Текст книги "Генетик"

В школе Велику не нравилось, учился мальчик плохо, с неохотой. Его поведение вызывало нарекания педагогов – вертелся и разговаривал, на парте нацарапал броневик и повешенных белогвардейцев со связанными за спиной руками.

В тот год первый снег выпал в декабре. Виктор Валентинович планировал на выходные выбраться с Великом покататься на лыжах и как раз обдумывал, в какой район Подмосковья лучше поехать, когда раздался телефонный звонок. Оказалось, что Вараниева хотят видеть сегодня в школе.

В назначенное время председатель партии вошел в кабинет завуча и узнал, что с ним желает поговорить учительница Велика.

Ольга Ивановна и Велик вскоре пришли, и педагог начала рассказывать:

– Последние дни я замечаю некоторые изменения в поведении ребенка. Он периодически хватается за спинку стула впереди сидящего ученика, фиксирует взгляд на мне или на доске и повторяет не связанные с тематикой урока фразы. Вот сегодня, перед началом объяснения нового материала, я спросила: «Дети, что вам больше всего запомнилось из предыдущего урока?» И Велимир ни с того ни с сего объявил: «Интимная обстановка, длинноногие блондинки, изысканная кухня – вам запомнится этот отдых». Я сделала вид, что не расслышала, а мальчик схватился за спинку стула и до конца урока как ненормальный повторял ту же глупость. Еще и головой вертел очень странно. На все мои замечания не реагировал, а потом вдруг кинулся драться с ребятами.

– Перестань паясничать! – строгим голосом приказал Вараниев Велику, который и сейчас очень странно вертел головой. Но его обращение действия не возымело. – Велик, ты меня слышишь?

Ребенок не реагировал.

– Вот видите, – взяла слово завуч, – он продолжает дурачиться.

Неожиданно для педагогов Вараниев вскочил с места, подхватил мальчика на руки и со словами «Извините. Ребенок просто заболел» стремглав выскочил из кабинета. Еще по пути домой он набрал номер Ганьского, но никто не ответил.

Утром следующего дня Велик в школу, конечно, не пошел.

Вараниев не находил себе места. Он забросил партийную работу, взвалив дела на Шнейдермана. Пытаясь разыскать Ганьского, председатель использовал все доступные средства – обращался в милицию, в ДЭЗ, в справочную пожарной охраны, «Скорой помощи» и пограничной службы. По всему выходило, что ученый жив и здоров, за последние полгода границу не пересекал, прописан по тому же адресу. Макрицын, применив свои необычные способности, сказал, что видит его в каком-то доме в лесу вместе с супругой.

Вараниев нехорошими словами вспомнил Зайцевского, отчего-то приписав именно ему ответственность за состояние ребенка. «Никакого самоизлечения не случилось, – пришел к выводу председатель. – Значит, препарат Ганьского действует семь-восемь месяцев».

Ромашкины видели, что с ребенком творится нечто непонятное, и по-своему проявляли усиленную заботу о нем. Евгения Ивановна даже пошла на то, что впервые прочитала мальчику про «Красную Шапочку». А Евгений Иванович с особым усердием пел ему революционные песни. Во время исполнения Велик вдруг запрыгивал на кровать, отжимался от спинки и начинал многократно повторять какие-то глупости. Именно во время этих приступов Вараниеву стало окончательно ясно, что мальчик так и не научился правильно произносить букву «д». По этому поводу он как-то задавал Ганьскому вопрос, и ученый сказал, что причиной является специфика исходного материала.

Время шло. Председатель нервничал и ежедневно педантично, по три раза в сутки, звонил Ганьскому. Состояние ребенка ухудшалось: Вараниев заметил незначительное удлинение носа.

Накануне Нового года Аполлон Юрьевич наконец-то ответил на звонок и сразу поинтересовался, каково самочувствие Велика и не нужна ли помощь.

Визит к ученому состоялся в полдень. Тот произвел забор крови и осмотрел мальчика, найдя его состояние удручающим, но не катастрофическим. При этом даже не спросил о мотивах столь неожиданного шага Вараниева, приведшего к возвращению «синдрома попугая». Видимо, был уверен, что объяснения последуют, однако ошибся: Виктор Валентинович хранил молчание.

На следующий день препарат был введен. Ганьский предупредил, что, если процесс лечения затянется, Велику придется остаться в школе на второй год. Но председатель готов был нанять репетиторов, как только состояние ребенка позволит это сделать.

– Друг вы мой любезный, – покачал головой ученый, – на этот раз мы успели, и я могу гарантировать благоприятный результат. Но не факт, что всегда будем успевать, и я окажусь бессилен чем-либо помочь. Вам тогда останется один путь – обратиться к корифею болтовни на медицинские темы господину Зайцевскому, мозг которого, похоже, расплавился и незаметно для хозяина перетек частично в щеки, частично в живот. Имел удовольствие недавно лицезреть – впечатлен.

Вараниев засмеялся, а потом обратился к Ганьскому:

– Аполлон Юрьевич, я хочу вот что спросить: смотрите, со дня последнего укола прошло примерно восемь месяцев, а болезнь вернулась три недели назад. Так нельзя ли делать уколы реже? Очень они утомительны и для меня, и для Велика.

– Ненавижу слово «укол». Мы же не на турнире по фехтованию! Кстати, почему именно «Велик» а не Веля хотя бы? «Велик» отдает чем-то… транспортным. Н-нда… Так вот, уточняю: синдром никуда не уходил. Следовательно, и вернуться не мог. Разговор идет о возвращении симптоматики по причине отсутствия подавляющего ее лечения, то есть инъекций препарата. И вернулись проявления болезни гораздо раньше, просто видимыми стали сейчас. Итак, очередная инъекция через три месяца. Но видеть вас я хочу через три недели – необходимо посмотреть динамику.

* * *

Испытывать судьбу еще раз председатель желания не имел ни малейшего, и ровно через три недели Ганьский осмотрел Велика. Отметил, что не совсем исчезло патологическое удлинение носа, а других проявлений болезни не выявил.

Мальчик вернулся в класс через две недели после окончания каникул. Желание учиться отсутствовало у него полностью. Разительно ухудшилось поведение, что и послужило поводом для очередного приглашения Вараниева в школу.

– Хочу вам пожаловаться, – обратилась к нему Ольга Ивановна. – Ваш сын совершает такие поступки, которые недопустимы в школе.

– И вне школьных стен тоже, – подхватила завуч.

– Директор школы сделал мальчику замечание за то, что тот бегал на перемене, и Велимир обозвал его нехорошими словами, – продолжила Ольга Ивановна. – Вчера на уроке чтения выпустил трех мышей в классе и сорвал урок. Сегодня весь день плевался в товарищей пшеном из трубочки.

– Я поговорю с мальчиком. Больше этого не будет, прошу за него прощения, – виновато произнес председатель. – А как он по предметам?

– Все по-старому: в целом успевает. Однако по чтению проблемка есть. Велик ведь звук «д» искажает.

– Я уже нашел логопеда и надеюсь на хороший результат, – сообщил Вараниев. – Хотя доктор назвал проблему наследственной.

– Наследственная или нет – роли не играет, а вот то, что он «г» вместо «д» произносит, очень сильно мешает нормальному проведению уроков. С мальчиком надо много работать: приучать его не пользоваться некоторыми словами.

– Он что, выражается нецензурно? Про секс говорит? – нервно спросил Виктор Валентинович.

Лицо Ольги Ивановны стало красным, руки потянулись к незастегнутой верхней пуговице блузки, затряслись губы. Вараниеву показалось, что женщина вот-вот без сознания рухнет на пол.

– Еще не хватало! – возмущенно воскликнула она. – Просто мальчик не должен говорить слова, произношение которых ему не под силу.

– Какие именно?

– Например, слово «давно», – ответила Ольга Ивановна.

Дома Виктор Валентинович разбирался с Великом.

– Скажи мне, как ты обозвал директора?

– Не скажу.

– Ты должен мне это сказать! Наказывать не буду.

– Не должен.

– Если не скажешь – на санках всю неделю кататься не будешь.

– Буду.

– Нет, не будешь!

– Я Женьков подговорю и буду.

– Евгения Ивановна, Евгений Иванович! – позвал председатель.

В комнату вошли воспитатели, и Вараниев обратился к ним:

– Я вам запрещаю всю следующую неделю катать Велика на санках.

Мальчик расплакался и согласился все рассказать. В присутствии Ромашкиных ребенок сообщил, что обозвал директора «рабкрином».

Недоумение застыло на лицах взрослых.

– А где ты мышей взял? – продолжал Виктор Валентинович.

– Где, где… Мне их Васька дал.

– Какой Васька?

– С третьего этажа, – уточнил Велик.

Ромашкины пояснили:

– Друг у него в доме есть, на пару годков постарше. Гуляют во дворе вместе. Того родители балуют: дома змеи живут, ящерицы. И он хвалился, что живых мышей им скармливает.

– Ну, а из трубочки в ребят зачем плевался? – продолжал разбираться председатель.

– Я не по всем.

– Какая разница, по всем или не по всем?

– Большая разница! – убежденно заявил Велик. – Я в тех плевался, кто меня на уроке передразнивал, когда я стихотворение читал.

Вараниеву стало ясно: у ребенка трудности с произношением и его дразнят, а он страдает. Поэтому мышей именно на чтении выпустил. Поэтому плевался – в тех, которые его передразнивали.

– Ладно, ничего страшного, – смягчил тон Виктор Валентинович. – Но зачем ты директора «рабкрином» обозвал? Где вообще ты такое слово услышал?

– Я слова не ищу – сами липнут.

Председатель обратился к Ромашкиным:

– А вы не знаете, откуда это слово раздобыл?

– Может, по телевизору услышал, – предположила Евгения Ивановна. Но ее супруг оказался более конкретен:

– Я на днях читал Велику, для правильного развития, статью «Как нам переделать Рабкрин».

– Евгений Иванович, рано ему такие вещи слушать. Он ведь еще не способен их правильно понять! Когда вы мальчику что-либо читаете, следите, чтобы он понимал значение слов, и объясняйте, какие можно говорить, а какие нельзя. Иначе он такого наговорит в школе…

Первый класс ребенок закончил круглым троечником. Вараниева еще только однажды вызвали в школу. Поводом послужили слезы соседки по парте Анечки Глуховой, отца которой, владельца небольшого, но успешного цеха по производству копченых морепродуктов, Велик пообещал повесить на суку, а всю рыбу из цеха забрать и раздать народу.

Ольга Ивановна отметила склонность ребенка к рисованию, но выразила некоторую озабоченность тематикой рисунков:

– Мальчик не злой, а рисует страшные картины: виселицы с повешенными, расстрелы, истощенных людей в рваной одежде. Причем пользуется только черным, коричневым и красным карандашами.

На лето Ромашкины с Великом выехали на дачу Вараниева.

Глава пятнадцатая

В середине апреля Макрицын без телефонного звонка, и к тому же вечером (такого не случалось никогда за все годы знакомства), пришел к Ганьскому. Ясновидящий был явно чем-то расстроен и сильно возбужден. Его взгляд отличался решительностью и бескомпромиссностью.

– Мне прямо сейчас поговорить надо, – с порога и без приветствия обратился он к Аполлону Юрьевичу.

– Хорошо, – ответил ученый. – А тебя не смутит, что я не один?

– При Марине говорить не хочу!

– Я имел в виду моего друга, доцента Кемберлихина, – уточнил Аполлон Юрьевич. – А Марины дома нет.

– Кемберлихин пусть остается. Я не против его присутствия.

– Чем обязан столь неожиданному визиту? Неужели важное сообщение из Космоса экспресс-почтой через чакры получил? – шутливо спросил Ганьский.

Они прошли в комнату. В любимом старом кресле Аполлона Юрьевича комфортно восседал Кемберлихин. Макрицын обменялся с ним рукопожатием.

– Вы, Федор Федорович, сидите. Вы мне не мешаете.

– Глубоко тронут твоим великодушием и любезностью, Еврухерий.

– Вот, при Федоре Федоровиче говорю тебе, Аполлон, что ты подлым образом использовал меня, – заявил Макрицын.

Кемберлихин от неожиданности застыл с чаем в руке. Ганьский же остался абсолютно спокоен и повернулся к Еврухерию:

– Только самые невоспитанные люди могут прямо с порога дома… прошу заметить – чужого дома… безапелляционным тоном обвинить человека в неких грехах. Как ты себя чувствуешь после операции? Голова перестала болеть?

– Пусть тебя не беспокоит моя голова! – недобро произнес гость.

– Не представляю, кого может беспокоить чужая голова, кроме ее владельца… – пожал плечами Аполлон Юрьевич, глядя на Еврухерия. – Как твое самочувствие?

– Нормально.

– Ну и хорошо. Значит, я говорю со здоровым человеком, отдающим себе отчет в словах и поступках. Не затруднит ли тебя прокомментировать предъявленное в мой адрес обвинение?

– Да какие тут комментарии? Все ясно! Ты использовал меня в своих целях, я это сегодня видел, – эмоционально ответил Макрицын.

– Можно полюбопытствовать, что ты видел? В деталях, пожалуйста.

– Ты Велика сделал, чтобы опыты ставить! – решительно заявил Макрицын.

Ганьский прошелся вокруг стола, остановился у кресла и облокотился на его спинку.

– Так в чем же, позволь уточнить, суть предъявленных мне обвинений? Не понимаю твое утверждение, что я тебя использовал.

– Все ты, Аполлон, понимаешь. И только прикидываешься дурачком!

– Еврухерий, во-первых, выбирай выражения. Во-вторых, или ты отвечаешь на мои вопросы, или я расцениваю твои обвинения как голословные, требую извинений и прошу удалиться, – жестко отреагировал Ганьский.

– Подумаешь, – испугал… Но ладно, скажу: ты на нем болезни изучаешь.

– Батюшки! Это уже на бред смахивает. И у меня нет желания оппонировать тебе, Еврухерий. Да и необходимости не вижу, по правде говоря. Лучше скажи мне, что ты погорячился, неправильно интерпретировав увиденное, и будем считать, что ты ничего не говорил. Более того, я соглашусь с твоим утверждением про изучение болезни. Но что ты тут видишь плохого? По-твоему получается, что изучение болезней есть занятие предосудительное?

– Черта с два! – отмел предложение Макрицын. – Яправду говорю и ничего объяснять не буду! Это ты у меня прощения должен просить и во всем честно признаться! А потом еще и у Велика попросить прощения и вылечить его!

– Вот как?

– Да, так! Ты вор – мою идею украл и для себя использовал!

Сидевший до того молча Кемберлихин вмешался в разговор:

– Еврухерий, ты перегибаешь палку. Обвиняешь человека в тяжком грехе, а сам голословен. Подозреваю, ты не в состоянии привести какие-либо конкретные аргументы в пользу выдвинутых упреков. А в таком случае все сказанное тобой в адрес Аполлона Юрьевича звучит как безосновательный выпад.

– Эх, Федор Федорович… Я думал, хоть вы порядочный человек, а вы…

Друг Ганьского не дал ясновидящему договорить:

– Понеслось, поехало… Выходит, все мы тут непорядочные, кроме тебя. Думаю, тебе лучше удалиться, Еврухерий. Немедленно! Чтобы окончательно не убить во мне остатки того уважения, которое я к тебе испытывал. Но сначала принеси Аполлону Юрьевичу извинения!

– Вот уж хрен! – выпалил Макрицын. – Вы, я вижу, тут заодно! А еще ученые, интеллигенция, институтов поназаканчивали… Топить вас надо в поганом болоте! Правильно великий Лемин сказал про вас.

– Что же он сказал? Крайне любопытно узнать. Просвети нас, не сочти за труд, – сохраняя поразительное спокойствие, произнес Ганьский.

– Да хватит вам прикидываться, сами не хуже меня знаете, – с презрением бросил ясновидящий. – А если не знаете, но интересно, возьмите и почитайте.

– Спасибо за совет, – буркнул Кемберлихин.

Макрицын резко повернулся и направился к выходу.

После его ухода Ганьский и его друг еще долго о чем-то говорили, но что они обсуждали, осталось неизвестным.

* * *

Вараниева все больше волновала проблема, которая рано или поздно должна была появиться: Ганьский не вечен! Что будет с Великом, если с ученым что-либо случится или он просто умрет? Ребенку десять лет, а Аполлон уже немолод. Пока он не жалуется на здоровье, но как говорится, все под Богом ходим. Неужели благополучие Велика закончится со смертью Ганьского? Можно ли что-нибудь сделать, чтобы развязать, а если потребуется, то разрубить этот самый узел, связавший воедино ученого и ребенка?

Подобные мысли не давали покоя председателю. Он часто и подолгу говорил на эту тему со Шнейдерманом. Боб Иванович придерживался своей точки зрения. А именно: необходимо искать альтернативу. Но где? К кому обратиться? Ни один ученый, ни одна клиника в мире не проводит этиологической терапии. Только социальную адаптацию. За десять лет Виктор Валентинович в совершенстве овладел медицинскими терминами, проштудировав множество медицинских изданий: учебники, справочники, монографии, журналы. Но впереди вырисовывался тупик, выбраться из которого никакой возможности Вараниев не видел.

Несколько раз за эти годы звонил Зайцевский с предложением своих услуг. Однажды даже напросился в гости и явился вместе со своим другом профессором Графкиным, по-прежнему работавшим в Детском пищеварительном институте. Когда визитеры вошли в новую квартиру Вараниева, интерьер и обстановка произвели впечатление.

– Финны работали? – первым делом спросил Зайцевский, на что Виктор Валентинович ответил уклончиво:

– Кто их знает, я с бригадиром дело имел.

Графкина ни квартира, ни отделка, ни планировка не заинтересовали. Его вообще квартиры не интересовали. Потому что профессор с помощью нескольких браков удовлетворил свои жилищные амбиции и теперь проживал на большой площади в самом центре Москвы – в шикарных, с лепными потолками, апартаментах.

– Дезинфекцию регулярно проводите? – поинтересовался у хозяина Графкин.

– Не совсем понимаю ваш вопрос, – ответил Виктор Валентинович. – Насколько знаю, дезинфекцию делают, когда в квартире заразный больной.

– Вы напрасно так думаете! – возразил профессор, попутно впрыснув себе в нос какую-то дрянь с запахом формалина. – Микробы есть везде, и с ними необходимо вести постоянную борьбу. Тем более, к вашему сведению, они тоже не теряют времени даром – видоизменяются, переходят на комбинированные пути распространения.

Вараниев позвал гостей в гостиную. Осмотрев Велика, Зайцевский констатировал полное отсутствие у ребенка каких бы то ни было признаков «синдрома попугая», но глазные яблоки показались ему желтоватыми. Затем профессор Графкин, надев перчатки, виртуозно провел перкуссию и пальпацию, определив печень ребенка в нормальных границах и спокойной. После этого Зайцевский очень подробно стал расспрашивать председателя о развитии и здоровье ребенка за прошедшие годы, а Антон Ильич отправился в ванную – проводить свои обычные профилактические антибактериальные мероприятия.

Вернувшись в гостиную, Графкин застал такую картину: огромный живот коллеги летал по комнате, увлекая за собой не менее впечатляющих размеров голову, прикрепленную к туловищу короткой шеей. Зайцевский был сильно возбужден и извергал поток слов:

– Попавшись на удочку проходимца, вы упорствуете, как несмышленое дитя, не соглашаясь с доводами ученого, профессора, признанного авторитета, автора научных работ и заведующего профильной кафедрой! А негодяй, подло используя ваше горе, болезнь вашего ребенка, морочит вам голову! И при этом вы хотите меня убедить, что не имеете никаких контактов с Ганьским! Я читал его жалкую статейку, опубликованную в малоизвестном британском медицинском журнальчике для домохозяек и любителей жареных фактов. Полный бред, чушь собачья, ничего конкретного! С научной точки зрения меня не интересует, но я уверен, что описанный в ней случай – случай именно Велимира, и я не понимаю вашего намерения скрыть данный факт от меня. Не упрямьтесь, скажите мне, что вводил этот прохиндей ребенку, и я попытаюсь разоблачить его псевдонаучную гипотезу. Вы всегда сможете рассчитывать на дружеское плечо самого известного в мире специалиста по «синдрому попугая»! Не теряйте времени, ведь может быть поздно: недоученный авантюрист погубит мальчика. Говорите же!

Вараниев по-прежнему утверждал, что его с Ганьским связывают только приятельские отношения:

– Ну, бывает, заскочу раз в три-четыре месяца в шахматишки побаловаться.

Зайцевский, поняв, что ничего не добьется и зря потерял время, оставил квартиру председателя. Но напоследок со словами «Уверен, что вы одумаетесь!» все же дал номер своего домашнего телефона.

* * *

Подошли дни визита к Ганьскому. В первый из них, как обычно, ученый произвел забор крови. На следующий день Велик с утра пребывал в приподнятом настроении: накануне Вараниев пообещал взять его с собой в выходные на рыбалку. В одиннадцать утра председатель с ребенком были уже у ученого. Процедура прошла рутинно, заняв, как обычно, не более трех минут.

Затем Велика отправили на кухню пить чай с его любимым овсяным печеньем, которым регулярно угощал хозяин квартиры, а Виктор Валентинович решил рассказать Ганьскому о визите Зайцевского.

– Недавно ко мне, неожиданно напросившись в гости, пришел Зайцевский с другом, – начал Вараниев.

Ганьский оживился:

– Так-так… С каким другом?

– С профессором Графкиным из Детского пищеварительного института, – уточнил Виктор Валентинович.

– Не первый раз слышу эту забавную фамилию. Известнейший специалист по проблемам желудочно-кишечного тракта у детей. Читал некоторые из его работ, касавшихся иммунологических аспектов при заболеваниях тонкого кишечника. Весьма и весьма профессионально написаны. Лично не знаком. Пожалуйста, продолжайте, – попросил Ганьский, раздумывая над причинами, побудившими Зайцевского нанести визит совместно с гастроэнтерологом.

– Они осмотрели ребенка, после чего насмерть перепуганный бактериями Графкин ушел мыться в ванную, а Зайцевский стал требовать от меня всей правды, – посмеиваясь, рассказал Виктор Валентинович.

– А именно? – уточнил Аполлон Юрьевич.

– Попросил назвать лекарство, которым вы лечите Велика, – прямо ответил председатель.

– Потрясающе наглый человек! – заключил Ганьский. – Может быть, он полагал, что я написал для вас формулу препарата в прихожей на стене, чтобы вы не забыли? А заодно и процесс его получения? Скажу по секрету: все, что касается лечения «синдрома попугая», я держу в самом надежном месте – в голове. Оттуда украсть невозможно! И каков же был ваш ответ?

– Я сказал, что вы к лечению Велика отношения не имеете. А мы с вами просто иногда встречаемся за партией в шахматы. Он обзывал вас по-всякому и упоминал про какую-то вашу статью в английском журнале для домохозяек.

Ганьский засмеялся:

– Прелестно! Пожалуйста, припомните точно его слова.

– Дословно он сказал так: «Я читал его жалкую статейку, опубликованную в малоизвестном британском медицинском журнальчике для домохозяек и любителей жареных фактов».

Смех Ганьского усилился.

– Очаровательно! Недавно в Москву приезжал научный редактор журнала, и я с ним встречался. Англичанин поведал, что господин Зайцевский ежемесячно присылает в редакцию свои работы, чем порядком поднадоел сотрудникам. Дело в том, что это самый авторитетный в мире научный журнал по вопросам психиатрии и проблемам нервной системы. Печатает только конкретную, серьезную информацию от авторитетнейших ученых. В последнем номере был опубликован конспект моей работы по некоторым аспектам «синдрома попугая». Данные и результаты, которые я решился опубликовать, по сути своей революционны. Прочитав мою статью, толстяк и пришел к вам. Он не настолько глуп, чтобы не догадаться: вашего ребенка лечу я. Кстати, у меня есть для вас чудесная новость, но о ней позже.

– Почему позже? – спросил председатель.

Ганьский ответил после небольшой паузы:

– Видите ли, уважаемый Виктор Валентинович. Мы с вами знакомы более десяти лет, но отношения наши далеки от доверительных. Я бы назвал их ровными и, если хотите, деликатными. В какой степени я могу вам доверять?

– Вы можете мне доверять полностью! – убежденно заявил Вараниев.

– Извините, Виктор Валентинович, но полностью не могу. Ваша попытка обмануть меня, в том числе с выплатой гонорара, внесла очень большие коррективы в степень моего доверия вам. Конечно же историю про сестру, ее мужа и погибшего ребенка, придуманную вами, я сразу воспринял с большой долей скептицизма. Потом мои сомнения подтвердились. Как видите, я с вами откровенен. На этой волне мне хотелось бы получить ответ на пару вопросов: зачем вам понадобился искусственно созданный ребенок, для чего вам копия большевистского негодяя и как вам удалось раздобыть его ткань? Я очень надеюсь получить от вас исчерпывающий ответ, который станет ключом к нашему взаимному доверию. Со своей стороны, даю полные гарантии сохранения вашей тайны. Более того, я готов сделать первый шаг навстречу вам, возвращаясь к чудесной новости, о которой упоминал…

Вараниев напрягся, сосредоточенно всматриваясь в глаза ученого.

– Хочу обрадовать вас: есть веские основания надеяться, что в недалеком будущем мною будет создан препарат, одной инъекции которого окажется достаточно, чтобы страдающие «синдромом попугая» смогли навсегда забыть о недуге.

– Когда? – чуть было не закричал Виктор Валентинович.

– При благоприятном стечении обстоятельств лет через пять-семь, – уточнил Ганьский.

– Так долго ждать… – с заметной долей разочарования произнес председатель.

– В мире науки свое представление о времени, – улыбнулся ученый.

– Кстати, о времени! – переключился на другую важную тему Вараниев. – Согласитесь, все мы под Богом ходим и не знаем, что завтра случится…

– Вы можете не сомневаться, – перебил Ганьский, – в случае моей кончины, к слову, совсем не ожидаемой в ближайшие дни, есть человек, который продолжит курс лечения. И все же, в чем причина вашего желания получить искусственно созданную копию Лемина? Не побоюсь признаться: знал бы ваши истинные намерения – ни при каких обстоятельствах не согласился бы!

– Не могу ответить конкретно, но поверьте – намерения самые благие. Вы, Аполлон Юрьевич, не знаете, какое великое дело сделали, пусть и за деньги, – многозначительно добавил председатель.

– Премного благодарен за прямоту. Но категорически не согласен с вашим мнением. Материальный аспект предприятия сыграл, конечно, не последнюю роль, но, смею вас уверить, далеко и не первую. Если вам интересно, поясню: решающее значение для меня имел чисто научный интерес: я давно хотел получить практическое доказательство моим многолетним исследованиям в биохимии хромосом. Кроме того, я получил возможность доказать выводы другого своего теоретического труда. Еще один вопрос: неужели вы действительно считаете, что деньги ученым противопоказаны, что результаты долгих и зачастую крайне утомительных, требующих самопожертвования научных изысканий их авторы не могут продавать?

– Моя позиция такова: ученые получают зарплату от государства. Это и есть материальная компенсация их труда, – отчеканил Вараниев.

Ганьский от неожиданности резко вскинул голову:

– Потрясающий ответ! То жалкое пособие, которое государство нерегулярно выплачивает ученым, вы называете достойной компенсацией их умственной деятельности?

– Некоторым можно платить зарплату и немного выше, – развил свою мысль председатель партии, – но необходимо сократить общее количество деятелей науки раз в пятнадцать-двадцать. А то расплодилась прорва ненужных ученых, которые вроде что-то изучают, а результатов не видно. Потому и не видно, что вовсе не изучают ничего! Делают вид, будто что-то там исследуют, а сами друг у друга диссертации переписывают. Чего бы им еще по библиотекам сидеть? Если ты ученый, иди и изучай. Получил результат – пиши кандидатскую. Не получил, скажем, года за три, – уходи из науки. Так нет, не уходят, всякие пути ищут, чтобы степень получить. Вот я знал одного, который так и зарабатывал – каждый месяц под заказ кандидатскую кропал.

– И сейчас тоже? – уточнил Аполлон Юрьевич.

– Черт его знает, я с ним контактов больше не имею. Немца какого-то в родне нашел, то ли прабабку, то ли прадеда, в Германию уехал.

– Тоже неплохо, – резюмировал Ганьский.

– Да что ж тут хорошего? – неожиданно резко среагировал председатель. – Здесь, получается, задарма образование получил, а там деньги гребет?

Ученый встал с кресла и, усмехнувшись, заметил:

– Замечательно, Виктор Валентинович! Вы почти повторили мои слова. Одно маленькое, но важное уточнение: не гребет, а зарабатывает.

– Не помню я, чтобы вы то же самое говорили.

– Не дословно конечно же, но по сути: будь у ученых соразмерное труду жалованье, вряд ли бы они массово в Германию или за океан ехали.

– А, вот вы о чем… Категорически не согласен! – возразил председатель. – Все должно идти по порядку. Родился ребенок, подрос, пошел в школу и закончил ее – раз. Поступил в институт, отучился – два. Три: есть мозги, открыл что-нибудь – пиши диссертацию. Защитился – работай в институте, занимайся наукой. Сделал еще какое-нибудь открытие важное, стал известным, уважаемым – четыре. Тогда и платить больше будут. А то сейчас как хотят – сразу им большие деньги подавай. Но ведь не может человек сначала институт закончить, а потом начальную школу! Все приходит одно за другим, по порядку. Как дни недели: за средой – четверг, за четвергом – пятница, за пятницей – суббота…

Ганьский пристально посмотрел собеседнику в глаза. И вдруг обронил:

– Вы ошибаетесь, не всегда после пятницы наступает суббота.

Прибежавший из кухни Велик, успешно расправившийся с овсяным печеньем, кинулся к Виктору Валентиновичу со словами: «Я все съел, пойдем!»

– А «спасибо» ты сказал? – спросил председатель.

– Там мало было, – не страдая от излишней деликатности, ответил ребенок.

– Все равно надо сказать «спасибо», – настаивал Вараниев.

– А то в следующий раз не дадут? – не сдавался Велик. И не дожидаясь ответа, воскликнул: – Аполлон, спасибо за печенье!

Велик всегда называл Ганьского Аполлоном, на что получил его разрешение.