Текст книги "Генетик"

– У них по религии, что ли, так? – заинтересовался Макрицын.

– А если и так, то какие выводы вы сделаете, Еврухерий Николаевич?

– Тогда мне ясно все будет. Религия – вещь серьезная!

– Странно мне подобные высказывания слышать, – усмехнулся космополит. – Они вас характеризуют плохо. Вы, значит, человек непостоянный в суждениях и позицию меняете в зависимости от ситуации.

– С чего вы взяли?

– Ну как же, Еврухерий Николаевич! Я совершенно другие мысли от вас насчет религии слышал. Напоминаю ваши же слова: «Бред это все и ерунда. Понапридумывали глупости всякие от бессилия».

– Не помню такого, – буркнул ясновидящий.

– Ажь-журры – язычники, если вам интересно, – продолжал пояснения Семен Моисеевич. – Троепреклонцы-десвяполы.

– Никогда не слышал, – признался Макрицын.

«А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить – как муж решит, так и будет», – звучало в комнате, порядком уже поднадоев и Еврухерию, и космополиту. Из-за спинки трона вышел мужчина, приблизился к Илл-Анне и, активно жестикулируя, заговорил очень эмоционально под одобрительные кивки восседающего:

– Оставь его! Он небогат и не наш. Я уже договорился: скажи «да», и один человек нашего племени, занимающий высокое положение, с очень большими деньгами и связями, приедет из дальнего болота и женится на тебе.

– Нет, не хочу никого, я Сашу люблю! – ответила Илл-Анна. – Вик-Арра за нищего замуж вышла и счастлива, потому что в любви живет. Ее муж – совсем не болотный, из деревни приехал с жалкими копейками.

– Поэтому она и распутная! И ходит с открытой шеей! – ответил человек.

В комнате возникла женщина с хитрым, неприятным лицом. Подошла к Илл-Анне и заговорила вкрадчивым голосом:

– Ты что, с ума сошла? Зачем он тебе? Мы тебе нашего найдем, болотного и богатого!

– Но я люблю Сашу, – повторила Илл-Анна. – Мне никто, кроме него, не нужен. Он необыкновенный!

– Ты же знаешь, что наши женщины не имеют права любить. Мы – не распутные, по любви замуж не выходим и против воли отцов не идем! Или твой отец одобрил твою любовь? – прищурилась пришелица.

Появилась еще одна женщина, за ней другая, и все отговаривали Илл-Анну от встреч с Залпом. Лицо влюбленной становилось все более грустным, на глазах появились слезы…

Макрицын был потрясен увиденным и услышанным.

– Кто они? – спросил он Семена Моисеевича.

– Вик-Арра – сестра родная, человек на троне – отец.

– А те, что отговаривают?

– Мурлыканы. Так у них родственники называются. Мужчина – дядька ее по отцу, первая женщина – жены его сестра. Остальные… Да ну их к черту, Еврухерий Николаевич! Мне совершенно не доставляет удовольствия пребывать в компании этих людей, но вы должны спасти Залпа, поэтому терплю.

Илл-Анна, а следом за ней и Залп поочередно исчезли. Сестра вновь превратилась в статую – застывшее лицо казалось милым и благородным. Затем цвета начали сходить на нет, и вскоре остались лишь белые очертания в окружении усиливающегося желтого свечения.

– Почему она светится? – спросил Макрицын.

– Косынку сняла, против веры пошла, – объяснил космополит.

– А почему скульптурой предстает?

Выражение лица Семена Моисеевича сделалось серьезным. Он задумчиво посмотрел на собеседника и, выдержав паузу, тихо сказал:

– Видите ли, Еврухерий Николаевич… Бог всех нас без исключения скульптурами на свет являет. Совсем немногие предстают памятниками. Но мы отвлеклись! Так вот, уважаемый, что касается языческой религии троепреклонцев-десвяполов, могу сообщить следующее: верят и преклоняются эти люди трем идолам одновременно – идолу денег, идолу связей, идолу положения. Женщина-отступница считается распутной.

– А мужчины-отступники у них есть? – резонно задал вопрос Еврухерий.

– Есть. Но им проще. Если против веры идут, племя им сочувствует и даже помогает, потому что видит в них на голову поврежденных.

– А если мужчина по любви женится? – задал Макрицын очередной вопрос.

– Мужчинам можно.

Пока ясновидящий черпал знания о мало кому известном племени, в комнате опять возник Залп. Он был явно сильно расстроен, беспрерывно курил и набирал один и тот же номер телефона. В трубке слышались длинные гудки. За какой-то миг перед взором Еврухерия пролетело два месяца из жизни поэта – часы, спрессованные в секунды. И вот уже Залп предстал беседующим с двумя женщинами: матерью и сестрой Илл-Анны.

– А что материально вы можете дать ей? – спросила старшая. И добавила: – Надо у мужа спросить – как муж решит, так и будет.

Произнеся эту фразу, она испуганно посмотрела вверх. Еврухерий последовал ее примеру и увидел, что под потолком, словно лодка на небольшой волне, покачивается все тот же трон, и сидит на нем все тот же человек, а глаза его все такие же злые и властные. Повелитель приподнял кисть и указательным пальцем медленно дважды повел вправо и влево.

– Илл-Анна не будет вашей женой, – сразу же сообщила мать. – Извините, вы ей не пара. Она у нас не распутная! Дочка позвонит вам и все скажет сама.

Сочувственная, полная грусти улыбка пробежала по лицу Вик-Арры, золотой ореол вокруг ее тела усилился. И тут же Макрицын увидел Залпа идущим с Илл-Анной морозным вечером по тихим московским переулкам. Денежный, Пречистенский, Староконюшенный…

– Я не буду твоей женой, Сашенька. Прости меня! – донеслось до Еврухерия.

– Что с тобой случилось, любовь моя? – спрашивал Залп.

– Я не люблю тебя, Сашенька, – отвечала Илл-Анна.

– Но как же так? Внезапно, беспричинно разлюбила? В тот последний вечер, который мы провели у меня дома, ты говорила, что мечтаешь, чтобы у нас родилась дочь. Ана следующий день перестала отвечать на звонки. Что произошло, объясни мне, Илл-Анна?

Но Залп в ответ услышал ту же фразу:

– Я не буду твоей женой. Прости меня.

– Но ведь мы так сильно любили друг друга, Илл-Анна! – в сердцах воскликнул Залп, чувствуя приближающуюся потерю.

– Перестань, Саша. – Голос женщины сбился на фальшивые ноты. – Разве ты не понимаешь, что любовь проходит? Я любила тебя и разлюбила. Да и кто знает, что такое любовь? У всех она своя. У меня вот такая.

– Что с вами такое, позвольте полюбопытствовать? – обратился Семен Моисеевич к Еврухерию, на лице которого было странное выражение.

– Как вы думаете, – положив карандаш на тетрадь, спросил Макрицын, – Илл-Анна правду сказала?

Ответ космополита последовал мгновенно:

– Еще не родилась на свет женщина, которая говорила бы правду!

Еврухерий вновь погрузился в размышления. Какие-то мысли витали в его голове, но положить их на язык не удавалось. Он несколько раз начинал фразу и, не договаривая, останавливался.

Семен Моисеевич пришел на помощь:

– Сам Залп от нее не уйдет, потому что любит ее по-настоящему. Увы, когда Илл-Анна убеждала, что тоже его любит, она говорила неправду. Не потому, что хотела обмануть, но потому, что несчастна. Ей вообще не дано любить – ей предписано слушаться отца. Любить может только человек с духовным началом, а у нее начало материальное. Поэтому они и расстанутся. Собственно говоря, иначе-то и быть не может, ибо, как вы, надеюсь, помните, «материальное и духовное начала совместить нельзя».

– Но она бы пошла за него, да отец ведь не разрешил, – словно в оправдание Илл-Анны заметил Макрицын.

Семен Моисеевич поочередно подтянул голенища своих гусарских сапог и задумчиво произнес:

– Говорите, отец не разрешил… Да неужели вы, умный человек, не понимаете, что женщина и не хотела, чтобы отец разрешил? Илл-Анна по определению не может жить за рамками привычного ей доисторического бытия, которое определяется дикими племенными понятиями о хорошем и плохом. Поймите: ничто, кроме духовного начала, не способно вытащить человека из болота. Ничто!

Слова «полуфранцуза-полуеврея» посеяли какие-то сомнения в душе Еврухерия, суть которых он выразил вопросом:

– А вот интересно мне вдруг стало: и вправду, что такое любовь?

– Точного определения нет, никогда не было и не будет. Это вам не математика – косинус делим на синус, получаем котангенс, и никак иначе. С любовью намного сложней. Из известных суждений заслуживают внимания лишь несколько. Лично я отметил бы Платона с Аристотелем да Фрейда, но сам придерживаюсь собственного определения, если вам любопытно.

– Послушаю, – снизошел ясновидящий.

– Любовь есть духовно-половое влечение, сила которого определяется степенью готовности к самопожертвованию, – отчеканил Семен Моисеевич.

Тем временем голоса Залпа и Илл-Анны становились все тише и тише.

Неожиданно раздался треск ломающегося камня, зашевелился и приподнялся асфальт, и на поверхности, как грибы, стали появляться какие-то необычные люди. Все они имели поразительно хитрые, невероятно проницательные и устрашающе холодные глаза. Словно по команде, эти люди мгновенно образовали кольцо, внутри которого оказались Илл-Анна и поэт.

От увиденного Макрицына охватил ужас, и он заорал. Космополит, подскочив к нему, попытался утихомирить:

– Что вы орете как резаный? Успокойтесь, вас не тронут! Я рядом с вами. Продолжайте записывать.

Кольцо из людей, сужаясь, приближалось к Илл-Анне и Александру. Макрицын узнал тех самых мурлыканов, которые отговаривали женщину от встреч с Залпом. Целостность круга нарушилась: из него выбежал человек и, встав лицом к возлюбленной Залпа, произнес:

– Мы нашли его. Он очень богат! И уже едет из дальних болот, чтобы жениться на тебе. Ты не можешь ослушаться отца!

Сделав к нему шажок, женщина оглянулась, посмотрела на Залпа и остановилась в нерешительности.

– Но я люблю Сашу! – произнесла Илл-Анна.

Люди громко засмеялись.

– Несчастная! – голосом, полным презрения, произнес брат отца. – Ты разве забыла, что ты – женщина?

– Нет, – прозвучал робкий ответ.

– Ты забыла, что наши женщины не имеют права любить? Забыла, что наши женщины выходят замуж по воле отца?

– Нет, – покачала головой Илл-Анна, – я это не забыла. Но я люблю Сашу и хочу быть его женой. Мне хорошо с ним! Я хочу быть с ним, хочу ощущать его каждое мгновение рядом! Он мой желанный!

– Одумайся, ты на грани падения! Мы стремимся уберечь тебя от презрения и осуждения всего племени, а ты уже близка к падению. Ты перестала понимать, что говоришь! Порядочной женщине не должно быть хорошо с мужчиной, она не может ощущать и желать мужчину. Мужчине должно быть хорошо с порядочной женщиной, мужчина может ощущать и желать порядочную женщину, просто как мужчина или когда решит, что ему нужен ребенок. И ты не можешь думать и поступать иначе, пока носишь косынку на шее! Пойдем с нами! – Мурлыкан и протянул к Илл-Анне руку.

Словно загипнотизированная, женщина сделала несколько шагов вперед, и сразу же соплеменники подхватили ее и унесли. Залп остался один.

Сюжет молниеносно поменялся, и Еврухерий вновь оказался в комнате, где на троне сидел лысый мужчина.

– Чё, всем уже растрезвонить успела? – раздался его громкий, грубый, коробящий слух голос.

Макрицын увидел, как человек на троне злым, уничтожающим взглядом, полным ненависти и презрения, смотрит на статую. Не понимая, что происходит, он перевел глаза на Семена Моисеевича.

– Вик-Арра рассказала Залпу, что Илл-Анна упала и повредила нос, – пояснил космополит. – Я, признаться, сам не возьму в толк, какой уж тут криминал, отец так на родную дочь кидается. Но знаете, я давно пришел к выводу, что только дома, в семье, индивидуум в своей истинной сути предстает. На людях все мы хороши: кто в гриме, кто в маске, кто в парике… Приспосабливаемся. Общаешься с человеком на работе, к примеру, и до чего же он милым и душевным кажется! А дома тот самый тип весь вечер на диване лежит, семечки грызет и одним лишь своим присутствием наводит ужас на домочадцев… Грустно, но вынужден констатировать, Еврухерий Николаевич: многие семьи в каменном веке остались. В наше-то время, чтобы взрослая женщина, мать, бежала от любимого человека домой, как нашкодившая школьница, боясь быть наказанной родным отцом!

Монолог космополита был прерван Залпом, поведение которого становилось явно неадекватным. Поэт метался по комнате, произнося одни и те же вопросы: «За что ты так жестоко наказываешь меня? Ну почему? Скажи, что случилось?» Илл-Анна молча сидела в кресле. Возможно, она и не слышала его – в ожидании окончательного вердикта взор женщины был обращен к трону. Из ее глаз ручьем текли слезы, взгляд полон мольбы и страха. А повелитель, молча прищурившись, смотрел на нее. Лицо было страшное, искаженное злой, надменной улыбкой… Наконец он медленно встал, еще больше сощурил глаза и металлическим голосом произнес одно слово: «Нет».

Илл-Анна подбежала к Александру:

– Все, Саша, я не буду твоей женой. Я не люблю тебя.

– Зачем ты обманываешь? – вздрогнул Залп.

– Я не обманываю, – ответила женщина. – Но не могу выйти за тебя замуж. Забудь меня, ты найдешь другую женщину и будешь с ней счастлив.

И в этот момент Залп ударил Илл-Анну по лицу…

– Сволочь! – в сердцах воскликнул Макрицын.

– Прошу прощения, вы кого имеете в виду? – спросил космополит.

– Ее, конечно! Александр ее любит, а она с ним так поступила!

– Позвольте с вами не согласиться, – вежливо сказал Семен Моисеевич. – Илл-Анна человек хороший, но вот ведь беда – без духовного начала. Она ни в чем не виновата! Спросите у Бенедикта Сергеевича может ли из щучьей икры осетр родиться?

– Как же я, по-вашему, могу его спросить, если он помер давно? – возразил Макрицын.

– Не спорю – уточнение абсолютно справедливое. Но позвольте сообщить, он все еще иногда показывается в Александровском саду по вторникам ближе к полуночи.

– Если встречу – спрошу, – пообещал ясновидящий.

– А как же тогда насчет ее сестры?

– У нее душа другая, Еврухерий Николаевич. Душа ведь законам не подчиняется. Признаться вам, в Залпе я глубоко разочарован: интеллигентный человек ни при каких обстоятельствах руку на женщину не поднимет. Но помочь ему все равно надо! Пойдемте, Еврухерий Николаевич, я вам расскажу, что дальше у поэта с Илл-Анной произойдет, и вы все запишете.

Они вернулись на тот луг, где совсем недавно ясновидящий лицезрел незабываемую Ангелину Павловну. Знакомство с племенем ажь-журров произвело на него неизгладимое впечатление. Размышляя об увиденном, он неожиданно встал в тупик: как это Залп с Илл-Анной могли целоваться у поэта дома, когда человек со злыми властными глазами сидел на троне в трех-четырех метрах от них, но в квартире, в которой Илл-Анна с ребенком проживала?

– Вполне резонным вопросом интересуетесь, уважаемый, – прочитал и озвучил чужую мысль космополит. – Но не бегать же нам с вами по разным концам Москвы, чтобы быть в курсе происходящего. Поэтому мы и присутствовали одновременно и там, и здесь.

– Ничего не понимаю, – растерянно признался Макрицын.

– Уверяю вас, и я не все в жизни понимаю, не знаю ответы на очень многие вопросы, – вздохнул Семен Моисеевич. – Например, какова максимальная стоимость женского согласия. Или: что связывает двух совершенно незнакомых между собой мужчин, даже не подозревающих о существовании друг друга?

– Не все женщины продажны, есть такие, что и по любви соглашаются! – высказал свое мнение ясновидящий.

– С чего вы взяли? – цинично произнес «полуфранцуз-полуеврей». – Вы ведь книги, насколько мне известно, не читаете, а только в романах барышни о чистой любви и цветах мечтают… Смею заметить, Еврухерий Николаевич, по любви не соглашаются, а отдаются. То есть когда в отношениях цветы присутствуют. Как раньше было, как в романах прочитать можно. Но времена возвышенных отношений прошли, и, боюсь, безвозвратно. Сейчас женщины отдаются не по любви, а по ошибке. Во всех остальных случаях соглашаются или нет. Все зависит от предложения. Условий, если угодно. А это уже товарно-денежные отношения. И там, где они присутствуют, любви быть не может!

Глаза Семена Моисеевича блеснули, но момент для обострения дискуссии он счел неподходящим и поменял тему разговора:

– Кстати, касательно второго примера. В поисках истины давно как-то случилось мне побывать с визитами у двух ваших знакомых. Я имею в виду Федора Федоровича и Боба Ивановича. Готов представить научный отчет о встречах. Если вы готовы к просмотру, пожалуйста, запишите то, что вам предстоит наблюдать. Озаглавьте так: «Кемберлихин и Шнейдерман».

Макрицын высказал сомнение:

– Хм, отчет… Да еще научный… Они не говорили мне, что с вами знакомы. Про Федора Федоровича не уверен, а Боб мне сказал бы.

– Что же я, вру, по-вашему?! – воспринял собеседник высказывание ясновидящего с нескрываемой обидой.

– Вы на ученого совсем не похожи, – подозрительно произнес Макрицын. – Правда, тоже странный и говорите вычурно, а больше ничего общего.

Реплика Еврухерия окончательно вывела Семена Моисеевича из эмоционального равновесия:

– Я, по-вашему, странный? А вы, стало быть, нормальный? Очень интересно! В прения с вами вступать ни малейшего желания не испытываю. Позвольте лишь сказать, что ваше столь нелицеприятное для меня умозаключение возникло не как результат объективной оценки, а как следствие пресловутой «собственной интерпретации». Я же сказал: как-то случилось мне побывать с визитом у двух ваших знакомых. Отчет же научным назвал потому, что результаты проанализировал. А вы как мои слова интерпретировали? Что я ученый и знаком с вышеупомянутыми господами. Вопиющая фальсификация смысла услышанного! Крайне разочарован и свое предложение представить вам отчет отзываю немедленно. Считаю, что имею на то полное моральное право. Не так ли, Боб Иванович?

– Не вовремя, товарищ, с вопросами лезете! – донеслись до Макрицына слова, произнесенные голосом Шнейдермана. – Я занят!

От неожиданности у ясновидящего на какое-то время судорогой свело челюсти. И тут же нижняя упала вниз – от удивления. Потому что «коренной москвич» увидел огромную деревянную кровать, к спинке которой шурупами была прикреплена медная табличка со странной гравировкой: «Максимальная нагрузка – 250 килограммов. Максимальная частота колебаний – 250 в минуту». За спинкой кровати видимость отсутствовала, так как от уровня матраса клубами поднимался плотный пар. Слышались ритмичное поскрипывание и чьи-то глубокие выдохи.

– У вас карандаш не сломался, Еврухерий Николаевич? – услышал Макрицын вопрос спутника и проверил грифель. – Следуйте за мной!

* * *

Очутившись возле кровати, ясновидящий узрел два обнаженных, вспотевших, а потому блестевших тела, находившихся в поступательном движении, скорость которого возрастала. Узнав Шнейдермана и Галочку, он поразился тому, насколько молодо выглядели соратник по партии и супруга ученого.

– Не удивляйтесь, Еврухерий Николаевич, как-никак более двадцати лет назад сие происходило. Все мы моложе были. Посмотрите на Федора Федоровича. Разве сейчас он так смотрится?

Ясновидящий без труда разглядел молодое лицо Кемберлихина, который сидел на маленькой табуретке вблизи кровати и гусиным пером черной тушью старательно выводил дифференциал на листе ватмана.

– Федор Федорович! – заорал Макрицын. – Вы что, не видите ничего? Ваша жена вам с Бобом изменяет!

Кемберлихин даже не шевельнулся. Он продолжал оставаться в той же позе, увлеченный рисованием математического знака. Зато среагировал Шнейдерман:

– Подглядываете, товарищ? Опыт виртуозов, так сказать, перенимаете, не заплатив ни копейки? Годами тяжелым трудом достигнутые результаты воруете? Нечестно! А еще член партии… Как же насчет коммунистической сознательности? Понятное дело, откуда таковой взяться, если вы еще сопливым пионером «зайцем» по кинотеатрам шастали. Да вот времена-то поменялись, придется заплатить за просмотр!

Едва Шнейдерман, не прекращая движения, закончил последнюю фразу, как с потолка упал канат, по которому быстро спустился огромный, никак не менее полутора пудов весом мохнатый паук с фуражкой на головогруди. На белом пластмассовом козырьке фирменного головного убора красными буквами было написано «Контролер коммунистического сознания». Оказавшись лицом к лицу с ясновидящим, паук ловко стащил фуражку и, сотрясая ею перед перепуганной физиономией Еврухерия, гнусавя, потребовал:

– Извольте пару червонцев золотом за просмотр внести!

– Который час? – неожиданно и очень эмоционально задал Семен Моисеевич вопрос, непонятно к кому обращенный.

– Третий или четвертый уже, – ответил, превозмогая одышку, Боб Иванович. – Какая вам разница? Влюбленные время не замечают!

– Не об этом я, – внес ясность космополит, – а о том, что время сейчас обеденное, поэтому ничего с Еврухерия Николаевича не причитается. У товарища льготы имеются! Могу, ежели желаете, его удостоверение показать. Там четко сказано, что обладатель сего документа является ветераном коммунистического движения и имеет право на бесплатное посещение любых коммунистических мероприятий, имеющих место быть утром и днем.

– Интимная жизнь к таковым не относится, – последовало возражение.

Но спутник ясновидящего не смутился. Он вынул из голенища гусарского сапога небольшую измятую книжонку, перевернул несколько листов, нашел нужную страницу, впился в текст, после чего заявил:

– Если я правильно понял, вы утверждаете, что коммунисты в интимную связь не вступают? У вас есть доказательства того, что Боб Иванович уже не состоит в партийных рядах?

– Я из партии не выписывался, – доложил Шнейдерман, – был коммунистом и остаюсь.

– Надеюсь, – продолжил Семен Моисеевич, – все слышали, что сказал Боб Иванович, находясь при этом в полном здравии и с неповрежденной памятью. Не верить ему никаких оснований не имеется.

– Сообщаю, что согласно принятому на последнем расширенном пленуме партии «Мак.Лем.иЧ.» постановлению любое общественное мероприятие с участием члена партии относится к коммунистическим. Кстати, прошу заметить, принято было единогласно под бурные и продолжительные аплодисменты.

– «Общественное»! – вскинув вверх одну из ног, уточнил паук. – На искусство льготы не распространяются. Авторские права охраняются государством! Попрошу пару червонцев золотом за просмотр внести!

Наглость восьминогого вымогателя истощила терпение Семена Моисеевича:

– Это вы трехчасовые дергания двух потных гуманоидов искусством называете? Государством, говорите, охраняется? Еврухерий Николаевич, вы красноармейца с «Максимом» в прихожей, случаем, не заметили?

– Не было там никого, – как на духу выпалил Макрицын.

– Вот видите, ваше утверждение не соответствует истине – государством не охраняется, – почесав затылок, произнес космополит, обращаясь к пауку.

– Требую пару червонцев золотом за просмотр внести! – в третий раз произнес мохнатый, но уже откровенно агрессивно.

Макрицын отступил на полшага назад, когда «полуфранцуз-полуеврей» вновь обратился к нему:

– Наглое создание, не правда ли? Доказательства предъявить не может, а деньги вымогает. Предлагаю на него дустом посыпать для корректировки его коммунистического сознания.

Услышав про дуст, паук мгновенно взобрался по канату под потолок и исчез из виду.

– Федор Федорович, да оторвитесь вы, наконец, от своей бумаги! – вновь проорал Макрицын. – Повторяю: жена ваша уже три часа вам со Шнейдерманом изменяет!

Кемберлихин оставался невозмутим, продолжая рисовать.

– В сроках ошиблись, Еврухерий Николаевич. Не три часа, а семь лет и одиннадцать месяцев, – уточнил космополит. – Только зря вы орете, друг мой.

– Я не забыл, что вы говорили! – откликнулся ясновидящий.– Но ведь Федору Федоровичу позволяют видеть!

– Совершенно верно. Но он-то видеть не хочет. А люди, напомню, видят только то, что хотят видеть и что им позволяют видеть. И ни в коем случае не по отдельности.

Боковым зрением Макрицын вдруг заметил какие-то силуэты справа от себя. Он повернулся и оторопел от неожиданности: изящной легкой походкой шла молодая женщина неотразимой красоты в малиновом газовом платье – это была Виолетта. Под руку ее держал старик лет восьмидесяти, ухоженный и очень дорого одетый. А параллельно им на велосипеде медленно ехал Шнейдерман. Едва разглядев соратника, Еврухерий моментально повернул голову в ту сторону, где несколько секунд назад были Боб Иванович с Галочкой и Кемберлихин, – увидел песочницу, в которой играли дети.

– Куда они направляются? – только и смог выдавить из себя ясновидящий.

– Еврухерий Николаевич, неужели вы не в курсе того, что как раз лет двадцать назад Виолетта сменила профессию и стала артисткой? – откликнулся Семен Моисеевич.

– Боб говорил.

– Так вот. У нее сегодня дебют. Творческое начало, так сказать, в кино идет сниматься.

– А что за старик рядом?

Космополит удивленно посмотрел на «коренного москвича» и очень эмоционально спросил:

– Друг мой, неужели вы не догадываетесь?!

Еврухерий помотал головой.

– Любовник ее, – кратко объяснил его собеседник.

– А почему Боб не видит? Он не хочет видеть?

– Нет, ему не позволяют видеть. Теперь, надеюсь, вы четко понимаете значение моего великого открытия?

– Да! – не раздумывая, ответил ясновидящий. – Люди видят только то, что они хотят видеть и что им позволяют видеть. И ни в коем случае не по отдельности, – повторил он слово в слово. И тут же продолжил мучить своего спутника: – Но любовник-то ей такой зачем? Виолетта же красавица, нормального могла бы найти.

Лицо Семена Моисеевича сделалось грустным, из груди вырвался глубокий вздох:

– Тяжело мне с вами, Еврухерий Николаевич, все с азов объяснять надо. Ну сами подумайте: баба из глухой провинции, медсестра, образования нет, таланта нет, и ни с того ни с сего – артистка…

Космополит на секунду прервался, о чем-то задумался и, словно извиняясь перед Еврухерием, произнес:

– Долго все это объяснять, а у нас времени нет – многое еще увидеть необходимо.

– А вы что, кратко изложить не можете?

Семен Моисеевич пристально посмотрел в глаза Макрицыну и произнес:

– Могу, но не уверен, что вы поймете.

– Да уж не дурней вас! – прозвучал дерзкий ответ.

– Что ж, – не обращая внимания на откровенный выпад, сказал космополит, – секретом это не является. Дайте карандаш и тетрадь, пожалуйста.

Ясновидящий выполнил просьбу. Размашистым почерком без соединения букв «полуфранцуз-полуеврей» быстро сделал запись, вернул принадлежности, и «коренной москвич» прочитал: «Творческое начало женщины опирается на финансовый конец мужчины». Как и предполагал космополит, краткое объяснение оказалось для Еврухерия слишком сложным. Семен Моисеевич вернул тетрадь и написал: «Постскриптум: касается бездарных особей. К большому искусству отношения не имеет».

– Все равно мудрено как-то вы мысли свои излагаете, – заключил Макрицын после прочтения дописанного. – Проще можно сказать?

– Куда же еще проще, уважаемый! – удивился космополит.

– Не понимаю я вас, – разозлился Макрицын, – по-вашему получается, чтобы женщина артисткой стала, мужчина должен без денег остаться?

– Понимайте как хотите, уважаемый, – вопрос не настолько важный, чтобы тратить на него уйму времени, – безразлично ответил космополит. Еврухерий напирал:

– Что же это тогда выходит: если у женщины нет мужчины с деньгами, да и еще согласного разориться, то и артисткой ей не бывать, и в кино не сниматься?

Семен Моисеевич снисходительно посмотрел на ясновидящего и, явно желая закрыть тему, ответил:

– Ну почему же, варианты всегда есть. Например, женщина может дважды сняться режиссером, но первый раз без камер.

Еврухерий разозлился не на шутку:

– Нет, вы точно меня за дурака считаете! Говорите так, чтобы я ничего не понял. Вы можете еще проще сказать?

Макрицын продолжал недоумевать, а Семен Моисеевич вдруг обнял его за шею. И до того фамильярность показалась ясновидящему неприятной, что вспыхнувший гнев вызвал приступ удушья. Попытка освободиться успехом не увенчалась. Еврухерий почувствовал, как давление вокруг шеи нарастает, уже почти перекрыв поступление воздуха в легкие, и рывком попытался освободиться. Раздался характерный звук рвущейся ткани…