Текст книги "Женщина перемен"

Заключение экспертов не было однозначным. Выходило, что Роберт мог выпасть при каких угодно обстоятельствах. Однако никаких следов борьбы на теле обнаружено не было, и ничто не указывало на то, что телу было придано значительное ускорение. Но мнение экспертов не входило вразрез и с такой версией: ничего не подозревающему Роберту могли помочь упасть, и сделал это человек, которого он не боялся и которому доверял. Если бы нашлись свидетели, которые видели кого-то входящим в его квартиру или слышали голоса, если бы досужие соседки за секунду до его падения дружно задрали головы, если бы на ближайшем балконе какая-то мамочка вывешивала детские вещички, тогда кто-нибудь, возможно, и смог бы пролить свет на картину трагедии. Но ту часть дома, в которой поселился Роберт, заслонял огромный раскидистый тополь, и со стороны детской площадки и лавочек, на которых обретались мамаши и старушки, окна его квартиры видны не были. К тому же был рабочий день, позднее утро, соседи находились на работе. Свидетелей не оказалось. Евгения Леонидовна считала, что следствие – в лучшем случае – пошло по легкому пути. В худшем – сыграло заранее отведенную ему роль, призванную похоронить совершенное преступление. Сам факт наличия записки со словами прощения ее тоже не убедил, скорее наоборот. Роберт мог как раз писать ей в тот момент, когда к нему пришел посетитель. И тот, случайно увидев текст письма, имитировал самоубийство. Почему Роберт писал матери письмо, когда проще было позвонить и прийти покаяться перед ней лично? Сын чувствовал себя виноватым. Он не был у матери уже полгода и явиться к ней так, словно ничего не произошло, просто не мог. Ему было трудно. Он был таким с самого детства: поссорившись с матерью, оставлял дома извинительную записку и не появлялся до тех пор, пока мама ее не прочтет. Евгения Леонидовна говорила об этом следователю, но он не счел это важным, в итоге она перестала доверять следователю, который вел проверку. А по ее окончании перестала доверять следствию вообще. Этим Илья объяснил свое временное нежелание идти в официальные органы. Меня его доводы не убедили.

– Мало ли чего хочет или не хочет твоя Евгения Леонидовна! – возмутилась я. – Ты как знаешь, но для меня ее слово законом не является. Совершено серьезное преступление. И, скорее всего, не одно, а несколько. А мы тут играем в клуб частных сыщиков. Детский сад какой-то.

Илья насупился, и тут меня осенила догадка.

– Ты не хочешь, чтобы я пошла к следователю, потому что не можешь объяснить свое присутствие в доме Полины, так ведь?

– Нет, не так, – тихо, но твердо ответил Илья, – я могу объяснить свое появление в доме Полины. Хочу ли я объяснять его всем подряд – это уж второй вопрос. Но могу.

– Все подряд – это кто? – вспыхнула я, чуть не захлебнувшись удушливой волной острой обиды. – Ты меня имеешь в виду?

– Нет, я имею в виду официальное следствие.

– Что за чушь? Ты что, в розыске?

– Нет, я не в розыске, успокойся, – ответил Илья.

Напряжение между нами возрастало с каждой секундой, мы оба уже готовы были сорваться на крик, когда наконец подала голос Аня.

– Слушайте, у меня такое ощущение, что я вам мешаю, – сказала она. – Давайте сделаем так: мне нужно сходить в магазин, кот просит еды.

Она кивнула в сторону пепельно-серого пушистого котика Тибальда, который немым укором сидел напротив кошачьего набора, состоящего из мисочек для сухого и влажного корма и воды. Миски не были пусты, но те остатки корма, которые в них находились, уже потеряли для кота всякую привлекательность. И он, удивленно и недовольно глядя на заветрившиеся харчи, издавал звуки: сначала тоненькие и жалобные, они становились все более требовательными и настойчивыми.

– Тибальд, прекрати склоку, сколько ты корма переводишь, уму непостижимо! – осадила его Аня. – Успокойся, сейчас принесу.

Потом она обратилась к нам:

– Я вниз, а вы тут пока поспорьте. Но к моему приходу, пожалуйста, придите к какому-то соглашению. Меня не будет десять минут.

Кошачье представление закончилось, как только Аня захлопнула дверь, и в наступившей тишине Илья наконец произнес:

– Извини, мне давно уже надо было с тобой объясниться, все не было возможности.

– Ее при желании можно было найти, – съязвила я. Меня все больше волновал вопрос о присутствии Ильи в доме Полины.

– Разумеется, я был у твоей Полины не случайно.

После смерти Роберта Илья стал разбирать вещи, которые остались в его квартире: одежду, записные книжки. Ноутбука среди них не оказалось, и это обстоятельство поначалу само по себе взывало к версии о том, что в доме находился посторонний, который унес его с собой. Но потом ноутбук Роберта Евгении Леонидовне вернули. Оказалось, что накануне смерти ее сын включил его и с прискорбием обнаружил на экране «черный квадрат Малевича», как называют эту беду айтишники. Сам Роберт в технике разбирался не настолько, чтобы пытаться понять причину поломки, и отволок ноутбук к себе в офис. Там ее собирались починить, вызвав мастера, однако когда случилось несчастье, все об этом, разумеется, забыли. И не вспомнили, пока Илья не спросил у Евгении Леонидовны о местонахождении ноутбука. Она позвонила в офис, ноутбук отремонтировали и передали матери.

Ничего сенсационного выудить из компьютера Роберта Илья не смог, однако несколько любопытных вещей, которые он там обнаружил, требовали осмысления. Все последние дни Роберт прорабатывал вопрос о крупном пожертвовании в благотворительный фонд, и вначале Илья подумал, что пожертвование сделано одним из клиентов фонда, который хочет убедиться, что его деньги действительно пойдут на благотворительность. Но оказалось, что это не совсем так. Роберт изучал условия пожертвования на предмет законности особых условий договора. Некая гражданка Полина Викторовна Самохина собиралась передать в дар благотворительному фонду «Жизнь» крупную сумму денег – 16 миллионов рублей. Но договор с фондом желала составить таким образом, чтобы в любой момент иметь возможность получить эту сумму (за вычетом оговоренных процентов) обратно. Все это показалось Илье весьма странным. Благотворители не забирают назад отданные деньги, да и сумма пожертвования слишком велика. Даже хорошо известные меценаты не дарят такие большие деньги. Илья стал искать Полину в списке клиентов Роберта (а таковой у него имелся), но там она не значилась. Договора с юридической конторой госпожа Самохина не заключала. Оставалось предположить личное знакомство, и этой гипотезе нашлось подтверждение в виде переписки, которую Роберт вел с Самохиной в Фейсбуке. Из переписки нельзя было сделать однозначного вывода о характере их взаимоотношений, и даже понять, на какой почве они познакомились, у Ильи получилось не сразу. Было ясно, что эти двое общаются лично, но периодически, по мере необходимости, выходят в Сеть. В сообщениях несколько раз упоминалось название «Белая лилия», и это дало Илье основание думать, что Полина и Роберт познакомились именно там, посещая занятия в один период времени.

– Давай распрощаемся с Аней и поедем ко мне, – предложил Илья, – я скопировал переписку, может быть, тебе стоит посмотреть на нее свежим взглядом. Кто знает, возможно, какие-то слова ты истолковала бы иначе, чем я.

– Хорошо, поехали, – кивнула я, – надеюсь, Аня на нас не обидится. Кстати, что мы ей скажем? Если правду, она не поймет. Это получится как-то не корпоративно.

– Тогда давай доведем наш визит до конца, посидим еще час, допьем коньяк и поедем. Так пойдет?

– Да, наверное, так будет лучше.

С этого момента меня беспокоила только одна мысль: как сделать так, чтобы мое нетерпение никем не было замечено. Аня вернулась, накормила кота, спросила, все ли у нас в порядке, и мы вновь принялись за прерванную трапезу, словно собрались исключительно для этой цели. Мне уже не интересно было что-либо обсуждать, меня буквально лихорадило от мысли, что очень скоро я окажусь в квартире Ильи. Подавление постоянного желания взглянуть на настенные часы стоило мне большого усилия воли. Как бы я ни старалась, мой взгляд – молниеносный и от того, как мне казалось, незаметный – все равно царапал по циферблату, но я старательно изображала увлеченность беседой, хотя в оставшееся время мой язык существовал отдельно от моего мозга и чувств. Я не помню, что говорила и над чем смеялась. Все мысли занимал весьма актуальный на тот момент вопрос: что произойдет, когда мы с Ильей окажемся наедине? И произойдет ли что-нибудь вообще?

Илья все-таки заметил мое нервозное состояние. То ли меня выдал слишком громкий смех, то ли я не смогла скрыть своего зыркания в сторону часов, то ли я ляпнула что-то невпопад… Так или иначе, Илья почувствовал мое возбуждение. Он остановил на мне долгий взгляд, под которым я задрожала и засуетилась еще заметнее.

– Мне пора, – сказал наконец он, поднимаясь из-за стола, – я могу проводить тебя, Люба, если хочешь.

– Пойдем, – согласилась я, пожав плечами, словно еще сомневалась в том, стоит ли мне уходить вместе с ним.

Аня оценила разыгранную сцену и усмехнулась.

– Мы так ни о чем и не договорились, – заметила она, – придется собраться еще раз, без коньяка.

– Это точно, – ответил Илья, – под хороший напиток думается не о том…

Когда нам сообщили, что такси ждет у подъезда, мы распрощались с Аней, и, когда она захлопнула дверь, Илья вызвал лифт. Лицо мое горело, сердце грохотало в висках и во всем теле, я боялась смотреть ему в глаза, не зная, что в них увижу. Как мы доберемся до его дома? Как окажемся наедине? Как мне смотреть на него? Как сделать так, чтобы не выдать сильнейшего желания, которое охватывало меня с каждой секундой все сильнее?

Илья легонько подтолкнул меня в открывшуюся дверь тесной кабинки и, как только лифт начал движение, взял меня за подбородок и поднял мое лицо к себе. Я встретилась с ним взглядом лишь на короткую секунду, потому что он склонился ко мне и стал целовать. От его запаха у меня помутилось в голове, от нахлынувшей волны острого возбуждения подкосились ноги, и я не помню, как вообще дошла до такси. Кажется, Илья меня поддерживал.

В машине мы устроились на заднем сиденье и повели себя, как студенты, впервые дорвавшиеся до близости: трогали друг друга и целовались.

То, что произошло со мной в тот день в квартире у Ильи, изменило меня самым невероятным образом. Кем я была еще вчера? Некогда красивой глиняной вазочкой, которая от грубого обращения покрылась глубокими трещинами и сколами и за утерей вида и функциональности была определена в темную кладовку без окна. Не выбрасывали ее лишь потому, что у хозяев не доходили руки разобрать старый хлам, покрывшийся от времени слоем пыли и засохшей грязи. А может, из ностальгической жалости – люди часто подолгу хранят ненужные вещи, связанные с какими-то давними воспоминаниями. Однако такой сосуд безнадежен, его больше никогда не наполнят влагой, в него уже не поставят цветов. Он утратил смысл, и, когда дело дойдет до большой уборки, его все равно выбросят, даже если и сопроводят это действие вздохом сожаления. Должно произойти чудо, чтобы глубокие трещины затянулись, исчезли зловещие сколы и сосуд снова стал крепким и прочным. Чтобы густой слой въевшейся в материал пыли вновь обнажил исходный цвет и рисунок. И чтобы сосуд, чудесным образом снова ставший приятным на ощупь и бархатистым, извлекли из чулана и поставили на солнечное окно, наполнив до краев чистой водой и доверив его объятиям дивный букет.

Это чудо произошло. Я совершала преступление против своего брака, против мужа, но мне не было стыдно, потому что близость с Ильей не имела ничего общего с пошлым адюльтером. Напротив, последние годы супружеские отношения с Максимом вызывали во мне ощущение какой-то чуть ли не медицинской процедуры: вот мы принимаем душ, ложимся в постель, производим какие-то действия, призванные вызвать соответствующие реакции в организме. В результате оба получаем необходимую для здоровья разрядку. Ну и сохраняем видимость семьи, конечно. Почему это стало так? И когда именно наступил момент, после которого живые человеческие отношения превратились в брачную процедуру? Наверное, тогда, когда мы пытались вернуться к жизни после того, что со мной случилось. Сначала это не получалось, потому что прошло слишком мало времени. А потом – потому что его прошло слишком много, слишком много с того дня, когда я последний раз обнимала своего мужа, испытывая при этом физическое желание.

Я открылась навстречу Илье каждой клеточкой своего тела и души. Мы наслаждались друг другом то с жадной ненасытностью изголодавшихся хищников, то с прихотливой утонченностью пресытившихся гурманов, но когда мы наконец окончательно обессилели, я ни на секунду не вспомнила про отключенный телефон, не забеспокоилась о своем долгом отсутствии. Я была безмятежна и счастлива. Ко мне вернулась жизнь.

Распрощались мы ближе к полуночи, Илья отвез меня домой на такси, и я вошла к себе в квартиру, ни минуты не размышляя о том, что скажу Максиму. Я не собиралась врать, и мой муж безошибочно прочел это в моих глазах. Он все понял и потому ни о чем не спросил. Наверное, был не готов к возможному ответу.

Все еще ощущая на себе вкус и запах Ильи, я устроилась в гостиной с книжкой, понимая, что не прочту ни страницы и засну прямо сейчас, с нею в руках. В комодике у меня с давних времен была припрятана начатая бутылка виски, к которой я прикладывалась перед сном. Я вспомнила о ней, когда ложилась, скорее по привычке, а не потому, что хотелось выпить. Вспомнила и тут же забыла. Она стала мне не нужна. Я глубоко вздохнула, улыбнулась своим мыслям и сразу же провалилась в сон.

Наутро мои мысли вернулись к открытиям, почерпнутым из переписки Роберта и Полины. Каким-то чудом нам с Ильей удалось не забыть, зачем мы приехали к нему в квартиру, и после душа я, с мокрыми волосами, одетая лишь в его майку, уселась за ноутбук. Илья пристроился у меня за спиной и терпеливо ждал, когда мне понадобится его комментарий. Но мне и так все было более или менее понятно. Из коротких сообщений, пространных излияний души и разных деловых записок сложилась достаточно понятная картина. Второй этап посещения «Белой лилии», кроме продолжения всевозможной псевдо-психологической обработки, включал в себя и сугубо практическую помощь. Теперь Полина называлась уже не учеником, а адептом. Помощь, которую ей предложили в «Белой лилии», была весьма замысловатой. Ей объяснили, что просто изымать из семейного и делового оборота все деньги, на которые мог бы претендовать ее муж, не имеет никакого смысла. В случае развода ему причитается весьма скромная доля Полининого имущества. И мужу Полины это хорошо известно. Именно поэтому он и выбрал другой путь дележа: он поставил себе целью избавиться от жены и получить все, что она имеет. Задачей Полины было «обнулиться» таким способом, чтобы остаться совершенно без имущества и денег, но вместе с тем после развода иметь возможность все это вернуть. Ей было предложено сделать крупный взнос в благотворительный фонд, оформив договор таким образом, чтобы по истечении определенного времени она могла забрать свои деньги обратно. Она потеряла бы лишь определенный, заранее оговоренный процент. Роберт по просьбе Полины изучил юридическую сторону сделки и не нашел в ней ничего противозаконного.

«Ты спросила меня, почему и зачем МНЕ это нужно. Я не смог тебе объяснить, просто не хотел выглядеть дураком в твоих глазах, но сейчас, думая о том, как бы я все-таки ответил на твой вопрос, я ощущаю себя не то что дураком, а законченным идиотом».

Это послание Роберт отправил Полине в десять вечера. Я живо представила себе одинокого неприкаянного парня, судя по описанию Ильи, не очень привлекательного и не слишком обогащенного опытом общения с женщинами. Ему тоскливо, перед ним на компьютерном столе – бутылка виски, два бутерброда на блюдце и яблоко. Он сидит перед своим ноутбуком и пишет женщине, которая – единственная на всем свете – готова разделить с ним этот тоскливый вечер. Пусть даже на расстоянии. И только с ней он может поделиться своими переживаниями, не думая, какое произведет впечатление. Полина была привлекательной женщиной. Когда мы встретились с ней в кафе, она плохо выглядела, но, может быть, так казалось мне – той, которая знала ее задорной хорошенькой девчонкой. Если абстрагироваться от этих воспоминаний, надо признать, что Полина и в свои 37 была интересна. Испуганный вид, синюшная бледность и худоба мне, не привыкшей к ее новому облику, казались неестественными. Но на вкус и цвет товарища нет – мужчинам Полина, скорее всего, легко кружила головы. Мне она казалась затюканной, а кому-то другому – томной. Что ж, очень даже может быть. Я подумала, что Роберт, должно быть, не мог воспринимать свою подругу, полностью дистанцируясь от ее половой принадлежности. И откровенность мог себе позволить только виртуальную, находясь вдали от нее, когда его не смущали ее женские флюиды и запахи. Он потихоньку накачивался «Чивасом», о чем признался в одном из своих сообщений, в его репликах стали появляться характерные ошибки, мысли стали менее стройными, но еще более обнаженными. Я читала переписку, датированную 10 октября.

«Уходя, она сказала, что я урод и зануда, что мне нужно тратить очень много денег на девушку, чтобы она забыла о том, какая у меня внешность и какие у меня манеры. Иначе мои шансы равны нулю. И не только с ней, а вообще».

«Она дура, Роберт! (Это отвечала Полина.) Ты совсем не урод! И не смей так о себе думать. Она просто наглая жадная сучка, забудь о ней, она тебя не стоит».

«Не надо меня утешать, я видел в «Одноклассниках» твои старые фотки с мужем. Он красавчик».

«Красавчик и ублюдок, каких мало».

«Может быть, но мне от этого не легче. Альбина свела меня с человеком, и я не откажусь от этой сделки. Зачем мне все эти цацки? Чтобы сидеть ночью перед ноутбуком, жрать вискарь и проедать мозги привлекательной женщине, которая общается со мной только потому, что рядом с ней существо, еще более никчемное, чем я? Думаешь, меня это утешает?»

«А что тебе предложили?»

«Несколько вариантов готового бизнеса. Мы оцениваем коллекцию, и в зависимости от окончательного результата я останавливаюсь на одном из них».

«А ты уверен, что у тебя получится бизнес? Это не так просто, поверь мне. И не все имеют к этому склонность. Это как уметь рисовать: кто-то может, а кто-то нет».

«В том-то и дело, Полина, дорогая! Человек, с которым я общался, предложил варианты готового бизнеса, который не нуждается в моей опеке. Я юрист и приглядеть за делом всегда смогу, а налаживать бизнес уже не надо».

«Не секрет?»

«Какие у меня от тебя секреты? При встрече расскажу подробнее, готовые проекты у него, он мне пока их не оставлял. При встрече предоставит варианты, мы так договорились. Есть логистика – готовый оптовый склад за городом. Еще кое-что есть, я тебе воочию расскажу, тем более мне нужен будет твой совет».

Сколько я ни вчитывалась в строки, написанные Робертом, ни малейшего намека на суицидальные мысли мне обнаружить не удалось. Молодой, не очень везучий и не очень счастливый в любви парень собирался кардинально изменить свою судьбу. Он не чтил память своего отчима, он хотел жить здесь и сейчас. Хотел гулять по Парижу с красивой девушкой, зная, что его завтрашний день обеспечен и не вызывает беспокойства. Он не хотел быть гномом, хранящим сокровища в банковской ячейке. Он хотел любви, секса, развлечений, путешествий… Разве не все этого хотят?

– Послушай, Илья, – меня внезапно осенило, – а когда погиб твой брат?

– 15 октября, – был короткий ответ.

– Ты понимаешь, что все это значит?

Я отодвинулась от ноутбука, предоставляя Илье возможность разглядеть дату переписки.

– А ты полагаешь, что я до сих пор не обратил на дату внимания? – усмехнулся Илья.

– Так если обратил, это значит, что с предложением о приобретении готового бизнеса к Илье приходил убийца! – воскликнула я, не в состоянии больше выносить его безмятежного спокойствия. – Двадцать пятого Роберт сообщил об этом Полине, но потом его ноутбук сломался, и он отнес его в офис, отдал специалисту. А двадцать восьмого к нему пришли… Кстати, ты ищешь убийцу или ты ищешь драгоценности?

– Я ищу убийцу, – ледяным тоном ответил Илья, – но и драгоценности я тоже хочу найти. Если получится.

Он смотрел на меня, и ни один мускул не выдавал его напряженности.

– Пойми, это улики! Эта переписка – это важнейшая улика! Это непременно нужно отдать следователю! – не унималась я.

– Со временем это попадет на стол следователя, можешь не сомневаться, – заверил Илья. – Но не сейчас.

– Почему? Ну почему?!

Он обнял меня и прижал к себе.

– Ты ошибаешься, если думаешь, что я глупый мальчик и не понимаю, что такое улики, не вижу их значения. Я все вижу и очень трезво оцениваю, но я прошу тебя – просто доверься мне. Ты можешь мне просто поверить? – спрашивал он, целуя меня в глаза, в губы, в висок.

Как я могла не поверить ему после того, что между нами произошло?

Дома я стала напряженно размышлять, с какой легендой прийти в «Белую лилию» во второй раз. Мне нужно самой проделать путь Полины и Роберта. Только так мы сможем выйти на тех, кто воспользовался их бедственным положением. Мне нужна убедительная, правдоподобная легенда, в основе которой будет история о якобы имеющихся у меня больших деньгах, которые мне необходимо скрыть от мужа и вообще от всех. Или о деньгах, которые я вот-вот должна получить, но никто не должен об этом узнать. Да, пожалуй, это правдоподобнее. Если деньги уже есть, они должны оставить где-то свой след. И этот след можно нащупать, проверить. Так же как и отсутствие такового. При их уровне организации, наверное, это очень даже реально. Нет, мне нельзя давать им возможность поймать меня на лжи. Моя история должна выглядеть безупречно.

Я не должна отступать от своей первоначальной версии. Моя жизнь разбита, но я пытаюсь вновь обрести себя. Занятия в «Белой лилии» заставили меня по-новому вглядеться в свой внутренний мир. И понять, что единственное, что может меня спасти, – это полная свобода и новая, начатая с нуля судьба. Я должна избавиться от всего, что напоминает мне о моем несчастье, и выбрать собственную дорогу. Можно облегчить им задачу – чтобы она казалась легко исполнимой, когда они там будут принимать решение, связываться с моим «проектом» или нет. Я должна сказать им, что хочу исчезнуть. Да, моя версия должна быть именно такой! Я узнала о получении крупной суммы в наследство, но не хочу, чтобы кто-либо – и в первую очередь мой муж – был в курсе. Хочу просто попрощаться с ним, ничего не выясняя и не о чем не разговаривая. Планирую купить небольшие двухэтажные апартаменты в Камбрильсе с собственным маленьким бассейном (у меня есть рекламный проспект с этим предложением) и жить там, ничего не делая и ни о чем не заботясь, до тех пор, пока моя душа не окрепнет и не потребует перемен в образе жизни. Я хочу просто пить сангрию и смотреть на море. До тех пор, пока мне это не надоест. И только потом начать планировать свою дальнейшую жизнь. Размер наследства позволяет мне обдумывать такой план, однако я человек, пока еще остро нуждающийся в опеке. Не только юридической и деловой. Если бы так, я просто наняла бы специалистов. Мне нужно, чтобы я исчезла из сегодняшней жизни и оказалась в другой, избежав всех потрясений и сложностей, связанных с подобным перемещением. Мне нужно, чтобы я избежала малейшего намека на стресс – это первое условие. Второе условие – чтобы муж не знал, где меня искать. План показался мне блестящим. О! Я думаю, в «Белой лилии» не откажутся мне это устроить! У них, судя по всему, богатый опыт перемещения людей в неизвестном направлении.

– О чем ты задумалась?

Максим коснулся рукой моего плеча, и я вздрогнула так, будто меня ударило током.

– Что с тобой? Чего ты испугалась? – настаивал он. – Что-то случилось?

Я размышляла, лежа на диване и уже успев принять душ, позавтракать, высушить волосы. В руках у меня была книжка, но я совсем забыла, что держу ее. Мои губы хотели было что-то пролепетать в ответ, но нужные слова не нашлись, в одно мгновение переключиться с темы, которую я обдумывала, не получилось. Мне стало неловко, когда я представила себе, какой, должно быть, жалкий и нелепый у меня сейчас вид.

– Ты больше не любишь Реверте? – улыбнулся Максим, возвращая мне в руки книгу, которая уже съезжала на пол. – Неинтересный роман?

– Интересный, – пискнула я.

– А почему же ты его не читаешь? О чем ты думаешь?

Он взял в свои руки небольшой томик.

– «Терпеливый снайпер», – прочел он название на обложке. – Детектив? О чем это?

– О художниках, которые рисуют граффити, – ответила я.

Максим как-то странно смотрел на меня – в его глазах было сожаление, может быть, даже жалость. Но ни капли просьбы. Если он что-то и заподозрил, то не собирался ни о чем меня умолять. А что собирался? Максим смотрел на меня, слегка щурясь, в своей обычной манере поглаживая себя по волосам. Сейчас он был очень похож на того давнишнего Максима, моего горячо любимого мужа из прошлой жизни. Да он, в общем-то, не особенно изменился: те же волосы, те же внимательные глаза. Может быть, морщинки появились, может быть, овал лица стал более взрослый, резкий. Но запах остался прежним. Таким же, какой был у него, когда мы купались ночью голыми в Черном море, захлебываясь от любви и восторга, а потом лежали на подстилке, ерзая на ялтинской гальке, крепко обнявшись и шепча друг другу клятвенные обещания.

Смогу ли я рассказать ему о том, что со мной произошло? Какими словами? И что говорить? Максим, я изменила тебе, я люблю другого мужчину? Чушь. Я не знаю, люблю ли я Илью. У меня совсем не было времени, чтобы понять это. Пока что я понимаю только одно: жизнь еще возможна. Я не умерла. Я женщина с живыми желаниями и эмоциями. Я могу любить. Но пока только нащупываю эту возможность. Пока это лишь робкая попытка пробиться к свету, к жизни, широко открыть глаза и не ослепнуть. Я еще только прозреваю, только начинаю заново ощущать и чувствовать. Только пытаюсь собрать заново свою жизнь. Будет ли в ней место Максиму? Могу ли я знать это сейчас? И вдруг меня пронзила одна мысль: а вдруг именно сейчас, чтобы создать себя заново, мне отчаянно нужен другой мужчина? Максим был свидетелем моих мучений и бесплодных попыток вернуться в мир живых людей. Может быть, его присутствие на каком-то глубинном подсознательном уровне ассоциируется у меня с поражением, страданием, с болью? Может быть, стремясь всей душой помочь, он на самом деле мешает мне? И в этом нет ни его, ни моей вины.

Я попробовала встряхнуться. Надо жить, как живется. Радоваться новым ощущениям и не торопить события.

– Не пытайся ускользнуть от меня, – неожиданно подал голос мой муж, и я заметила на его лице улыбку, значение которой предпочла бы не раскрывать. В ней было что-то зловещее. Как будто он прочитал мои мысли, все понял и теперь, после стольких лет борьбы, увидел, что я иду к финишу без него, что я в нем больше не нуждаюсь. Мне стало стыдно.

– Что ты имеешь в виду? – невинно пожав плечами, спросила я. – Я никуда не ускользаю, я здесь. Как всегда. И никуда не делась.

– Не знаю, Люба, не знаю, – ответил Максим, – но если ты куда-то и делась, я тебя найду. Ты это знай, моя милая. Я тебя найду, даже если ты будешь по ту сторону жизни. Даже если ты будешь в космосе. Тебе от меня не уйти.

Я вскочила с дивана. Максим не стал меня удерживать, отпустил руки, но от его слов мурашки побежали у меня по спине. Его слова были словами любящего человека, но вместе с тем звучали пугающе. До дрожи пугающе.

На следующий день я проснулась от телефонного звонка. На дисплее высветилось «мама». О боже, только половина девятого! Неужели что-то случилось? Обычно она не звонит мне так рано. Я подскочила на кровати, Максима уже не было, и приготовилась к разговору.

– Что такое, мамуля? Почему спозаранку?

Повисла пауза.

– Дочь, ты забыла, что сегодня твой день рождения? – прозвучал в трубке изумленный голос мамы.

О боже, я действительно забыла про свой день рождения! Хотя нет, неправильно. Не про день рождения я забыла, я просто давно не обращала внимания, какое сегодня число. Дни неслись сами собой, и я не очень следила за их мельканием. Десятое, пятнадцатое, двадцатое… Я просто не заметила, как добралась до 21 января. Я прислушалась: в квартире было тихо, из-за закрытой двери не слышалось ни звука. Значит, Максим ушел на работу, не разбудив меня и не поздравив. Первый раз за все время нашего знакомства. Надо признаться, чувство, кольнувшее меня, было весьма болезненным. Но лишь на мгновение, вслед за которым я испытала облегчение. Так даже лучше.

Я поговорила с мамой, потом с отцом, выслушала их пожелания и пообещала заехать к ним на обед. Потом встала с кровати и поплелась на кухню. Я не ошиблась: в доме было пусто, Максим ушел. Послонявшись немного по квартире, я решила сделать себе кофе и завтрак – и замерла на пороге кухни. На столе красовался огромный пышный букет белых роз, именно таких, какие я больше всего люблю. Горький спазм, вызванный острой обидой, мгновенно улетучился. Розы были прелестны. Рядом с букетом, как и положено, была поздравительная открытка. Коробочку я заметила не сразу, она лежала рядом с яркой открыткой и почти сливалась с ней цветом. Я взяла в руки бархатистый футляр для ювелирных украшений, пытаясь угадать, чем решил поразить меня Максим. Судя по форме футляра, это браслет. Открывать или нет? Пока я раздумывала, пальцы приподняли крышку, и я замерла в оцепенении, не в силах вздохнуть. На черной шелковой подложке покоилось изделие из платины: на плоской цепочке держалась головка птицы с распростертыми крыльями, нижний контур которых был украшен мелкими, но ослепительно яркими и чистыми рубинами. Еще один рубин сиял в глазу птицы, от которого совершенно невозможно было отвести взгляд. Изделие поражало совершенством формы и изяществом исполнения деталей. Рука гениального ювелира прорисовала мельчайшие изгибы и перышки каждого крыла. Каждый камешек стоял строго на своем месте. При близком рассмотрении казалось, будто рубины служат птице украшением, но стоило взглянуть на колье с небольшого расстояния, как становилось понятно, что красные камни – это огонь, пылающий на птичьих крыльях. Я опустилась на стул и долго разглядывала украшение, вертя его в руках то так, то этак. Потом надела его на шею и, прижимая к себе, будто защищая от невидимого посягательства, побежала к зеркалу. Колье было восхитительно. Драгоценная птица со склоненной головкой казалась одновременно гордой и очень уязвимой, и чем дольше я смотрела на очаровавшее меня украшение, тем больше мне казалось, что на ее крыльях не огонь, а кровь. Никогда еще ювелирное украшение не производило на меня такого сильного впечатления. Это была не побрякушка, это было произведение искусства. Невольно у меня возникло воспоминание о русалочке, которую Сема Панюков подарил Ларисе на годовщину свадьбы. Не нужно было быть крупным специалистом, чтобы понять, что эти изделия вышли из рук одного мастера. Значит, Максим не забыл, как тогда в Таиланде я допытывалась у Семена, где он взял это произведение и кто его автор, и как он, Максим, пообещал сделать мне подарок, который затмит покорившую меня русалочку. И Максим не забыл. Максим искал. Максим думает обо мне. Максим любит меня.