Текст книги "Атлантида, унесенная временем"

– Флот оставался на воде, – сказал Влад.

– Верно, ведь и сейчас при угрозе сильного шторма с большими волнами корабли уходят в море – там безопаснее, – заметил Гор.

– … флот также не должен был пострадать, – продолжила Рида.

– А дворцы? – спросил Стоян, и сам себе ответил, – их можно было отстроить заново…

И вот мой второй вопрос:

– И все-таки, что ликвидировало всю критскую цивилизацию?

– Не просто землетрясение, а катастрофа – как на острове Атлантида: землетрясение, вулкан и потоп, – молвил Стоян.

– А пеплопад? – уточнила Ольга.

– Ну и что? – спросил Брис. – Все четыре компонента уже наверняка бывали в этих местах. Один Санторини трясет тысячу лет и до сих пор…

– Но масштабы?! – воскликнула Рида. – Греция – как пороховая бочка из вулканов и землетрясений…

– Но все эти природные явления не в одночасье случаются и в других местах, – уточнил Стоян. – А тут?

– Подведу итог нашим рассуждениям, – встал Брис. – Два момента в этой трагедии оказались решающими – это геологический катаклизм иного рода… Как говорят, в одном стакане все четыре фактора, а еще, как говорит Рида, масштабы…

Брис обвел всех глазами и увидел серьезность лиц, столь небезучастных к давней трагедии и столь озабоченных ею.

– …но это еще не все: бедствие настигло всю ог-ром-ную стр а-ну – Санторини, сам Крит, острова, побережье… И критская цивилизация оправиться от этого удара уже не смогла. Лет сто пыталась, но пришли ахейцы с континента, и держава потеряла свое владычество на суше и море…

Мы молчали, искренне переживая трагедию давностью в три с лишним тысячелетия назад.

А я подумал о своем отечестве, России: не было войны, эпидемий и мора, триады, как у Крита, – землетрясения, вулкана и потопа… А держава пала, и ста лет не потребовалось – за считанные дни. Вот и получается, что к трем напастям можно и нужно добавить еще одну – государственную: предательство верхов, коим люди моей страны доверили свою судьбу…

Там, на горизонте, в южной части неба что-то светилось – это были огни Гераклиона. Кажется, мы вступали в последнюю стадию нашего поиска, ибо мы запутались в трех соснах: Платон, Санторини платоновская смесь.

Теперь нашу гипотезу мог спасти поиск не «бумажный», а логический. Возможно, мы приблизимся к ответу, когда разберемся с нашими новыми шестью эссе, в каждом из которых и факты, и логика – чужая и своя.

Когда непохожее – похоже…

Утро выдалось свежайшее. К шести мы выспались, и нас буквально распирало от желания видеть друг друга. Чуть ли не каждый искал повод переброситься парой слов.

Как всегда, завтрак делал дежурный по камбузу. В этот раз им была Ольга. И как всегда, ей помогала не дежурившая Рида – мы же, мужской клан, в женские дела с плитой и посудой не вмешивались.

К восьми ждали катер для выхода на берег, и он прибыл точно в срок. У шлюпа остановилось элегантное судно с плавными обводами, явно более комфортабельное, чем тот катер, который неторопливо возил нас по лагуне Санторинского архипелага. Катер пришвартовался к борту, и на нашу палубу выпрыгнул мужчина лет сорока, напоминающий героев из кассовых фильмов шестидесятых годов с любовным уклоном. Но уже первые слова и обращение к нам говорили, что внешний вид его обманчив. Хорошее, немного скуластое лицо выдавало в нем то ли прибалта, то ли скандинава. Весьма значительно коверкая русские слова, он, как мы поняли, из уважения к гостям приветствовал нас по-русски.

Трудности с представлением взял на себя Брис, выступив ему навстречу.

– Грегори, рад вас видеть на борту нашего шлюпа «Аквариус»! – протянул Брис руку элегантной личности. – Это наши путешественники, а с этой минуты – ваши ученики…

– О-оо-ооо, я рьяд не-мно-ж-ко так же, – запинаясь, приветствовал Грегори.

Он протянул руку Брису и затем – всем нам, начиная с Ольги и Риды. В нем подкупало все: естественная элегантность, искренность взгляда и манера на немецкий лад смотреть в глаза, скромность в жестах и деликатность в пожатии руки.

От предложения отведать кофе он не отказался, но сделал так, что мы о кофе забыли.

– Лет двадцать назад случилось печальное событие – новое открытие поколебало веру в выдуманного Минотавра, – несколько смущенно сказал Грегори. – Но об этом – потом, на месте… А пока: прошу в «морской лимузин».

И он первым прыгнул в катер, встал на планшир и протянул руку Ольге. Волнение было небольшим, руки их сцепились, а потом резкий и сильный рывок – и Ольга оказалась на катере. Эту процедуру Грегори проделал с каждым. Мы разместились в открытой части катера.

– Меня зовут Грегори Косис, мои предки по отцу – с острова Кос в Эгейском море. Археолог, доцент университета в Афинах. Защищал диссертацию по гибели минойского морского государства…

Грегори сделал паузу и, обращаясь к Брису, добавил:

– Рекомендован к вам… С удовольствием предложение принял… Как просил сам академик Спиридон Маринатос, помогу… Вам всем большое от него пожелание: узнайте, пожалуйста, много нового о критской культуре…

А пока катер стремительно мчался к причалам, где виден был лес мачт парусных судов. Красивой дугой мы вписались в место, где катер встал у пирса, как вкопанный. Так была продемонстрирована элегантная швартовка.

И вот мы на берегу. Подошли к полуоткрытому микроавтобусу, за руль которого сел сам Грегори.

– Вон там, – указал Грегори на видневшуюся в нескольких километрах от нас гору, – на склоне мы раскапываем Кносский дворец… Копаем уже с 1900 года, когда Артур Эванс впервые коснулся лопатой этой священной для каждого археолога земли… Это – рядом, шесть километров…

Мы быстро миновали малолюдные улочки Гераклиона и начали петлями взбираться вверх. Дворец открылся неожиданно, из-за очередного поворота. Грегори притормозил, и мы высыпали из автобуса, как пробка из бутылки – так быстро хотелось объять столь необъятное зрелище.

– Три с половиной тысячи! Три половиной тысячи лет назад? – шептал Влад.

Дворец огромен даже с расстояния в полкилометра и даже по сегодняшним масштабам строительства – чуть ли не три футбольных поля. Много камня, как полуразрушенного, так и правильной формы. И все в прямых линиях – помещения, лестницы, проемы окон и дверей. Холм, на котором стоит дворец, дополнял его величие – дворец как бы вырастает из земли.

Грегори повел нас к дворцу пешком по какой-то тайной тропе, явно не для туристов.

– Это моя любимая дорога, – говорил он. – Дворец как бы надвигается на меня, заполняя все пространство и затем прямо-таки заглатывает меня… Когда я вхожу в его прохладные помещения – залы, коридоры, лестницы, подвалы, склады…

И мы это почувствовали, но никак не могли понять, почему эти величавые руин не давят на нас.

Брис бывал здесь ранее, и он шепнул мне на ухо:

– Спроси Грегори, почему он любит эту архитектуру, не столь египетскую?

Я спросил, но, конечно, не так прямолинейно:

– Грегори, мне не пришлось побывать в Египте, но что-то говорит: там человек – мошка, а здесь – у себя дома… Не правда ли?

Все заулыбались, а Стоян воскликнул:

– Все мы – мошки рядом с таким величием: и там, в Египте, и здесь…

– Вы верно подметили, Максим, – сказал Грегори, – как, собственно, и вы, Стоян… Мошки? Да, но именно «мошки» сделали и там, и здесь эти чудеса… Но вы, Максим, правыдважды: если мы – мошки, то действительно чувствуем себя рядом с этими замечательными развалинами частью их, мы действительно здесь у себя дома…

Далее, не ущемляя нашего самолюбия дилетантов от археологии, Грегори пояснил, что, в отличие от монументальности в Египте, Кносский дворец не имеет четкого продуманного плана. Он естественно связан с окружающим пейзажем, а далее идут достройки, надстройки, переделы…

– Но в расположении внутренних помещений чувствуется свобода и живописность… Размер дворца – 120 на 120 метров, а центральный большой прямоугольный двор – 60 на 28. Он выложен плитами. Остальные помещения примыкают к нему, причем на нескольких уровнях. И все это строилось годами, десятилетиями… После очередных землетрясений…

– Нижние этажи – для вспомогательных помещений? – спросил Влад.

– И да, и нет. Можно ли назвать вспомогательными помещениями мастерские? Наверное, нет… Хранилища, конечно, можно…

– А что такое световые колодцы? – спросила Ольга.

– Они прорезали все здание сверху донизу, выглядели внутренними маленькими двориками, – пояснил Грегори.

– Для света – это понятно, а еще для чего? – спросил Стоян. – Может быть, это противопожарное устройство?

– Все проще – это для воздуха. Колодцы спасали от палящих лучей солнца в комнатах, которых здесь сотни…

Мы уже вошли во внутренние помещения.

– Вот это, – указал Грегори, – возможно, самая древняя система канализации…

Переходя в большие и малые помещения, мы поражались богатству фресок – вся палитра красок была здесь, а рисунки – выше всяких похвал. Точность живописцев – за счет удивительной зоркости и способности видеть: птицы, животные, цветы…

– Фрески сильно пострадали в момент гибели Кносского дврца – они горели в огне пожаров, утратили свежесть и сочность красок, – говорил Грегори. – Но многое удалось восстановить – сами видите…

Грегори провел нас к «Парижанке». Мы что-то о ней слышали, но увидеть в натуре не ожидали. Я почему-то думал, что эта фреска находится где-то в музее.

Мы замерли, и каждый по-своему воспринимал увиденный портрет, извлеченный из глубины веков, сохраненный временем и восстановленный специалистами. Молодая женщина, на ней отрытое платье из тонкой прозрачной материи. Высокая модная прическа, как было принято у критян, острый силуэт лица… Краски – приглушенные: черные, оранжевые, зеленые и красные, а в целом – теплый тон всей фрески…

Короткий переход по лестницам по пути известному только Грегори, и мы снова у шедевра: «Игры с быком». Это любимое развлечение юношей и девушек – хрупкие тела их рядом с могучим быком. Все говорит, что игроки должны быть милыми и бесстрашными. И рядом с этим прекрасным панно – кладовая, где собраны вазы и сосуды.

– В начале II тысячелетия до новой эры из гончарных мастерских Крита выходили сотни разнообразных по форме ваз с росписями светлой краской по темному фону, – пояснил Грегори, указывая на изделия вдоль стены помещения.

– А почему они не целые, а склеенные? Из-за землетрясения? – спросил Влад.

– Из-за… воров, – просто ответил Грегори, – целые отданы музеям…

– А росписи на сосудах? Они были стилизованными? Или разные? – уточнила Ольга.

Мы заулыбались, вспоминая наш «ширпотреб», который можно было тиражировать по городу, району и стране.

– Конечно, разные узоры: из цветов и листьев, лягушек и рыб, морские чудища, спирали… Я не помню ни одной вещи с повтором узора, а держал я в руках их сотни…

Мы ходили по Кносскому дворцу до дрожи в ногах и сумерек. И только Грегори прекратил это приятное истязание. Ольга, почему-то шепотом, спросила его, не каждый ли день он так бродит по дворцу? Тот ответил, что каждый:

– И если я сюда прихожу, то ног не чувствую… от радости общения с этим богатством человеческого духа… Ноги – это потом, вечером и даже во сне…

Ко второму дню мы подготовились основательно, сняли усталость, встав лишь в девять утра. Снова прошлись по Кносскому дворцу. И где-то после шести оказались в таверне на склоне холма с видом на море, бухту и город.

День медленно угасал, как и наши разговоры: то велись длинными тирадами, то короткими фразами. В общем, как говорят, разговор не клеился. Даже Ольга пригорюнилась. На что ей указал Брис.

– Папу вспомнила – он у меня больной, даже на почту не ходит…

И вдруг она оживилась:

– Наш домик, как и здесь, беленый, стоит на высоком краю устья горного потока… Вот как раз сейчас там в горах тают снега, и за стеной домика бурлит вода, стекая в море… Где-то ближе к скале Алчак… Вода ворочает камни и стучится в берег волнами… А мы ночью ждем, когда шум воды станет слабее – это значит, что вода пошла на убыль…

– А мой домик далеко от воды. И от моря, и от весенних потоков, зато и вид из него отличный: спереди – вся бухта с Алчаком слева и скалой Сокол справа. И на виду – генуэзская крепость на вершине огромной горы-скалы, пологой от меня и обрывистой к морю, – на одном дыхании выпалил Влад.

Брис молчал. Стоян внимательно слушал, улыбался и, наконец, решился.

– Дом свой помню хорошо и долго по нему скучал, когда мы переехали в городскую квартиру… Лет пять мне было, когда я рассматривал на окраине города далекие синие горы. Решил до них добраться. Наметил путь по прямой и пошел к одной далекой вершине со снегом.

Шел весь день, пробираясь по склонам оврагов и пологим полянам, а горы не приближались… Меня подобрали на лесной дороге местные крестьяне и на арбе, огромные колеса которой я хорошо запомнил, привезли прямо домой, опрашивая встречных о моей семье…

Брис молчал. Ассоциации – страшное дело и я не удержался.

– Я ведь тоже однажды потерялся, – сказал я. – Среди лопухов… Это путешествие я до сих пор называю про себя лопух среди лопухов… Меня отец называл Лопушком… Мне трех лет тогда не было… Запомнил и беленый домик, и двор с курами, драчливой козой, доброй собакой и агрессивным петухом…

– Максим, не отвлекайся, – направила мое воспоминание Ольга в нужное русло. – Так почему все же Лопух?

– Вы знаете, отец у меня был геологом. И случилось это на Украине, в самом ее центре, в городке Ромны… Там протекает река Роменка, которая к лету пересыхает и ее русло зарастает лопухами… Огромными – на один лист можно лечь, а другим прикрыться… Бегал я по городку во все стороны, и меня приводили домой всегда… А тут – пропал. Нигде нет… Жители всполошились: у инженера пропал сынишка! А случилось следующее: я забрался в лопухи и заблудился в них… Устал и заснул, а когда проснулся, то пошел на крики: меня звали, аукали и просто кричали…

Брис молчал. Безучастный, казалось бы, Грегори также оживился.

– У меня еще в Дании… Мама у меня оттуда, точнее из страны оленьей – Лапландии, что на севере Финляндии… Так вот: меня так же искали, всей рыбацкой деревней, где мы на лето снимали домик… Между прочим, такой же беленький… Большая лодка стояла, уткнувшись в берег моря, и я, как и ты, Максим, заснул в ней, укрывшись от ветра… Было мне лет семь… Волнами лодку раскачало и унесло в море… Но меня не искали – искали лодку, а нашли меня…

Эти посиделки после визита в древность выдавали в нас ностальгию по дому, укладу нашей жизни и неуверенность в завтрашнем дне.

Брис молчал не случайно: его детство и юность проходили под Житомиром, где семью застала война, и в Подмосковье, а потом был Израиль. Сейчас перед нами же выступал удачливый делец греческого происхождения.

Третий день был завершающий: мы посетили другой дворец, такой же монументальный, но не такой прибранный, что ли. Если в Кноссе велись реставрационные работы, то здесь – только раскопки. Фрески вообще фактически лишь проглядывались.

Еще были дворцы на южном побережье Крита, но они лежали в десятках километров от Кносса. В общем, визит на Крит мы завершили.

В местном музее получили короткую консультацию о последствиях взрыва вулкана на Санторини – кое-что о слоях пепла на острове.

И вот, сидя в таверне с видом на залив, мы обсуждали познанное здесь. Грегори был задумчив особенно. Он отвечал на наши вопросы короткими фразами. Чтобы расшевелить его, был избран безотказный прием: заговорить о детях. Их у него оказалось пятеро, что, естественно, заинтересовало нас.

– В Греции семьи большие, особенно вне городов… На острове Кос, где жил мой отец, в его семье было восемь детей. Причем в самое трудное послевоенное время… А пятеро – это не все мои, точнее – теперь все мои, но двое приемных…

– А у меня только двое, – сказала Рида. – Я почему-то боюсь за них, когда бываю дома… Все время хочу видеть рядом…

– Скучаешь ты по ним, Рида, – вот и думы… А у меня никого такого нет, пока, конечно, – молвила Ольга.

– Будут, скоро будут, – коротко сказал Влад.

Торопыга Ольга промолчала и лишь взглянула в его сторону.

У меня екнуло сердце. По-радостному: а вдруг будет свадьба?!

– Сегодня мы соприкоснулись с вечностью, – произнес я, разряжая обстановку с оттенком ностальгии. – И что такое вечность? Как ее попробовать «на зуб»? Расскажу-ка я вам случай, когда я, можно сказать, впервые задумался о вечности… Это случилось в Ираке… Там я был по делам внешторга…

И я им поведал следующее.

Рядом с тенями прошлого. Это случилось в семьдесят шестом году. За два года до прихода Саддама Хусейна. Сам Багдад – это из сказки, хотя сегодня – тридцатикилометровый современный город вдоль знаменитого Тигра.

Быть в Ираке и не побывать в Вавилоне?! И вот я там, возле основания Вавилонской башни, которое столь велико, что пальмы по его периметру кажутся кустиками. Рядом с одним из семи чудес света – висячими садами Симирамиды…

Побродив среди теней ушедших поколений, мы – меня привез туда сотрудник торгпредства – двинулись к Евфрату. И вот мы на его берегу – этой реки множества народов. Чего только не видели эти воды за тысячи лет истории Двуречья!

Меня удивило, что по сравнению с Тигром, который широк в районе Багдада, Евфрат был значительно уже, метров триста. Правда, вдали было еще какое-то русло… Но он был полноводен необычно – вода стремительно бежала почти вровень с плоским, покрытым густой травой берегом.

Деревушка Вавилон притулилась рядом. На другой стороне – пальмовые рощи, густые и зеленые. По реке быстро сносило вниз две лодки, длинные и низкие, с изогнутыми кверху носами и кормой. В каждой был рыбак, который методично забрасывал в воду сеть, квадратом растянутую на брусьях.

У реки играли дети, которые не обращали на нас никакого внимания. Молодая женщина, хрупкая и гибкая, не торопясь, мыла в реке посуду из темного металла, похожего на серебро: кувшины, какие-то блюда, ковшики…

Выше по течению другая женщина, аккуратно придерживая бурнус из легкой черной ткани, шелковистой и полупрозрачной, набирала воду в кувшин из глины. Недалеко от нее, еще выше по течению, в реку пускал струю мальчонка лет семи, черноглазый и черномазый. Он высоко задрал грязную рубашку-галабию и не смущался ни женщин, ни нас…

Время двигалось ближе к концу дня. Закат наступал на дальний заречный горизонт, заливая шафрановым цветом все вокруг. С восточного края небо быстро темнело и переходило в глубокие фиолетовые и синие тона.

Все это и тишина вызывала умитворяющее ощущение… вечности. Мы молча взирали на эту сотворенную тысячелетиями гармонию. Зелень травы на берегу, окружающие нас изящно изогнутые стволы пальм хорошо вписывались в фон с глинобитными тонами домиков деревушки, рыжий цвет которых выделялся на фоне темнеющего неба. По деревне мелькали фигуры мужчин и женщин. Как тени, сновали они среди грациозно изогнутых стволов пальм.

Мне казалось, что роща – та же самая, что и тысячи лет назад. Среди этих деревьев люди из поколения в поколение жили, поднимали на ноги детей, покидали этот мир… А эти, что передо мной, были потомками жителей одной из величайших цивилизаций. Они были вавилонянами – и это говорило о многом…

Я закончил рассказ и вывел всех из задумчивости фразой:

– И этот мальчик на берегу символизирует для меня мир людей сегодняшнего дня. Его будущее – это наша радость и наш упрек, упрек сытости, в которой мы живем… И если бы только сытости желудка! Духовной сытости, как у Эллочки-людоедки из «Двенадцати стульев», только заключенной в трех или более прописных истинах…

Меня прервал Брис:

– Все верно, Максим, кроме одного… Ну а ты видишь эту сытость в нашей среде? Можешь не отвечать – это ты грызешь себя за то, что не все удалось сделать, когда ты что-то мог… Точнее, мы все вместе могли…

Этой загадочной фразой, но не для меня, завершились бы наши воспоминания, если бы не Грегори.

Он напомнил нам первый день прихода на Крит и загадочное сообщение о неком открытии.

– Я хочу рассказать вам об этом… Вы должны знать, иначе вы бы считали меня неискренним в общении с вами… Мы, археологи, наложили на себя знак молчания – договорились тщательно проверить это открытие. И только потом, пока в узком кругу, начать готовить мир к сенсации о предании с быком Минтавром…

Вот что рассказал Грегори.

Минотавр был?! В 1979 году профессор античной археологии Бристольского университета Питер Уоррен сделал мрачное предположение.

Во вновь открытом подвале дворца, наряду с ткацким станком, бусинками, орудиями труда и керамикой, был обнаружен большой котел с обожженной землей, остатками съедобных улиток и моллюсков, а также с тремя человеческими костями. И рядом в комнате нашли еще около четырехсот человеческих костей детского возраста. А затем – еще и еще…

Надрезы на них говорили о том, что с костей удаляли мясную плоть, как это делается при подготовке в пищу животных. Разобрались и с тем фактом, что это не был похоронный ритуал. Здесь имела место какая-то другая культовая деятельность. И вывод ученых был ужасающим: имело место жертвоприношение… детей, которых затем употреблялись в пищу!

И Грегори заключил:

– Это объяснение ученого до сих пор, к сожалению, остается лучшим, хотя наносит удар по «мирной» минойской цивилизации… Вот и думается, не это ли является подтверждением факта, что мифы не произрастают из ничего?!

– Да, – задумчиво молвила Рида, – Шлиман, Эванс, Мартиранос… и вдруг – Уоррен?

– Правде, казалось бы, все были рады, – сказал Влад.

– Но такому ли открытию? – уточнила Ольга.

Ни есть, ни пить в таверне уже не хотелось. Но это была наша последняя встреча с Грегори! И он, понимая, что огорчил нас, извинился и хотел уйти. Но русские не были бы русскими…

Прощание с Грегори затянулось за полночь и уже на борту нашего шлюпа, который еще позавчера Гор привел из бухты острова Диа в порт Гераклион, существовавший еще во времена катастрофы.

Застолье на борту «Аквариуса» прошло на высоком уровне. Обе стороны – греческая в лице Грегори и наша в лицах экипажа – не позволили себе перейти грань, вроде «Пей до дна!» или «Ты меня уважаешь?». Удалось серьезно углубиться в вопросы «Почему греки так любят русских» и «Как греки вместе с русскими победили Гитлера». Из песен особой симпатией пользовались «Хотят ли русские войны?» и всемирно известная, по мнению Грегори, греческая партизанская песня «Катюша»…

Я и сейчас помню анекдотическую ситуацию под лозунгом «Полиция и народ едины». Грегори собирался сесть за руль, но… Возле его машины стоял полицейский с мотоциклом. Они поздоровались за ручку. Полицейский покивал головой, помотал ею в знак несогласия с чем-то и втолкнул Грегори в машину. Затем полицейский сел за руль, крикнул нам, чтобы мы покараулили его мотоцикл, и уехал в неизвестность. И остались в памяти красные огоньки машины, увозящей греческого археолога, и еще надежда, что не в полицию, а домой…

Говорят, что утро вечера мудренее. Так оно и случилось – мы проснулись от качки далеко в море, но в отличной форме – сон сделал свое дело.