Текст книги "Для кого восходит солнце"

21

Наш роман закачивается зимой, уважаемый читатель, и это не моя прихоть, как легко догадаться, а логика жизни. Лето сменяется осенью, а потом зимой. Верно ведь?

Мы дали время Ярилину опомниться, прийти в себя, разобраться со своими мыслями; возможно даже, кое-что понять. И вот теперь, где-то под Рождество, Ярилин сидел в том же Александровском парке и на той же скамейке, где он когда-то, давным-давно, познакомился с Полиной. Кто бы мог подумать! Я, например, не очень верил раннему рассказу Ярилина «Скрипачка». Девушка сидела одна, зимой, на не расчищенной от снега скамье. Мне это казалось выдумкой и преувеличением, которым явно не хватало воображения. Нет, читатель, не выдумка. Не знаю, как вам, а мне тоже приходилось сиживать на морозе, глядя на голые заснеженные деревья. Глупое занятие, глупее не придумаешь. Солнца в такие серые морозные дни, которые тянутся нескончаемой пеленой, в Минске обычно не бывает, и начинает казаться, что его не бывает вовсе. Вообще-то, я так же, как и Ярилин, считаю, что влияние солнца на жизнь людей, с одной стороны, преувеличено, а с другой – недооценивается.

– Люди – это люди, а солнце – это солнце, – заметил как-то я. – Для одних солнце всходит 365 дней в году, а другие его не видят годами, хотя и те, и другие живут на одной улице и на одной планете. Кроме того, солнце не отличает президента от клошара.

– Как? Что такое? Не может быть! – воскликнул мой юный и потому любопытный друг. – Что вы имеете в виду, маэстро?

И я вынужден был рассказать любознательному студенту историю, которую вы только что прочитали. Но история, прошу прощения, еще не окончена. Моего начитанного друга задело за живое именно окончание истории.

Ярилин сидел в парке на скамейке напротив мальчика с лебедем, который был наглухо заколочен досками с четырех сторон. Грубый деревянный короб вместо звонкого фонтана – это само по себе впечатляет. Можно сказать, что была зима, но Ярилин чувствовал себя так, будто у него украли лето. На душе у него была пустота, и он пустыми глазами ловил холодное солнце, не баловавшее город уже несколько недель.

– Простите, это ведь вы будете автор «Легкого мужского романа»? – спросили у него две девушки, румяные лица которых сияли из теплых, опушенных мехом дубленок. – Вас по телевизору показывали. Ваш фотопортрет получил первую премию на конкурсе в Лондоне.

– Да, это я.

– Мы в восторге от романа! Мы вас боготворим! – лепетали возбужденные поклонницы. – Это рождественское чудо! Мы идем – а вы на скамье…

– Вы не в Вифлееме, сударыни. Простите, я так устал от жизни. Мне необходимо побыть одному, – произнес пышную и глупую фразу утомленный прозаик таким тоном, что девушки сразу же отнеслись к ней как к истине и с почтением удалились, оставив коченеть своего кумира. Ярилин не особенно обременял себя чувством благодарности по поводу того, что его признали и узнали. Он устал от людей.

Вечерняя мгла скрыла тускло блеснувшее солнце, и в сумеречном, быстро меркнущем свете стали ярко вспыхивать наглые фонари иллюминации. Весь проспект Скорины был подсвечен на манер Парижа, и стало казаться, что на улице потеплело. Ярилина же знобило. Он кутался в твидовое пальто, переминался с ноги на ногу и не знал, в какую сторону ему податься. За его спиной в витрине книжного магазина толстым глянцевым переплетом к читателю торчала книга «Онтология разума», принадлежащая перу неизвестного пока широкой общественности молодого философского гения Германа Миломедова. Ярилин хорошо знал, что за его спиной торжествует ложь в суперобложке, а потому презрительно не оборачивался. «Все бы ничего, да с годами одолевает брезгливость к тем, над кем еще вчера умирал со смеху», – вспомнилась ему реплика Спартака.

Рядом с «Онтологией разума» стояла книга о мифологии, о том, как наши наивные предки пытались смотреть на мир глазами разума. В этой забавной книге цитировалась поэма уже, вероятно, исчезнувшего племени динка, жившего некогда на берегах Белого Нила. Строки из этой пронзительной поэмы, как заигранная пластинка, кружились в голове Ярилина.

 
В тот день, когда Дендид создал все,
Он создал солнце;
И солнце встает, заходит и приходит вновь.
Он создал луну;
И луна встает, заходит и приходит вновь.
Он создал звезды;
И звезды встают, заходят и снова встают.
Он создал человека;
И человек родится, уходит в землю и не приходит вновь.
 

Пошел снег. В лицо злыми порывами ударял колючий морозный ветер. Валентину пришло в голову одно очень простое соображение: стоило Солнцу удалиться от Земли или отвернуться от нее, как последовала резкая смена температур. Зима с точки зрения природы – это не время года, а прямая угроза жизни. Зима – это не бодрящий мороз с горячими блинами вместо солнца, а отсутствие внимания всемогущего светила, намек на вечную мерзлоту. «Солнце, солнце мое», – стонала теплолюбивая душа Ярилина. «Мало вам, идиотам, полюсов и антарктид, так вы еще ядерную зиму решили учинить. Ну, и пропадайте в тартарары вместе со своими поводырями типа Германа. Это еще тот мед! Почище Хайдеггера. Погреби их всех на дне морском, Посейдон, брат Аида!»

За стеклами уютного ресторана «Испанский уголок» в одних свитерах и блузах сидели молодые юноши и девушки, курили и чему-то беззаботно смеялись. Одна из девушек была похожа на Машку, другая на Ирину, а третья чем-то смутно напоминала Полину. «Бывает же», – подумал Валентин Сократович Ярилин, равнодушно отвернулся и вскоре затерялся в редкой толпе, которую трепала первая зимняя метель.

P. S. Может, кому-то интересно будет узнать, что случилось с верным Тимом. Он ненадолго пережил своего хозяина. Тимка отказался принимать пищу из чужих рук и все ждал, когда же вернется Астрогов.

А тот почему-то не возвращался.

Эпилог

Последнюю точку, конечно, лучше оставить там, где она стоит. Солнце взошло – Солнце исчезло. Цикл завершен. Красиво. Но жизнь продолжается, вот в чем беда, и эпилоги часто становятся прологами. К чему это все?

А к тому, что Ярилин не сдался. Он регулярно звонил Полине и уже подолгу разговаривал с ней по телефону. О чем? Остается только гадать. Но словосочетания «остров любви» и «красть у мира нежность» неоднократно проскальзывали в речах воодушевленного писателя.

Есть и еще одно доподлинное свидетельство того, что Ярилин не был сломлен. Живя в полном одиночестве, к тому же затворником, он написал повесть и решил отнести ее в процветающее издательство «Виктория», расположенное, само собой, на площади Победы. Редактором оказалась удивительно миловидная женщина одних с Ярилиным лет с обворожительными манерами и профессиональной вежливостью, за которую непрофессионалам хотелось ей нахамить. «Лилия Мусагетовна», – представилась акула издательского бизнеса в свободной феминистической манере, отбирая у мужчины кучу присущих ему прав, и прежде всего право на инициативу.

– Чем вы нас порадуете, уважаемый автор, Валентин Сократович?

– Я вам принес, любезная Лилия Мусагетовна, повесть «Каменные лабиринты любви».

– Любовь?

– Да.

– Нет, Валентин Сократович, нет. Вы, простите, далеки от жизни. Мы ждем от вас захватывающих детективов, игры ума и вечной загадки: кто убил? Наши герои – праведники и злодеи, люди простые и без заморочек.

– Убивает всегда красота. Это очень просто.

– Что вы, господин Ярилин! Не пугайте меня. Не нами сказано: красота спасет мир. Только на том и стоим. Впрочем, я уверена, что этот афоризм придумала женщина. Вторая жена Достоевского, скорее всего. Да.

– Вот вы, симпатичная женщина, требуете от меня пусть и фальшивого, но все же убийства. И перед вами трудно устоять. Я почти готов убить. Кроме того, весь ваш бизнес, извините, просто покоится на трупах. Море крови и горы трупов. Не смердит, мадам? Игра ума и слов приводит к трупам. К тому же мотивом убийства всегда служит стремление к Красоте, желание пожить красиво (простые люди всегда путают пользу с красотой). Вы не находите? «Красота спасет мир» – это очень детективная или дефективная фраза. После всего сказанного не очень красиво настаивать на том, что фразу эту изрекла женщина, но мне тоже кажется, что такое придумать могла только подруга мужчины. Отдаю должное вашей проницательности, дорогая Лилия Мусагетовна.

– Уважаемый Валентин Сократович, вы очень убедительны, но любовь сегодня плохо продается. Любовь сегодня сложно продать. Не ходовой товар.

– Вы меня убиваете…

Ярилин ворвался в свою квартиру и в ярости схватил стило. «Анаконда! Будет вам детективчик, разлюбезные мои», – безумно шептали губы прозаика, но сам он едва ли соображал, что бормочет. Воображение его занимала редакторша, на которой он решил отыграться способом экстравагантным: он сделает ее сомнительной героиней своего нового романа.

– «Халатов и Лилька», – выпалил писатель. – Да-с, именно таким будет название.

И тут же написал первые фразы.

На скамейке, расположение которой позволяло обозревать и камерное благолепие Троицкого предместья, и строгость Свято-Духова кафедрального собора, и надменно господствовавший над местностью католический храм, и современные, утратившие плавность линий силуэты, образующие красоты проспекта Машерова, и злополучный зев станции метро «Немига», где в безумной давке жарким летом погибли десятки молодых людей, – вот на этой ничем до того не примечательной скамейке, развернутой в сторону многочисленных прелестей города Минска, сидели летним великолепным вечером два немолодых уже, но еще весьма и весьма нестарых господина. Скамейка, перед которой простиралась смирная Свислочь, к тому же находилась по соседству с памятником Пушкину, что явно сказывалось на настроении джентльменов.

«А почему, собственно, Халатов?» – спросил себя Ярилин. И махнул рукой, потому что уже наползали, теснились строки…

– Интересно, что вы читаете? – спросил коренастый и в то же время довольно высокий мужчина, шелестя городской газетой и наблюдая за золотым закатом. – Что можно читать в наше время? Просто любопытствую: что может отвлечь от созерцания всего этого (он широким жестом обозначил панораму) в такой изумительный вечер?

– Я читаю роман, который называется «Для кого восходит Солнце?», – ответил мужчина в очках, явно уступавший в крепости сложения своему нечаянному собеседнику.

Но это уже совершенно другая история, вымышленная от начала до конца. История эта измучила Ярилина: вымысел сопротивлялся лжи, красивой получалась только правда, которая убивала. Сладкая, романтическая мечта делала роман безобразным. Но это, повторяем, другая история. Наше правдивое и реалистическое повествование заканчивается. Всему же есть конец, хотя неизвестно, есть ли у всего начало.

Ах, да, что станется с прозаиком дальше?

«Бог весть», – как сказал бы отец Кирилл. Спартак Евдокимович, вероятно, ухмыльнулся бы на эту скользкую ремарку и добавил: «Проза – это проза, а жизнь – это жизнь». Что касается Полины, то не исключено, что когда-нибудь она вновь произнесет со своей неподражаемой интонацией: «Милый». Вполне возможно, они так и сказали бы.

Однако повествование, повторим, закончено. Все персонажи умолкают…

Наступает томительная космическая тишина, в которой бесшумно движутся небесные тела по заданным траекториям. Здесь ничто не восходит и не заходит. Здесь просто нет таких проблем.

Но я не был в космосе.

Я живу на Земле.

Минск, 2002