Текст книги "Познавательные психические процессы: Хрестоматия"

Ретроактивная интерференция

Ретроактивная интерференция – это ухудшение сохранения материала А, вызываемое заучиванием другого материала Б, осуществляющимся в период между заучиванием материала А и определением его сохранения. Этот феномен, который был описан в 1900 г. Мюллером и Пильцекером, послужил поводом для многочисленных исследований. План эксперимента по изучению ретроактивной интерференции обычно строится по следующей схеме:

Количественную оценку абсолютной ретроактивной интерференции получают, определяя разницу в результатах воспроизведения контрольной и экспериментальной групп, а оценку относительной ретроактивной интерференции определяют отношением

Ретроактивная интерференция является результатом взаимодействия многочисленных переменных, среди которых в первую очередь должны быть изучены переменные, относящиеся к: а) сходству между двумя заданиями; б) соответствующей степени научения; в) объему заучиваемого материала. <… >

<…> В исследовании Дженкинса и Далленбаха обобщены основные полученные в этой области результаты. Двое испытуемых, Н. и Мс., не знавшие истинной цели исследования, должны были заучивать ряды из 10 бессмысленных слогов до критерия первого безошибочного воспроизведения. Через 1, 2, 4 или 8 ч, в течение которых они испытуемые либо спали, либо занимались какой-либо повседневной деятельностью, определялось сохранение по методу воспроизведения. Порядок чередования этих интервалов в экспериментах был случайным. Спали испытуемые в лаборатории. Сеанс заучивания, сменявшийся сном, начинался между 23 ч 30 мин и 1 ч ночи, т. е. тогда, когда испытуемые уже хотели спать (один ночной опыт). Днем заучивание осуществлялось между 8 и 10 ч, после чего испытуемые занимались своими обычными делами (при некоторых исключениях по одному для каждого интервала времени и каждого испытуемого, когда заучивание осуществлялось между 14 и 16 ч. При этом преследовалась цель проверить влияние суточной периодики на колебания продуктивности заучивания). Все эксперименты проводились в одной и той же лаборатории, находящейся поблизости от «спальни». Каждый испытуемый исследовался приблизительно 8 раз при каждом из 8 экспериментальных условий. Кривые на рис. 2.13 показывают изменение воспроизведения после бодрствования и сна. Можно отметить три особенности этих кривых: 1) при обоих основных условиях эксперимента – бодрствовании и сне – наблюдается период спада сохранения, однако воспроизведение оказывается во всех случаях гораздо лучше после сна, чем после такого же по продолжительности периода бодрствования; 2) первоначальное ухудшение сохранения (интервал 1 и 2 ч) становится гораздо сильнее выраженным в период бодрствования; 3) при бодрствовании свыше 2 и до 8 ч воспроизведение продолжает ухудшаться, тогда как после сна оно, по-видимому, остается почти неизменным.

Рис. 2.13. Динамика воспроизведения слогов после сна и бодрствования (по результатам Дженкинса и Далленбаха и Мак-Грач и Айрон)

Результаты Ван Ориера, применявшего метод сбережения, подтверждают это последнее наблюдение. Факты, полученные Дженкинсом, Далленбахом и другими уже упоминавшимися исследователями, свидетельствуют о том, что повседневная деятельность уменьшает вероятность сохранения мнемических ответов и ускоряет забывание: именно отсутствие этой деятельности и способствует улучшению памяти. Эта интерпретация, отстаиваемая особенно Мак-Геч и Айрионом, не является единственно возможной: можно также допустить, что сон способствует «упрочению» мнемических следов, улучшает тем самым память.

<… >

Реминисценция

В весьма общем виде под реминисценцией понимают воспроизведение мнемических ответов, которые субъект не мог воспроизвести прежде, при условии, что с момента заучивания испытуемый не занимался дополнительным упражнением в выполнении данного задания.

Явление реминисценции изучалось в рамках двух частных вопросов, каждый из которых представляет интерес с точки зрения количественных модификаций памяти. Первый них касается количественного улучшения сохранения при последующих воспроизведениях (феномен Бэлларда), а второй — количественного улучшения сохранения в течение определенного времени при отсутствии в принципе любого припоминания воспроизводимого объекта (феномен Уорда – Ховлэнда).

Эти два подхода предполагают, что реминисценция является синонимом «количественного улучшения памяти», и именно в этом смысле это понятие часто используется англосаксонскими психологами. Однако, по нашему мнению, значение термина при этом слишком суживается, так как припоминание ранее не воспроизведенного материала может сопровождаться забыванием, кратковременным или полным, других мнемических ответов, которые были правильно воспроизведены во время предыдущего воспроизведения. В этом случае общая эффективность запоминания будет зависеть от относительной роли этих обоих факторов; указанная эффективность уменьшается, если количество вновь воспроизводимых ответов меньше количества ответов, по-видимому забытых. Однако, хотя запоминание в конечном счете становится неполным, появление, пусть даже только спорадическое, мнемических ответов, которые до тех пор еще не воспроизводилось, правомерно рассматривать как реминисценцию. В своих работах Бэллард рассматривает оба эти случая.

Феномен Бэлларда

Количественное улучшение сохранения при последовательных воспроизведениях наблюдали в начале века Ген-Бине и Лобзин. Этот эффект привлек внимание психологов потому, что он противоречил предположениям относительно ухудшения сохранения, которые вытекали из работ Эббингауза.

В известном опыте Бэлларда испытуемые должны были заучивать разный материал (стихотворение, отрывки прозы и т. д.) за время, недостаточное для достижения критерия полного усвоения. Каждый испытуемый подвергался двум испытаниям сохранения по методу воспроизведения: первое воспроизведение проводилось сразу же после заучивания, второе – через различные промежутки времени, от 24 ч до 7 дней. На рис. 2.14 представлена динамика воспроизведения (непосредственное воспроизведение 100 %) для детей 12 лет, полученная при трех видах экспериментального материала. Видно, что воспроизведение становится максимальным через 2 или 3 дня. Аналогичные данные были получены Югененом, Николаи и Уилльямсом.

Рис. 2.14. Динамика сохранения трех личных видов материала у детей 12 лет: стихотворения (А), стихотворения (В), вербальный бессмысленный материал (С) (по Бэлларду, 1913)

Опираясь на собственные результаты, Бэллард пришел к заключению, что реминисценция является процессом, противоположным забыванию и способным оказывать в течение нескольких дней благоприятное воздействие на мнемические процессы. Другая точка зрения, защищаемая Уилльямсом, предполагает, что улучшение долговременной памяти, полученное Бэллардом, в значительной мере вызывается повторением в уме материала в периоды между заучиванием и воспроизведением; однако исследование Г. Мак-Геча показывает, что испытуемые, которые, вероятно, воздерживались от повторения, обнаружили практически ту же меру реминисценции, как и те испытуемые, которые прибегали к такому повторению[29]29
  Используя такой же метод, как и Бэллард, Магдсик (1936) обнаружил явление реминисценции в пределах от 1 ч до 1 недели у крыс (лабиринты). В этом случае улучшение воспроизведения трудно объяснить повторением в уме. (Прим. автора).


[Закрыть].

По-видимому, наиболее удовлетворительным истолкованием феномена Бэлларда является в настоящее время гипотеза Брауна (1923), сформулированная им для объяснения появления новых элементов при последовательном воспроизведении: согласно этой гипотезе, отсутствие долговременного забывания есть результат аккумуляции припоминаний, каждое из которых способствует консолидации воспроизведенных ответов, увеличивая тем самым их диспонибильность, т. е. вероятность их припоминания при последующем воспроизведении; этот процесс благоприятствует актуализации еще не воспроизведенных элементов данной задачи. <…>

Рассмотренные нами работы касаются главным образом ассоциативной памяти, связанной с усвоением изолированных стимулов, расположенных в определенной последовательности либо организованных попарно. Все изложенные факты показывают, что сложность мнемических процессов едва ли возможно описать посредством одной простой объяснительной модели, предполагающей ограниченное число элементарных факторов: сохранение ряда слов, слогов или фигур нельзя объяснить лишь пространственно-временной смежностью стимулов и процессами механического повторения. Разумеется, важность этих условий не следует преуменьшать, поскольку они благоприятствуют образованию ассоциативных связей и увеличивают долговременное сохранение усвоенных ответов. Однако у взрослого человека механическое повторение является исключением, и чтобы достичь его, необходима предварительная тренированность испытуемых, чтобы они могли бы образовать и сознательно поддерживать лишь установку на повторение, исключая все другие установки; однако и в этом случае дело не только лишь в повторении задачи и в ее особенностях, определенную роль играет также прошлый опыт субъекта, который может выступать даже в неосознаваемой форме, как об этом свидетельствуют среди прочих работы, посвященные изучению частоты, привычности и осмысленности стимулов.

Наряду со свойствами стимулов и упражнением в выполнении задачи на эффективность и психологическое содержание воспроизведения и узнавания детерминирующее и часто решающее влияние оказывают мотивация индивида, его эффективные реакции, установки, привычки, способы организации и восприятия стимулов и т. д., действующие на уровне научения и мнемической деятельности. В конечном счете и воспроизведение, и торможение ассоциаций, так же как и различные расстройства памяти, представляют собой продукт взаимодействия этих факторов, которые удалось выделить в тщательных исследованиях, занявших три четверти века.

Наконец, очевидно, что значение этих работ выходит далеко за пределы лабораторного эксперимента. Только что рассмотренные явления характерны также и для мнемической деятельности, имеющей место в повседневной жизни. Разумеется, реконструкция прошлого в форме воспоминания производится большей частью посредством интеллектуальных операций, которые позволяют упорядочивать последовательность событий жизни человека, локализовать их во времени и восстанавливать причинные связи между ними. Однако эти реконструкции, которые выражаются в деятельности рассказывания, исследованной П. Жане, не являются исключительно дедуктивными; они зависят также от точного сохранения фактов, в процессе воспроизведения которых фундаментальную роль играют ассоциативные процессы и различные динамические факторы, рассмотренные в этой главе.

Д. Норман
Семантические сети[30]30
  Норман Д. Память и научение. – М., 1985.


[Закрыть]

Предположим, что исследователи космоса открыли планету, обитатели которой похожи на нас. Вероятно ли, что эти инопланетяне потребляют пищу?

На такой вопрос нет правильного ответа, но для того, чтобы высказать правдоподобную догадку, нужно рассмотреть природу пищи и людей. В конце концов я получу ответ – даже несколько ответов, – но я постараюсь растянуть обсуждение, так как в действительности этот вопрос служит только поводом к тому, чтобы рассмотреть, какого рода структуры памяти могли бы сделать возможным анализ, необходимый для ответа.

Для начала упростим задачу, поставив несколько связанных с нею вопросов. Все они относятся к некоему Ж. – субъекту, которого мы никогда не встречали. Все, что вы знаете о Ж., должно быть получено как вывод.

Вопрос 1: У Ж. две ноги?

Ответ 1: Вероятно. Ж. – человек, а у человека обычно две ноги. Значит, если Ж. не урод и не жертва несчастного случая, то у него должно быть две ноги.

Вопрос 2: Потребляет ли Ж. пищу?

Ответ 2: Конечно. Ж. – человек, а человек – животное; все животные едят; то, что они едят, называется пищей.

Вопрос 2 А: Хорошо; но что, если Ж. находится в состоянии комы или объявил голодовку? И уверены ли вы, что все животные едят? А как же только что вылупившийся цыпленок?

Ответ 2 А: Вы ужасно придирчивы. Мы ведь говорим только о людях. Все люди едят, каждый знает. Именно поэтому кома или голодовка – исключения, возникающие вопреки биологической необходимости. Может быть, следовало сказать, что все люди должны есть или каким-то образом получать питание, чтобы не умереть через несколько недель.

Вопрос 3: Обладает ли Ж. массой?

Ответ 3: Какие странные вопросы вы задаете! Ж. – человек, а все люди имеют тело. Пожалуй, я мог бы вам это доказать. Тело Ж. – физический объект, а все физические объекты обладают массой. Верно?

Эти простые вопросы касаются самой сущности нашего предмета. Видите, как просты очевидные ответы на все три моих вопроса: да, да, да. У человека две ноги, он питается, его тело обладает массой. Это очевидные, в известном смысле «правильные» ответы. Трудность состоит в том, что я могу представить себе особые случаи, к которым эти ответы неприменимы, как видно из оговорки «обычно» в ответе 1 и возражения в вопросе 2. Каким-то образом теория структуры памяти должна включать оба аспекта этих ответов: то, что имеется немедленный, очевидный ответ, и то, что мы можем взвешивать и уточнять почти любой ответ. Но теперь посмотрим, какого рода структуры памяти могут быть использованы для очевидных ответов.

Очевидный способ ответа на вопросы 1, 2 и 3 состоит в том, чтобы сначала отнести Ж. к определенному классу – признать в нем человека, животное, физический объект, а затем определить свойства данного класса и заключить, что его представители должны обладать этими свойствами. Для этого нам нужны какие-то средства, позволяющие отобразить принадлежность к классу, представить свойства класса и использовать то и другое для ответа на вопросы. Для этого может быть полезна семантическая сеть – структура, в которой нужные куски информации соединены между собой надлежащим образом.

Семантические сети дают возможность представить отношения между понятиями и событиями в системе памяти. Такие сети хорошо описывают процесс нашего рассуждения. Но существует громадная разница между тем, чтобы предложить теоретическую модель процессов человеческого мышления и памяти, и тем, чтобы действительно установить, что эта модель дает удовлетворительное объяснение. Семантические сети – полезный инструмент, но оказалось, что они не во всем верно описывают человеческое поведение. Поэтому их пришлось видоизменить; как именно – мы увидим позже. Теоретическое и экспериментальное изучение возможных моделей еще только начинается. Поэтому к изложенному далее не следует относиться с полным доверием: семантические сети служат мощным орудием исследования, позволяющим отобразить значительную часть процессов творческого мышления, но все же мы имеем здесь дело с гипотезой, а не с фактом.

На рис. 2.15 показана семантическая сеть, с помощью которой можно получить очевидный ответ на вопрос о числе ног субъекта Ж. В ней представлена информация о том, что Ж. человек и что у людей две ноги.

Рис. 2.15

Важными частями сети являются узлы и отношения. На рис. 2.15 Ж. и Человек – это узлы, а стрелка с надписью есть – отношение, означающее здесь принадлежность Ж. к классу людей. Таким же образом представлено свойство обладания двумя ногами; отношение имеет стоит между узлами Человек и <две ноги>. (Скобки означают, что узел две ноги — это не такого же рода понятие, как Человек; на самом деле понятие две ноги должно быть представлено несколько сложнее, чем это показано здесь.)

Теперь на вопрос 1 – «Имеет ли Ж. две ноги?» – можно ответить при помощи сети. Ж. есть человек, человек имеет две ноги; следовательно, Ж. имеет две ноги.

На вопрос 2 – «потребляет ли Ж. пищу?» – ответ дается в результате такого же рода процесса, но сеть должна быть дополнена так, как показано на рис. 2.16.

Рис. 2.16

В расширенную сеть я ввожу несколько новых типов отношений. Это, прежде всего, отношение подкласс, сходное по функции с есть, но означающее, что понятие человек составляет подкласс понятия животное. Овалом представлен сложный узел. Овальный узел образует основной формат предложения. В данном примере такой узел означает, что объект, на который указывает стрелка а, поедает то, на что указывает стрелка b. Узлом *100 представлен поедаемый объект, который в свою очередь является частным случаем пищи. Скобки нужны потому, что данное животное поедает не всякую, а только определенную пищу. Итак, *100 есть пищу; иными словами, *100 означает частные случаи, относящиеся к классу предметов, называемых пищей. (*100 ничего не значит; это ярлык, с помощью которого я могу ссылаться на данное понятие.)

Важным свойством семантических сетей является наследование. Свойства понятия наследуются его «потомками», частными случаями и подклассами. Если А – частный случай или подкласс В, а В связано отношением с С, то тогда и А связано отношением с С (рис. 2.17).

Рис. 2.17

По поводу Ж. был задан еще вопрос 3: «Обладает ли Ж. массой?». На рис. 2.18 показаны два пути к ответу на него. 1) Ж. – человек, а люди обладают телом; тела – это объекты, обладающие массой. 2) Ж. – человек, который в свою очередь является млекопитающим и животным, живым существом и физическим телом. Все физические тела обладают массой.

Семантические сети оказались мощным орудием для представления знаний и для выведения заключений. Одно из достоинств семантических сетей стоит в богатстве отношений, которые они могут описать. Заметьте, что эти сети не сводятся к таким иерархиям, как «человек – животное, а животные – живые существа». Иерархия может быть нарушена, как на рис. 2.18, где я показал, что человек является как млекопитающим, так и животным.

Рис. 2.18

Есть возможность пойти гораздо дальше этих простых сетей. Я могу объединить тысячи (и даже миллионы) утверждений, представленных в форме простого тройного сочетания «узел – отношение – узел». Я могу показать вам, как строить схемы отношений, образующие сложные сети знания. Вскоре сетями начнет оперировать логика, которая позволит вам вывести, что хлеб обладает массой, что у канарейки тоже должна быть масса, а у песни нет. Знания, содержащиеся в сетях, будут все более и более сложными. Я могу включить в цепи противоречия и исключения; все птицы могут летать за исключением пингвина, страуса и некоторых других. Скоро сети станут достаточно мощными, чтобы констатировать функции вещей и выявлять сложную структуру различных предметов. Сети будут становиться все более обширными. Если позволить им расти беспрепятственно, то они займут всю эту книгу (ибо в моей голове знаний, давших мне возможность написать эту книгу, безусловно, должно быть больше, чем в книге). В результате создается огромная компиляция знаний, способная поддерживать разумную дедукцию и выражать как глубокомыслие, так и тривиальность. Скоро трудно станет прослеживать отдельные цепи, так как они станут такими большими, что их нельзя будет увидеть во всем их объеме. И сети начнут жить собственной жизнью.

Как теоретик и ученый, интересующийся свойствами человеческой памяти, я оказался теперь перед интересной дилеммой. С одной стороны, проблемы репрезентации знания важны, а свойства семантических сетей и близких к ним систем очень интересны и достойны дальнейшего изучения. С другой стороны, умозрительные построения увели нас очень далеко от тех особенностей человеческой памяти, которые легко проверить. Каким путем идти дальше? Можно ли подвергнуть проверке изложенные мною мысли? Что они – чистые абстракции или же у них есть некоторое основание в действительных операциях человеческой памяти? Как это выяснить?

Здесь научные философии расходятся. Некоторые психологи уверены, что дело зашло уже слишком далеко и что каждый шаг теории следует кропотливо проверять в эксперименте, прежде чем будет сделан следующий шаг. Я с этим не согласен. Я полагаю, что изучение возможных механизмов репрезентации знания важно по двум причинам. Во-первых, оно важно само по себе как чистая когнитивная наука, даже если бы наши модели в конце концов оказались нереалистичными в качестве описания человеческой памяти. Когнитивная наука должна рассматривать весь круг мыслимых теорий независимо от их эмпирического статуса. Если мы разберемся во всем множестве репрезентативных структур, нам легче будет понять, каковы эти структуры у человека (или у животных, или в искусственных устройствах).

Во-вторых, я полагаю, что эти идеи должны быть подвергнуты проверке лишь после того, как будет глубоко изучен весь диапазон их потенциальных применений и возможностей. Экспериментальная проверка новых идей в их первоначальном виде преждевременна. Одно из главных испытаний теории состоит в том, чтобы установить, способна ли она объяснить интересующие нас явления. Это называется испытанием на достаточность. Для того чтобы узнать, достаточна ли теория, нужно разработать ее довольно детально. Весьма вероятно, что в ней надо будет многое изменить, чтобы она стала достаточной.

Когда установлена достаточность, можно начинать экспериментальную проверку – проверку, которая должна установить необходимость теории. В конечном счете все теории человеческого мышления должны пройти испытание как на достаточность, так и на необходимость. Но эти испытания будут более легкими, если сначала мы охватим своим взором весь диапазон возможных теорий. Тогда, и только тогда, можно будет сравнивать конкурирующие теории.

Семантические сети являются мощным инструментом, и они послужили исходным пунктом для многих современных исследований. Но они уже существенно видоизменены. Поэтому, не обсуждая того, что можно (или чего нельзя) проверить экспериментально, я перейду к рассмотрению свойств репрезентационной системы. Но сначала семантические сети нужно модифицировать, чтобы они годились для более крупных единиц знания. В результате создается метод, называемый схемой.

Вспомним первоначальный вопрос: потребляют ли пищу люди, населяющие вновь открытую планету? Как получить ответ при помощи семантических сетей? И как мы сможем перейти от очевидных ответов к более глубоким и ценным? Мы не сможем этого сделать – во всяком случае, если не используем некоторые приемы, позволяющие установить, как можно приложить старое знание к новым ситуациям. Процессы, использующие знание, не менее важны, чем само знание. Собственно говоря, они сами являются знанием – знанием, как действовать, а не знанием о чем-либо.