Текст книги "Семь раз за тридцать дней"

Званый ужин

Не хочется пропустить ни одной возможности показать себя, красавицу, всем, она уговорила мужа и ее с собой взять, и пусть нужды в этом никакой, но худо-бедно, да развлечение, и все ей, Милашке, какой-нибудь, да выход в свет.

Она огляделась в зале. Она была здесь лучше всех.

Она сидела, выставляя свои красивые ноги в великолепных туфлях повиднее, все время ими играя; откинула длинные волосы точно установленным жестом; отвечала на чей-то комплимент, сложно и красиво складывая губы в улыбке и отводя глаза загадочно и многозначительно; постукивала красивыми длинными пальцами по бокалу и изгибала спину то так, то эдак; и опять перебирала своими неотразимыми ногами.

Она всегда была лучше всех. Редко, редко появлялись такие же. Но их можно было не считать.

Конечно, это не официальная встреча, но на ужин все собрались внизу, в ресторане, гостиницу заказали хорошую, и Милашка не разочарована. Компания небольшая, но солидная, руководство фирмы, и ей все внимание за столом.

Но она ждет Жукова с подружкой. Очень, очень интересно, кого же он выбрал после нее? Правда ли такая интересная, как сказал Сережа?

Жуков похорошел, возраст ему к лицу; а мужчинка он очень-очень. И за время, какое прошло, как она его мужчинкой не знает, он хуже стать не мог. Даже вздохнула.

Ей оставалось до отъезда две недели, конечно, за две недели ничего не произойдет.

Его случайных связей она не боялась, он брезглив и чистоплюй, здесь ничего не будет. Важно, чтобы не было той самой, ради которой ему будет на все наплевать. Только это могло быть для нее опасно. А оно на то похоже, как сказал Сережа, так она называла мужа.

Особой угрозы нет, две недели срок малый, но она уже так много сил потратила на этого Сережу, что рисковать не хотела.

Она посмотрела на Сережу, что-то он к ней охладел, восторженно больше не смотрит, а все больше по сторонам, оживленно разговаривает, то справа, то слева, но не с ней. Не надо бы так, так это ей не подходит.

– Что-то не идет новый генеральный директор, – сказала она ему, когда часть гостей вышла из-за стола и образовалась пауза. Она курила, стряхивала пепел и посмотрела на него.

Она курила и делала это очень красиво, это была ее козырная карта: случайный взгляд, скользнувший по ней в этот момент, уже не был случайным и останавливался на ней надолго.

– Да, задерживается, – Сергей Борисович только мельком взглянул на нее и оглядывал зал, – увела красавица Иванова нашего генерального директора.

– Да кому он нужен? – удивилась Милашка.

Он посмотрел на нее, и ему стало скучно. Манерно, закатив глаза, сладко до противного сказала она это.

– И она, наверное, такая же, если выбрала такого зануду. Не понимаю, зачем ты назначил директором его. Не представляю, как он будет поддерживать имидж фирмы, он толком даже руководство фирмы принять у тебя не сможет. Вот сейчас: все ждут его, а где он, собственно? И все эти общественные связи, не представляю, чтоб такой зануда мог так красиво это делать, как ты.

Ее лесть давно не радовала его. Он не поддержал разговора, он не хотел слышать ее ответов. Он знал все, что она скажет.

Он знал все точно продуманные выражения ее красивого лица, только сейчас они казались ему отвратительными гримасами, и даже ее глаза, всегда очаровательные, большие и круглые, казались теперь ему совиными и выпученными, а улыбка – кривой усмешкой. Он не видел больше ее красоты.

Он устал от нее.

Ему надоела ее неразборчивость и хищная мелкая жадность, ее ограниченность, абсолютная душевная нищета, полное отсутствие способности к сочувствию, даже простого желания выслушать, не отвлекаясь. Она смотрела, и глаза ее были пустые, как фотография на паспорт.

Ее молодость, красота, даже сексуальная притягательность не могли больше компенсировать такого убожества, не так уж он оказался молод.

А ее женственность, от которой он был без ума, теперь казалась ему глупостью и пустым жеманством, никакой прелести он больше в этом не видел.

Даже ее восхитительные ноги уже не восхищали его.

Он осматривал зал, на нее смотрели. И за столом, наверное, все завидовали ему, такая красавица, само совершенство. Только он знал, как на самом деле она невыносимо надоела ему. Так, что и смотреть на нее он уже не хотел. Если бы ему сказали это два года назад, он не поверил бы никому, даже самому себе.

Изо дня в день, одни и те же жесты и слова, одни и те же эмоции. Ничего нового, никакой импровизации.

Он так легко разрушил все в своей жизни из-за нее и теперь не понимал, почему. Смотрел на нее и не понимал, почему?

Ему не хватало жены. Только лишившись ее, он понял это. Без нее он заметно измельчал.

За эти годы здесь он заметил в себе то, что было в нем когда-то, а потом спряталось.

Он стал замечать в себе суетливость, от которой, казалось, избавился навсегда; осторожную от неуверенности уклончивость принять решение и желание переложить это на другого, тайный страх перед вышестоящими – всего этого не было в нем уже давно. Казалось, это исчезло навсегда.

Окрыленный такими успешными и, казалось, безвозвратными переменами в себе и своим окрепшим величием, он воспарил! И сидел, сейчас ненавидя эту женщину рядом, а когда-то завидовал сам себе.

Все острее он чувствовал свою вину перед женой, оставленной им в такое трудное для нее время, когда умирала ее мать. Две огромные одновременные потери совершенно разбили ее, и она, никогда не болевшая, полгода пролежала в больнице. А он и не пришел ни разу к ней.

Только сейчас он понял, как много она для него значила, и каким прекрасным балансиром была ему всегда. Он понял, как зависел от нее. Она слушала его всегда внимательно, всегда разбиралась вместе с ним даже в мельчайших деталях и помогала принимать решение, чего он так никогда не любил. Он чувствовал ее участие, даже если она молчала.

Он понял все про Милашку и понял, почему Жуков злился днем.

После того, как он увидел Жукова вместе с Ивановой, там, у себя в офисе, такой великолепной парой, он вдруг что-то понял о Милашке.

Он увидел, какая Милашка – пластмассовая красавица, с этой своей манерной походкой и всегда одинаковыми пластмассовыми глазами.

А Иванова – красавица настоящая.

Он понял всю тщетность своих попыток сегодня пригласить Жукова на один ужин с Милашкой. Жуков не придет и не позволит быть здесь своей Ивановой. Он будет ее оберегать от жадной Милашкиной зависти. Ждать их бесполезно.

Все возвращались за стол, и он не напоминал больше, что главных гостей и нет; и на все вопросы относительно них отвечал уклончиво, сразу переводя разговоры на другую тему.

Знакомство

Лена спала, Жуков запоздало изучал в интернете то, что Лена изучала вчера. Кое-что его обнадеживало. Но кое-что и сильно огорчало: этот горький опыт действительно мог отбить ей охоту на всю жизнь. Жуков терзался.

Но в комнате прохладно, он уже замерз, боясь ее разбудить, осторожно стал заползать к ней. Одеяло маленькое, он ложится близко. Здесь уютно. Она такая тепленькая. Зашевелилась. Все, все, спи. Спи, счастье мое. Ложится на бок, подперев голову рукой. Свет из окна освещает комнату. Он видит ее лицо хорошо.

«Детка, ты не сказала мне, а я не сказал тебе». Детка улыбается во сне. Как она хороша.

Он тихонько убрал у нее волосы со лба. У нее юное лицо, тонкая длинная шейка, которая нравилась ему особенно, и, насколько он успел разглядеть за всеми этим волнениями, такое же тонкое и упругое тело, той самой, любимой его красоты. У нее была бархатная кожа, абсолютно бархатная, как масло. Трогать ее было уже удовольствие. Она оказалась меньше ростом, чем он думал, она так удобно ему подходила. Он такую не видел никогда; чтобы все, все было так, как он и хотел.

Она дышала тихо-тихо, почти неуловимо.

Она завозилась, ей, наверное, было тяжело или жарко, он немного отпустил ее, она повернулась и продолжала тихо-тихо дышать, спала. Он прикрыл глаза, посматривал на нее и пытался угадать, чего она могла бы ожидать от него, выбирая именно его.

Она много лет ждала этого дня и успела всего себе напредставлять. Его голый вид не разочарует ее, он это знал. «Но она ничего и не поймет, она вообще ничего не понимает», – догадался он. Он улыбнулся. Это было так хорошо, так правильно. Это такое счастье – быть для нее единственным, одним, да еще и выбранным ею осознанно. Сбылась самая тайная, самая спрятанная его мечта.

Он не верил, он еще не верил, что это все случилось с ним. Он ее встретил, она его дождалась.

Он хотел всю ее спрятать, спрятать внутри себя, ежеминутно быть одним единственным обладателем всех прав на нее, владеть ею абсолютно.

Она так легко доверяла ему, так решительно легко доверяла ему. Она точно не была ни простой, ни бездумной. Неужели он и правда достоин доверия такой редкой птицы?

«Что такое мужчина, чего он стоит, пока его не признает женщина?» – он смотрел на нее и перебирал ее слова. Она говорила серьезно, даже мучительно. Она не придумывала слова, она может и хотела промолчать, не открывать первой своих чувств. Она просто пожалела его, просто увидела, что ему больно и пожалела его. Она его любит. Она поэтому его выбрала. Она сама его выбрала!

Это придало ему таких сил, он готов был растерзать ее сейчас же.

Все– таки не следует ничего делать без ее разрешения.

«По своей юности напора и натиска она может и не оценит, точно не оценит, а еще хуже будет всю жизнь думать, что я ее опять изнасиловал», – улыбнувшись, подумал он.

Всю жизнь.

А вдруг она откажется жить с ним без детей и проведет ее не с ним, а с кем-то? С кем?

От этой чудовищной мысли он вздрогнул всем телом. Она ответно вздрогнула, испуганно заморгала глазами. Он откинулся на спину, ему стало и жарко, и холодно от таких мыслей. Он сдернул с себя одеяло, это невозможно даже думать на одну секунду.

«Да, она моя, только моя собственная собственность», – на два тона ниже и на два злее ответил он потенциальным противникам. «Она моя, и она об этом тоже знает, не зря же она так решительно выбрала именно меня. Да. Все».

Она затревожилась, приподнялась, внимательно посмотрела на него. Он притворился, что дремлет, не желая показать вспышку ярости. У него просто закипала кровь от ревности и своего бессилия изменить это.

Да он не отдаст ее никому. Поздно, это уже его личная собственность.

«Она тебя не бросит, она тебя не бросит, она тебя любит», – успокаивал он себя усилием воли. Старался ровно дышать. Понемногу приходил в себя.

Ей показалось, что он спит, и она легла.

Но не засыпала, встревоженная им, полежала тихо и привстала на локоть, все-таки прикрываясь на всякий случай одеялом, ей захотелось спокойно рассмотреть его, пока он спит и голый.

Он чуть приоткрыл глаза, в полумраке она не увидит, ему тоже очень хотелось видеть ее лицо, как она его изучает, рассматривает.

Она, чтобы лучше было видно, вытягивала его любимую шейку, но видно было не очень, она потянулась еще, даже приоткрыла рот, так было интересно ей, но и страшно случайно прикоснуться к нему: вдруг он проснется и увидит, каким неприличным делом она занимается.

Он не шевелился и дышал ровно, только бы не мешать ей, ему нравилось ее любопытство. «Она как белка, – подумал он, – любопытная белка». Одеяло немного сползло и приоткрыло ее грудь, он ее еще толком не видел, она все время тщательно ее прикрывала, и ему стало тоже очень интересно. Это было таким удовольствием для обоих, тихо лежать и тайно рассматривать друг друга. Но ей не видно.

Она еще приподнялась, упираясь уже на всю руку. Слегка наклонилась над ним. И ему тоже стало видно гораздо лучше и ближе. Опять они замерли, тихо дышали, боясь друг друга потревожить, это было очень, очень приятно.

Ой, она отпряла и спряталась под одеяло. Он знал почему, улыбнулся про себя, но не шевелился, ему было очень интересно, что она будет делать дальше.

Она накрыла его одеялом.

«Может, она подумала, что я замерз», – он опять улыбнулся про себя.

Под одеялом она оказалась близко-близко к нему, теперь она касалась его всем телом. Это ей нравилось.

Тихонечко и осторожно стала рассматривать его лицо, решалась поцеловать его и уже совсем решилась, приподнялась, потянулась к нему, но смутилась в последний момент и уткнулась лицом в подушку, огорченная неудачей. Это было так мило, и ее робкое желание, и тихое огорчение, и то, что он ей нравился.

«Я никому ее не отдам. Это только мое, – не успокаивалась ревность. – Надо и ей объяснить это получше». Чтобы теперь заменить ее первый страх на что-то поспокойнее, не оставить его на всю жизнь страхом, надо было начинать все сначала, только так, как это должно было бы и быть, Жуков медленно открывал глаза.

Все сначала

Пока она спала, и он «спал», пока была тишина, как будто прошел год. В этой тишине время имело другую скорость.

Он глубоко вздохнул, показывая, что «просыпается» и повернулся к ней; она насторожилась; едва касаясь, он стал поглаживать ее лицо; щадя ее страх, к телу не прикасался.

– Давай начнем все сначала.

– Когда? – Лена вся сжалась от ужаса.

Дикость сотворенного Жукову стала очевидной.

– Нет, нет, – сразу пошел на попятную и даже отодвинулся, обозначая степень ее безопасности.

Лена закрылась одеялом по самые глаза.

Жукову только и остались ее почти плачущие глаза. И еще в край одеяла вцепились испуганные пальчики, она держала его, как белка, двумя руками у самого носа. Глаза и эти пальчики – это все, что она доверяла ему. Что ж, лучше, чем она выгнала бы его совсем.

Он осторожно, как бы у новорожденного, трогал эти пальчики один, другой…

Лена настороженно ждала подвоха от хитрого коварного Жукова.

Он огорчился и убрал руку. Лена поняла, что тоже огорчилась. Лежали и смотрели друг на друга огорченными. Лена, как мышка, поскребла ноготком по краю одеяла и тут же обрадовано вернулся, трогать ее за пальчики.

Он же на самом деле мечтал ее потрогать, погладить; когда он лежал там, один, дома ему бы хватило и просто Лены рядом, и этих ее встревоженных, глаз и этих маленьких пальчиков, он и это считал счастьем, там, один в темноте.

Он твердо решил ждать столько, сколько надо.

Лена почувствовала это так, как бы он сказал это вслух, тихонько выдохнула облегченно и выпутала все лицо из-под одеяла. Рассматривала его обычно, как если бы они случайно сидели рядом в автобусе. Жуков улыбнулся ей и состроил дурацкую рожицу.

Дурак, Лена отвела глаза и перевернулась, предоставив ему целую голую спинку. Как он мечтал об этой спинке! Все прозрачно под тонкой кожей, ничего не спрятано, плавные волны ребер, острее всплывал позвоночник между лопатками, которыми она смахивала его руку от щекотки. Маленькая темная родинка. И его любимая шейка, она пряталась от него за немного спутавшимися волосами, он их расправлял, укладывая ровно.

Даже если она совсем ему откажет, наплевать; он согласен всю жизнь вот так гладить ей спинку, только бы она оставалась с ним, только бы никогда не оставляла его одного, в темноте.

Лена зашевелилась, Жуков встревожился, Лена потянула ногами, вытянулась всем телом, легла на живот, поджав под себя локти и с минутку его рассматривала. Жуков растерянно ждал приговора. Лена коварно изогнула бровь, он вопрошающе поднял обе и почувствовал, как хитрая игрунья засовывает ему ступню между лодыжками.

Ой, это было просто неприлично, Жуков осуждающе поджал губы, удерживая улыбку, поднимающуюся из глубины глаз, и крепко зажал ее ногу. Лена, сердясь на улыбку, потянула вытаскивать лапку, но только глубже увязла, Жуков умудрился заполучить ногу до колена, крепко заплетя ее двумя своими.

«Сопротивление с ним вообще бесполезно», – вспомнила она и улыбнулась.

Это ее успокоило, ей была приятна его осторожность и настойчивость, она так безмятежно улыбнулась ему. Он тут же слегка прилег на нее. Это ее немного испугало. Он ждал и следил за ее глазами.

И когда в них кроме испуга появилось любопытство и ожидание, он еще прилег на ее живот и немного развернул ее к себе, так ей было удобней. И снова не торопился.

Стал ждать дальше ее согласия и однозначного разрешения. Соприкасаться вот так животами было ей интересно. Он не целовал, не гладил ее, немного только придавливал ее животом и ногами. Он чувствовал, что это ей нравилось. Как уж ему это нравилось, он не мог и думать, надо было потерпеть еще.

– Лена, – прервал он эту дышащую тишину тревожным шепотом. – А вдруг у тебя там еще не все? Вдруг осталось еще? Может, проверить, – серьезно и озабоченно спросил он.

Лена тоже об этом читала и встревожилась:

– Не все?

– Не все!

– Осталось? А как проверить?

– Так же.

– Жуков! – сощурилась Лена недоверчиво.

Жуков, скрывая атаку, тоже прищурился.

Он бы ни за что не тронул теперь ее первый. Он хотел, чтобы она решилась сама и понятно показала ему это. Кое-что о ней он уже знал и незаметно поначалу и ей напомнил о последних минутках ее девичества. Только теперь он отворачиваться ей не давал, он видеть хотел ее, как она дышит и закусывает губу. Пульс ее становился сильнее, бился у нее в животе, дыхание тоже стало в животе.

Она уже искала способа показать ему это разрешение. Он помог ей: закрыл глаза и близко положил свою голову, теперь ей поцеловать его не трудно. Это легкое ее касание или тепло выдоха? Приоткрыл глаза, проверил – да. И сразу схватил это касание.

Они завозились.

– Я знаю, как надо, – шепотом призналась она.

Жуков даже испугался: как?

Лена стеснялась сказать вслух. Она потянулась и прислонилась губами к его раненному уху и горячим шепотом, от которого кожа натянулась мелкой дрожью мурашками, сообщала ему, как надо. Жуков улыбнулся про себя. Кивнул согласно и смотрел, как она спокойно улеглась на спину, посмотрела на него и согнула колени. Жуков оценил ее смелость.

Не больно? Внимательно следил за еле заметными подрагиваниями век, за невидящими, дрожащими глазами, внимательно смотрящими внутрь своего тела. Вскинула их на него, как, все?

Все но… рмально, Лена, проверяя еще ее глаза. Выдохнули. Но не двигался, это могло быть опасно.

И Лена вдруг сжала все мышцы внутри, взглянула на него сначала удивленно-испугано, а потом с любопытством, как будто играя с ним. Жуков даже хищно выдохнул и выжидающе уже смотрел на нее. Лена спокойно, даже весело повторила. Видя, как Жуков закатил глазки, повторяла и повторяла, весело играя. И самой ей стало интересно. Наигравшись, посмотрела на зависшего над ней Жукова и тихонько отвлекла его от сосредоточенного сухого дыхания:

– Ну, там все?

– Сейчас уже все, – рассеянно, забыв про какое все она говорит, – а можешь быстрее?

Лена сосредоточилась. И Жуков, очень осторожно, почти незаметно, все-таки двигаясь сам, тоже сосредоточился…

И уже обрушено упал на нее. Еще секунды дышал, и увидел, что придавил ее всей тяжестью, он немного забылся; отпустил ее из-под себя. Посмотрел, проверяя, как она, жива?

– Когда ты этому научилась? – Спросил, скрывая подозрительность.

– Сейчас, – она жива и посмотрела, сворачиваясь калачиком на бочок, испуганно, изумленно; прильнула к нему, прячась, прикрыла глазки. Но чувствовала, даже не видя, не успокаивающееся ревнивое недоверие.

«Убью», – подумал Жуков и, наверное, свирепо посмотрел. Лена развернулась на живот и приподнялась, опираясь локтями в одной точке, под грудью, вытянула ноги хвостом ласточки, Жуков даже приподнялся, любуясь, как это красиво. Лена прямо посмотрела:

– Я десять лет занималась классическим танцем. Жуков, хватит сопеть, и сейчас только поняла, где эти мышцы, которые подбирают все внутрь.

«Вот оно что», – Жуков покрепче прижал, на всякий случай, такую драгоценную добычу.

Да, Лена.

Хочу все знать

Уже светло. Она спит, измученная, даже прикрывается лапкой от него, Жуков тихонько убирает ее руку от лица, спит. А он не спит, то прижмет ее тихонько, то подвинет, то обнимет, она откроет глаза, улыбнется и дальше спит, вот соня. Он ее измучил уже.

Выполз тихонько, взял ноутбук, перебронировать свои билеты на ее рейс и предупредить, чтобы его не искали.

Сделал. Сидел и смотрел на нее. Примерял трудные слова, которые он точно скажет ей еще до вечера и к себе, и к ней. Вздохнул и снова заползал к ней, понимая, что мешает, ничего поделать с собой не мог, и снова подвинул, снова обнял, снова потискал, она, как кошка, как бы он ее не трогал, спала, счастливая во сне.

Но уже завтрак.

– Вставай, вставай, – ласкается он с ней. Она улыбается ему и ласкается тоже. Чует запах еды, голодная.

Она ест, внимательно рассматривая все на тарелке.

Он рассматривает ее. Он уже поел, пока она просыпалась и умывалась, и что-то искала в сумке, не нашла, все из нее высыпала, и он с интересом изучал ее вещи первой необходимости, сумка не может быть легкой, столько всего и даже тяжелые ключи:

– Столько дисконтных карт, они же тяжелые, почему ты не оставишь их в машине, я держу их в бардачке. Зачем ты носишь тяжелые ключи от дома с собой? – щекочет ее за спинку, мешает ей есть.

– А ты нет? – извивается и хихикает.

– Я храню их под ковриком, – и пытается засунуть руку «под коврик». Ленка весело отбивается:

– Под каким ковриком, нет у меня никакого коврика… – и выкручивается, и выкручивается…

– У меня есть… я тебе покажу, маленький такой коврик, а под ним ключик, – и не удерживается, опять ее слегка прихватывает сзади за шейку.

Он видит, что у нее на спинке покраснело, от его вчерашних игр даже маленький синячок, и еще один…

– Я тут тебя немножко укусил… – Она улыбается.

Он смотрит за ней, она все делает интересно, все замечает и всему дает забавную оценку. Он смеется. Она умненькая. И такая смешливая. За ней можно смотреть целый день.

Но у них нет целого дня, у них осталась пара часов. А он бы здесь остался на всю жизнь.

Уже собирались. Он все оплатил и сложил, забрал все постельное белье с собой.

Жуков молчал, и Лена не знала, что они будут делать, когда получат багаж, и от этого была рассеяна. Взгляд ее от Жукова соскальзывал вниз и в сторону, и Жуков потерялся, он думал, что показался ей жалким. Оставалось совсем немного времени, и он искал, как это исправить.

А Лена уже начинает одеваться, наклоняется, и он думает, что не только она, но и он никогда ничего толком не видел. Не смотрел никогда, не хотел. А сейчас так ему захотелось.

Просто посмотреть.

Он стесняется, не знает, как спросить ее.

Играя, укладывает ее на спину. Она вопрошает уже понимающим, что будет, взглядом.

– Нет. Просто посмотреть. Ты же меня разглядывала, – шепчет ей на ухо веский аргумент.

Она смутилась и поэтому уступает (опять он видел!).

Почувствовал, что и сам сильно смущается. Как маленький. Он понял, как непросто ей было, когда, вытягивая голову, она смотрела на него в темноте, зря он смеялся. Озорно от смущения, кинул подушкой в нее, не подсматривай!

Она поежилась, держась за подушку.

Он осторожно перевел взгляд, буквально не решаясь посмотреть. Пульс у него 200, как на кроссе в сапогах в военном училище. Хотелось и прекратить, и продолжать.

Он сглотнул. От напряжения у него пересохло во рту, он облизнулся. Получилось хищно. Подавил стеснение и только дотронулся до колен, как она тут же защищалась руками, он взял их обе одной своей и уже смотрел, не моргая. В животе у него заболело, как в юности. Видел, не мог оторваться и пошевелиться.

Он пошатнулся от возбуждения. Неодолимо потянуло попробовать что это.

Она сжалась; погладил ей пальцы в своей руке, и он умоляюще посмотрел, освобождая от терзаний, придавил ее ноги и уже в последний миг, он учуял тонкий запах, едва уловимый. Лучше этого запаха ничего на свете не было. Он откликался в нем, он узнавал его сейчас, как собственную радость внутри, его собственный запах, он его узнал. Длилось плавно это сладостное открытие ее в себе, он дышал только и совершенно уже завороженный стал дотягиваться до чего-то волшебного там внутри. И вдруг с яркой радостью свой вкус, спрятавшийся поглубже внутри чисто вымытой Лены.

Может быть, он поживет, поживет там и оживет? Здесь так хорошо. Он бы остался здесь навсегда.

Он пробовал, осваивал и изучал свои владения. Он был ласков.

Закрылись сами глаза, и она стала ему еще ближе, чем была, ближе, чем была бы им самим. Она выгнулась и упруго растянулась. Он бы весь ушел туда. У него помутилось сознание. Она потянула его к себе, и он сбросил с него все и хотел поймать эту ее силу, помня, как это уже было.

Но опять это было другое. Все сокращалось быстрыми упругими толчками. Все сделалось само. Он обожал ее. Это было больше, чем могло бы быть.

Он обожал ее. У него не было уже таких чувств, чтобы все, что было в нем, вместилось в него. За пределом его возможностей было так ее обожать.

– Саша, – сказала она, поднимая голову и открывая глаза, взглянуть на него. Она первый раз назвала его по имени. Она легла ему на руки и терлась лицом о его лицо и шею.

Он исправился.

Надо было идти. Обоих качало.

Застегнули друг друга кое-как, зацепились за чемоданы и побрели, спотыкаясь и держась друг за друга, возвращаясь на землю.

В такси он прижал ее к себе и смотрел в окно.

Это не случайно, что они так долго ждали друг друга, и прижал ее покрепче, незаметно поцеловал в висок.