Текст книги "Женщина перемен"

Часть третья

Следующий этап занятий в «Белой лилии» мне вспоминать трудно и не хочется. Мы с Ильей старательно делали вид, что едва знаем друг друга, здоровались скупым кивком головы. Ане я рассказала о трагедии, случившейся с Полиной, а также все, что узнала от Ильи, и видела, что девушка была глубоко потрясена. Она считала, что мы должны рассказать следователю, который ведет дело об убийстве Полины, все, что знаем о других странных случаях гибели людей, связанных с «Белой лилией», но этому воспротивился Илья. Он считал, что если речь идет не о чудовищном совпадении ряда трагических обстоятельств, а о некоем преступном сообществе, использующем кризисные обстоятельства людей, имеющих большие ценности, то преждевременная утечка информации может помочь душегубам вовремя замести следы. Илья был невысокого мнения о расторопности, компетентности и эффективности правоохранительной системы, что наводило меня на мысль о том, что он, скорее всего, знает о ее внутреннем устройстве не понаслышке. Хотя он вынужден был признать опасность того, что самостоятельное расследование может нас никуда не привести. У нас нет доступа к информации, мы не обладаем полномочиями, чтобы задавать вопросы и получать на них правдивые ответы. Все это так, Илья соглашался с нашими доводами, но просил нас с Аней об отсрочке. Он вынашивал какую-то идею. И убеждал нас, что, если она провалится, мы передадим всю имеющуюся информацию в следственные органы. А пока он считал, что удивить следователя нам особенно нечем: убийство Валентины, по всей видимости, так и не было раскрыто, но там следствие придерживалось версии о причастности к преступлению подельников ее покойного мужа. По прошествии такого длительного времени, когда выдохлись все свидетельские показания и упущен момент, следствие без большого восторга ухватится за новые обстоятельства, основанные на ничем не подкрепленных догадках доморощенных сыщиков-любителей, коими мы будем выглядеть в глазах официальных инстанций. Один из доводов Ильи показался нам разумным и очень веским: если вдруг, паче чаяния, нашими изысканиями все-таки заинтересуются, следователи должны будут произвести какие-то следственные действия. Каковы шансы на успех, мы не знаем, а вот то, что в осином гнезде произойдет паника, – это точно. Илья был уверен, что мы лишь вынудим преступников тщательнее замести следы. Он просил нас немного подождать, и мы с Аней согласились. Мы посещали занятия и делали вид, что не общаемся вне стен центра. Между тем внутри происходили события, воспоминания о которых я гоню от себя подальше, словно все это было не со мной. Словно мне навязали некую отвратительную порнографическую книжку, которую я против своих вкусов и принципов все-таки прочла, но никому и ни за что в этом не призналась бы. Наш гуру проявлял чудеса изобретательности, когда ставил перед собой цель разрушить все представления каждого из учеников о том, что можно и чего нельзя. Что хорошо и что плохо. Каждый из нас прошел через свой личный ад и в результате приобрел бесценный, по мнению учителя, опыт: в жизни нет никаких постоянных величин. Любой стереотип губителен для человеческой сущности. В жизни нет ничего важнее желания. Удовлетворение своих желаний – единственный закон бытия, на который стоит обращать внимание. Каждый из нас – центр Вселенной, и это единственная верная из всех непреложных истин, которыми охмуряет себя скованное предрассудками человечество. Порой мы получали задания, которые безропотно выполняли, поражаясь своей способности это сделать. Например, многим из нас пришлось совершать мелкие кражи, мы оскорбляли друг друга и разжигали друг в друге самую низменную похоть. До сих пор воспоминания обо всем этом вызывают во мне тошнотворные спазмы. Однако, как ни странно, до самого окончания курса ни один из нас не бросил так называемый обучающий цикл. И когда мы все прощались с нашим учителем, он сообщил нам, что удовлетворен плодами своей работы, что мы стали свободными людьми, которые готовы впитать в себя все радости предстоящей свободной жизни. И ведь в чем-то он был прав. Я действительно чувствовала себя изменившейся. Я почти не думала о пении, пытки воспоминаниями о блаженных мгновениях, пережитых мною на сцене, отступили. Постепенно рассеялись и мучительные мысли о несостоявшейся жизни. Я как будто стала забывать о своей несбывшейся мечте. А если и думала о ней, то мне уже не было так больно. Хотя в том, что это заслуга гуру, я сильно сомневалась. Во мне скорее сработал эффект вытеснения – меня начали терзать другие вопросы. Думая о ситуации, частью которой я невольно стала, я испытывала жгучее желание проникнуть в тайну и сопутствующий этому страх, от которого я порой просыпалась по ночам. Интерес к Илье пока что был безответным и безотчетным, а история, в которую мы впутались, выглядела все более зловещей и мрачной. Но это было настоящей роскошью по сравнению с той кромешной пустотой, которая жила во мне раньше.

Максим замечал перемены, происходящие во мне. Не знаю, как он их истолковал, но я так и не призналась ему, что посещала «Белую лилию». Мне очень хотелось рассказать обо всем Семену, все-таки он профессионал, бывший милиционер, но тогда пришлось бы открыть ему все то, что я до сих пор утаивала от Максима, а решиться на это было почти невозможно. Семен не удержится и поделится с лучшим другом, в этом можно было не сомневаться. И что тогда? Не сочтет ли Максим мое поведение предательским? О смерти своей давней знакомой я сказала ему в двух словах, не упомянув ни ее имени, ни обстоятельств, при которых об этом узнала. И все же Максим стал смотреть на меня какими-то другими глазами. Ни о чем не спрашивал, но смотрел по-другому. В середине декабря он заявил, что на новогодние каникулы мы едем в Таиланд. Интенсивный курс тренинга заканчивался как раз в конце декабря, и я вполне могла ехать, однако привычной радости почему-то не испытала. Илья на праздники должен был отправиться домой, в Москву, Аня, настроение которой заметно улучшилось, собиралась посетить подругу в Питере. Я все равно осталась бы одна, без компании людей, с которыми в последнее время меня объединяли некие общие интересы. Но мне все же было как-то не по себе, словно я уезжаю, бросая дома тяжелобольного.

– У Панюковых юбилей, пять лет со дня свадьбы, хотят отпраздновать это дело вместе с нами. Как-то неудобно отказывать. Что ты об этом думаешь? – спросил Максим, по тону которого можно было понять, что решение на самом деле уже принято.

– Я не против, – выдавила я, снабдив ответ улыбкой, которую кое-как смогла изобразить на своем лице, – вместе так вместе. Но почему пять лет? Мне казалось, они живут дольше.

– Живут – да, а поженились именно пять лет назад, – объяснил Максим. – Но мне кажется, что Семе просто хочется праздника, не важно, по какому поводу.

На самом деле мне было все равно. Я думала о другом. О Полинке, которая пришла в домишко на Базарной горе с бутылкой текилы и коробкой японских деликатесов. Она позвала меня, потому что хотела о чем-то рассказать. О чем-то важном. Настолько важном, что это стоило ей жизни. Как все это произошло? Она ждала меня к семи, но кто-то явился в дом раньше. Совсем ненамного раньше. И этого кого-то Полина знала, раз не побоялась впустить в дом. Вряд ли это был ее муж, от которого она спряталась. Это был кто-то, с кем она собиралась поговорить до меня. Либо кто-то, явившийся неожиданно. Тело лежало в маленькой спальне спиной к входной двери. Значит, убийца мог войти неслышно и напасть внезапно, но тогда у него должны были быть ключи от входной двери. Кто ее определил в этот дом? Почему жившая в комфорте Полина сделала такой странный выбор? Наверное, следствие сейчас задается теми же вопросами и все проверяет. Чего следователь не знает, так это того, что в доме был Илья. Правильно ли я сделала, скрыв эту информацию? В тот момент, когда мой взгляд, полный ужаса, был прикован к женской ноге, вывернутой совершенно неестественным образом, Илья подкрался ко мне бесшумно. Где он был до этого? Вошел в дом вслед за мной, воспользовавшись, как и я, открытой дверью? Или уже находился в доме в тот момент, когда я туда вошла? Почему я безоговорочно поверила ему? По одной только веской причине, что у него нежное лицо? И я тайно надеялась получить от него нечто запретное? Ответа на этот вопрос у меня не было.

Потом я начинала думать о Роберте, молодом адвокате, который выпал из окна съемной квартиры. О Валентине, которую, как и Полину, задушили… Интересно, ее задушили таким же способом? Если да, то для следствия это могло стать очень существенным фактором, а вовсе не домыслами доморощенных сыщиков, как утверждал Илья. Даже я, не специалист в области криминалистики и уголовного права, понимаю, что между убийствами двух женщин, возможно, есть связь. И эта связь – так называемый modus operandi, или «образ действия» преступника. Для вдумчивого, грамотного следователя это вовсе не пустые слова. Так почему же Илья так старательно отговаривал нас с Аней от посещения следственного комитета?

В этих мыслях пролетели дни приготовления к Новому году. Я пригласила Аню отметить наступающий праздник в итальянский ресторанчик, настояла на том, чтобы самой заплатить по счету, и мы с удовольствием лакомились пастой с изысканным соусом из морепродуктов, жареной рыбой и дорогим красным вином. Я стала замечать, что все реже посещаю винные отделы супермаркетов. Я по-прежнему пила, но совсем не так, как раньше. Мне уже почти не требовались коньяк или виски, я вполне могла выпить сухого красного вина, остаться при этом совершенно трезвой и не помышлять ни о чем другом. Впрочем, праздновать победу было рано. Илья поздравил меня с Новым годом дружеским эсэмэс-сообщением, к которому не смог бы придраться даже ревнивый муж. Я знала, что в середине января он вернется в город и мы встретимся.

3 января мы вместе с семейством Панюковых сели на рейс до Шереметьева, и в аэропорту меня снова посетило ощущение, словно я оставляю дома без присмотра больную кошку или собаку. Мне казалось, что я не имею права на этот отдых, что от моего присутствия в городе что-то зависит. Но среди живых не было нуждающихся во мне. Если таковые и были, то только среди мертвых.

Пхукет встретил нас ослепительным солнцем, нешуточной жарой и неповторимым тайским ароматом, в котором смешаны запахи моря, острых специй, фруктов и тропических цветов. В январе на Пхукете сухой сезон, а я люблю проливной азиатский дождь, который, бывает, встает здесь стеной, не давая глазу различить даже то, что находится на расстоянии нескольких метров. И эти неутомимые потоки небесной воды создают шум, приятнее которого для меня из всех звуков, дарованных природой, только шелест морской волны.

На этот раз я не участвовала, как обычно, в выборе курорта и отеля, Максим преподнес все дело так, будто Панюковы приглашают нас присоединиться к ним в праздничной поездке. Однако облюбованный якобы Панюковыми район Ката был моим любимым местом на Пхукете. Равно как и расположенный прямо на берегу Андаманского моря отель, в котором мы с Максимом уже бывали. В Таиланде все пляжи общественные, и этот отель мне нравился именно из-за его расположения: роскошный, широкий и длинный, удаляющийся на несколько километров пляж начинался сразу за территорией отеля, вернее, гостиница плавно перетекала в него, будто этот пляж – ее собственный, частный. И все это было не на отшибе, куда нужно обязательно добираться на такси, а в самом центре курортной зоны, где множество магазинчиков и фруктовых рынков, два алкогольных супермаркета, рестораны, кафе и ювелирные лавки, торгующие жемчугом. Отсюда легко было добраться в любую точку Пхукета. Максим ворковал, беспрерывно касался меня, что-то шептал, словом, вел себя так, как не вел уже давно. В первый же вечер, когда мы, уставшие после перелета, нашли в себе силы лишь разок окунуться в море и по-быстрому поужинать без особенных изысков в ресторане отеля, мой Максим повел себя не как вымотанный муж с многолетним стажем, а как молодой ненасытный любовник. Засыпая после его старательно исполненных ласк, я подумала о том, что этот отпуск случился неспроста. Мой муж почувствовал, что я ускользаю от него. Пока незаметно, по чуть-чуть, пока признаки моего отдаления были лишь косвенными, но до его острого, ревнивого мужского обоняния самца и владельца самки уже дошел подозрительный запах моей обновленной сущности, которая, быть может, уже успела подпустить слишком близко к себе чуждую и опасную особь другого пола.

Если бы всплеск эмоций произошел в Максиме год назад, я бы, наверное, реагировала по-другому. Вернее будет сказать – я бы хоть как-то отреагировала. Теперь же я еще больше укрепилась в осознании того факта, что моя любовь к Максиму утрачена безвозвратно. Я продолжала ценить его безупречное отношение, комфорт, которым он сумел меня окружить, и ту беззаботность, с которой благодаря ему смотрела в завтрашний день. Я испытывала к нему огромную благодарность, но это чувство было совершенно бесполым. Наверное, Максим почувствовал это. Что ж, очень жаль.

День свадьбы четы Панюковых приходился на 6 января, рождественский Сочельник. На вечер Семен заказал столик в каком-то крутом ресторане на побережье, но праздновать мы начали с самого утра. Панюковы завалились к нам с шампанским еще до девяти, когда мы даже не успели собраться на завтрак. Мы оприходовали две бутылки на четверых, после чего отправились завтракать. За столом мужчины о чем-то шептались, а после объявили, что дают нам на сборы пятнадцать минут, после чего у нас уже заказано такси на ювелирную фабрику. Уговаривать нас с Ларисой не пришлось. Максим никогда не дарит мне украшения сюрпризом. Так повелось давно, с тех пор, когда мы были еще совсем молодыми и совершенно безденежными. Он знал, что для того, чтобы носить какое-то украшение, мне нужно в него влюбиться, поэтому не рисковал покупать сам – вдруг я не влюблюсь, а деньги на что-то другое будут уже не скоро? Я подумала, что Семен хочет сделать Ларисе какой-то особенный подарок, дорогой и памятный, и отделилась от нее, обследуя прилавки по своей программе. Я не претендовала ни на что особенное, но вскоре мой взгляд привлек комплект – кольцо и сережки с черным жемчугом в обрамлении россыпи мелких бриллиантов. Лариса, к моему удивлению, выбрала несколько изделий, все не очень дорогие и в моем понимании не тянущие на памятный подарок. Потом все мы купили себе сумки – кто из ската, кто из крокодиловой кожи, выпили по капельке виски, предложенного менеджером, и, слегка уставшие, но очень довольные, вернулись в отель.

Вечером Семен Панюков меня удивил. Погода была великолепная, стол нам накрыли на террасе, выходящей на берег моря. Все мы были нарядные и в приподнятом настроении, и Сема в изобилии заказал всякую вкуснятину: суп из каракатицы, острую утку, крупных крабов, французское шампанское во льду. Это было не вполне в его духе. Мне казалось, я знаю Сему как облупленного. Он сделался взрослым состоявшимся мужчиной, но по сути своей остался тем же, кем был в день нашей первой встречи, – простым пареньком с окраины, балагуром и шутником, любителем вкусно поесть и выпить в хорошей компании, охотником до красивых женщин. Он не старался казаться умнее и тоньше, чем был на самом деле, не ходил в театры, не участвовал в обсуждении культурных событий. Он не претендовал на изысканный вкус и в одежде предпочитал простоту и удобство, а в еде – сытную, добротную пищу. Только после женитьбы на Ларисе он стал носить джинсы от «Армани», в его гардеробе стали появляться пальто от «Барберри». Я подозревала, что именно жена выбирает мужу одежду. Он сменил кроссовки на обувь от «Балдинини», стал носить стильную стрижку, и вся эта кардинальная смена внешнего облика была целиком и полностью заслугой Ларисы. И хотя выглядеть Сема стал совсем по-другому, а солидные заработки сделали для него доступными шикарные дорогие рестораны, в душе он остался все тем же простым парнем, который больше всего любил сало с чесноком, соленые огурцы и ледяную водку. Я никогда не подозревала нашего Сему в изысканном вкусе и потому в тот вечер была просто шокирована.

Первый тост Панюков произнес, как положено, за свою любимую жену и, заметно волнуясь, даже покраснев от напряжения, преподнес ей свадебный подарок в черной бархатной коробочке. Лариса открыла ее и на какое-то мгновение онемела. А потом уже заохала, заморгала, смахивая с накрашенных ресниц восторженные слезы. Я уже еле сдерживала любопытство, а вот Максим, похоже, был в курсе того, какой сюрприз готовит Семочка своей жене, – он только улыбался, глядя на счастливую чету. Наконец Лариса оторвалась от своего волшебного подарка, и моим глазам предстала изящная подвеска на причудливо свитой цепочке. Она действительно была удивительно хороша: это была русалочка, изготовленная из белого золота, а хвост и волосы были искусно украшены мелкими бриллиантами. В руках русалка держала сапфир цвета глубокого аквамарина. Украшение завораживало своим изяществом, тонкостью исполнения, совершенством линий и сочетанием камней. Я была настолько потрясена увиденным, что, когда Лариса надела подвеску на шею, мой взгляд то и дело соскальзывал на ее декольте.

– Потрясающая вещь! – сказала я, не в силах налюбоваться русалкой. – Но это ты уж точно купил не здесь, не на фабрике. Это какое-то авторское украшение, я угадала?

Сема зарделся пуще прежнего.

– Да, это не простая вещь, не ширпотреб, – констатировал он.

– Нет, ну вы видели это? У меня совершенно потрясающий муж! У меня просто неописуемый муж! Немедленно наливайте шампанского! О боже, какой сапфир! – тарахтела обалдевшая Лариса.

В какое-то мгновение я ей даже позавидовала. Впрочем, я тут же устыдилась своих мыслей. Максим видел, какое впечатление произвела на меня подвеска, и в его глазах я прочла твердое обещание, подкрепленное нежным пожатием моей руки под столом.

Когда мы, опьяненные благоухающим ночным воздухом и шампанским, объевшиеся и веселые, вернулись к себе в номер, я все-таки не удержалась и спросила мужа:

– Где же все-таки Панюков раздобыл такую невероятную прелесть?

– Я не спрашивал, – пожал плечами Максим, – но, если тебя взволновало это украшение, можно поинтересоваться подробнее. И выбрать что-то достойное тебя.

С этим словами Максим приблизился ко мне и стал целовать в шею.

– Как ты прекрасно пахнешь, – прошептал он, зарываясь в мои волосы. – У тебя будет что-то еще более красивое, я тебе обещаю.

Странно, я сама не ожидала от себя, но вещица прямо-таки запала мне в душу. Когда мы с Ларисой были одни, я попросила у нее разрешения еще раз получше рассмотреть подарок, и мы долго разглядывали его, делились мнениями и восторгами. Русалочка была исполнена с необычайным мастерством: ювелир искусно прорисовал каждую черточку на крошечном личике, каждую прядку волос, каждую чешуйку на хвосте. Неслучайным был и выбор камешка – я хоть и не специалист в драгоценных камнях, но красота сапфира, его глубокий цвет и огранка говорили сами за себя.

Мы с Ларисой сидели на веранде их с Семой номера, сокрушаясь, что нет лупы, в которую можно было бы все рассмотреть более тщательно. Но и так было ясно, что ювелир, изготовивший подвеску, мастер высочайшего класса.

– А чья же эта работа? Это ведь, наверное, какой-то известный ювелирный дом? – поинтересовалась я. – Покажи коробочку, там что-то написано? Я думаю, к авторскому изделию, особенно если в него включен подобный сапфир, должен прилагаться какой-то сертификат.

Коробочка оказалась купленной на фабрике здесь же, на Пхукете, Сема, не мудрствуя, выбрал самую нарядную. А русалка прилетела в нее в матерчатом мешочке, который Панюков не счел достаточно презентабельным для торжественного вручения жене. На мешочке был маленький штампик в виде витой буквы «Л», но на какого мастера или дом указывала эта отметка, было непонятно. Такая же витиеватая буковка имелась на обратной стороне самого изделия, она была, по всей видимости, фирменным знаком мастера. Однако никакой сопровождающей бумаги муж Ларисе не предъявил, и это показалось мне странным. Может быть, вещь старинная? Однако если он купил ее на аукционе или в салоне, какая-то бумага все равно имелась бы. Причина моему любопытству была наипростейшая: вещица очаровала меня, и мне очень захотелось чего-нибудь подобного. На мой вопрос, где Семен купил такую прелесть, он ответил предельно лаконично: через агента. Пообещал найти телефон, если, конечно, он его никуда не задевал.

За 12 дней отпуска соленый бриз Андаманского моря выветрил из моей головы неотвязные мысли о Полине и неведомых мне Валентине и Роберте. Пряный воздух Юго-Восточной Азии настраивает меня на определенный лад, заставляет сердце биться медленнее. В этой точке земного шара жизнь для меня останавливается, время замедляет свое течение, размываются контуры реальной жизни. И только в самолете, вглядываясь в черную бездну по ту сторону иллюминатора, я будто углядела очертания сгущающихся надо мной туч. Я выпила виски и то ли спала, то ли дремала, пытаясь не следить за тем, как мучительно медленно течет время в долгом полете, но в какой-то момент, между небом и землей, в кромешном мраке безбрежного пространства за окном, мне вдруг стало страшно. То ли из безмолвия и черноты воздушного океана, то ли из тяжелой спутанной дремы на меня наползло предчувствие чего-то неотвратимого и опасного, какой-то неясной угрозы, способной поставить под сомнение саму мою жизнь. Я попыталась стряхнуть наваждение, выпила еще виски и укуталась пледом в очередной безуспешной попытке заснуть.

Меня ждали. Я не беру с собой в отпуск мобильный телефон, ибо незачем – отвечать на пустые звонки означает ненужную трату денег, а важным звонкам приходить неоткуда. Я и сейчас не взяла телефон, чтобы не вызвать вопросы Максима. Но по приезде первое, что я сделала, – включила аппарат и с жадностью стала его проверять. За это время мне несколько раз позвонили из «Белой лилии», два раза пытался выйти на связь Илья (это было вчера), и Аня оставила эсэмэску: «Как приедешь, сразу позвони». Я откликнулась немедленно, и Аня пригласила меня приехать, как только смогу. Я пообещала явиться завтра с утра. Звонок из «Белой лилии» был от Альбины Николаевны, я набрала ее номер, и она, казалось, обрадованная моим звонком, пригласила меня встретиться, если, конечно, я располагаю свободным временем и желанием повидаться. О, я им располагала! Еще как располагала! Я постоянно думала о том, что сейчас, когда курс занятий кончился, доступ в «Белую лилию» для нас троих практически закрыт. Под каким предлогом можно было бы туда явиться вновь? Как затесаться в доверие к Альбине? Что предпринять, чтобы иметь хотя бы доступ в их помещение? Ничего не придумывалось. Приглашение Альбины так меня обрадовало, что я не могла скрыть своей радости по телефону.

– Я так привыкла ходить в центр, – начала лепетать я в оправдание своего щенячье-радостного тона, – он стал так много для меня значить…

– Тем более! – подхватила Альбина. – Тем более будет приятно повидаться и кое-что обсудить. Для нас наши ученики – величайшая ценность, и нам тоже очень грустно с ними расставаться. Многие идут с нами рука об руку уже не один год.

Илье я перезванивать не стала – думала сначала увидеться с Аней и потому была весьма неприятно удивлена, когда, придя к ней, застала там его. Он открыл мне дверь, улыбнулся, сказал «наконец-то», помог снять верхнюю одежду. Я настолько опешила, что осталась стоять в сапогах, думая, не следует ли мне немедленно прервать этот не начавшийся визит. Если у них закрутился роман, мне здесь делать нечего.

– Аня на кухне, жарит гренки, не может прерваться, – объяснил Илья. – Она вчера позвонила, сказала, что ты вернулась, и я немедленно приехал, чтобы тебя увидеть. Надеюсь, ты не против? Я вам не помешаю?

Я сглотнула ком, и, мне показалось, так громко, что это слышал даже Илья. Он еще – как назло – непонятно чему улыбнулся. Чтобы сгладить неловкость, я протянула ему пакет из дьюти-фри, в котором была бутылка «Курвуазье» и коробка шоколадных конфет с марципаном. Илья не удержался, заглянул внутрь и заметил:

– Уважаю.

Мы с Аней обнялись, словно были подругами не пару месяцев, а всю жизнь, и я стала хлопотать с сервировкой, выполняя Анины распоряжения. Достала чашки и блюдца, заварила ароматный японский чай, в то время как она разложила на большом подносе горячие гренки с беконом, помидорами и сыром.

– Ну что ж, девочки, мы с вами не виделись с прошлого года, давайте поздравим друг друга с наступившим годом, – предложил Илья, и мы с удовольствием выпили коньяка и набросились на горячие гренки.

Мы болтали о том о сем, не зная, как перейти к теме, о которой все трое только и думали. Наконец я не выдержала.

– Пока я была в отпуске, мне звонила Альбина, она приглашает меня встретиться.

– Мы все получили приглашение, – ответил Илья, – они подвели итоги наших занятий, и каждому индивидуально предлагают разные программы дальнейшего обучения. Кому тренинги по личностному росту, кому целенаправленные комплексные программы по различным направлениям.

– Мне предложили личностный рост, – встряла Аня. – Они сочли, что курс по преодолению кризисной ситуации я прошла успешно, но мне не хватает веры в перспективу.

– Я так и поняла, что они хотят продолжать с нами сотрудничать, – заметила я.

– Да уж что тут непонятного? – отозвался с набитым ртом Илья. – Мы курочки, несущие золотые яйца. Причем курочки, уже проверенные и оболваненные. Нам можно впарить что угодно.

– Я так поняла, что их много, этих программ? – спросила я, обращаясь к Илье. – А если и не много, то, во всяком случае, несколько. Но нас-то не очень интересует личностный рост, правда?

– Правда, – кивнул Илья. – Твоя Полина явно шла у них по другой линии. И Роберт тоже.

– Значит, надо пытаться попасть в ту программу, по которой работали с ними, – заключила я.

– Держи карман шире! – хмыкнула Аня.

– Почему же? – не согласился с ней Илья. – Думаю, это возможно, просто для этого нужна легенда.

Оказалось, пока меня не было, Аня и Илья уже нанесли свои визиты в «Белую лилию» – к Рождеству там, оказывается, был устроен праздничный фуршет: шампанское, пирожные, канапе, все как полагается.

Аня вернулась из Питера 4 января, Илья вскочил в поезд сразу же, как только получил приглашение от Альбины, так что оба посетили мероприятие, но практической пользы не вынесли почти никакой. В круг избранных им никак было не попасть. Лучезарно улыбающийся гуру предложил Ане прохождение курса личностного роста и пообещал блестящую карьеру. К Илье отнеслись несколько прохладнее, видимо, как он ни старался, но изобразить личность, переживающую тяжелый кризис, ему не очень удалось. И первоначально выбранная им версия о пресыщенном беспутной жизнью разочарованном плейбое обеспечила ему лишь приглашение на курс углубленного самопознания.

– И ты согласился? – поинтересовалась я.

– А что делать? – пожал плечами Илья. – Выбора-то нет, отойти от них в сторону я не могу. Придется довольствоваться тем, что предлагают.

Потом мы начали спорить. Я утверждала, что вся проблема в том, что у Ильи нет плана действий, он не представляет себе, по какому пути должно идти расследование, а значит, надо вернуться к тому, что мы уже обсуждали, – к обращению в официальные органы.

– Пойми, ты не сыщик, ты несколько месяцев крутишься возле этой «Лилии» и можешь крутиться еще год с тем же результатом! – настаивала я. – Твое присутствие на курсах ничего не дает. Ты не имеешь доступа к их документам, можешь только наблюдать, и больше ничего. Какой во всем этом смысл?

Илья оборвал меня жестом, высоко подняв руку. В пальцах у него был зажат какой-то предмет.

– Ты ошибаешься, – сказал он, – может, я и произвожу впечатление полного лоха, но кое в чем все-таки продвинулся.

С этими словами он положил на стол пластиковую карточку.

– Это ключ от Альбининого кабинета.

– Как ты его достал?

Илья пожал плечами.

– Да так, крутился, крутился и выкрутил.

Я поняла, что мои слова его обидели.

– А что касается твоего предложения об официальном обращении, то я сейчас все тебе объясню. Дело в том, что Евгения Леонидовна категорически против.

Когда погиб Роберт, она настаивала на том, чтобы следствие допросило его подругу Светлану. Долго искать ее не пришлось. Девушка никуда не скрылась, а на вопрос следователя пояснила, что рассталась с Робертом задолго до его трагической гибели. Роберт был сторонником традиционных отношений: хотел познакомить ее с матерью, хотел семьи и детей, слишком интенсивно интересовался, чем она собирается заниматься в жизни. Словом, грузил не по-детски, как охарактеризовала его докучливость девушка. Ей стало скучно, она не понимала, почему мужик, у которого есть деньги, живет в хорошей, но обычной квартире, почему – если у него опять же есть деньги – она должна учиться готовить жратву, лебезить перед его мегерой-мамашей, которая будет ее люто ненавидеть (тут уж сомневаться не приходится). Не для того Лана вбухивала в себя такие деньжищи, чтобы крутить дорогостоящей задницей между духовкой и обеденным столом. О том, каков был у Роберта источник поступления денег, она ничего не знала, о коллекции его отчима, по ее словам, понятия не имела. Он ей просто надоел своим занудством, и они расстались. Да, он еще долго звонил ей, даже преследовал, умолял вернуться и обещал сделать все так, как хочет она, но Лана не видела в этом смысла – к тому времени ее силиконовые прелести уже нашли нового пользователя. Когда выяснилось, что Роберт посещал занятия в «Белой лилии», Евгения Леонидовна попыталась было ухватиться за эту ниточку, но и тут следствие ограничилось формальным опросом кого-то из руководящих работников центра. Альбины, по всей видимости. Между тем предсмертная записка Роберта буквально кричала о том, что ее нельзя рассматривать именно в этом смысле. Это было письмо к матери, и оно лишь начиналось словами «мама, прости меня за все». Роберту было за что просить у матери прощения, даже если бы он не замышлял самоубийства. Но и этот довод следствие не приняло во внимание. Евгения Леонидовна попыталась зайти с другого бока: она настаивала, чтобы были приняты меры по розыску ценностей, пропавших из банковского сейфа. Однако как было доказать, что часть коллекции Павла Семилетова оказалась кем-то похищенной? Роберт посещал банк, видимо, изымал из сейфа некие предметы, но делал это, как показали сотрудники банка, в полном здравии, добровольно, без принуждения с чьей бы то ни было стороны. Договор с банком он не расторгал, в ячейке продолжали храниться несколько безделушек. Куда делось остальное? А кто ж его знает? Роберт – взрослый дееспособный мужчина и волен был распоряжаться принадлежащими ему ценностями по своему усмотрению. Тем более точную стоимость пропавших вещей Евгения Леонидовна назвать не смогла, а значит, следствие затруднилось сделать вывод, мог он прожить и прокутить эти ценности или не мог. Следствие не стало даже пытаться найти ответ на этот вопрос. Евгения Леонидовна была уверена, что предметы из семилетовской коллекции – это не иголка в стоге сена, они обязательно где-то проявятся, где-то всплывут. Если бы смерть ее сына была квалифицирована как умышленное убийство, семилетовское наследство, возможно, продолжали бы искать. Но после формальной процедуры следователь вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, смерть Роберта признали самоубийством, дело закрыли. Евгения Леонидовна не стала писать жалобы в вышестоящие инстанции. Она обратилась в детективное агентство с целью проверить правдивость показаний Светланы. Поставила перед частными сыщиками ряд вопросов и ждала результатов их работы. По другому следу она пустила его, Илью. При этом безутешная мать продолжала находиться в полной уверенности, что ее сына убили. Может быть, если бы Роберт наглотался таблеток, она бы хоть на какую-то долю секунды поверила в его добровольный уход. Но в то, что ее изнеженный трусоватый сынок, панически боящийся высоты, сиганул с восьмого этажа, она поверить не могла ни на одну секунду.