Текст книги "Семь раз за тридцать дней"

Крестная мать

– Вероятнее всего она могла поехать к тетке, это ее крестная мать, лучше до нее доехать, по телефону она не скажет, а так можно выспросить, – Иванов смотрел от Жукова в сторону, – но это на том берегу. Ее крестная мать живет в женском монастыре, только там Ленка может от меня спрятаться. Я других мест не знаю.

Если и были у его женщин секреты от него, то все они хранились там. Старшая сестра Веры через год после смерти мужа ушла жить в монастырь. Дети выросли и уехали, она и раньше была набожна, а уже без мужа ее ничего не держало в миру.

Они подъезжали, вечернее правило уже отчитали, жизнь в монастыре была неспешная, и они долго ждали матушку Елизавету.

Было холодно, ноябрь шел к концу, и уже снег, рано в этом году, лежал плотным белым ковром. Они оба были в тонких ботинках и замерзли, зашли в церковную лавку, стряхнули снег, прошли и сели на скамьи вдоль стен. Пахло свечами, две старушки заказывали обедни, молодая пара выбирала все для венчания. Уже закрывались.

Жукову так хотелось, чтобы она была здесь. Здесь было так надежно.

Иванов еще в окно увидел Лизу и вышел ей навстречу и только спросил, не была ли Лена у нее сегодня и не говорила ли чего ей, как та сразу поняла:

– Сбежала, умная моя девочка, не дала тебе, тирану и ревнивцу, уничтожить ее дитя, – гордясь за Ленкину храбрость, выговаривала она ему; она была старше его, и он всегда это чувствовал.

– Ты готов ее уничтожить, лишь бы не отдавать. Принять не можешь, что полюбила кого-то кроме тебя, что сама нашла свою любовь, а не из твоих рук приняла бледную ее подмену, и навеки осталась к тебе привязана твоей непомерной властью над ней. Радуйся, что согрешить она тебе не дала, и на свою душу греха не взяла. – Она дала волю всем своим возмущенным словам.

Они ступали по падавшему снегу на узкой, очищенной уже дорожке вдоль хозяйственных построек.

– Лиза, что ты говоришь. Разве я могу Лене вред причинить!

– Можешь, Коля, можешь. Не отпускаешь ты ее, эгоизм свой тешишь. Жизни ей уже нет от вашей любви. Не сбежала бы, так и правили бы вы ею. Так бы она всю жизнь и не знала, как уйти, боясь вас обидеть. Она давно выросла, Коля, держать взрослых детей – только губить их!

– Она могла бы прийти и рассказать нам все, никто ее не держал, – защищался он.

– Кого бы Лена ни привела, разве бы он вас устроил? Какой бы золотой не был, все вам не тот. Все вы лучше знаете о ее жизни, чем она. Ведь тебе надо, чтобы все по-твоему было, – еще раз напала на него и, желая уже перевести разговор, спросила: – А это кто с тобой? Знаком он мне как будто. – Жуков вышел следом и стоял недалеко, посматривая на них и тихо разговаривая по телефону.

– Миши Жукова сын, вот и похож. Ленкин это… – замешался и уже возмущенно, гневно набросился: – вот кто он ей? Защищаешь ты ее!

– Объявился, – спокойно и с интересом рассматривала Жукова, – что же сразу не пришел, столько Ленке слез наделал? И что же он, женат? Зачем пришел?

– За Леной пришел. Не женат он. Я толком ничего не знаю, отчего такая у них путаница вышла.

– Значит, жених он ей. Что же он, как отец, порывист характером?

– Нет, он ровный. Он у меня служил. Он скорее в тетку свою, Мишину сестру, он у нее и вырос.

Они остановились и смотрели на город за рекой, высокий берег отражался огнями в воде.

– Где же мать его?

– Мать его с полковником одним сбежала, ему лет восемь было. Они с Мишкой плохо жили, он и не жалел о ней, только вот мальчик без матери остался, переживал он за это всегда.

– Бросить ребенка, за грехом уйти, что же это за мать такая. Ну, ничего, с Ленкой они счастливы будут. Да, да, не крути головой. Не ушла бы Лена к нему, если бы его не любила, если бы точно не знала, что он надежный и защиту ей даст от вас, и ее всю жизнь любить будет. – Помолчала и продолжила:

– Была она у меня, – видя, что тот оживился, отмахнулась, – не сейчас, в четверг прошлый была, на вечерней молитве, говорила со мной, и сейчас мне понятно, что ее мучило. Уйти к нему замышляла, о вас она думала, причинить боль Вам не хотела и, видимо, не верила, что одобрите Вы ее выбор. Вы же хотите сами в ее жизни всем распоряжаться, за нее все лучше знаете, – не вытерпела и еще раз клюнула отца.

Отец вздохнул, он смотрел на тяжелую воду, поблескивающую в свете неярких фонарей, ярость, бушевавшая в нем эти дни оседала, утихала, тревога за Лену становилась сильнее:

– Скажи, Лиза, нет ли ее у тебя, мы уйдем, слова не скажем, тревожить ее не будем, только бы не терзаться, где она, что с ней.

– Нет ее здесь. Странно, конечно, что ко мне не пришла. – Замолчала. – А ты Вере-то сказал?

Иванов молчал.

«Хвост поджал, паршивец», – она все сердилась на него.

– Бог не допустит, ничего с ней не случится. Идите с богом. – И перекрестила его.

Мать

– Отец звонил? – сразу спросил Иванов, как только они сели в машину.

Жуков молча покачал головой, да.

– Ругается? – Иванов понимающе сощурил глаза.

Жуков снова молча покачал головой.

Они поехали уже не быстро, автоматически высматривая на улицах, как будто могли ее увидеть.

У тетки ее точно не было.

Но та сразу, как только они ушли, позвонила сестре.

У Жукова зазвонил телефон. Номера он еще не узнавал, но догадался, кто это, посмотрел на Иванова. Иванов отвернулся. Жуков остановился и ответил.

– Не ищите ее нигде ночью, все равно не найдете, только поставите всех в известность, – без лишних слов и предисловий коротко и ясно сказала мать, не удержалась и добавила, – паршивцы.

Она обвиняла сейчас их обоих, вместе, не разбирая. Жуков положил телефон на панель и вздохнул. Иванов понимающе посмотрел на него.

– Она права, искать ее сейчас – только всем рассказать про ее побег, – огорченный еще и матерью сказал Жуков.

Тронулся и неслышно поехал, может, она в круглосуточном кафе, если ей некуда пойти, Жуков там правда ее никогда не видел.

Они ездили, почти бессмысленно высматривая ее; нигде ее не было. Уже была ночь.

– Завтра она должна прийти на работу, по договору срок завтра, – сказал Жуков, – я отвезу Вас домой?

Иванов не отвечал.

«Он совсем не разговорчивый в личном плане, на работе этого не заметно», – отметил Жуков и посмотрел на Иванова.

Иванов молчал.

Жуков направился к нему домой, хоть и самой длинной дорогой.

– Саша, зайдем к нам, что тебе ехать домой, время тратить, лучше поспи лишние полчаса. – Он сдержан. Иванову не так уж легко признаваться: с Сашкой-то в дом войти легче.

Жуков догадывается, почему Иванов такой гостеприимный хозяин, за потерянную Ленку надо отвечать. «Паршивцы», – сказала мать. Достанется обоим. Собственно, оба и виноваты.

Иванов, видя, что Саша не знает еще, что думать, находит дополнительный аргумент:

– Ляжешь в комнате Лены, – это перевесит его сомнения.

Жукову и правда трудно отказаться от этого. Так она ближе. Да и бросить Иванова одного и бежать перед лицом такой ответственности было бы …не ответственно как-то. Жуков вздохнул и взглядом ответил Иванову да.

Переглянулись на прощание у двери, и отец открыл, мать ждала их.

Она пропустила их и молчала, пока они раздевались.

– Ну, – сказала мать. Она стояла, опираясь на край стола, и рассматривала их, как жалких существ.

– Она ушла, ушла от меня, уехала на такси, догадалась и исчезла. – Иванов даже сердился.

Мать молчала.

– Вера, мне точно хуже, чем тебе, Лена найдется, все-таки ей не шесть лет, – он отвернулся.

Мать молчала.

Нет, стало понятно, что он говорит не те слова.

Вера посмотрела на мужа:

– Нет ничего хуже мужчине, чем думать о себе в первую очередь. Когда любовь к себе у него больше любви к его детям, к его женщине, нет хуже такого мужчины. Своим эгоизмом вы загнали девочку на край. За эти пять дней от нее остались только глаза, да и в те лучше не смотреть. А теперь еще и одна среди ночи прятаться должна, – объяснила она этим… в чем собственно их вина, и уже перешла к практической части:

– Ваше счастье, если она в тепле и безопасности, если моя умная девочка нашла себе надежное укрытие. Если с Леной что-то случится, если один волос упадет с ее головы, – мать посмотрела в сторону, придумывая им казнь, что-то вроде китайской с медленным отрыванием конечностей, потом посмотрела на них, примеряя эту казнь к ним, и решила, что им подойдет, пожалуй, и пострашнее, – сами решите с собой, и это будет самая легкая участь.

Сказать им было нечего. Мать для ребенка – первый человек.

– Завтра она должна выйти на работу, – прервал молчание Жуков: – по договору срок завтра. Она должна прийти, она ответственная. Давайте подождем до завтра, она должна прийти, – повторил еще раз, успокаивая и сам себя тоже. – Сейчас уже поздно, подождем до завтра, – повторил Жуков в тишине.

– Вы, Саша, наверное, устали, – решила Вера, желая его проводить, и устроить отцу как следует, и взглядом заморозила мужа.

– Я пригласил Сашу отдохнуть у нас, уже очень поздно, спать осталось всего пару часов, он больше проездит, – уверенно ответил Иванов жене и добавил твердо, – он ляжет в комнате Лены, там ему будет удобнее. Поздно уже, Вера.

– Уже не поздно, Иванов, уже рано, – жена посмотрела на него холодно, но не возражала. На Жукова посмотрела спокойно: – пойдемте, Саша.

За время пока их не было, она передумала много чего: и то, что Жуков теперь ей зять, и характер у него отцовского не мягче, и спорить с ним также бесполезно. И придется ей считаться еще и с ним, а то Ленку запрет дома, внуков не увидишь, на порог не пустит и в гости не придет. Не хотела бы Вера, чтобы зятек в сердцах разлучил ее с Ленкой.

Улыбаться, разумеется, она не будет, и сил нет, да и повода нет. А так спокойно, пусть уже идет спать в Ленкину комнату, Лена сама без него теперь сюда уже не вернется. Она, похоже, сильно его любит. Да и он совсем не развлекается, как они думали. Он действительно мучается, права была Ленка. И, выходя, даже тепло посмотрела на него.

Белкин домик

Мать вышла, и Жуков остался в комнате один. Горит только маленький теплый свет в углу, это хорошо, у него устали глаза.

Он оглядывался.

Белкин домик. Вот ее сумка, с которой она приходила. На кровать брошена одежда, видимо, собиралась торопясь. Еле уловимо в воздухе запах ее духов. Вот у зеркала вся ее коллекция. Она много читает, а вот эта книга по дизайну у него тоже есть; и учит английский, и немецкий, в учебниках заложены тетради. Молодец, белка. Где ты только?

Он устало щурился.

Спать оставалось три часа.

Мать не стала перестилать ему ничего, показала только где повесить пиджак, бросила ему постельное белье на диван. Пока не найдется Лена, ее суровость не отменится, понимал Жуков.

На диване он должен, видимо, ложиться. А он будет спать в ее кровати. Как бы он до дивана не додумался. Из-под одеяла выглядывает старенький мишка и смотрит на него одним глазом и думает: вот к кому ушла его Лена.

«Вот с кем она спала до него, – думает Жуков, – ну мишка!».

Он не стал принимать душ, хоть ему и предлагали, он рассчитывал заскочить перед работой домой, поменять рубашку и проверить хозяйство.

Выключил свет и осторожно влез под одеяло, как будто мог ее потревожить. Такая мягкая-мягкая постель и буквально бархатные простыни, он прямо растаял и от мягкости, и ее запаха, который, казалось, он чувствует. И сразу так нетерпеливо захотел сейчас получить свою маленькую Лену опять себе.

Все плохое кончено, все отчаяние исчезло, как дым. Только сейчас он позволил себе свободно подумать о ней. О нем. О них. О том, как он сильно их любит.

Ему хотелось сильнее прижиматься к ней, не отпускать ее от себя, тереться об нее, раствориться в ней. Что бы так, как уже было. Это было ровное и глубокое чувство. Он не испытывал бешеной радости, прыгать и петь ему не хотелось. Крика в этом не было; но была мощь океана в глубине, когда не думаешь об этом, как не думаешь о том, что дышишь, но стоит на секунду отнять ее у тебя, и понимаешь, как глубок океан.

Он чуть не завыл, оттого что потерял ее где-то. Где вот она сейчас? Ночью. Он опоздал только на пять минут, не столкнулся ни на парковке, ни в дверях, и где она теперь прячется, его беременная белка, ему не найти. Никак ей не сказать, что все уладилось, и опасности больше нет. Такое острое желание видеть ее сейчас стало у него, найти ее скорее и крепко прижать к себе, это стало болезненным; и страх за нее одну в этой ночи мешал ему дышать.

Так хотелось видеть ее и смотреть ей в глаза, они всегда смотрели друг другу в глаза долго, сколько видели друг друга, не отводили; даже когда ругались, с самого первого раза, как только увиделись, они сразу могли долго смотреть друг другу в глаза. Он ничего в себе не стеснялся, глядя ей в глаза. Не боялся, вот разглядит и разлюбит его. Когда он с ней, все в нем было хорошо. Даже с его ревностью она справлялась так легко, она просто открывала ему все свое пространство и ждала, пока он убедится, что ничего там нет. И никогда не отталкивала его, как бы они не ругались за это время, не отталкивала; не уходила от него, не закрывалась, скорее, огорчалась и грустила.

Так загрустил он о ней.

Прижал к себе мишку и обнял его.

Прозрение

Вера делала вид, что спала. Иванов тоже лег, но еще не гасил свет.

Только сейчас он вспомнил и оценил измученный вид Саши, его усталые и больные глаза. До него дошло, что не только он тревожился за своего ребенка. Сашка-то тревожился за двоих.

И тут же он догадался, что хотел погубить его ребенка. Их ребенка. Внука Миши Жукова. Эта запоздалая догадка сжала на секунду сердце, и он услышал, наконец, свою совесть.

Он ее даже не стал говорить с Леной, он отказался просто выслушать ее. Ему стало стыдно за этот свой необузданный гнев, слепо чуть не погубивший свою собственную дочь. За потакание своей слабости – удерживать ее, как игрушку, около себя. За свою умышленную слепоту – видеть, только, то, что он хочет; считать и делать ее тем, кем она и не была, но они бы хотели того.

Ее желание быть самой собой всегда не различалось от капризов и игнорировалось. Они всегда считали ее маленькой и еще глупой, а ее желания – детскими. Они думали, что она живет в облаках.

Все ее попытки отделиться от них пресекались, и каждый раз, когда она пыталась уйти, ее возвращали домой, и снова она жила, как они хотели, как считали правильным для нее. Так им было спокойно, так они были счастливы.

За то, что она осмелилась и сделала свой собственный выбор, он готов был ее уничтожить. А ведь она просила еще год, один только год на собственный выбор. Она, может, сложила бы с Сашкой нормальные отношения, без всякой спешки; она может и кинулась к нему вот так, потому что боялась, что ее отнимут от него, и прощай счастье навсегда.

Иванову стало стыдно и горько за такую свою черствость, даже жестокость.

Она всегда была такой послушной, так доверяла ему, так преданно любила его, не раскладывая на составляющие его сложный характер; никогда не обижалась, принимала его таким, каким он был.

И даже, понимая уже, что он губит ее, уже решившись спрятаться за Жукова, она не осуждала его, она понимала его и очень боялась причинить им боль.

Она-то думала о них. А он думал о себе.

Ему стало горько.

– Вера, – начал он…

Жена резко повернула голову:

– Я тебе все сказала, Иванов. Пока Лена не вернется, мне добавить нечего, – холодны ее глаза, жестко сложены губы.

Она-то все это знала, наверное; и к ней он относился когда-то также.

И все равно беспомощно припал к ее спине.

Надежное место

Они вышли из машины, и отец отпустил водителя и уже заходили в зал вылета, как ему позвонили. Он остановился, ответил и пока слушал, искал глазами на табло номер стойки регистрации. Он все время крепко держал ее под руку.

– А завтра сделать это уже поздно? Хорошо, определим сегодня вечером, – ему говорили, он слушал, и уже твердо: – Нет, это решенный вопрос, я не приму неизвестно кого. Нет, нервы у нас и так все уже вымотаны. Все у нее еще будет.

Лена знала, зачем ее везут, и почему такая срочность, и куда ее определит отец уже сегодня вечером. Он шел немного сзади и придерживал ее за локоть. С ней он не разговаривал, как вышел из дома, не сказал ей ни слова и на вопросы ее не отвечал.

Она арестована. Отец ее наказал. Ее любимый отец ее приговорил. Чужое лицо было безжалостно.

Только на мгновение он отпустил ее, доставая очки. Лена уже быстро-быстро уходила к двери, прячась за людей и колонны. Она скинула серую куртку и осталась в красном, так он ее не сразу различит. Успела вылететь в дверь, накидывая куртку, не разбирая такси, села, сказала: «В город. Быстрее, быстрее», и пока такси отъезжало, не решалась обернуться назад.

Таксист молодец, быстро ехал, и аэропорт остался позади.

Она сбежала. Получилось. Сердце стучало в висках. Отец оставался все дальше и дальше. Она становилась все взрослее и взрослее.

– Куда в городе? – спросил таксист.

– Быстрее, пожалуйста, быстрее, – повторила Лена.

– Быстрее я не могу, я уж и так еду на хороший штраф, на лишение я не поеду. А куда ехать-то?

Куда?

К тетке, крестной матери? А что она ей скажет? Как объяснит побег? Кем стала, как объяснит? Да и заставит ее лгать сестре, скрывая ее у себя. Нет. Туда она не поедет. Она уже доставила всем немало проблем. Достаточно.

Больше никто не мог защитить ее от отца. Она не хотела никого подводить под отцовский гнев.

Жуков. Она смотрела в темное окно и видела себя и свои глаза. Только Жукову не нужно прятать ее, только он может открыто ее защищать. Он все эти дни, не переставая, звонил ей; он ждет ее, и значит, она может к нему пойти.

Она так сильно хочет его видеть. Она хочет прижаться к нему и прекратить это нетерпение. Хочет рассказать ему про малыша. Без телефона найти его трудно. Да и номер его она не знает: Жуков и все, сохраненный номер. Жуков проявлял в ней беспечность.

Она знала его номер машины! Она быстро придумала, где узнать его адрес, ее одноклассник Славик, он уже давно гаишник, давно не рядовой. Он поможет точно.

Только без телефона найти и его трудно. Надо спросить его на посту, который сейчас будет, он раньше был именно здесь, когда она еще работала в соседнем городке, она здесь часто ездила. Она сейчас была очень решительна.

– Остановимся на посту ГАИ.

Таксист подозрительно посмотрел на нее в зеркало заднего вида.

– Не волнуйтесь, здесь работает мой знакомый, – сказала пассажирка.

Таксист остановился, три сотрудника с подозрением смотрели на него. И пока девушка разговаривала с одним из них, пока звонила, они так и рассматривали его, выискивая что-нибудь, за что можно зацепиться. Пассажирка подошла, отдала ему всю обещанную сумму, добавила еще за скорость и отпустила его. Он поскорее развернулся и поехал обратно в аэропорт, довольный такой удачей.

Лейтенант проводил Лену в помещение, она стала ждать Славика, на ее удачу он дежурил и был недалеко.

Славик скоро примчался, пожал всем руки, коротко переговорил со всеми и позвал Лену ехать.

– Где машина твоя крутая? Случилось что? – быстро спрашивал он.

– Ты адрес один мне найдешь по машине? – неуверенно спросила Лена.

– Не вопрос! – бодро и быстро отвечал Славик.

– А болтать не будешь?

Славка усмехнулся:

– Лена, если бы я болтал, работал бы я здесь? Говори его фамилию имя отчество.

Лена выразительно посмотрела на него.

– Говори, ладно уж.

Пока Славик все выяснял, Лена все еще опасалась случайно встретиться с отцом и торопилась исчезнуть и спрятаться.

– Хулиган твой парень, Ленка. Штрафов полно, не платит. Даже на лишение шел. Кто-то выручает его видно. Что, поедем туда? – Славка весело посмотрел на нее. – Думай быстрее, я все-таки на работе. У-у, проезд на красный свет. Лена, догоним! – и они понеслись по улице, мигая и гудя.

Лена еще долго ждала, пока Славка оформлял гонщика. Теперь Лена еще и волновалась, она готовила себя постучаться в дверь к Жукову. Он, наверное, уже дома.

Она вышла в начале его улицы, не хотелось на Славкиной машине подъезжать под его окна. Помахала Славику, он сдал назад и быстро уехал.

Здесь было пустыннее, чем у них, заборы длиннее, дома реже. Фонари только у калиток. Было немного страшновато. Хорошо, что заборы были невысокие и не глухие, это скрашивало пустынность улицы.

Она шла и сильно волновалась. Она буквально заставляла себя делать каждый шаг в его сторону.

Следующий номер должен быть его дом. Следующего номера не было. Начинался забор другого участка, калитка; ворота такие же, как у них.

За невысоким забором пустой участок, и в глубине за большими елками маленький деревянный домик. Света в домике нет, нет и машины за воротами.

Такого варианта Лена не предположила. Где-то Жуков был.

«Стоит, может, у моего дома, а я здесь замерзну». Но волнение сходило на нет, стучатся было не надо. Лена поежилась. Холодно. Замерзать ей, пожалуй, ни к чему.

Она вдруг припомнила его слова о ключах в ее сумке, а вдруг он и правда держит ключи под ковриком?

Но до домика надо было еще дойти. Она слегка подергала, калитка была закрыта. Попробовать свой брелок от таких же ворот у них дома?

– Сим-сим, откройся, – тихонько сказала Лена волшебное заклинание.

Сим-сим не открывался. Заклинания были бессильны перед Жуковскими воротами.

Лена осмотрелась, никак, везде, хоть и невысокий, но забор.

«Может, калитка у него, как у нас, закрыта только для вида?» – понадеялась она и еще раз присмотрелась к калитке, заглядывая через верх, да точно, как у них, ее совершенно легко открыть.

Не оглядываясь по сторонам, чтобы не выглядеть подозрительно, уверенно зашла и аккуратно закрыла калитку, как было, чтобы Жуков не сердился. Вздохнула. Внутри было уже не страшно. И тихо-тихо.

Она огляделась. Вот где ты живешь, Жуков, и она улыбнулась от счастья.

Плавно спускались редкие и крупные снежинки, все кусты и елки у домика покрыты снежными шапками, вокруг редких фонарей сиял ореол волшебного света, искрящего ледяными гранями падающих с неба звездочек; тихо-тихо, и только вдалеке нежный перезвон, как от китайских колокольчиков. Ее страх вдруг сменился подъемом новогодней детской радости и ощущением большого бесконечного детского счастья. Мир преобразился и стал сказочным. Холод показался ей свежестью. Темнота – светом. Все кругом было загадочно, все обещало чудес.

От парковочной площадки, мимо гаража, дорожка шла к домику. Все очень аккуратно, ни одного брошенного случайно предмета. Из-под снега проглядывал коротко остриженный зеленый газон, он приветствовал ее своими зелеными травинками: «Лена, привет!». Лена осторожно наступала на тонкий выпавший снег на дорожке, снег был рад сохранять ее узкие следы, Лена идет! Две большие елки в снежных нарядах встречали ее, как две добрые тетушки, сложившие руки на фартуках: «Хорошо, что пришла, мы заждались тебя, Лена!». Она чувствовала себя принцессой в волшебном дворце. Каждый шаг обещал ей радостную счастливую жизнь.

Вот вспомните, такое бывало и у Вас в юности, ощущение бесконечности жизни и беспредельности счастья. Всего несколько минут чистого света.

За гаражом навес, под навесом столик, скамейка, место для шашлыка, все аккуратно сложено.

Здесь было очень спокойно. Лена оглядывалась и тихонько шла. Также тихо спускались и танцевали снежинки вокруг елок и домика, мир был такой маленький и весь ограничивался светом фонаря под навесом.

Маленькое крыльцо. Как только Лена приблизилась, автоматически бодро загорелся свет, чуть испугал ее, но зато осветил у порога коврик. Лена осторожно наклонилась и чуть его приподняла, ключа не было. А может быть, еще есть «коврик»? Лена огляделась. Под навесом тоже был коврик, надо посмотреть там. И там ключа не было. А вот на полке со старыми газетами лежали две небольшие плотные плетеные циновки, которые удобно постелить как коврики, например, на скамейку, если она влажная или пыльная. У них тоже были такие.

Приподняла тихонько их, вот он этот ключ «под ковриком»! Правду сказал ей Жуков.

Лена взяла ключ и смотрела на него, можно ли зайти без него? Сейчас он явится, она опять стала волноваться, и что она ему скажет?

Но и мерзнуть она не могла, это, в конце концов, и его интерес тоже. Это и было решение.

Дверь открылась легко. Она не без трепета, помедлив, тихонько шагнула в теплую тишину его домика. Закрыла сразу дверь, не лето, и так и оставалась в темноте, прислушиваясь.

«У меня даже кошки нет», – помнила она. Попыталась угадать, где выключатель? Но гадать не пришлось, в темноте светился зеленый огонек. Решилась и нажала на клавишу. Загорелся мягкий свет, прямо над нею. Лена не двигалась, только оглядывалась. Она искала что-то знакомое, она хотела убедиться, что это его дом.

Ничего знакомого не попадало ей на глаза, в маленькой прихожей висела только неизвестная, видимо, старая куртка, две пары мужских ботинок, их Лена у Жукова не запомнила.

Она сделала робкий шаг в комнату, прямо по коридорчику-прихожей, нашла зеленый огонек, нерешительно включила свет. Первое, что она увидела, – свой чемодан. Он стоял закрытый, с самолетными бирками.