Текст книги "Абсолютная реальность"

…или недавно услышанный пример, от хорошего знакомого. О его собственном деде-прадеде. Уцелевшем в сталинские чистки. А почему? Потому. По словам приятеля моего – дед был отличный малый, честнейшей человек, порядочный до того, что прохожие на ходу пред ним снимали шапки. Стало быть, – усомнился я, – товарищ Сталин порядочных людей не трогал, а вычищал из общественных советских рядов лишь сомнительную шушеру? Дружок мой смутился, забекал, замекал, что я не так понял. А дед был не просто дед, но еще баптистский проповедник в придачу, и вот, в силу его благолепия, верующего крепко в Господа Бога предка и не трогали. Ага! Чтобы баптисту, кальвинисту, методисту, адвентисту, и прочему «исту» посчастливилось в те времена остаться хотя бы в ссыльной полусвободе, стучать он должен был так, что барабанщик Ринго Стар от души бы ему позавидовал. Врать мы все горазды, особенно о близких своих, которые в эпоху первых пятилеток…

…война Отечественная облагородила многих из них, но далеко не всех, к сожалению. Опять разделила и приговорила: одних – вперед под танки, пулеметы, других – к выживанию любой ценой. Надо ли пояснять, каких именно уцелело больше? Поэтому, в своей родне мы имеем то, что имеем. Люди отчаянной сознательной храбрости, правдолюбия и правдоискательства, те, которые легенда и которые проклятие, которые грудью на амбразуру и которым огненный язык их первый враг – они все ухнули в физиологическое небытие, и как бы мы ни желали занять место их духовно-идейных преемников, никуда нам не деться от действительной своей родословной. От прадедушки-стукача, ставшего обкомовским воротилой, от прабабки-комиссарши, угоднически высылавшей на смерть «благороднокровных» после убийства Кирова, от пра-пра-двоюродных и троюродных, тихохонько молчавших и тихохонько приторговывавших из-под полы поддельными продуктовыми карточками в голодные военно-гражданские годы. Потому что, они и есть в основном выжившие – а мы есть их потомки. Кто идет впереди, идет на подвиг, тот доходит рано, до геройской гибели своей или до общей могилы в магаданской стылой земле. Поэтому – у вас и у меня нет выбора. Надо принять наше прошлое таким, какое оно есть, необязательно им гордиться, не обязательно и грязью обливать, но знание есть великая сила, противоядие, хотя бы от высокомерного зазнайства. Потому, прежде чем плюнуть в чью-то сторону, для начала уверься, что не попадешь в зеркального самого себя. Потому, не могу произнести приговор, даже будь на то ваше позволение, осудить или унизить суждением ваших родственников, ведь если хорошенько покопаться каждому в корнях своего генеалогического древа, еще не такое отыщется. Что ж, стыдиться нам, вероятно, есть чего и кого, но и отрекаться тоже, знаете ли, стыдно. Если мы не хотим в свою очередь примерить на себя доставшуюся нам по наследству маску чудовища. Вот так, дорогая моя Сцилла…

…опять позволю себе преподнести вам в заключение анекдот. Сидят двое только что познакомившихся «голубых» в гей-баре за кружками безалкогольного портвейна. Один другого спрашивает, кто тот по профессии, наверное, фотомодель? Такой милашка. Нет, отвечает его новый знакомец, я биофизик, занимаюсь генной инженерией. И зачем? – спрашивает несколько обалдевший визави. Затем, чтобы люди в будущем возникали посредством науки сразу из пробирок. О-о-о-! – восхищенно отвечает первый, – тогда мы будем совершенными, здоровыми и красивыми, как это все чудненько-пречудненько! Нет, не так, – возражает ему биофизик, – тогда бабы будут не нужны, и кроме нас, педерастов, никого на земле не останется. Первый подумал, подумал, и отчего-то звезданул биофизика тяжелой полной кружкой по голове. Хотя тоже был нетрадиционной сексуальной ориентации. Такая вот завуалированная мораль…

Часть третья. Делай лучше нас!

Пацак и чатланин

Терминатор в который раз неугомонно гонялся за Сарой Коннор – вот сейчас ка-ак пальнет из… а черт его знает из чего, такое длинное… Леонтий зевнул. До утра было далеко, зато близко – несколько завалявшихся горкой компакт-дисков, остатков чужой, кем-то позабытой фильмотеки еще во времена то ли царя Гороха, то ли его прадеда Бобового короля. Первый «арнольдшварценеггеровский» «Терминатор» оказался самым приличным, но и самым «запиленным» – не смотреть же, в самом деле, «тупого-еще-тупее-тупого», с когнитивным мышлением у Леонтия и без идиотизирующего публику Джима Керри случались большие проблемы в последние дни – перегрузка от переизбытка: инсталляции, инаугурации, инициации – информации, причем не только умозрительной, но и чувственной. И по ночам не спится, и бесконтрольный выход в интернет запрещен, Филон вообще арестовал его лэптоп, во избежание, так сказал. Приходится пробавляться стареньким плеером и не менее древним злобным роботом «с человеческим лицом». Зато погони отвлекали – хотя и знаешь наперед, что сейчас будет бам! а потом полыхнет бу-бум! а после очередью тра-та-та! но все равно переживаешь, что – вдруг! Саре Коннор не повезет, а Терминатор, наоборот, досрочно завоюет Землю, короче, на сей раз спасение мира кончится большим обломом.

Именно всякое, даже косвенное, упоминание раздуваемой Голливудом непомерной киношной жажды спасать мир подспудно не давало Леонтию покоя. Ни утром, ни днем, ни вечером, что уж говорить – пусть тогда и по ночам дурацкий «спасательный» миф вступает в свои права, все равно не спится. Не спится – так может разве подумается. В «идущем верной дорогой» направлении. Хотелось бы! Леонтий вообще терпеть не мог богатых коммерческих поделок на тему: последняя надежда человечества в лице одного-двух его представителей, страдающих комплексом Эдипа и Магомета, причем одновременно. На него даже порой находила-накатывала едва ли осуществимая блажь написать открытое письмо, по-английски тоже, всем представителям продюсерского фабрично-грезящего цеха, что дескать… Да снимайте вы, господа хорошие, ураганные голые боевики и прочие иные фантастические «бастеры» без разных там соплей-воплей, и вообще лучше без всякого, ладно бы и самого примитивного сюжета! Потому что, гиря до полу дошла. Пардон. Спасать мир совсем уж занятие глупое и бесперспективное, но разве объяснишь? Суррогатным сапиенсам, у которых от рождения всего полно, и которые слишком кучеряво и скучно жили все то время, пока другие прочие вокруг привычно выживали. Разве объяснишь? Что как раз такие спасатели и есть наиглавнейшее зло, иначе – устраняют следствия катастроф, причины коих сами же и вызвали, и что – не лезь они никуда и не трогай они никого и ничего, прямо их не касающееся: однозначно те, кому приходится пока еще выживать, справились бы с этим занятием сами. Тихо-мирно, когда-нибудь, как-нибудь, но непременно бы справились. Разве объяснишь? Самое краеугольное – обычно в момент, когда уже по экрану валко тянулись постановочные титры (порой, возможно, самая содержательная часть отбарабанившего свое «сикве-приквела»), у Леонтия невольно выскакивал на поверхность сознания и языка вопрос: а дальше что? После спасения. И зачем? В принципе было спасать. Может, машины, населяющие землю, оно и к лучшему. В плане эволюции, в котором логично и по заслугам жизненное пространство достается победившему виду, и нигде ни одной теорией не говорится, что вид этот непременно будет человеческим. Ну, поставьте себя на место саблезубой кошки, или несчастного затравленного мамонтового стада – они бы тоже сняли свое кино, если бы могли. На тему, как чудесным образом гордо сносят башку последнему неандертальскому или первому кроманьонскому человеку. С точки зрения проигравшего весьма желательное развитие событий, а вот отскандалившему себе теплое и законное место под солнцем победителю все это, что называется, до лампочки Ильича. Справедливо или нет, для него более таких понятий не существует, потому что – дело прошлое, и прогресс, сука такая! он, мать его! не отвратим! Сколь сильно бы обиженному вымирающему виду ни хотелось обратного.

Но Леонтию не спалось не… совсем поэтому… если быть честным с самим собой. Не спалось же ему потому, что бестолковый тот, мудаковатый, протодебильный сюжетец как раз и мог, предполагаемо несчастливо, начать осуществляться в его собственной жизни. Еще не хватало, чтобы он, Леонтий! Такой дуростью! Тоже мне занятие – спасать! Да еще непонятно кого и что, вернее, кого от чего или наоборот. Ни фея, ни «филон» вовсе подобного ему не говорили, нормальные, вполне вменяемые пришельцы, они узколобой блажью бы не стали маяться. Но подозрение, смутное, тяжкое, и прямо сказать – неважнецкое, нехорошее, – обременяло душу Леонтия. «Вы никому ТАМ не нужны кроме нас». Было сказано. И было тревожно. Конечно, ни на миг Леонтий не то, что не мнил, а даже не пытался вообразить себя спасителем, противно это, избито и смешно, но некий оттенок фальшивого геройства, о котором он не просил, против воли его накладывался на текущие события. Оттого именно, что не понимал он все-таки, ясно и отчетливо, от начала и до не наступившего еще конца, не понимал – что же такое происходит. А параллельные его «друзья-однополчане» пока тоже ничего толком не говорили. Он кожей чувствовал – можно спросить, они ответят, «чухонец», тот охотно. Но спрашивать не хотел, потому как чувствовал, уже не кожей, но мужественным мягким местом – он страшится ответа. И фея это знает о нем, и напарник ее тоже. Потому молчат. Ну и он помолчит пока. Он, Леонтий, случайное лицо, во всей этой начавшейся непонятной катавасии – он совершенно, абсолютно случайное лицо. Так вышло. Так он выбрал. На кой? Спрашивается.

Ведь вот оно как. На экране разве только отлично смотрится – храбрые папа-мама будущего спасителя рода людского, вперед! На нержавеющего монстра! Но Леонтий был более чем уверен в ответе, спроси любопытный простак настоящую Сару Коннор, буде бы такая существовала на свете, а каково на самом деле? Побеждать зло? Ответ получился бы крайне лапидарен. А так – пошел ты на…! Естественная реакция. И понятная. Оттого что, живому, подлинному герою, не занятому самолюбованием на «себя родного» со стороны, менее всего именно в герои хочется. Взять хотя бы подневольного папашу Джона Коннора, вот кого жалко, реально и действительно. А ну-ка кто попробуй! Резво прыгать или убегать с пулей в… в том месте, в каком с ней вообще возможно бегать. Притом еще истекать кровью, стрелять одновременно с обеих рук, соображать на ходу: вправо, влево тебе нужно или лучше провалиться совсем. Да не забыть о первостепенной задаче – механическую гадину в конечном итоге надо прикончить, и чтоб без следа. В придачу у тебя на шее беременная баба, которую требуется попутно охранять. И по пятам – полиция, которую предполагается благоразумно избегать. Думаю, выживи этот бедолага и встреться опять в грядущих временах со своим козлом-сыночком, м-м-м! Многое между ними было бы сказано друг другу, и не только на словах!

Нет, думал бессонно Леонтий, в «сарыконнор» я записываться не хочу. И, скажем, хоббитом Фродо становиться тоже, как-то не… Робкий невысоклик, иначе норный гомо рэббит, который идет на геройскую погибель, потому что пойти «кроме» некому. Что же, и обычный человек в чрезвычайных обстоятельствах может взять на себя чужую страшную ношу, вздыхая и ропща, но в конце всех концов смиряясь с участью, бла-бла-бла… и еще раз бла-бла-бла. Фигушки! Леонтий представил себя, виртуально, разумеется, на месте толкиенского Хранителя, ага! Повесил бы он потихоньку то колечко на ближайший к Мордору терновый куст и был таков. Особенно если морально-вдохновительного Гэндальфа Серого не оказалось бы поблизости. С теми же словами бы повесил – а идите вы все на…! Точнее, сами идите, если такие умные! И даже если бы колечко то не повесилось, но соблазнило его совсем, тогда… эх, ради Леночки, исключительно! Он бы договорился с… нет, не с Сауроном, это чересчур, но с тем, у кого еще осталось среднее арифметическое количество бытовой совести – с Саруманом Белым, конечно. На наш век хватит, а после нас хоть потоп. С другой стороны – однако, к Косте Собакину он с покорным доносом не пошел. А ведь хотелось. И сейчас порой хочется, как накатит! Вправо? Влево? Куда? Не по Хуану ему досталось на сей раз сомбреро. Леонтий запутался окончательно, разозлился, ни на кого конкретно, а так вообще, с горя перезапустил Терминатора, опять с начала, нет, не уснуть! Бессонница замучила его.

А мучила бессонница Леонтия – территориально в весьма интересном месте. В неожиданном, можно сказать. Место это было – жалованная генеральская дача, наследство пресловутого Ваньки Коземаслова в пресловутом же Завидово. Так что, беглецы, собравшись с духом и наличными силами, взяли и отправились… не то, чтобы далеко. Не в Крым, не в Рым, уж конечно, ни в какую не в Сибирь, а так, в близлежащую, по соседству, Тверскую область. Полтора часа хорошим ходом на хорошей машине – вон он, вон он Ящер, под навесом на дворе! – и ты уже ласточкой влетаешь в пределы величайшего современного достижения русской транспортной мысли: на Московскую кольцевую автодорогу. Так что, дезертир-партизан из Леонтия сложился сомнительный. Это-то и расхолаживало, но и действовало на нервы, как бы нарочно ставя всю нынешнюю миссию в положение шаткое, ложное, словно бы и призрачное, фантазийно-театральное. Если бы и впрямь, пускай подобие амбразуры, пускай! Бега, погони, преследования, следствия, даже аресты, пускай! Конечно, не то, чтобы Леонтий стремился добровольно к революционно-каторжным испытаниям, упаси боже! Но допускал. Допускал, что может быть таково. Внутренне направлял себя, к униженному странствию отторгнутого изгоя, к общему и плацкартному грязному вагону, к пешему неприкаянному скитанию, к поимке с прицельной перестрелкой, к допросу с пристрастием – ко всему им надуманному и подавно не был он готов, и не был уверен, что дойдет хоть куда, но будто бы полагал, что знает – чего ожидать. На деле вышло – через пень колоду, насмешка над подвижничеством, над паломничеством, над отшельничеством? Тьфу! Пропасть! Вышел анекдот, вот что! В реальности – все не так уж плохо, не так уж страшно, как-то и обыденно даже, но здесь сокрыта всякая пакость и загвоздка. Казалось Леонтию – миссия их будто бы кратковременна, Тверская область, ха! Если Пальмира согласилась, и с радостью согласилась, то положение их несерьезно, разве подстраховаться на случай. Может, неделя-другая, календарный месяц от силы, да разберутся они! С этими течениями, тоже мне, подумаешь, арабо-израильский конфликт! Так размышлял Леонтий. А дальше – как разберутся, – пришельцы отправятся восвояси, сам же прямиком к Собакину, наплетет, с три короба, а хотя бы и правду-матку прирежет, хочешь, верь, не хочешь, пятнадцать суток за оскорбление должностного лица, все равно. Пальмира и Филон будут уже далеко, поди, проверь! А может, может! Пальмира вовсе не бросит его на произвол и судебное разбирательство, кто ведает, что в ее власти? Подкуп, откуп, закуп, пыль в глаза? Вот уже десятый день пошел, как сидят они на коземасловской даче, и что? Никто ворота не штурмует, они вовсе открыты, никто с полицейским нарядом не приходит – предъявите ваши документы, а и договор аренды в полном ажуре, никто даже сторожа не подсылает: поднюхать, подглядеть и подслушать. Так ведь и прежде – до Пальмиры и ее «чухонца» никому из «власть содержащих в порядке» дела не было, пока Леонтий сам, образно говоря, не проявил инициативу. Но и после – разве незаконные обитатели квартиры профессора Тер-Геворкяна значились в первых строках «особой важности» списка у того же Собакина? На всякий случай проверить – максимум! Дойдут руки, хорошо, а нет – Ленька, ленивец и бестолочь, лишь бы ему отбоярится, утек на огороды, ну и расписные кренделя с ним! Это минимум. Не афганские террористы, не пентагоновские шпионы, и даже не южнобутовские гопники. Наверное, Костя только с паршивенькой бумажонкой на скрытое наблюдение не одну неделю промается, тоже ведь разрешение надо показать, а для этого надо доказать, что… что гламурствующий журналист Л. Годо потенциальный изменник Родины… брррр… нет, лучше – потенциальный укрыватель, или покрыватель, рядовых серийных аферистов, работающих, к примеру, по бесхозному элитному жилью и сдаче оного подложно внаем. Если контора у Кости статусная, а она уж точно такова, как бы не услышал Собакин в ответ – то самое, ага! А пошел ты на…! Со своими квартирными, пробирными, сортирными, и проч. аферистами, у нас здесь люди серьезным делом заняты, а ты! Передай в «ментовку» и не морочь мозги товарищам. Чтобы бумагу твою бравые полицейские дознаватели засунули в самую… дальнюю точку мужественного мягкого места, или вообще культурно потеряли насовсем. Не переться же им оперативно в Завидово, да еще на генеральскую дачу, по поводу… а по какому, собственно, поводу? Дела-то никакого нет. Ни уголовного, ни административного. Ни заявления от потерпевшего, то бишь, Леонтия, ни жалоб от соседних жильцов, даже и на укропную вонь. Скажут участковому – Петров-Иванов-Сидоров, присмотри вполглаза, вдруг и «рупь» халявный выжулить можно? Это, если скажут. Иначе – увидит он Леночку, скоро увидит. И все свое вернет, жизнь, работу, эфир на радио – официально наплел с три короба, будто по состоянию сотрясенного здоровья, берет за свой счет – а за чей же еще! И на воды в Пятигорск! Даже Граммофон посочувствовал, хотя гроша ломанного на поправку не дал, зато опять призвал Звездинского, держа за Леонтием предусмотрительно место. Все вернется, и все вернет! Гарсоньерку, мальчика Аркашу, расписание и быт, все не так уж плохо и все это ненадолго, Тверская область, Завидово, генеральская дача, Ванька Коземаслов. О последнем персонаже Леонтий думал-передумывал в бессонные «терминаторские» ночи особенно навязчиво и напряженно.

Ситуация с Коземасловым казалась ему чудовищно пародийной, без преувеличений. Но, однако, и поучительной. В назидательно-метафизическом смысле. Как все вышло? До смешного легкого. В день, отпущенный Леонтию на сборы. Ванька приперся с утра, тут как тут, ему хотелось до медленной, пыточной смерти поделиться своим прозорливым превосходством. Насчет валютно-обменных операций. Деньгу-то Коземаслов отоварил удачно и в полной мере, теперь настал черед поучать других. Леонтий в этом плане казался ему существом самым безопасным – не обложит по матушке (и воспитание не дозволит, и попутное любопытство к подробностям не даст покоя), уж тем более, не заедет в «морду лица»: дескать, где ты был, советчик-антисоветчик! пока мои рублевые кровные летели в трубу, а теперь похваляться, ах ты, тля?! Последнее отвергалось напрочь потому, что свободных крупных сумм у борзописца Л. Годо от начала деловой карьеры никогда не водилось, интерес его к выгодам Коземаслова мог быть только абстрактного свойства, оттого тому же Ваньке ничего не стоило приврать на свой счет, хотя чего и привирать? Таланты его были известны всесторонне уже давно и так же давно никого не удивляли, ври не ври, в случае Коземаслова выходило, что больше правды все равно не скажешь. Это льстило тоже, и у Леонтия на кухне оборотистый незваный гость, хлебнув пакетного «ахмад-ти», стал заливаться утренним соловьем-разбойником. Сначала для приличия о том, как с военно-полевыми трудностями достал для Сестрорецкой тетки натурального, контрабандного барсучьего жира – от спондилеза, от спондилеза, как ты упомнил-то? – пользы, наверное, не случится, но и вреда не будет тоже, зато трепетное внимание племянника, дай бог, завещательно зачтется: а там картины, серебро, антикварный ломберный столик «цены немалой», и прочее. Перечисление заняло немногим более трех минут, ибо Коземаслов спешил перейти к заглавному предмету – кипучей своей, купчей деятельности. Он и перешел – тут уж не упустил ни единой малюсенькой деталюшки. На пятом заварочном пакете не авантажно спохватился – надо в туалет, потом зарядил опять, будто крупный победный весенний дождь по подоконнику, барабанная дробь, Леонтий слушал даже не без удовольствия, все же брала его тоска. Вдруг и Коземаслова тоже, не увидит, надолго, случись что, и навсегда? Привык он, к Ваньке. Такая жизнь.

Отчего он спросил? Отчего нелепая мысль пришла ему в голову? Мысль, оказавшаяся впоследствии ничуть не нелепой, но на поверку удачной и находчивой. Вся истина заключалась в том, – хотя и тяжко признаться самому себе, – ни к какому побегу не был он готов, ни морально, ни материально, ни тем более, физически. Старался, будто и подсознательно, отсрочить, отстранить, отодвинуть – возможно, бесповоротное прекращение нынешней его, устоявшейся реальности, и перемену текущего спокойного бытия на черт знает что, на крысиные бега, на шараханья от тени, – он не мог не пойти, в девять вечера был положен ему предел, но и пойти – не мог найти в себе силы. Потому спросил. А не сдает ли дружище Коземаслов в данный момент свою наследную фазенду? Есть надежный клиент, очень денежный – за глаза уверен был, что Пальмира ни в коем случае мелочиться не станет, и за ценой не постоит. Если вариант подойдет. Вместо Сибири. Ванька сперва насторожился, потом с ходу принялся выпендриваться и дорожиться, потом – уразумев нюхом и брюхом, что Леонтий тут финансово не при делах, лицо кошельком стороннее, комиссионных не выгадывающее, и вообще, старающееся «христа ради», тон сменил. На благолепно-откровенно-угоднический. Фазенда, да. Она пока не сдана. Ранней весной это тяжело, хотя у него есть предварительная договоренность с Первого мая и на все лето, от прежних клиентов словесное обещание. Но в наше время, да на слово! Нет, верить нельзя. Никак нельзя. Коземаслов сокрушенно тряс головой, дрыгал рассерженной ножкой, с угрозой поднимал палец к давно не мытому кухонному абажуру. Потому, если за наличные, то… как, прямо сегодня? Даже так? Во сколько? В девять вечера? Зачем ждать так долго? Ах, связь односторонняя. Но люди ищут срочно? Аж горит! Во ка-а-ак? А что вдруг? Понимаешь, Ваня, тут такое дело. Конфиденциальное. Одна дама, моя знакомая… Можешь не продолжать, гнездышко, и все прочее, для взаимной любви, ну ты хват! И платит за все она? А то! У меня откуда? (Вот и записался в альфонсы, счастье еще, что для Коземаслова и всего его окружения это «мужчинский» подвиг, а не вселенский позор, тем и утешил себя Леонтий). Платит не просто сумму, а вдвое против рыночной цены, или как там называется? В общем, платит много. Только строго секретно. Под страхом распятия вниз головой. Чтоб ни-ни! У нее муж не обычный муж, а… Коземаслов понимающе ухмыльнулся и подсказал: муж у нее волшебник! Случись что – заколдует. Если бы, – вздохнул нарочно Леонтий, – сразу прямо и закопает, в его власти. Однако Коземаслов ничуть не испугался, двойная цена затмила ему все – ум, разум, и даже предрассудок. Да и потом, – осенило вдруг Леонтия, – за Ваньку не стоит переживать. Горластый, ухватистый, скандальный, мелочный, четко знающий свои права при общем равноправии, и свои обязанности при общем «либеральном» попустительстве, жаль будет Собакина или кто там придет от него. Ваньку и удостоверение не устрашит, любое, он за двойную прибыль… да что угодно! Не продаст, потому что уже куплен. А запугивать Коземаслова – дохлый номер, тем более, брать на «понт». Не то, чтобы Ванька так уж и был намного отважнее и храбрее самого Леонтия, нет, зато, несомненно, заполошной крикливости и неуемному кипешу его позавидовал бы целый средневековый еврейский кагал в момент угрозы погрома, потому – выпытать у Ваньки нечто, ему не выгодное, и сам бы Лаврентий Палыч спасовал, пришлось бы торговаться. Нынешние хозяева Кости Собакина по счастью торговаться не умели, брали голой силушкой, а против Ваньки силовое воздействие, что решето супротив стремнинной воды. Леонтий все это сообразил за десяток секунд, потому принялся и далее расписывать Коземаслову чудеса грядущей аренды. Сомневаясь и боясь одновременно, в первом случае – что угадал с предложением, во втором – что Пальмира на ближнее убежище нипочем не согласится. Но все равно, мчал вперед, повинуясь одному голому наитию, более не было у него резонов: почему именно свет клином на коземасловской даче?

Леонтий продолжил в первоначальном, нагловатом духе. Кстати, расходы по оформлению дама принимает на себя, но собственно договор на имя… На твое, на твое! – радостно подхватил сообразительный Коземаслов. Услаждайся, сколько влезет, на пушечный выстрел никого не подпущу! Только предоплата… Как же! Все по честному-благородному – за полгода вперед. Ванька тут вовсе запрыгал мячиком на табурете, загалдел восторженно-невнятно, все же не усидел, заметался по кухне. Зачем-то стал совать Леонтию в виде премиального бонуса визитку «своего» стоматолога, который сделает хорошую скидку на зубной протез.??? Леонтий еле успокоил его, пришлось налить, с полстакана хорошей водки «грей гус», приберегал на день рождения Граммофона, пришлось располовинить чистую бутылку, только чего уж теперь жалеть?

А еще последовательно подумалось ему, в тот момент, когда и себе – не смотреть же? – плеснул пальца на три. Ванька как раз ретиво принялся жарить яичницу «полу-омлет» – гибрид болтушки с кетчупом, – спина его мелко вздрагивала от предвкушения: водку он предполагал выудить у Леонтия всю, оттого и взялся куховарить. Далась Коземаслову эта яичница! Хмыкнул предосудительно в сердцах – а чего, собственно он хотел? В пределах гарсоньерки яйца были единственно свежим и приемлемым продуктом, кроме разве рижских соленых сухариков, не оставлять же в холодильнике, тухнуть и гнить на срок, совершенно неопределенный? Что же, смотрел он на Ванькину трепещущую голодно спину и думал. О нем – а он ведь тоже. Из той самой породы, из «сорочье-вороньей», как и тети-дяди-ассенизаторы, нагрянувшие на беду к Сцилле. Только, положеньицем социально-сословным повыше, да пообразованней малость и пошустрее, как раз в силу этой образованности. И не ради пары якутских бриллиантовых гарнитуров и квартирки на юге, но старается Ванька за высокий куш – сандалового дерева ломберный столик, два полотна В. Маковского, из которых одно точно подлинное, полный столовый набор серебра в стиле модерн конца девятнадцатого века, на двенадцать персон, вдовий дом под Питером в целых восемь комнат, не считая погреба и пристроенного гаража, и много чего еще второстепенно-существенного. А так – что разница между шакалящей гиеной или гиенствующим шакалом. Санитары общественного леса и классового самосознания. Дожирают то, что не дожрали перебившие друг дружку серые волки.

Хотя, зря он взъелся. Как раз крохоборная жадность Коземаслова казалась ему воистину гарантом надежности и нерушимости: нет, не подвела интуиция, родимая, знала, кому довериться. Тому, кто серебряный доллар зубами перегрызет – попробуй, отними. Да и потом, главное. Такие, как тети-дяди-ассенизаторы, Коземасловы-Васятниковы, как раз в глубине души истово ненавидят власть, хотя на виду и прислуживают усердно, почему? Возникает вопрос. «Элементарно Ватсон!». Потому что единственно с властью предержащей «сорочинцы» не могут сладить, когда эта власть патриотично хочет у них что-либо отнять, и порой отнимает без оговорок, самое обидное, грабеж происходит, как правило, средь бела дня, явно, напоказ, еще и виноват окажешься. Сбережения, накопления, схоронки, укрытки, сундуки-рундуки, все, что нажито, нахапано, загребуще-завидуще, все-все! «За так» отдай, за дефолт, за облигацию, за девальвацию, за злостную эмиграцию. И радуйся. Не то, хуже будет. Потому каждый Коземаслов давно решил про себя – спросят, так молчи, нашел-потерял, все едино. Молчи, с одной стороны, о том, что имеешь, и по-сиротски поддельно скули со стороны другой, мол, грабят-убивают честного, скромного обывателя. Какой-такой Гусицын? Знать ничего не знаю, и вообще, как раз сейчас пишу в Страсбургский суд по правам человека. Еще и не трогал никто толком, так, едва руку протянули, а уже вопиет, уже – вони пошло, точно от американского скунса, дальше только злее будет. Ни один правоверно-правдоискательствующий, всамделишне-бескорыстный либерал таково не разорется, потому как задаром так и не орут, стимула настоящего нет. Ситуация чреватая. Тут надо разве солидный обменный бонус предложить, чтобы Ванька сдал. А власть, она на этот счет – прижимиста, что и понятно. Заинтересованность у нее казенно-служебная, а у Ваньки, напротив, захребетно-кровная. Такие Коземасловы не одну смену «сорочьих» поколений, поди, с ней, с родимой, играют в догони-найди-утрись-ка. И частенько выигрывают, потому что, в отличие от Леонтия, слишком хорошо знают хитрые правила навязанной игры. И правила те полу-уголовные: никому нипочем не верь, никого, ни мертвых, ни живых, не бойся, но ежели чего просишь, делай так, чтобы дурак сам тебе предложил, а ты как бы условно согласился. Главное же, завсегда чти свою выгоду! А за безгонорарную идею пусть всякие «ириныхакамады» стараются, мы пока в сторонке обождем.

Вот и получалось. Как в известной народной притче о замерзающем воробье, гадящей корове и ловкой кошке. Не всякий тебе враг, кто искупал в дерьме, и далеко не всякий тебе друг, кто из того дерьма вытащил. Выходит – на сегодня лучший друг ему Ванька Коземаслов? А возможный безжалостный недруг – все равно, что родной, Костя Собакин? В который раз Леонтию приходилось опять признавать – просто такая жизнь. А пошла она на…!

Он закрыл глаза, отгородив себя от зверствовавшего показательно в полицейском участке «железного Арнольда», от лунного света, бессовестно пробивавшегося из-под скошенных неровно планок алюминиевых жалюзи, от реальности абсолютной и относительной, от мира, от кровати, от всего вообще. Как же хочется спать! Хоть на часок. Леонтию предстоял не то, чтобы трудный, но рискованный и непонятный в исходе день. На завтра запланирован был их совместный с Пальмирой визит в Москву. И опять без Коземаслова не обошлось. Что же – вышел бы толк.