Текст книги "Женщина перемен"

– Почему вы решили, что мне должно быть что-то известно обо всем этом?

– Неизвестно – и не надо, – заключила Аня. – Не люблю, когда люди строят из себя дураков. Я вам уже сказала: у меня есть серьезная проблема, и она решается только с помощью денег. И это единственная причина, по которой я пришла сюда. Не хотите ее обсуждать – не надо, закроем тему и будем считать, что моего предложения не было. Я сделаю свою работу за тот гонорар, который мне заплатят в редакции. А вы идите в петлю, если считаете, что там вам будет удобнее. Дешевле – да. Но удобнее – вряд ли. Да и насчет экономии – тоже вряд ли. Могу представить, сколько с вас будут драть адвокаты, когда начнется вся эта заваруха.

– Хорошо, вы можете оставить эти материалы мне? Вы же сказали, что это справка?

– Презентация – так как-то современнее, – пошутила Аня. – Я сделала ее специально для вас, просто чтобы напомнить о тех персонажах, о которых собран основной материал. Если презентация не состоялась, до свидания.

– Подождите, вы должны понимать, что я не принимаю никаких решений, – остановила ее Альбина. – То, на что вы намекаете, для меня большая неожиданность. Эти люди занимались у нас, но я не знаю, что с ними произошло в дальнейшем. Мне нужно это обсудить. Дайте папку.

– Берите, не жалко, – Аня протянула досье, – ознакомьтесь. Ознакомьте товарищей. Прайс не прилагается. Он обсуждается только на словах. Двести тысяч евро.

Лицо Альбины вытянулось еще сильнее.

– Поймите, Альбина Николаевна, оно того стоит, – продолжала глумиться Аня. – Была бы у меня какая-то фитюлька, я бы столько не просила. А у меня все серьезно. И потом, скажите спасибо, что я всего лишь бедный журналист, а не профессиональный вымогатель, которым вы меня несправедливо обозвали. Я тоже волнуюсь, я тоже живой человек, и у меня серьезные проблемы. Одним словом, я хрупкая девушка, поэтому такая цена. Однако это досье можно перепродать, и цена возрастет в разы. Верите мне? Хотите проверить?

– Как мне с вами связаться? – машинально проговорила Альбина. – Ах да, у меня же есть ваш телефон. Хорошо, я вам позвоню. Сколько у меня времени?

– Мало, – отрезала Аня. – Я бы подождала, но у меня такая проблема, которую нужно решить в самый короткий срок. Поэтому жду до завтра. Завтра в это же время вы дадите мне ответ.

Аня вышла из кабинета, не попрощавшись, и добралась до выхода из особняка на автопилоте. Она не чувствовала под собой почвы, не видела ничего вокруг, слышала только оглушительное биение сердца, которое стучало, казалось, в каждой молекуле ее тела.

Солнечный свет, даже такой тусклый и блеклый, каким был богат непогожий зимний день, больно резанул по глазам. Илья ободряюще шепнул в передатчик: «Ты справилась, ты умница», но Аня не отреагировала на похвалу. Во что она ввязалась? Еще вчера она смотрела на все это как-то иначе. Нет, не как на игру, щекочущую нервы, и не как на забаву – все-таки погибли реальные люди, значит, где-то очень близко есть и вполне реальные преступники. Но еще вчера Аня жила в своем мире, не слишком устроенном и счастливом, но, по крайней мере, понятном и безопасном. Мире, где самым сильным чувством был страх остаться одной, а самым ужасным преступлением – предательство. Размышления о странных событиях, происходивших в «Белой лилии», заставляли ее думать и переживать, они сблизили ее с Ильей и Любой, людьми, которые стали ее друзьями и спасли от тоски и одиночества. В мыслях она не раз представляла себе Полину Самохину – женщину, которую никогда не знала. Обманутую мужем, запуганную, вокруг которой опасные люди сплели сеть обмана, из которого она не смогла вырваться. Она думала о той, которая сама дала себя одурманить, в буквальном смысле слова подставила шею под руки убийцы. Как могла она не почувствовать подвоха, не распознать лжи? А Роберт? Ане представлялся неудачливый в любви, чрезмерно опекаемый мамой молодой мужчина, которому так хотелось жизни, счастья, свободы и радости. Он мечтал стать шикарным и расточительным, кататься с девушками на лыжах и на яхтах. Бедный глупый мальчик! Он оказался так уязвим, так беззащитен, так близко подпустил свою смерть, что ей осталось сделать лишь одно легкое движение… Аня думала об этих людях еще и потому, что некоторое время назад сама считала свой мир рухнувшим, а себя – провалившейся в преисподнюю. Всех кто-то когда-то предает. Но не все умирают от этого. Она не ожидала, что удар, который ей нанесли, окажется таким болезненным, что ей так трудно будет его пережить. Что она будет падать, проваливаться, катиться с бешеной скоростью в бездну отчаяния и самоуничтожения. Она не думала, что потеряет гордость и чувство собственного достоинства, что начнет задыхаться от чувств, которые всегда считала глупыми, непродуктивными и саморазрушительными – ненависти, зависти, жажды мести. Ее спасли, конечно, не тренинги. Ее спасли новые люди, появившиеся в ее жизни. И еще – близость к чужой трагедии. В сравнении с тем, что произошло с Робертом и Полиной, драматизм ее собственной истории померк, потускнел, а затем и вовсе стал забываться как нечто отошедшее на второй план. Болезненное, но не смертельное. Как тяжелая двусторонняя пневмония, которая оставляет осложнения, поддающиеся лечению.

Сегодня Анна переступила черту. Она сделала всего один шаг из своего безопасного мира, где зло и смерть существуют лишь в виде рассказанных кем-то жутких историй, в мир настоящего, не придуманного, подлинного зла. Зла, которое находится на расстоянии вытянутой руки. И сейчас она начинала понимать, что переоценила себя. Пусть бы лучше Илья посмеялся над ней, пусть бы он начал ее презирать, если бы в кабинете Альбины ей так и не хватило пороху начать опасную игру, которую она сама же затеяла. Лучше было остановиться сразу, до старта, ведь все равно она не сумеет довести начатое до конца. В «Белой лилии» ей все-таки хватило смелости произнести роковые слова, а потом появился кураж, и Аня доиграла свою роль до эффектного финала. Но в кабинете Альбины она была в безопасности. Никто не стал бы убивать ее там – средь бела дня, не выяснив даже, стоит ли за ней кто-то или она действует по собственной инициативе. Внезапность состоявшегося разговора служила ей защитой и придавала наглости, но как только за девушкой захлопнулась дверь особняка, ее парализовал страх. В горле прочно встал ком, который будто вмерз туда и только по этой причине до сих пор не превратился в судорожное, истерическое рыдание.

Аня шла по улице, не находя в себе сил обернуться. Пугающая, неизвестная реальность была где-то за спиной, и казалось, что если ее не видеть, то есть шанс избежать худшего. Аня почти физически ощущала, что с каждой минутой нить, привязывающая ее к жизни, истончается. Илья предположил, что сразу после ее ухода Альбина, конечно же, бросится звонить своим хозяевам, обсуждать неожиданный визит шантажистки. И очень многое зависит от того, кем ее сочтут: дилетанткой, выскочкой, зарвавшейся девчонкой? Или участницей серьезной группы вымогателей? Или кем-то еще? Если первое, то, по мнению Ильи, операция не обещает ни особых сложностей, ни великих рисков. Хуже, если хозяева Альбины слишком пристально станут разбираться в том, откуда девчонка могла взять сведения строгой конфиденциальности. Альбининых боссов нужно было направить в неверном направлении, создать у них ложную иллюзию.

В четком соответствии с инструкцией Аня дошла до кафе под названием «Изумруд», направилась в зал, отделанный в зеленоватых тонах, и стала озираться по сторонам, чувствуя, как ужас проникает во все клетки ее тела. Владика нигде не было. Она должна была встретиться здесь со славным помощником Ильи, и они должны были изображать парочку сообщников-авантюристов, но взгляд Ани решительно не находил среди посетителей симпатичного паренька. Наконец из-за столика по правую руку от Ани встал какой-то сутулый худощавый сосунок с противной козлиной бородкой и потянул девушку за рукав куртки. Аня чуть не вскрикнула от страха и неожиданности.

– Ты че, в прострации, мать? – тягучим гнусавым голосом пропел неприятный юноша. – Садись.

Аня отпрянула, вытаращила глаза на наглого приставалу и только тогда поняла, что это и есть Владик. Его длинные светлые шелковистые волосы сделались сальными, на макушке он завязал их в конский хвост, на подбородок приклеил жалкую редкую бороденку, оделся черт знает в какие лохмотья – уродливые мешковатые штаны и куртку с черепом на всю спину. На запястьях у Владика висело множество браслетов, на столике перед ним стояли крутой ноутбук и большая чашка кофе.

До Ани наконец дошло.

– Как все прошло? – осведомился парень.

– Хорошо, – ответила она, с большим трудом подавляя в себе желание посмотреть в окно.

Всю дорогу сюда она преодолевала соблазн вычислить за собой слежку, но ей было велено обернуться только два раза и больше не вертеть головой. Наблюдение за ней осуществлял Сева – он вел ее от дверей офиса, и ему же предстояло вычислить человека, которого пустят по следу Ани. Илья в это же время должен был отследить, куда побежит с докладом Альбина Николаевна. Расчет Ильи был прост: она, конечно, позвонит по телефону, чтобы посоветоваться со своими боссами, но вряд ли доверит ненадежному аппарату столь щекотливую информацию. Если предположения Илья верны и руководство «Белой лилии» находится в городе, то Альбину непременно пригласят для беседы. Куда она пойдет? Ответ на этот вопрос представлялся Илье ключевым.

Аня выложила на стол диктофон и подозвала официантку, чтобы заказать себе чаю и пирожков с мясом. Владик включил диктофон, сунул в него проводок наушника и несколько минут изображал напряженное внимание. Затем он сунул его в рюкзак и углубился в работу на ноутбуке. От страха и нервного напряжения у Ани проснулся голод, и она молниеносно умяла два пирожка, запив их большой порцией чая. Дальнейшее бессмысленное сидение в кафе стало ее угнетать, она чувствовала себя обессилевшей и полностью опустошенной. Наконец Владик улыбнулся и вздохнул с облегчением:

– Все отлично, нас засекли, можем сматываться, – сказал он.

Альбина нервничала. Она набирала номер уже дважды, но абонент не откликался. Наконец трубку сняли.

– У нас неприятности, – сказала Альбина вместо приветствия.

– Что случилось?

– Приходила девочка с папочкой, – стала объяснять женщина, – похоже, нас пытаются шантажировать.

– Что за девочка? Знакомая? Откуда она взялась?

– Наша бывшая ученица, – ответила Альбина, – однако сунула мне корочку какой-то иностранной газеты. Наверняка липовую.

– У нее что-то серьезное?

– Как сказать…

– По телефону никак, – был ей ответ, – немедленно приезжай в офис. Девочка без присмотра?

– Нет, конечно, я послала за ней присмотреть.

– Сейчас тебе позвонит мой помощник, дашь ему контакт того, кого послала за девочкой, а сама немедленно ко мне.

– Буду через пятнадцать минут.

На своей замечательной высокооплачиваемой работе Альбине Николаевне никогда еще не приходилось сталкиваться с какой бы то ни было опасностью. Да это, строго говоря, и не входило в ее обязанности. Ее часть работы была чистой, как крахмальная салфетка на празднично убранном столе. Она с радостью приходила в свой уютный офис, расположенный в самом тихом месте центральной части города, радовалась просторному уютному кабинету, который любовно украшала и холила. На столах и шкафах у нее не было ни единой пылинки, цветы в оригинальных кашпо были ухожены, в воздухе приятно пахло арабикой, а в баре всегда имелся запас разнообразных напитков и закусок – печенья, цукатов, дорогих шоколадных конфет. Альбина до умопомрачения любила свой кабинет. Он был олицетворением сытой, спокойной, достойной жизни, подтверждением ее положения в обществе. Слишком многое ей пришлось пережить, слишком часто и слишком многим она рисковала, слишком резкие виражи делала ее жизненная дорога, в которой много чего было: нищее детство в рабочем бараке, ад жизни с отцом-алкоголиком, сумасшедшая юность, головокружительная карьера бизнес-леди, опасные связи, наезды и разборки, многомиллионные аферы. Шикарные курорты и пытки, о которых не было сил вспоминать. Альбина извлекала уроки из каждого прожитого дня, а полтора года, проведенные в следственном изоляторе, научили ее превыше всего ценить свободу и спокойствие. Работа в «Белой лилии» ее более чем устраивала, поскольку в ее обязанности входило привлечение новых клиентов, контакт с постоянными учениками, оценка их финансового потенциала и установление психологического статуса. Ничего противозаконного она не делала. Обманывала клиентов – да, но уголовно это было не наказуемо. Оценку жизненных ситуаций подопечных, их готовность к более тесному сотрудничеству осуществляли коллегиально, вместе с тренерами, и в этом опять же не было ничего противозаконного. Наиболее перспективных клиентов Альбина выделяла в особую группу. То есть занимались они вместе со всеми, но внимание к ним было повышенным, и досье на них велось более подробное. А дальше скопленная информация передавалась ею для дальнейшей работы другим людям. В случае чего – опять же никакого криминала. Спросят, зачем вела досье и передавала информацию? Так это уж, извините, наше дело, как организовать работу по более эффективной помощи нуждающимся людям. Деньги Альбине платили очень хорошие – фиксированный оклад плюс бонусы. К чему были привязаны бонусы, к каким таким служебным заслугам, никто никому не объяснял. Учредителям виднее, как оценивать службу своих подчиненных. Альбина все знала, но предпочитала не думать об этом. Причем она настолько вжилась в роль солидной респектабельной законопослушной дамы, что стала в нее искренне верить. Даже в мыслях не могла представить себе, что судьба еще раз заставит ее опуститься на дно.

Альбина прибыла в офис даже быстрее, чем за обе-щанные пятнадцать минут, пулей пролетела через приемную, даже не кивнув секретарше, и ввалилась в кабинет, где ее уже ждали.

– Ну, показывай, чем тебя так сильно испугали, – босс был слегка ироничен и не проявлял ни малейшего волнения.

Альбина протянула досье, которое ей вручила Аня. Босс полистал его, на каких-то страницах остановился подробнее.

– Происхождение этого досье у меня сомнений не вызывает, – наконец заключил он. – Когда работали по этому богатенькому буратинке Семилетову, в его квартире не обнаружили ноутбука. Вообще ничего не было – ни планшета, ни стационарного компьютера. При его профессии такое невозможно, нет такого юриста, который не имеет домашнего компьютера. Я тогда еще обращал на это внимание и просил поискать его ноутбук. Но работа была сделана плохо, как мы теперь видим, ноутбук никто не нашел. По всей видимости, он в тот момент находился у кого-то в ремонте, и после гибели Семилетова тот, кто его чинил, забрал его себе. Или скопировал имеющуюся в нем информацию. Что докладывает наружное наблюдение?

– Результаты наблюдения вполне вписываются в эту версию, – сообщил сотрудник, к которому обратился босс. – Сейчас мне сообщили, что девушка встретилась в кафе с парнем, по виду какой-то недоносок – так мне его охарактеризовали. Он прослушал запись разговора с Альбиной с диктофона, и они вышли из кафе. Прогулялись по улице и зашли в бар «Острый гвоздь», дешевое заведение. Заказали водки и пива, что-то съели, сели в маршрутку, идущую в сторону Северного микрорайона. Сейчас они топчутся у стеллажей с алкогольными напитками в гипермаркете «Престиж». По всей видимости, к нему попал ноутбук Роберта Семилетова, он скопировал его содержимое и отдал своей подружке. Вполне возможно, что она действительно журналистка, во всяком случае, ей хватило ума сопоставить факты и предложить своей редакции расследование. Вряд ли она занималась в «Белой лилии» за собственные деньги. Но могла предложить редакции материал о тренингах, а параллельно работала по своей теме.

– Это очень может быть! – неожиданно встряла в доклад Альбина. – Я помню, что однажды она являлась ко мне в кабинет в нетрезвом виде и явно темнила, чего она хотела, я так и не поняла.

– Может быть, у нее тогда уже были какие-то мысли относительно шантажа, – заключил сотрудник.

– Если все так, то ничего страшного, я полагаю, не происходит, – подытожил босс. – Наглая девица и недоносок, как вы изволили выразиться, – беда небольшая. Эту проблему мы решим в рабочем порядке.

– Позвольте мне не участвовать в ее обсуждении, – поднялась из кресла Альбина.

– Тебя никто и не приглашает, – заметил босс, – ты можешь идти, если у тебя больше нет никаких замечаний или наблюдений.

– Пожалуй, нет, – немного подумав, ответила Альбина, – только одно. Придя ко мне, девочка сама была очень напугана. Просто тряслась от страха. Она не профессионал, и никого за ней нет. Она так боялась, что я думала, она обмочит мне хорошее кресло.

– Ладно, Альбина, будем надеяться, что твоя наблюдательность тебя не подводит. Ты можешь идти.

– Мы оставим все это внутри или вы будете доводить эту информацию до других учредителей? – обратился к шефу сотрудник.

– Думаю, пока нет, – ответил начальник. – Хотя один из наших учредителей в общих чертах будет проинформирован. Другому пока говорить не стану. С ноутбуком – это наш просчет, нам и подчищать. Не нужно, чтобы другие знали, что в нашей части работы бывают такие досадные оплошности. Пока нет нужды распространять сведения о наших собственных ошибках. Пришли ко мне Зайца, и пусть все пока останется между нами.

Сотрудник поднялся, совещание на этом закончилось.

Я перестала звонить на тот телефон, и маме сказала, что нужда отпала и звонить больше не нужно. Он больше не появится. Он сказал, что ему нужен один день, но прошла неделя. И за все это время – ни одного сообщения через Аню. Ничего. Пустота. Словно и не было этого человека в моей жизни. А может, его и не было? Может, все это я себе вообразила? Может, на самом деле все гораздо проще? Приехал частный сыщик по своим делам в родной город, застрял ввиду таинственности происходящих в нем событий, заскучал, а тут под руку подвернулась дамочка. Слегка постарше его самого, но, в принципе, сойдет – дамочка еще вполне себе ничего. Дела кончились, все остальное тоже. Может, действительно все обстоит именно так? Илья не говорил мне, что наши отношения что-то для него значат. Не признавался в любви. Не строил никаких общих планов. Так с чего я вообще взяла, что имею для него какое-то значение? Разомлела дурочка под ясными глазками симпатичного мальчика? Хотя какой уж он мальчик? Мне еще повезло, если учитывать, что одна барышня из-за него добровольно на тот свет отправилась…

Как больно… А ведь я думала, что самая сильная, самая страшная боль мне уже известна, и хуже быть просто не может. Но господу зачем-то было угодно сделать испытания, посланные мне, еще более изощренными. Хотя испытывать по большому счету уже нечего. Я уже и так не я. Горстка пепла. Дунь на нее – разлетится по ветру, даже следа не останется.

Сидение дома в четырех стенах доконало меня окончательно. Аня не звонила, и мне, признаться, перестало нравиться наше одностороннее общение, которое имеет место, только если я сама наберу ее номер. И я тоже перестала ей звонить. Я практически перестала разговаривать с мужем, благо он тоже не рвался вступать со мной в общение, видимо, думал, что мне нужно пережить свой позор в одиночестве. В какой-то момент у меня возникло настойчивое желание пойти к Семе и все ему рассказать. Об Илье, о «Белой лилии», о трагических судьбах людей, которые оказались ее жертвами. Но что-то меня останавливало. Вернее, вполне определенное «что-то». Мне не давал покоя вопрос, откуда у Семена, а затем и у Максима взялись драгоценности из коллекции Семилетова. Наверное, стоило задать этот вопрос Семе напрямую – он простой человек и не любит обиняков и недомолвок, но я все еще чего-то ждала. Где-то в глубине души, видимо, продолжала ждать появления Ильи. А ему бы не понравилось, если бы я задавала Семену подобные вопросы. Он хоть и бывший, но следователь и привык, видимо, держать процесс под контролем. Или он Семена в чем-то подозревает? Или боится, что Семен, узнав о сомнительном происхождении вещи, начнет собственное разбирательство? Да, скорее всего.

На девятый день моего одиночества неожиданно выглянуло солнышко, я проснулась с плохим самочувствием, которым была обязана вчерашнему коньяку, и сразу же озаботилась привычной для себя проблемой: как привести себя в порядок. И неожиданно обнаружила, что быть брошенной любовницей – это тяжелее, чем страдать от алкоголизма. Алкоголь вновь показался мне спасителем в трудной ситуации, от него, по крайней мере, знаешь, чего ждать.

Начало смеркаться, когда я, испробовав все виды времяпровождения – шатание по магазинам, обед во французском ресторане и даже посещение выставки экзотических животных – оказалась перед обычной дилеммой. Что делать дальше – где-нибудь выпить или идти домой? Не хотелось ни того ни другого. Я отчетливо представила себе, каким мог бы быть мой день, находись рядом Илья. И когда от нахлынувшей тоски больно сжалось сердце, я увидела его. Живого и невредимого, вполне осязаемого. Сначала я не могла поверить своим глазам: этого не может быть! Илья уехал и еще не возвращался, его просто не может быть в городе! Не может по одной простой причине: если бы он вернулся, я должна была об этом знать. Но он был здесь, и я узнала об этом случайно. Осознание этого факта обрушилось на меня молотом, выбило из меня последние песчинки надежды и развеяло их по ветру. Я никак не проявила себя, хотя Илья находился на расстоянии 20 метров, он вышел из машины, серебристой «Ауди», и спокойно беседовал с кем-то по телефону. Я не стала ждать, когда он закончит разговор и заметит меня. Побежала вперед, как только на светофоре зажегся зеленый свет. Не важно было, куда я бегу и в каком направлении. Главное было уйти от того места, где сейчас находился Илья. Пройдя быстрым шагом квартал, я расслабилась, по моим щекам побежали быстрые горячие слезы. Еще через минуту они превратились в судорожное рыдание, с подвыванием и визгом, и я была вынуждена спрятаться в первую попавшуюся подворотню, чтобы избежать слишком пристального внимания прохожих.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я успокоилась и смогла выйти из своего укрытия. Я вышла на дорогу, подняла руку, довольно быстро остановила такси и назвала адрес офиса мужа.

После половины бокала пива и двух стопок водки, которые Владик чуть не силой влил в Аню, она повеселела – с Владиком все же было легче и не так страшно. Во всяком случае, он не подавал ни малейших признаков страха или паники и даже более того – периодически повторял, что все хорошо и пока идет по плану. Аня верила. Мерзкую козлиную бородку она почти перестала замечать, а когда та слишком уж мешала, старалась смотреть поверх нее – прямо в глаза своему компаньону. Глаза у Владика были светло-зеленые, с черными камешками и загнутыми кверху длинными ресницами.

Они вышли из маршрутки, и Владик потащил ее в гипермаркет.

– У меня все есть, можно пожарить мясо или сделать омлет, – робко возразила Аня.

– Нам нужно купить побольше спиртного, – настаивал он.

– Ты смеешься? – ужаснулась девушка. – Возможно, по нашему следу идут преступники, а ты хочешь напиться? Чтобы они взяли нас голыми руками?

– Думаешь, я ничего не соображаю? – шикнул на нее Владик. – Мы не будем пить. Мы купим спиртное. А ты помалкивай, не утомляй меня, ладно?

Аня больше не спорила. Минут семь они толкались у винных стеллажей и в итоге приобрели литровую бутылку виски, две банки английского эля и шампанское.

«Наши ребятки собираются упиться вусмерть, – сев в машину, прокомментировал их выбор тот, кто вел их по магазину, – будут спать как убитые». «Вот и отличненько, – ответили ему, – нам меньше хлопот».

Я доехала до офиса Максима, когда было уже четверть седьмого вечера. Скоро он засобирается домой. Я сама не знала, чего я хочу от него, но чувствовала, что так дальше продолжаться не может. Мы просто не сумеем жить как раньше. Я постояла немного на морозе, чтобы окончательно высохли глаза, тщательно запудрила следы покраснений и вошла в здание бизнес-центра. Офис Максима располагался на пятом этаже, я поднялась и нажала на кнопку переговорного устройства, и меня тут же впустили.

– Здравствуйте, Любовь Николаевна, – поприветствовал меня охранник. – Максима Леонидовича сейчас нет, он отъехал, но обещал вернуться. Подождете?

Я немного помялась, размышляя. Вновь садиться в чужую машину не хотелось, тем более началось время пробок, и по пути к дому можно было основательно застрять.

– Подожду, – ответила я.

Длинноногих девушек Максим, в отличие от Семена, в приемной не держал, у него работала почтенная дама за пятьдесят, строгая, собранная, безупречная на вид. Она уже собиралась домой и явно расстроилась, увидев меня, – ведь теперь придется меня обслуживать, и неизвестно, когда попадешь домой, учитывая растущую с каждой минутой пробку.

– Я подожду Максима у него в кабинете, – сказала я, чтобы предвосхитить возможные вопросы и предложения. – Я побуду тут. Если у него изменятся планы, поеду домой. Вы мне не нужны. Не задерживайтесь из-за меня.

– Предложить вам что-нибудь?

– Нет-нет, если я захочу кофе, сделаю сама, – сказала я и закрыла за собой дверь кабинета.

Офис Максима отражал сущность своего хозяина. Строгий стиль, такой же скупой на проявления каких бы то ни было вольностей, как сам хозяин. Из мебели – только самое необходимое. Шкафы для книг и бумаг, рабочий стол, большое директорское кресло, стол для совещаний со стульями и у окна – мягкий уголок: диван, два глубоких кресла и стеклянный столик. На стенах минимум украшений: три гравюры с видами Парижа. Я уселась в директорское кресло и закрыла глаза. Зачем я сюда пришла?

Через несколько минут я услышала, как закрылась дверь приемной, это ушла секретарша Максима. Надо было позвонить мужу, узнать, собирается ли он приезжать в офис, но руки не слушались меня. Все тело казалось разбитым и безвольным. Меня одолела такая тягостная апатия, что я еле-еле нашла в себе силы пойти в туалет.

Там я пристально рассматривала себя в зеркало и пришла к выводу, что следы слез, которые душили меня полчаса назад, все еще отчетливо видны. Во всяком случае, от Максима не укроется ни краснота глаз, ни распухший нос. Я смыла пудру и долго плескала в лицо холодной водой, пока до меня не долетел звук захлопываемой двери. Это Максим, подумала я и решила, что пора вернуться к нему в кабинет. Но Максима в кабинете не было, и свет не горел. Я подергала ручку двери, ведущую в общий холл, и обнаружила, что она закрыта. Охранник либо забыл, что я здесь, либо заглянул в кабинет и, не увидев меня, решил, что я тоже уже ушла, а он и не заметил. Меня закрыли в офисе, такая прелесть! Сначала мне стало смешно, потом накатила злость. Теперь уж точно надо было звонить Максиму, чтобы вызволил меня отсюда. Пока я искала, куда бросила свою сумочку, меня посетила неожиданная идея. Максим узнал о моей тайне, всего лишь нажав одну-единственную кнопку на моем телефоне. А ведь я никогда не делала ничего подобного! Не проверяла его телефон, не лазила по карманам, не подслушивала разговоры. Откуда я знаю, что прячет от меня мой безупречный муж? Черти, которые разожгли мое любопытство, заставили начать открывать все шкафчики и ящики подряд. В одном я нашла бар – вот уж не подумала бы, что он нужен Максиму, который почти не пьет! Я достала из него бутылку французского коньяка, налила себе в стакан и продолжила свое занятие. Через пять минут меня одолела тоска – какая смертная скучища рыться в бумагах, где одни цифры, мудреные термины и названия организаций и банков! Личных вещей Максима в кабинете не было. Личным оказался только верхний ящик его стола, это было ясно из того, что поверх бумаг там лежали упаковка таблеток от желудка, спазмалгон и коробочка кофейных зерен в сахаре – любимое лакомство мужа. Я сгребла их и сложила на стол, под ними обнаружилась тонкая прозрачная папочка с несколькими листами. Я взяла ее в руки и обомлела: это был распечатанный каталог коллекции Павла Семилетова, вернее, той ее части, которая принадлежала Роберту! Этот каталог показывал мне Илья, и я помнила, что на третьей странице будет лист с описанием «Опаленных крыльев». Так оно и было. Однако тот вариант, что я нашла в столе мужа, имел и небольшое различие с тем, что я видела в руках Ильи. Здесь, в верхнем ящике стола моего Максима, лежал подлинник каталога, над которым работал оценщик. Рядом с описаниями были карандашом проставлены какие-то цифры, сделаны пометки. Я принялась всматриваться и кое-что даже поняла: напротив описания подвески с изумрудом, которую автор назвал «Майский день», имелось указание на то, что камень с дефектом, и даже было указано, что это за дефект. Прочесть текст я не смогла, написано было очень неразборчиво, но слово «дефект» различалось отчетливо. Я держала документ трясущими руками. Он никак не мог находиться в столе у моего мужа. Этот документ пропал, и выяснилось это, когда погиб Роберт. В глазах у меня помутилось, и я стала лихорадочно перебирать оставшиеся бумаги, пытаясь зацепиться взглядом за какие-то знакомые слова. Но ничего интересного больше не увидела. Документ, принадлежавший покойному Роберту, я отложила в сторону и начала наводить порядок. Когда я складывала бумаги назад, мои пальцы наткнулись на что-то твердое и упругое. Кошелек? Бумажник? Я достала предмет из глубины ящика и застыла на месте. Меня скрутил такой чудовищный спазм, что мне пришлось вскочить с кресла, чтобы вернуть себе способность дышать. Отдышавшись, я снова воззрилась на предмет, извлеченный из стола. Это был мой собственный кошелек. И его никак не должно было здесь быть.

…Столько лет прошло с тех пор, но я прекрасно помню тот день в мельчайших деталях. Помню каждую деталь своего туалета, сумочку, с которой я тогда была. Помню все, что лежало в сумочке. Этот простенький кошелек я тоже помню прекрасно. Он был дешевенький, потому что в то время Максим только-только начал зарабатывать свои первые деньги, и до дорогих кошельков дело еще не дошло. Но я любила его за удобство: в нем было отделение для мелочи, для бумажных купюр и еще для всяких небольшого формата бумажек. В этом отделении лежала старая фотография. Я очень хорошо помню, когда и при каких обстоятельствах она была сделана. Мы отдыхали с Максимом в Крыму, и там кое-где в популярных туристических местах были кабинки: заходишь, позируешь, нажимаешь на кнопочку и забираешь фотографию. В тот день мы с Максимом за обедом напились массандровского вина и купили мне шляпу. Она шла мне необыкновенно, и потому, увидев кабинку, я потянула мужа фотографироваться. Мы дурачились и несколько фоток сразу выбросили. Но одна вышла на славу. Максим стоял у меня за спиной в темных очках, а я высоко подняла голову, одна бретелька легкого летнего сарафана упала с плеча, почти обнажив грудь. Это «почти» получилось очень пикантным, без тени пошлости. И я на этом снимке была похожа на какую-то кинодиву из 60-х годов. Эту фотографию мы оба очень любили и берегли как зеницу ока. И я очень хорошо помню, при каких обстоятельствах она была безвозвратно утрачена: в тот день, когда на меня напал наркоман, фотография находилась в моем кошельке. Потом мне вернули куртку, которую он так и не успел продать, сумку, телефон. Но кошелька в сумке не оказалось. Предположительно деньги преступник потратил, а кошелек за ненадобностью выбросил. Такого мнения придерживалась милиция. И вот сейчас этот кошелек лежал передо мной. А со старой фотографии на меня смотрел другой Максим и другая я. Нет, такое просто невозможно! Как этот предмет мог оказаться в столе мужа? Если его не нашла полиция, но нашел сам Максим, то почему он ничего мне не сказал? И где, при каких обстоятельствах он мог его найти? Это могло произойти только в том случае, если муж обнаружил проклятого наркомана первым, до того, как до него добралась милиция. Но тогда почему он его не сдал? Когда нашли того наркомана, он был мертв уже не первый день, и мне сообщили, что смертельную дозу наркотика он ввел себе не сам, кто-то был с ним в тот момент, кто-то сделал последнюю инъекцию. Выходит, это был Максим? Он сам решил за меня отомстить? Мысли взрывали мою голову. Нет, опять не то. Как Максим, ботаник и книжный червь, мог самостоятельно найти преступника? Пока я лежала в больнице, он неотступно находился рядом, и потом, когда меня уже выписали, он постоянно был при мне. Правда открылась мне во всей своей ужасающей простоте и непостижимой жестокости. Максим мог выйти на преступника, только если сам же его и нанял. Перед моими глазами всплывали одна за другой картины из прошлого… Я сообщаю Максиму о том, что принято решение отправить заявку на мое участие в международном конкурсе. Муж всегда был несколько скуп на проявление чувств, но тогда меня даже несколько обидело, почему он не радуется вместе со мной. Ведь это само по себе уже признание моего таланта и достижений, если такой крупный дирижер, как Вощак, считает меня достойной выхода на международный уровень. Сейчас я вспоминала, как осторожно выспрашивал меня Максим о том, какие перспективы могут открыться передо мной в случае, если я одержу победу на конкурсе. А если я займу второе или третье место? Могут ли мне предложить контракт звукозаписывающие компании? А оперные театры? Не значит ли это, что мне придется полжизни проводить в разъездах? Он спрашивал осторожно, и я относила эти расспросы к естественному желанию мужа знать, как дальше будет складываться моя профессиональная жизнь. Я не видела в этих вопросах ничего необычного. Не понимала, что переживал в тот момент мой муж. А он боялся меня потерять. Считал, что, став звездой, я перестану полностью принадлежать ему. И испугался. Он испугался и предпринял то, что считал единственным способом сохранить меня подле себя: нанял наркомана, чтобы тот поколотил меня перед поездкой в Москву, наставил синяков, сломал ребро или что-то в этом духе. А наркоман перестарался. Этого Максим, конечно, предвидеть не мог. И тогда он явился к нему по поводу окончательного денежного расчета и угостил последней в его никчемной жизни дозой. А кошелек не выбросил только потому, что рука не поднялась. Сделанная в будке фотография не имела и уже не могла иметь копий. Он просто очень ее любил…