяин, то ли приживалец.

Евдокия Николаевна открыла окно, и поток свежего воздуха, занесённый радушным ветром стал постепенно выталкивать смрадный занавес; через несколько минут в комнате стало сравнительно чище.

Видя, что Вероника Петровна пытается найти выключатель, хозяйка пояснила, что электричества здесь не держит, за него платить надо, а деду и свечки хватает. И Даша во всё проясняющемся просвете комнаты заметила два подсвечника; в одном из них торчала почти полностью сгоревшая свеча, которая, судя по уже потемневшему огарку, была потушена за несколько часов до их прихода.

Евдокия Николаевна толчками разбудила деда. Он ворчливо присел на кровати, с трудом всматриваясь в приглушённую мраком комнату, однако, несмотря на старость и грубость существования, всё ещё зорким взглядом обрисовал людей.

Даша с искренним удивлением уставилась на героя своего очерка. То был вовсе не распушённый, с выгнутой дугой грудью от распиравшей его гордости человек, не идеально выглаженный и чисто выбритый старичок-сановник, коих в превеликом множестве приходилось ей наблюдать ранее, то в магазине, то в транспорте, то в государственной конторе, где они с чувством превосходства над толпой протягивали удостоверение участника войны.

Это был другой ветеран. Его давно не брили, волосы были подстрижены, но явно не рукой мастера, края разной длины торчали вверх и в стороны. Хозяйка не преминула похвастаться, что на прошлой неделе стригла его сама, и старичок тут же довольно пригладил волосы.

Спросонья он не мог понять, что это за люди и зачем они пришли к нему. А дочка его, долее не собираясь оставаться в сжатой неприятными запахами комнате, быстренько представила деду гостей, сказав, что это пионеры из школы хотят услышать, как воевал он. Даша намерилась возразить, какие же они пионеры, но, увидев захлопнувшуюся перед собой дверь, остановилась с открытым ртом. Впрочем, герой её произведения был перед ней, и для беседы с ним помощь уже не требовалась.

Тем временем Николай Тимофеевич спустил ноги с кровати, предложив гостям другой её конец. Одеяло и простыня были до того засалены, что невозможно было понять, какого цвета они были первоначально. Даша так и не присела, а Вероника Петровна, приподняв матрас, с необычайной ловкостью устроилась на краю сетки.

Даша продолжала рассматривать старика. Он был в кальсонах, которые, видимо, носил ещё в деревне, отросшие на ногах и руках ногти затвердели. Заметив невольный взгляд гостей по ним, Николай Тимофеевич сказал досадливо, что никак не может подрезать. Вероника Петровна тут же дала совет: нужно в тазик с водой добавить соды и поддержать там руки и ступни, тогда ногти размякнут, и можно будет с ними справиться. Николай Тимофеевич повеселел:

– Вот спасибо, а то я прошу, прошу Дусю, – так он называл дочь, – а она говорит: «Тяжело».

Даша предложила ему рассказать о военном времени, о том, что запомнилось тогда. Она быстро записывала обычные фразы участника победы. Всё это, или что-то вроде этого она уже слышала, читала, знала. Но Даше не приходило в голову раньше, что ветеран войны может пребывать в таком вот виде, и притом у дочери в доме.

Евдокия Николаевна, при всей своей гостеприимности, думала только о том, когда же тягостная обязанность поддерживать физическое существование отца закончится. А он, когда-то шедший через Европу, освобождая от фашистов свой и чужие народы, теперь с нетерпением ждал, когда ему принесут тарелку супа, и будут ли сегодня сигареты и свечи или опять придётся сидеть в темноте.

Даша внимательно слушала старика, с грустью отмечая, что её приход дал ему неожиданную радость, он пусть на время, но приобрёл смысл бытия. Николай Тимофеевич выложил аккуратно свернутые в тряпочку ордена и медали, рассказал про то, за что получил их, о чём мечтал, ради чего стремился выстоять тогда…

Возвращаясь домой, Даша поняла, что, невзирая на тяготы и ужасы войны, именно то время осталось в памяти бывшего солдата как самое дорогое и важное в жизни. И не имел он никаких льгот, не ведал о них, не стремился к ним.

Даша принесла в редакцию не слащавый материал о том, как бравый солдат сражался, а теперь живёт со своей дочерью, прилежно заботящейся о нём. Она написала очерк о равнодушии, окружающем старика, о том мире, где оказался дед после войны.

Статью не напечатали. Слишком уж не празднично было, да и вообще, не интересно никому, как пояснили в редакции. Даша промолчала. Наверное, действительно, мало кому хотелось увидеть своё отражение.

Спустя несколько недель после встречи начинающей журналистки с ветераном войны Николая Тимофеевича не стало. Евдокия Николаевна неустанно жаловалась соседкам на то, сколько ей пришлось намучиться с всё время что-то требующим отцом.

Даша не знала, что послужило концом для Николая Тимофеевича, – то ли болезнь и старость, а то ли утраченная необходимость. Она только предположила, что равнодушие сыграло не последнюю роль.

Добыча

С наступлением мая в доме стало холодно: дрова, некогда припасённые Артуром, закончились. Даша думала попросить деньги у матери, чтобы купить у соседа Артура несколько вязанок дров, но парень запретил ей делать это, сказав, что он способен сам решить проблему. К этому времени Артур уже мог немного ходить, с помощью тросточки медленно переставляя слабые ноги.

И надумал вместе с приятелем перетащить к себе несколько досок, небрежно валявшихся у ворот одного из соседних домов. Нет, если бы за забором жил обычный пользователь земли, то его вряд ли потревожили. Но это был один из новоявленных богачей, чьи неизвестно откуда взявшиеся доходы, а никто из соседей не сомневался в их криминальном происхождении, позволили ему, на зависть окружающим, выстроить в среде частных деревянных домов кирпичный коттедж.

Непривычное четырёхсотметровое двухэтажное здание множеством маленьких окошечек глядело свысока на соседние дворы; к нему примыкали покрытые цементом гараж и баня. От желания ещё чем-то заполнить усадьбу, хозяин решил прибавить летнюю беседку, вот для неё-то он и привёз доски. Убеждённый в забитости местных жителей, а от того уверенный, что его добро никто не тронет, оставил стройматериалы на улице.

Парни и мужики впотьмах не раз что-то себе прихватывали, а он редко замечал. И если ему всё-таки приходило в голову, что чего-то не достает, то упивался тем, что строительство вскоре будет завершено, по всему периметру участка проведут электрические провода, загородив проход на территорию для кого бы то ни было, и его имущество будет в полной сохранности.

Рано утром, почти не замеченные редкими прохожими, Артур с приятелем стали перетаскивать доски на тележку. Но одна из них скатилась Артуру прямо на спину; парень упал, вскрикнув от боли. Товарищ по воровству, не на шутку испугавшись, подбежал и помог выбраться. Артур заскрежетал зубами, обхватив руками ушибленную спину и не смог выдержать отчаянно подступивших слёз. Вскоре, лёжа вместе с несчастливыми досками на тележке, он был доставлен домой.

Когда же после заполненного делами дня Даша заглянула к парню, желая рассказать новости, так как придумала хороший план действий по возобновлению его учёбы в техникуме, то сквозь поразивший её страх увидела, что Артур в постели. Тихо, чтобы не стонать, он попросил ни о чём не спрашивать, и извинился, что не смог, как обещал утром, приготовить ужин.

– Что? Что случилось? – тормошила его в волнении Даша. Но, поняв, что он корчится от боли, и виной этому, видимо, приобретённые сегодня доски, валявшиеся во дворе, она достала из сумки таблетки, которые, помня о предшествующих её обмороки болях, всегда носила с собой, и дала лекарство Артуру. Он взял трясущейся от нервного напряжения рукой стакан и залпом выпил содержимое.

– Артур, ты теперь опять не сможешь ходить? – с тревожащим подозрением спросила Даша.

– По всей видимости, да, – с большим упрёком к самому себе, признался Артур. И, сжав руками одеяло, отвернулся к стене.

Даша отнесла пустой стакан на кухню и, присев на краю табуретки, заплакала. Она боялась своим горем потревожить Артура и мучилась беззвучно, неуёмно. На глаза набегали мягкие, утешительные в своей ласковости слёзы.

Ещё несколько минут назад она строила планы на будущее, а, придя сюда, обнаружила, что они пропали. Рукавом кофты вытерла горячие слёзы, более не заботясь о том, что так делать неприлично. А затем взяла ведро и, приоткрыв дверь, ступила за порог. Неровными шагами добрела до водокачки. Набрала воды и, с трудом волоча перевешивающееся на один бок ведро, вернулась в дом. Растопила печку и поставила чайник, затем тихонечко нарезала хлеб и заварила пакетик лапши. Отнесла приготовленную еду Артуру. Молча присела рядом.

Ей уже не хотелось ни плакать, ни кричать, ни говорить, ни молиться. Всё случившееся опустило её в какой-то обезличенный тяжестью несправедливости вакуум. Пока ходила за водой, встретила соседку, услужливо поведавшую о том, как Артур с приятелем были на охоте за досками, и как одна из них на него упала.

Да, теперь, когда Артур распилит добытые им доски, будут дрова, способные заполнять худую избу теплом в течение месяца. Но какой ценой они достались! Как было трудно выжить сейчас, в конце такого шустрого, такого техничного века, стремительно избавлявшегося от лишенных материальной поддержки совершеннолетних детей. И кому только в голову приходило утверждение о том, что с восемнадцати лет человек уже мог позаботиться о себе сам? Но в соответствии с законами государства так и было прописано. Однако как Даша и Артур ни старались обойтись собственными силами, у них ничего не получалось.

Большинство Дашиных сверстников, как, впрочем, и она сама, жили за счёт родителей. И условия каждого на существование, приобретение права найти себя в этом мире складывались из того, какое обеспечение могли предоставить отец и мать.

Даша знала, что только желание выжить в неприютное время, в не очень любящей людей стране заставило Артура рисковать. Но сколько теперь ему придётся восстанавливать свои силы, лечить больную спину, учиться ступать без чьей-либо помощи, оплачивая свой беспокойный поступок, она могла только предполагать. Нужно было снова запастись терпением.

Слёзы

Последним июньским испытанием в университете значился экзамен по экономике. Даша, преисполненная надеждой на повышенную стипендию после стучащего бременем голодного года, решила, что вскоре порадует себя какой-нибудь покупкой. Другие экзамены были сданы на «отлично».

Станислав Сергеевич, преподаватель политической экономии, страстно излагал свои воззрения, много философствовал и постоянно разглагольствовал о политике. Однако, когда в конце учебного года он выдал перечень вопросов к экзамену, ребята были неприятно удивлены: из ста сорока обозначенных в списке пунктов в лекциях были изложены только тридцать! А где брать ответы на остальные?

Станислав Сергеевич отметил, что те, кто ходил на занятия, без труда справятся с экзаменом, и засмеялся, будучи довольным собой. Ребята кинулись в библиотеку за учебниками по экономике, но кроме «Капитала» К. Маркса ничего не смогли найти. Марксовская теория помогла, но, чтобы отыскать ответы на вопросы, подброшенные современным видением экономики, необходимо было приобрести новый учебник, потратив почти половину стипендии на него. Благодаря своей популярности книги по экономике, праву и психологии стоили недёшево.

Купив учебник, Даша облегчённо вздохнула. Скоро она будет свободна! В детском саду до отпуска осталась пара дней. И она сможет недельку отдохнуть до практики.

Но оказалось, что пятёрки у Станислава Сергеевича были обусловлены иными требованиями. Он с лёгкостью беседовал на отвлечённые темы с теми, кто ему запомнился на лекциях, в их ряды скромно сидевшая у окна Даша не входила.

– Что-то я Вас не видел, – заявил Станислав Сергеевич.

– Я была на ваших занятиях, – робко ответила Даша, со страхом ожидая неприятностей.

– Вот её помню, – указал он на одну из девушек, – мы с ней часто беседовали.

Действительно, однокурсница отличалась тем, что всем преподавателям на лекциях задавала вопросы с одной практической целью – чтобы её заприметили. Как только в конце курса получала желаемую оценку, то превозносимый преподаватель уже не производил былого впечатления, она только мимоходом здоровалась, и то не всегда.

И здесь этой девушке не пришлось отвечать по билету. Она и не готовилась к экзамену: будучи влюблённой, бегала на свидания. Начав что-то пространное говорить, чтобы отвлечь внимание, тут же была прервана. Станислав Сергеевич стал, как на лекции, расписывать одну из своих любимых тем, а потом поставил пятёрку.

Даша немного приободрилась; раз у него столь прекрасное настроение, то, может, и ей удастся, если она ответит на все вопросы, получить пятёрку. Но оптимистические прогнозы Даши не сбылись. Станислав Сергеевич перебил её уже на втором предложении:

– А Вы знаете?.. – и продолжил свои рассуждения, себе задавая вопросы и отвечая на них. Минут через десять, всё же вспомнив, что он принимает экзамен, предложил:

– Ну, давайте второй вопрос.

Даша быстро стала отвечать, представляя те сведения, которые ей пришлось искать и изучать самостоятельно; объясняла она прекрасно, чётко и быстро, а главное – по делу. Но на половине ответа заметила, что Станислав Сергеевич рисует ей оценку в зачётке. Он ставил «хорошо», всего лишь «хорошо»! Даша онемела.

– Молодец, подготовилась, – с гордостью сказал преподаватель, закрывая и передавая зачётку Даше.

– Но, может, я отвечу ещё на какие-нибудь вопросы? – едва сдерживая слёзы, попросила она.

– Зачем? – удивился Станислав Сергеевич. – Вы и так хорошо отвечали.

– Но Вы же мне четвёрку поставили, – указала Даша, посмотрев на преподавателя с затаённой надеждой.

– Что Вам не нравится? Вы получили прекрасную оценку.

Ребята стали торопить Дашу, устав от затянувшегося приёма экзамена.

Но Даша не могла уйти без повышенной стипендии, без денег, на которые она рассчитывала. Она видела раздражённый взгляд преподавателя. Она знала, что просить и требовать уже бесполезно. Она виновата в том, что не прыгала во время лекций, не задавала никчёмных вопросов. Но попросила ещё раз, а в ответ получила резкое: «Нет».

Даша поднялась и на странно подкашивающихся ногах, вышла из аудитории, оставив преподавателя в плохом настроении. Он ещё не раз в течение дня повторял: «Надо же, уже от четвёрок отказываются».

Получали хорошие отметки и те, кто учил предмет, и те, кто не учил… А Даша тихо плелась домой.

Присев на одну из лавочек пустовавшего стадиона, под сенью деревьев, горько заплакала. Она подготовилась к экзамену, она так старалась! Но почему-то злой человек всё разрушил.

Слёзы душили, став отражением разорванной надежды. Даша знала, что опять будет получать грошовую стипендию, не сможет купить себе хотя бы маленький подарок. И не понимала: зачем с ней поступили так жестоко?

Вернувшись домой, Даша расстроила новостями мать, а вскоре и больного парня. Ей не удалось заработать столь беспощадно нужных денег.

Галгофа

Тяжёлую ношу лета составлял огород. Одиннадцать соток земли не давали Веронике Петровне покоя целый год: в феврале она покупала семена, в марте сажала рассаду, а в мае выходила с лопатой на раздольное поле. Вероника Петровна, обожавшая труд на земле, требовала и от Даши такого усердия. Но Дашу-студентку не интересовала безрезультатная, а от давления матери ещё и подневольная работа.

Будучи пятилетней девочкой Даша под руководством матери разбрасывала картошку в ямки и поливала грядки, орудуя маленькой лейкой, заботливо подаренной тётей-соседкой. Лет с десяти должна была под палящими лучами солнца полоть грядки, хотя и не выносила жары, как и все обладательницы нежно-белой кожи. С двенадцати лет Даше приходилось копать грядки, а когда сломался водопровод, то ещё и вёдрами носить воду с уличной водокачки.

Изнурительный труд не доставлял радости, а большинство несчастных саженцев, так и не дождавшись плодов, выгорали, желтея под лучами неумолимо жаркого солнца, сопровождавшего короткое сибирское лето.

Когда Даше было четырнадцать, она решила последовать материному примеру и стала самостоятельно ухаживать за двумя отданными в её распоряжение грядками. А в конце лета собрала мисочку помидор. С грустью размышляя о затраченных усилиях, Даша смотрела на выращенные ею толстокожие овощи: их было так мало, они достались с таким трудом, что даже не хотелось их есть.

Отец долго смеялся, узнав о ценности урожая. Но ни Вероника Петровна, ни тем более её настойчивые подруги не меняли своих взглядов, продолжая давить на Дашу, крича и обзывая её, то трутнем, то лежебокой, то тунеядкой. Даша плакала от опустошавшего бессилия.

Поначалу Даша пыталась объяснить матери, что нужно браться за дело рационально. А для этого необходимо и вспахивать землю трактором, как это делали соседи, у которых были большие участки земли, и наладить водопровод, и построить теплицы, чтобы в холодные майские и августовские ночи растения не замерзали, а также купить удобрения для восстановления сил у давно исчерпавшей себя земли.

– Ты что-то не то говоришь, – безмятежно сетовала мать. – Надо просто больше работать. Нет же у меня денег, чтобы столько тратить, а твой отец не даёт.

– И правильно делает, не веря в твою затею. Нет смысла этим заниматься, – указывала Даша.

– А ты и потрудиться не хочешь! – зычно кричала мать. – Привыкла, как твой папочка, чтобы всё приносили. На блюдечке хочешь с голубой каёмочкой. Нет, чтобы мать пожалеть.

Даша уходила от продолжения бессмысленных разговоров. Вразумить мать было невозможно.

Знала Даша, и почему отец некогда перестал вкладывать деньги в материно предприятие. Её подруги не только активно проводили время на даче, поедая полученные чужими стараниями овощи и ягоды, но и по осени наезжали с большими сумками, зная, что мать щедро вознаградит их. Отец безапелляционного радушия не понимал, а потому ограничился уплатой налогов. Когда же он ушёл из семьи, то на плечи Вероники Петровны легла ещё и эта обязанность, но она по-прежнему отвергала предложение Даши сдать участок в аренду.

Вероника Петровна верила в счастливую случайность: что вот именно в этот год дождей будет много, и основная часть рассады не сгорит на солнце; что черви, кишащие в месте, где посажена картошка, выведутся; что кто-то поможет построить теплицы, и тот же таинственный кто-то привезёт удобрения или же наладит водопровод. Всё напрасные, не имеющие никаких оснований, надежды.

Бороться пришлось и в это лето – игнорируя материны требования. Однако необходимость противодействовать разрушала и без того хрупкие силы Даши.

А Вероника Петровна сгорала от досады. Ей непонятно было желание дочери игнорировать приятную привычку старожилов – заботиться о собственном кусочке земли.

Летняя практика

На практику Даша пошла сразу в два газетных издания. Смысл был в том, чтобы написать несколько заметок, статей, зарисовок или репортажей, а потом пристроить их куда-нибудь.

В областной газете Даше поручили сделать заметку о начавшемся школьном базаре. Не более того. Студенту трудно было соперничать с теми, у кого уже была налажена система источников информации. Кроме того, стремление поместить в газету написанный материал блокировалось: печатались статьи штатного корреспондента.

А вот в районной газете с удовольствием принимали студентов: уровень газетных материалов был невысок, и поэтому свежие, хотя, порою, сырые работы были востребованы. Так что, если о заработке думать не надо было, то с практикой справиться было по силам. Целых четыре статьи попали в ряд номеров газеты, что, разумеется, обрадовало Дашу.

Провалив мечту сдать сессию на «отлично», она жаждала получить гонорар. Но надеющиеся на исполнение ожидания не оправдывались невыносимо долго. Ей предложили написать ещё что-то, но она так устала от нелюбимого труда, что отказалась. Кроме того, Даше уже не на что было ездить на встречи, брать интервью: Веронике Петровне не без усилий удавалось кормить семью.

И Даша со слезами на глазах проходила по пылающим солнцем улицам, мимо ларьков, манящих фруктами и мороженым. Она не могла ничего купить и скупо, безнадёжно поглядывала на окружающих.

Вот и в этот день, услышав очередной отказ в выдаче гонорара, Даша уныло брела к дому Артура. Собрав по карманам затерявшуюся мелочь, купила пару пятирублёвых рожков.

Прихлёбывая горячую воду, чая уже не было два месяца – он не входил в их с Артуром скудный бюджет, они с жадностью ели хлебный ужин, отщипывая по кусочку. Это была единственная еда за сутки.

Со слезами на глазах Даша дожёвывала хлеб. Артур не смог спокойно смотреть на неё и сказал:

– Давай, я для тебя попрошу что-нибудь ещё поесть у соседа?

– Не надо мне ничего, – вскочила Даша и убежала, бросившись с рыданиями на кровать. Она плакала неутомимо громко, страстно желая вырвать из себя колючие шипы боли, вызванной пустыми надеждами, безысходностью, бесполезной неутомимостью мозга. Артур неподвижно смотрел на неё несколько секунд, а потом со злостью прокричал:

– Я пойду и украду что-нибудь. Или отправлюсь к уличным торговкам и стану клянчить. Вдруг кто-то сжалится.

– Не надо, – остановила его Даша. Села на кровать и, посмотрев на парня опухшими от слёз глазами, сказала: – Нужно подождать, потерпеть. Должны же когда-нибудь мне отдать эти деньги!

Ей хотелось во что бы то ни стало утешить его, хотя не трудно было понять, что если гонорар и завтра не выдадут, то… Даша пресекла ход мыслей. Не стоило думать о том, что может быть тогда, – становилось страшно.

Но и следующий день, как и множество предыдущих, по грубой воле равнодушных людей в нерасторопных кулуарах редакции, пропал, отметившись голодом.

Где достать денег, что делать? Даша не представляла. И затерянная в печальных мыслях наткнулась на однокурсницу Сашу, весёлую, загорелую, полную сил. Спеша куда-то в ярких, красного цвета трусищах и в спортивной майке, та ещё издали заметила Дашу и, крикнув во всю мощь «Привет», с радостью подскочила к ней.