Текст книги "Семь раз за тридцать дней"

Лети в мой сад, голубка

Жуков решил спать. Он не хотел спать, но не хотел делать ничего другого. Лежит, бессмысленно переключает каналы на ТВ – нет ничего. Выключает. И сразу становится тихо.

Ничего не хочется.

Холодает. Темно. Вечерами тоскливо. Не любил он эти темные и холодные вечера.

Он приходил домой, иногда еще работал или долго смотрел телевизор и засыпал. Ничего интересного.

Лето закончилось, и постройка его маленького домика отложилась теперь до следующего года. За это лето он много успел: в этот год он занимался и стройкой, и отделкой, особенно хорошо получилась ванная комната. Ремонт делал основательно, уже про баню не думал, на перемены в жизни не рассчитывая.

В маленькой комнате ему тоже уже все сделали, а дверь он с удовольствием установил сам. У него есть маленький, но свой домик.

Все для жизни есть. А жизнь без вкуса и цвета. Жизни самой нет.

И вдруг он увидел ее.

И с того дня, как он ее увидел, он увидел и эту пустоту, и свое одиночество.

Он увидел себя, изменившегося, зачерствевшего, как сухарь, и обиженного на весь белый свет.

Он стал снова ощущать свое тело, и у него появилась выраженная цель.

Он ее полюбил.

Он сам не заметил как. И не сразу догадался. Он окончательно понял это, когда сегодня за ней закрылась дверь, и он, оставшись один, ощутил ее присутствие рядом с собой, становилось все понятнее, что она не ушла, не исчезла никуда, она здесь с ним. И так целый день, и сейчас.

Он так неожиданно встретил ее вечером. Эта ее худенькая спинка…

Он представил, как она пришла бы с этого девичника к нему домой, сняла пальто и повесила его рядом с его курткой. Как бы она присела на стул и посмотрела на него внимательно, как она уже смотрела, и стала говорить, и заполнила собою все эту ждущую ее тишину и пустоту внутри его домика и внутри его самого.

Он мысленно ее разглядывал и видел, что ему все в ней нравится, со всем он согласен.

И как она одета, и накрашена, и ее волосы.

И что нет у нее этих жутких модных ногтей, которые сейчас все понаделали, и ему было страшно от этих ногтей, что его будут сейчас ими трогать.

И ее точные и изящные движения. И как слушает, и как говорит. Как склоняет немного голову, когда читает.

Ни малейшей вычурности или фальши; никаких пустых слов, ничего не обозначающих, какие часто говорят женщины, желая казаться умнее или красивее, не поймешь, но получается ровно обратное.

Нет, пошлости в ней совершенно не было.

Она видела его всего четыре раза, и всегда она была сердита или язвительна, неужели это он ее так сердит? А может он ей понравился, и она так выражает свои чувства?

Но нет, это нет. Она, в отличие от него, свои чувства правильно выражать умеет. И выражает то, что действительно чувствует, она искренна.

Горькие мысли заползают ему в голову. Он вздыхает.

Никогда она не придет к нему.

На один раз она не пойдет, он и сам ее не возьмет, он жить потом не сможет без нее.

А на всю жизнь ему ее и не отдадут.

Не получить ее себе никогда.

Она папина и мамина дочка. Скрывать, обманывать, тайно от них встречаться – это для нее не вариант. Слишком уж она редкая птица. Ее и в обычном порядке он добыл бы с трудом, а так он не получит ее никогда.

Да и правильно, был бы он отцом такой девочки, разве бы он отдал ее увечному, с таким существенным для мужа дефектом, да еще не богатому, по ее масштабам, парню.

Его, хоть и совсем не маленькой зарплаты, да только ей хватит на один зубок.

«Только машина моя ей подойдет, пожалуй. У нее есть своя, такая же, – грустно рассуждал он. – И где она будет со мной жить? В этом маленьком домике? Где она будет спать, здесь, в этой крошечной комнате? Она и не уместится на этом диване. Ну, только, если его не раскладывать». Вот об этом он подумал напрасно, как он сам теперь спать будет? Один, без нее. Опять. Мур-мур-р.

Он хотел поиграть с ней. Он никогда этого не делал, он всегда занимался одним только делом; а с ней он хотел поиграть, потрогать ее, сначала потрогать, посмотреть, как она будет моргать глазками, и сердиться, или смеяться, погладить ее, всю ее разглядеть. Он никогда этого не делал и понял, что, пожалуй, он это не умеет. Ему почему-то хотелось, чтобы она уползала, уворачивалась, а он ее ловил, ловил и облизывал, ловил и гладил… Жуков даже зарылся носом в подушку. Третий раз за вечер… Да где он ее гладить-то будет?! она реально здесь не уместится, он даже продвинулся, примеряясь.

Нет, здесь положить ее нельзя, она такая диковинная, такая единственная; она такое драгоценное создание…

Надо завтра купить нормальную кровать, сколько можно спать на диване. И телевизор надо купить. Этот маленький. Его можно на кухню. Да и кухни нет. Да и ее нет! Перевернулся он на другой бок.

Она никогда не придет, надо забыть об этом и думать перестать. Перестал; и сразу без нее дом опустел. Все опустело.

Сел на диване, облокотясь локтями на колени, опустил голову; повел всеми мышцами, это его крепкое, сильное тело стало не нужным ему, как стал не нужен он себе сам. Без нее ему ничего было не нужно.

Она никогда здесь не была и не будет, и даже не узнает об этом, а дом опустел.

Смешно.

Мур-Мур-р. У нее такая худенькая шейка и маленькие ушки…

И снова дом заполнился теплом и смыслом.

«Куплю завтра кровать».

Ложится и засыпает… Улыбается.

Неприятности ЭсБ

Помощник сказал Жукову, как только тот пришел с обеда, что его ждет Сергей Борисович. Он развернулся и сразу пошел к нему.

ЭсБ стоял у огромного окна, спиной к нему, Жуков подошел и встал рядом. Поздоровался, понял – неприятности. ЭсБ, не отрываясь, смотрел в окно:

– Профессор Еремеев сообщил начальству об Ивановой. К нам едет ревизор! – невесело пошутил ЭсБ, повернувшись к Жукову, и уже серьезно продолжил:

– Завтра будет здесь.

Жуков напрягся.

Сергей Борисович как будто почувствовал поддержку в его присутствии и молчаливом участии и доверительно продолжал:

– Профессор не сказал, принес ли отчет его кандидат. Я знал уже про проверяющего и спрашивать его не стал, как-то это было… неудобно. Зато Профессор потребовал у меня отчет Ивановой. Ознакомиться он хочет. Я отдал, – сказал, как выругался, и отошел от окна, жестом предлагая садиться и Жукову.

ЭсБ сел на свое место и выразительно посмотрел на него:

– Это может привести к неуправляемой ситуации.

Жуков молча, но напряженно слушал его. Сергею Борисовичу это как будто помогало, и он легче уже рассказывал Жукову:

– Профессор настаивает еще на одной встрече с кандидатами завтра. Я понимаю зачем, но не могу ему авторитарно отказать.

ЭсБ даже слегка неуверенно посмотрел на Жуков и продолжал чуть иронично:

– Состязательность и открытость, Вы знаете, – это наши принципы, а принципы – это наше все. – Сергей Борисович вздохнул и поморщился, достал этот профессор!

– Времени остается мало, Александр Михайлович, давайте завтра назначим окончательную встречу Ивановой, как хочет того Профессор Еремеев. Надо, чтобы Иванова пришла. Поговорите с ней, объясните все. Сегодня еще не поздно, – он посмотрел на часы, – и рабочий день еще не кончился. Я думаю, она возражать не будет, придет, – уже просил его ЭсБ.

Жуков тоже посмотрел на часы, посмотрел на недовольного и усталого Сергея Борисовича, сказал «хорошо» и пошел, уже про него позабыв, раздумывая, как все правильно сделать, телефон служебный, самой Ивановой звонить он не хотел.

«Как хорошо, сказать Жукову и уже не заботься. Хоть на кого-то можно положиться», – ворчал про себя Сергей Борисович: ко всем неприятностям еще его референт забыла отправить письма в головной офис, это вскрылось сегодня, и он даже рассердился.

Чего с ним никогда не бывало.

Костюм

Жуков, случайно появившись на нашем горизонте, заметно укреплялся. Вот уже и я исполняла его приказы: неожиданно он позвонил мне и предупредил, что придет покупать костюм в пять часов; именно предупредил, а не спрашивал, и сказал, что ему необходимо увидеть Ленку также в это время, именно необходимо и все тут.

Приказ есть приказ. Клиент всегда прав.

Пришел точно в пять.

– Знаете, Александр, – смело называю его по имени; он реагирует на то, что не давал мне такого разрешения – называть его только по имени; надо успокоить его:

– Вас ведь зовут Александр? – очень уважительно я говорю, и он соглашается называться у меня Александром:

– Знаете, у Вас плечи и спина шире на размер, чем бедра, – он удивлен, и я продолжаю, – да, в пропорции у вас бедра узкие, брюки вам нужно на размер меньше. Костюмы на Вас плохо сидят именно поэтому.

– Попробуем выбрать не костюм, попробуем подобрать отдельно брюки и пиджак из одной коллекции. Причем брюк лучше иметь сразу двое, а рубашек подобрать можно и пять, и шесть. Галстуков пока хватит двух, – говорю и слежу за его реакцией: он внимательно молчит, но не возражает.

– Так Вы не возражаете? Проходите, а я Вам сейчас все принесу.

Молодец, он хороший покупатель.

– Этот галстук для Вас слишком узкий, плечи и спина у вас широкие, галстук надо шире. А этот галстук будет Вам хорошо, но скорее подойдет для свидания, – он бросает на меня острый взгляд. – А этот ходить на работу каждый день, – тут же исправляюсь и оправдываюсь я.

Он изучает галстуки, пытаясь разобраться в их разнообразии вслед за мною.

– Вы много знаете, – как будто хвалит он меня, – а работаете простой продавщицей. Вам не скучно?

Вот он меня похвалил или обидел?

– Я работаю не простой продавщицей, – спокойно разъясняю ему я, – я руководитель регионального представительства итальянской фирмы мужской одежды, очень крупной и престижной. По образованию я промышленный дизайнер, закончила вуз с отличием и имею авторские разработки. А так я и обучаю персонал, и оформляю сама коллекции, и отвечаю полностью за внешний вид наших отделов, хотя могу делегировать эти обязанности, и справляюсь со всем остальным, мне положенным. Это только Вам, Александр, такая честь: личное мое обслуживание как извинение за глупые насмешки моей младшей сестренки, которые я допустила в своем отделе. – Я, наконец, закончила свой длиннющий, слегка обиженный монолог и улыбнулась ему.

– Не извиняйтесь, это я должен извиняться, – он смутился; ему, похоже, было все-таки неудобно за свой «комплимент». – Так что же галстук? – спрашивает он, отводя от узкого места, и мы, дружно помирившись, возвращаемся к нашим поискам.

– Есть этот галстук, но он в другом месте, не здесь, – я «вижу» это в компьютере.

– Так это все равно, что его нет. Давайте заменять на другой. У меня время на это больше не будет, – уверенно отказывается он.

– Нет, нет, никакого другого галстука нельзя. Нужно обязательно подчеркнуть крапинку в костюме, – здесь я бескомпромиссна. – Вы должны выглядеть в ответственный момент прилично, иначе мне будет стыдно. Как же быть?

Я думаю. И предлагаю ему, как вариант:

– Я передам галстук Лене вечером, а она принесет Вам его завтра. Это же не поздно? Я правильно поняла, что эта ответственная встреча завтра?

– Правильно, – он, похоже, удивлен моей догадливостью и как будто без любопытства интересуется, – она с вами живет?

– Нет, с мамой и папой, – также без интонации и без интереса отвечаю я ему и уже энергичнее предлагаю, – давайте еще пальто Вам подберем, из этой же коллекции, будет очень хорошо.

Ленка приходит, взволнована, смотрит мне в глаза, что я думаю о нем? Нет, Лена! Это только твое дело. Я как будто даже не понимаю, о чем она. Пусть думает сама. Я занята и тороплюсь:

– Его Марина подстрижет немножко, чтобы он мой костюм своей прической не портил, и сама с ним потом разговаривай.

– А-а. Куплю пока продуктов, мне мама дала метровый список, – заглядывает в его пакеты.

– Он вернется за пакетами, я скажу ему, – и отправляю Лену; у меня дела, а мне еще за галстуком на другой конец города ехать.

Разговор среди банок и коробок

Жуков поставил покупки на заднее сидение. Огляделся, вот и ее машина. Слишком дорогая, чтобы завтра приехать на ней.

Искать ее надо в супермаркете, сказала сестра, а заодно купить себе чего-нибудь на ужин.

Народу много, вечер, только кончился рабочий день. Все торопятся домой, юркают побыстрее со своими тележками, задевают друг друга корзинками. На кассах очереди. Обычное дело.

Вот она. Она не торопится. В руках у нее список с продуктами. Полная тележка. Выбирает сливочное масло. Рассматривает, как картинки, читает, как книжку.

Он подходит, сдержанно здоровается и не знает, куда ему смотреть, смотрит в сторону, повернулся к ней боком, ждет, пока она выберет масло, чуть сердится оттого, что ему неловко.

Лена незаметно смотрит, как его постригли: очень хорошо, он стал моложе. И замечает:

– На вас волос. Такой длинный, – и показывает ему на плече сзади.

– Это не мой, – тут же стряхивает.

– Понятно, не Ваш, – она глубокомысленно иронична.

Что ей понятно? Жуков протестует:

– Это не мой! Это из парикмахерской. У меня даже кошки нет.

Она скрывает улыбку и понимающе кивает.

Она что, ему не верит? Жуков возмущен и задет до глубины души ее улыбочками.

Она скрывает, но довольна: кошки у него нет, это хорошо, и продолжает читать увлекательный роман на пачке масла.

Он недоволен. У него нет кошки!

– Берите свое масло и идемте, здесь нас совсем затолкают. Это не масло! – он решительно забирает пачку у нее из рук, кладет на место и дает ей другую.

– А что же это?

– Это полумасло. Вот масло.

– Мне нужно еще молоко, – уже просит она.

– Молоко я не знаю, – отказывается.

– Почему? – спрашивает она взглядом.

– Я не пью молоко, – спокойно сообщает и уже сильнее, – а кошки у меня нет!

Еще раз, ну если не понимает!

– Но разве молоко только для кошек? – обижается Лена: она пьет молоко, и что, она кошка?

– А зачем еще по-вашему молоко? – прямо возмущенно смотрит на нее, как будто она подозревает его в чем-то неприличном.

– Молоко обычно детям берут, – говорит пожилая женщина и пытается как-то их обойти и взять молоко, они ей мешают, встали и не видят никого кругом.

О-о, про детей им и в голову не пришло. Они обескуражено смотрят друг на друга: это для них открытие.

– Давайте Вашу тележку и идемте отсюда, детей у нас точно нет, – находится первый Жуков.

В руках у него что-то готовое, он не знает, куда положить, кладет к ней в тележку.

Они встают в длинную очередь.

Лена приближается к его плечу и потише, чтобы никто не слышал, говорит ему про свою тайну:

– Знаете, я подумала, я и сама считаю, что рано мне быть начальником такого большого отдела. Мне бы хотелось получить должность специалиста, мне хотелось бы работать. Я люблю свою работу, чтобы Вы там об этом не думали, – и заглядывает ему в глаза.

Жуков долгим взглядом принимает такое сокращение дистанции, но:

– Поздно. Выбора у Вас уже нет. Нельзя отказываться. Это будет выглядеть как бегство. Это поражение до начала боя.

Лене не понятно. Жуков объясняет:

– По вашей милости у нас неприятности, прислали проверяющего из главного офиса, смотреть, как это мы такую ненадежную кандидатуру, как Вы, серьезно рассматриваем. Завтра Вам придется прийти пойти со мной к генеральному директору. Собственно, на Вас и будут смотреть. – Жуков бросает на нее укоризненный взгляд.

– Там будет и Профессор, Вы его знаете.

Лена кивает головой.

– Но он и есть ваш главный противник. Наш ход получился первый, мы его уже вынужденно сделали, Профессор взял ваш отчет, ознакомиться, – и смотрит на нее: интересно, как она реагирует, скажет сама или нет?

Она думает, глаза спрятала. Он продолжает, сжимая, круг ее свободы:

– Как там сложится разговор, я не знаю, но мы с вами теперь должны действовать согласованно, не подводите меня. Теперь уже пути назад нет. Теперь я требую, чтобы вы со мной не спорили больше, а слушались меня.

– Я не буду больше спорить с вами, никогда в жизни, – это и бесполезно, знает Лена и послушно смотрит: сопротивление с ним вообще бесполезно.

«Вот зачем она так сказала, зачем ему это слышать?» – даже сердится он и выкладывает покупки на ленту, сначала ее, потом свои. И окончательно, уже твердо обозначает, как мало у нее выбора:

– И еще. Оденьтесь, ну так, чтоб было видно, что вас интересует в жизни только работа. Сумок таких дорогих не надо. И не приезжайте на такой дорогой машине. И, пожалуйста, не спорьте ни с кем, как со мною.

– Как с вами, нет, конечно, – совершенно согласно, хотя и несколько удивленно отвечает она.

Жуков замер и потеплел в глубине, и уже дерзко надеется забрать ее себе домой прямо сейчас. Но небрежно:

– И чем это я отличаюсь? – ну так, на всякий случай, спрашивает Жуков, интересно же.

Она взглянула оторопело и столкнулась с его хитрыми глазами: вот жук!

– Это все вместе? – спрашивает кассирша, кивая на заваленную покупками ленту.

– Нет! – Лена гневно сверкает глазами, решительно кладет разделитель между ее маслом и его хлебом: опять провоцирует, и она поведется? Она умеет держать себя в руках, он не заставит ее больше быть смешной. Она первая ничего ему не скажет!

Жуков жалобно скулит внутри себя, складывая ей пакеты в багажник.

Скромная одежда

Предупрежденная Ленка оделась скромно: серые элегантные брюки прикрывают среднюю высоту каблука, белая тонкого хлопка рубашка; никаких украшений; серый, на тон светлее брюк, его называют жемчужно-серый, тонкий кашемировый, слегка пушистый кардиганчик с маленькими атласными пуговками. Пальто серое из мягкой кашемировой ткани. Комплект в тон.

Терзается: мягкая кофта, которая, конечно, в тон и не броская, но совсем не деловая.

Надела жакет от этих брюк. Посмотрела. Хорошо. Очень хорошо, это собственно костюм, иначе быть не может, и вид очень деловитый, такой умный, рассчитанный.

Но в деловой одежде Жуков ее видел. И потом только этот жакет, учитывая все ранние обстоятельства, работу получить ей не поможет.

Вряд ли этот Профессор такой уж знаток делового стиля в одежде, чтобы использовать эту мягкую кофту как контраргумент – детализацию ее поведения как не рабочего.

А вот проверяющий может это знать. Придется чудесный жемчужный кардиганчик отложить.

А вот если работа ей не достанется, то она видит Жукова последний раз.

И выбрать именно кардиганчик на этот день порекомендовала ей сестра.

Поздно вечером вчера она приезжала, завезла маме молока, Лена так его и не купила, и чудодейственный крем для папиных суставов, мама скорее понесла его папе; ей сестра дала галстук, велела утром отдать Жукову.

– Просто отдать? – спросила Лена.

– Да, он уже оплачен, – и добавила: – сделай ему четверку, четверка здесь лучше будет, проверь длину и не затягивай сильно, шея у него крепкая, будет выглядеть как удушенный. Свободно и узел, и ворот. Убери его сразу в сумку, а то забудешь.

Лена уносит, от маминых вопросов лучше убрать.

Она же помогла выбрать и костюм Лене.

Меняет пиджак на кофточку.

Так она интересней. Наплевать на работу, Профессора, проверяющего. Жизнь у нее одна. И Жуков один.

За такой великолепный костюм она даже не поблагодарила сестру, она вспомнила это сейчас. Жуков хорошо ее знает.

Бледно-розовый холодный блеск на губы, еле заметно, и светло-серые тени слегка, и чуть розовые, очень спокойно. Она смотрит себе в глаза. Признается сама себе и улыбается. Она не торопится, она встала пораньше.

Она волнуется. Она не хочет подвести Жукова.

Она хочет ему понравиться. И снова внимательно рассматривает себя в зеркале.

Она хочет, чтобы он ее похвалил, снова берет в руки жакет: это правильно одеть его.

Он велел ей слушаться его. Она хочет его слушаться. Всегда. Всю жизнь.

И откладывает строгий жакет в сторону.

Осмотрела все еще раз, добавила серо-розовые маленькие бусики в один ряд с серебряным элементом посередине, теперь все в порядке. Вот теперь все хорошо.

Он будет доволен.

И Лена улыбается сама себе, почему она так счастлива?

Галстук она не забыла. Лена смотрит на галстук еще раз и прячет его в сумку.

Выходит пораньше.

– Мама, я не буду кашу, спасибо, и масло не буду, я вообще есть не хочу.

Мама недовольна, но что она может сделать с такой упрямой дочерью?

Отец подвозит ее.

– Я не замерзну без шапки, там идти два шага, да и нет у меня с собой никакой шапки, – рассеяно звучат привычные для отца слова.

Лена все еще терзается относительно кардиганчика, не очень-то это деловая одежда. Да совсем не деловая. «Сниму, – думает Лена, – и в одной рубашке будет хорошо».

И опять вспоминает Жукова совсем без рубашки…

Папа говорит с ней, пока они едут, она что-то отвечает ему. Папа спрашивает про работу, Лена говорит, что еще не ясно, но все в порядке.

Папа задумчиво смотрит на нее, правда ли все в порядке?

Лена смотрит в окно и его не видит и не слышит.

Может просто готовится к ответственной встрече? «Да, похоже», – успокаивается Иванов.