Текст книги "Flamma"

Глава XI. Сие есмь выбор

Экипаж остановился возле Собора святого Павла.

Люциус тепло распрощался с епископом, но возвращаться в храм не спешил. Провожая взглядом уносящуюся прочь карету, он размышлял о событиях сегодняшнего вечера и, если не считать вынужденной размолвки с герцогом Бэкингемом, был доволен его результатами.

«Что ж, пожалуй, теперь можно вздохнуть посвободнее» – решил архидьякон и, действительно вдохнув свежий морозный воздух, огляделся.

На другой стороне улицы стояла и смотрела прямо на него закутанная в темный плащ фигура. Это, несомненно, была женщина.

«Кто она?» – спросил самого себя Люциус, которому в тишине и безлюдье ночи такое внимание было, мягко говоря, неприятно.

Но огненно рыжие волосы, выбивавшиеся из-под ее капюшона, и непонятное чувство скованности, возникшее в его собственной груди, уже подсказали ему ответ.

«Маргарита!» – ошарашенный своей догадкой, подумал архидьякон. – «И снова страх… Почему?! Ведь она больше не опасна».

В самом деле, если у нее и было намерение уличить архидьякона, то самый удобный момент для этого она уже упустила. Поддержка короля и симпатия леди Палмер, которыми Люциус успел обзавестись, предоставляли ему столь могучую защиту, что любое, даже самое убедительное, свидетельство, от столкновения с ней, неминуемо превратилось бы в гнусную клевету. Кроме того, судя по поведению Маргариты в Уайт-холле, она даже не помышляла об этом. Однако ее присутствие здесь – против Собора святого Павла, – да еще среди ночи, не могло оказаться случайным.

Дабы выяснить для чего Маргарита пришла сюда, Люциус решился подойти к ней. Но стоило ему сделать всего несколько шагов в ее направлении, как она, видя что, наконец, замечена, стала неторопливо удаляться к пересечению улиц. Архидьякон на мгновение растерялся, но раз собравшись поговорить с этой женщиной, не стал отказываться от задуманного и, ускоряя (насколько позволяла хромота) шаг, последовал за ней.

Маргарита свернула за угол. Для того чтобы проделать тоже самое Люциусу потребовалось всего лишь несколько секунд и казалось он вот-вот настигнет ее, но расстояние между ними наоборот увеличилось: девушка уже приблизилась к следующему перекрестку.

«Странно…» – удивился Люциус, продолжая, все же, идти за ней и не теряя надежды ее догнать.

Но сколь бы медленной ни была поступь Маргариты, она, каким-то непостижимым образом, все время оказывалась так далеко от архидьякона, что он успевал уловить только тень ее, исчезающую в очередном переулке и будто манящую за собой.

– Постойте! – попытался окликнуть Маргариту Люциус, но голос его утонул в окружающем безмолвии.

«Что я делаю? Зачем я иду за ней?» – задумался тогда архидьякон, но уже не мог заставить себя остановиться. – «И куда заведет меня эта чертовка?» – задался он вопросом, попутно оглядывая не сразу узнаваемые в темноте улицы.

Ответ не заставил себя ждать: за следующим же поворотом Люциус потерял Маргариту из виду.

***

Архидьякон стоял посреди пустынной набережной.

«Для чего я здесь?» – спрашивал он себя, с необъяснимой уверенностью в том, что у всего происходящего есть некая – не вполне от него зависящая, но требующая его участия, – цель.

Но только ночь и снег окружали Люциуса, и даже взгляду не за что было зацепиться на рисованной черно-белыми красками картине зимнего Лондона.

И все же он заметил нечто его заинтересовавшее: дальше по течению реки темнели очертания, соединяющего ее берега, моста.

«Уж не с него ль я упал десять дней назад?» – подумал архидьякон, направляясь в сторону широкой – удобной для пеших, верховых и экипажей – каменной переправы. – «И почему это событие в моей памяти сохранилось лишь как бредовое сновидение?».

Эти вопросы заставили Люциуса испытать необъяснимое волнение при вступлении на заснеженный настил моста; а глядя на его высокие борта, он вдруг усомнился:

«Можно ли упасть отсюда?» – и вспоминая слова констебля Дэве о попытке самоубийства, вздохнул: – «Да и было ли это падением?».

Превозмогая какой-то почти суеверный страх, архидьякон подошел к краю и посмотрел вниз: скованные льдом берега и незамерзающий водный поток в центре, дополняемые ощущением высоты при взгляде с моста, являли собой зрелище всерьез пугающее.

«Выжить после такого…» – невольно представляя себя летящим в эту холодную пропасть и в ужасе отшатнувшись, подумал Люциус. – «Невозможно!».

– Ты умер, – жестоким откликом на эту мысль прозвучал из ниоткуда голос Маргариты. – Дважды!.. И оба раза то был выбор твой.

Архидьякон вздрогнул. Но не успел он задуматься над смыслом этих таинственных и страшных слов, как снег за его спиной заскрипел под чьим-то тяжелым, явно не женским, шагом. Неизвестный мужчина – обычный, ничем с виду не примечательный, горожанин, – нарочито медлительной походкой человека, который уже близок к своей цели, но еще о многом не успел поразмыслить, прошел всего лишь в паре метров от Люциуса и даже не заметил его.

Архидьякон некоторое время сопровождал незнакомца взглядом, а потом, по ведомой ему одному причине (возможно лицо этого человека, выражавшее последние сомнения перед принятием некоего отчаянного решения, чем-то напомнило Люциусу утреннее посещение собора Филиппом), проследовал за ним.

С четверть мили прошли они по задуваемой холодным ветром набережной, прежде чем спуститься по узкой лестнице к реке, а затем еще столько же, вдоль берега, до старого лодочного причала, на краю которого незнакомец наконец остановился. До сих пор не замеченный им Люциус замер немного поодаль. Что-то подталкивало его заговорить с этим человеком, но он никак не мог на это решиться. Вернее он просто не знал, как приступить к разговору.

Незнакомец поднял взор к небу и тяжело вздохнул.

– Вас что-то беспокоит, сын мой? – спросил тогда архидьякон.

– Кто здесь? – отозвался незнакомец, тревожно озираясь.

Люциус подошел ближе.

– Поведайте мне о своих терзаниях, – участливо предложил он.

Незнакомец, увидав перед собой священника, отчего-то даже не удивился.

– Поздно, – зловеще усмехнувшись, сказал этот человек и вновь повернулся к реке.

– Тогда покайтесь! – не отставал Люциус.

– А для этого еще, пожалуй, рано, – с той же усмешкой отвечал незнакомец.

Архидьякон на минуту призадумался.

– Раскаяние в принятом решении может помешать приведению его в действительность, – произнес он, благо подтверждением тому был случай с Филиппом, произошедший еще только этим утром. – И если замысел ваш недобрый, вы сможете отказаться от него.

Люциус говорил весьма убежденно и потому мог надеяться на то, что его слова найдут хоть какой-то отклик в душе незнакомца; но тот остался глух к ним и продолжал хмуро смотреть на мерно несущую свои воды реку.

– Что ж, – проговорил тогда архидьякон, – мне казалось, что для вас будет лучше дать волю своим сомнениям сейчас, нежели мучиться чувством вины или упрекать себя за совершенную ошибку потом. – Он пожал плечами и собрался уходить. – Наверное, это не так. Но учтите: второе гораздо тяжелее, чем первое.

Незнакомец опустил голову, чуть не коснувшись подбородком груди, и снова вздохнул.

– Мне просто надоело жить, – тихо сказал он.

Люциус обернулся. Мужчина, стоявший на краю причала, выглядел потерянным и несчастным, но на человека готового расстаться с жизнью, он похож не был.

– Так жить, – пояснил незнакомец. – Изо дня в день трудиться как проклятый за жалкие гроши, а всё ради чего? Ради того чтобы кое-как сводить концы с концами? – говорил он, все более и более распаляясь. – Каково это: вечерами возвращаться домой, зная, что и там ждет работа в виде непременной случайности, вроде прохудившейся крыши или расшатавшейся дверной петли, а по утрам просыпаться с уверенностью в том, что вновь начавшийся день будет полон такими же будничными заботами как предыдущий? – Кисти его рук напряженно сжались. – И не иметь ни времени, ни средств, ни возможности для того чтобы вырваться из этого заколдованного круга. – Он повернулся лицом к архидьякону и тот был поражен тем, насколько оно исказилось. – Мне опостылела эта рутина! – на выдохе заключил незнакомец, – я лишь хочу освободиться.

Люциус был весьма разочарован. Он чувствовал, как в нем зарождается презрение к этому слабому, малодушному человеку и уже начинал жалеть о том, что заговорил с ним. Но уйти теперь, после того как сам настоял на этой своеобразной исповеди, было бы по меньшей мере невежливо.

– И, кажется, я нашел способ, – продолжал незнакомец. – «Отверженные»… Они превратят мое прозябание в этом жалком городишке в сколько-нибудь сносное существование.

Услыхав название упомянутой утром Филиппом секты, архидьякон насторожился.

– Всего-то и нужно – лишить жизни одного такого же неудачника как я сам, – проговорил незнакомец бесцветным тоном, заставившим Люциуса испытать ощущение легкого озноба и дрожи в спине. – Маркос Обклэр или Филипп Вимер?.. Я ли бросившись от безысходности в реку или… – он не закончил сравнения, но сделав рукой обессиленный жест (вроде тех, что выражают отчаяние), добавил: – Кому какое дело до того кто из нас этой ночью погибнет?

Эти два имени, прозвучавшие так неожиданно, ввергли архидьякона в состояние крайнего изумления, а слова, за ними последовавшие, глубоко потрясли его.

– Что вы сказали? – взволнованно переспросил священник, догадавшись, с кем именно он разговаривает.

Но Маркос не замечал уже ничего вокруг. Он полностью ушел в себя.

– Никому… никакого… – бормотал этот человек. – Только для нас двоих это имеет значение. Он или я? – губы Маркоса скривила, как показалось Люциусу – безумная, ухмылка. – Надеюсь лишь на то, что если бы перед этим Филиппом (кем бы он ни был) встал подобный вопрос, он ответил бы на него также как собираюсь ответить и я: «Коль смерть чуждого мне человека сделает мою собственную жизнь чуточку легче…»

– Вы не совершите такой низости, – растерянно пролепетал архидьякон, разум которого на минутку возмутился происходящему. Но уже через мгновение, охваченный странным порывом, он поймал руку Маркоса (повторившего в этот момент свой безнадежный жест) чуть повыше запястья и, глядя ему прямо в глаза, жестко, властно, чуть ли не угрожающе, сказал: – Слышите?! Вы не посмеете!

Но взор Маркоса Обклэра был пуст. Ни слова, ни ледяное прикосновение пальцев Люциуса не вызвали у этого человека никакой реакции.

– «… я готов принести его в жертву», – будто не слыша священника, договорил он.

И это холодное решение, провозглашенное без тени каких-либо эмоций, болью отозвалось в сердце архидьякона.

«Неужели я только этим утром отсоветовал Филиппу убить такое вот ничтожество», – пронеслась в его голове подобная упреку мысль. – «А теперь это ничтожество погубит самого Филиппа».

Люциус опустил свой угасающий от досады взор.

«Насколько справедливее стала бы твоя смерть», – с негодованием подумал архидьякон, еще крепче сжимая руку Маркоса.

– Сегодня я уже спас тебе жизнь, – глухо проговорил он, – и тем самым возможно навредил хорошему человеку… Так вот я хочу чтоб ты знал…

С этими словами Люциус вновь вскинул голову, и такой огонь полыхнул в его глазах, что на лице Маркоса Обклэра отразилось наконец-таки вполне человеческое чувство – страх. Он отпрянул от священника, но сделал это чересчур резко: оступившись на скользких досках настила, Маркос потерял равновесие; и только рука архидьякона удерживала его теперь от падения в реку.

– … я жалею об этом, – бесстрастно закончил Люциус, медленно разжимая пальцы.

Короткий всплеск потревожил в следующий миг тишину ночи, но больше, ни единого звука за ним не последовало: от леденящего холода у Маркоса сразу перехватило дыхание (что не позволило ему воззвать о помощи), а тяжесть быстро намокшей одежды лишила его возможности бороться за свою жизнь. Он тонул. А архидьякон, стоя на причале, с ужасающим хладнокровием наблюдал его гибель.

– Сие есмь твой выбор, – прошептал он, когда Маркоса уже почти не было видно под толщей темных вод, принявшей его в свои объятия, реки. – И да приими же смерть!

***

В Собор святого Павла архидьякон вернулся около полуночи. Он поднялся в потаенную келью, зажег огарок свечи и сразу же взялся за лежавшую на столе тетрадь.

«Как оказывается милостива память и податлива совесть» – написал Люциус, перечитав записи из своего дневника. – «Не прошло и десяти дней, а я почти забыл о том, какие чувства испытал, впервые отняв у человека жизнь: боль, ужас, отчаяние… все то, чего не было сегодня… когда я сделал это вновь».

Таким вступлением он начал описание этого весьма насыщенного событиями дня. На листах жесткой бумаги, под выведенной крупными буквами датой – 22 февраля 1666 года, – архидьякон запечатлел и свои утренние беседы, и королевский прием, и, окончившуюся столь трагично, встречу с Маркосом Обклэром.

Он перенес на страницы дневника целый день своей жизни: день занимательных разговоров, день новых знакомств, день удивительных встреч и происшествий… еще один день закончившийся убийством. Вот только пересказ о нем, на сей раз завершился холодной фразой: «Я не жалею об этом».

Глава XII. Последствия

На следующее утро Люциус проснулся от настойчивого стука в дверь своей кельи. Это причетник Павел, по просьбе заявившегося в храм бледного и чрезвычайно взволнованного Филиппа Вимера, решился в столь ранний час потревожить сон архидьякона и, как оказалось, поступил правильно: услыхав, что в приходской части Собора, нетерпеливо расхаживая между двумя колоннами и нервно покусывая губы, его ждет Филипп, Люциус поспешил спуститься к нему.

– В чем дело, друг мой? – спросил он у, метнувшегося в его сторону с явным намерением сказать что-то важное, молодого человека.

Но тот, скользнув взглядом по замершему рядом с архидьяконом причетнику, умерил свой порыв и сдержанно, но все ж заметно дрожащим голосом, произнес:

– Вы помните наш вчерашний разговор, святой отец?

Эти слова прозвучали столь многозначительно, что Люциус нахмурился. После событий прошедшего вечера, повлекших за собой смерть Обклэра, он предвидел подобный визит Филиппа, однако не ожидал его так скоро – ведь это должно было означать, что тело Маркоса уже обнаружено.

– Будьте любезны… – обратился он к Павлу тоном, в котором явственно послышалось требование оставить его наедине с Филиппом, а потом, дабы причетник не нашел в этом требовании чего-либо странного, с холодком добавил: – Тайна исповеди.

Павел, почтительно поклонившись архидьякону, отошел.

– Я помню тот разговор, – возвращаясь к вопросу Филиппа, проговорил Люциус. – И, признаться, весьма обеспокоен тем, что вы намерены к нему вернуться. Мне казалось, что ваше решение…

– Я не делал этого… – слабо, чуть не жалко, прервал архидьякона молодой человек и, заметив недоуменное выражение на лице священника, каким-то и вовсе надломленным голосом повторил: – Я просто хочу чтобы вы знали, Люциус, – я не делал этого!

Архидьякону было хорошо известно, о чем говорит Филипп, но выглядел он действительно несколько озадаченным.

«Отчего так быстро открылась гибель Обклэра?» – не понимал он. – «Неужели и дно реки недостаточный покров для сокрытия преступления?».

Впрочем, Люциус недолго мучил себя этими вопросами, ведь перед ним был тот, кто мог на них (хотя бы частично) ответить.

– О чем это вы? – играя на своем недоумении и придавая ему иной истинному характер, спросил архидьякон.

Вместо ответа Филипп нетвердой рукой протянул священнику измятый клочок бумаги, который до сих пор теребил в кончиках напряженных пальцев.

– Это я нашел под дверью, – пояснил молодой человек, перехватив вопрошающий взгляд Люциуса, принимавшего из его рук записку. – Около часа назад, когда выходил из дома.

Один беглый взгляд брошенный архидьяконом на этот листок поверг его в изумление, а когда он прочел коротенькое послание целиком, то всерьез и надолго задумался.

Да будет отвержен Филипп Вимер, ибо в ходе посвящения оказался он падшим и достойным занять свое место среди нас.

…значилось в записке, а немного ниже, под восковой печатью с четким изображением падшего ангела, стоял то ли девиз секты, то ли стандартная в таких случаях формула приписки:

Отверженные небом, пожалуйте на грешную землю.

Что-то неприятно кольнуло Люциуса прямо в душу, а Филипп, видя вновь нахмурившиеся брови священника, в очередной раз пробормотал:

– Я не делал этого…

Архидьякон в мрачной задумчивости посмотрел на него.

– Но, – медленно начал он, делая вид, будто только теперь догадался о чем идет речь, – неужели этот человек – Маркос Обклэр кажется – и в самом деле умер?

Выражая подобное сомнение, Люциус имел целью выяснить: видел ли Вимер тело и в самом ли деле оно уже найдено; а если нет, – то каким образом о гибели Обклэра стало известно «Отверженным». С каким-то внутренним трепетом ожидал он ответа, однако его вопрос поставил молодого человека в тупик.

– Но записка… – растеряно проговорил он.

Архидьякону этого было недостаточно.

– То есть вы не видели труп и не слышали о, чьей бы то ни было, смерти? – с невольным нажимом попробовал уточнить он.

– Нет, – тряхнув головой, ответствовал Филипп, не понимая, чего архидьякон желает от него добиться. – Но, что вы хотите этим сказа…

– Я не думаю что вы могли убить, Филипп – чувствуя что зашел опасно далеко, прервал Люциус молодого человека; и тот, если бы не ослепление вспышкой радости (ведь ради этих слов он и пришел), мог бы уловить на лице архидьякона тщательно скрываемое, но все ж заметное, волнение, граничащее с тревогой. – Однако «Отверженные», по какой-то причине, считают иначе, – продолжил свою мысль священник и, будто задумавшись по какой именно, прибавил: – Интересно…

Люциус и в самом деле погрузился в размышления, но голову его переполняли совсем другие вопросы.

«Как?.. Неужели они видели меня?» – думал он, и от одной только подобной возможности его передернуло. – «Тогда, что должно означать это послание? – тут же засомневался он. – Или это еще один грязный замысел сектантов?.. вроде того, что так жестоко свел судьбы двух незнакомых людей и должен был заставить одного из них убить другого…».

Архидьякон посмотрел на Филиппа; его слова немного успокоили молодого человека и тот теперь ожидал, что же священник посоветует ему делать дальше.

«Страшно представить, к какому результату привела бы эта игра чужими жизнями, если бы не случайность, позволившая мне в нее вмешаться. А впрочем…» – неожиданная догадка прервала ход мысли Люциуса. – «Случайность ли?»

Такое предположение было поистине пугающим, и Люциус не стал сейчас развивать его.

– Как бы то ни было… – проговорил он в ответ на собственные соображения и, одновременно, продолжая свой разговор с Филиппом, – какая бы здесь ни произошла ошибка – он указал на измятую записку – вы должны благодарить за нее Бога, ибо это – ваш шанс покинуть секту… сохранив жизнь, и не переступая через совесть.

Вимер вздрогнул и бросил на архидьякона вопрошающий взгляд.

– Вы хотите, чтобы я признал себя виновным в деянии, которого не совершал? – четко проговаривая каждое слово, будто желая удостовериться в том, что не ослышался, спросил он; а когда священник с холодным и решительным видом кивнул, робко произнес: – Но как я могу?..

– Если Обклэр действительно погиб… – сурово откликнулся Люциус, глядя прямо в глаза Филиппа, – … мое мнение касательно этого вам уже известно; а никто больше, даже о связи вашего имени с именем Маркоса и не догадывается. Что же до «Отверженных»… – он снова, и на этот раз очень выразительно, указал на записку, – не стоит разубеждать их! в этом.

***

Филипп ушел убежденный. Но и после его ухода вчерашний день продолжал напоминать о себе архидьякону. Однако если последствия гибели Маркоса Обклэра оказались загадочными и тревожными, то последствия королевского ужина вполне соответствовали ожиданиям Люциуса и не таили в себе ничего кроме новостей для него приятных и полезных. Еще до полудня он получил едва ли не больше полутора десятка писем с приглашениями в дома и особняки самых высокопоставленных особ города, а слухи о преподнесенной им королю дарственной, волной прокатившись по Лондону, привели к тому, что никто больше не мог подозревать его в убийстве барона Анкепа.

Кроме того, вскользь брошенное им в давешней беседе с королем, упоминание о сектах также дошло до народного слуха и дало лондонцам повод со свежими силами взяться за обсуждение, казалось бы, бредовой версии господина Хувера о ритуальном убийстве. Натянутость этой версии была всем очевидна, но через два дня произошло нечто, заставившее горожан взглянуть на нее по-новому.

***

25 февраля 1666 года в одном из пригородов Лондона, расположенном вниз по течению Флит, было обнаружено бездыханное тело молодого человека. Влекомое холодными водами, оно оказалось выброшено на берег там, где река делала изгиб и по странному стечению обстоятельств находилась давно пришедшая в упадок старая часовенка.

Почти двое суток пролежал мертвец невдалеке от пригородного кладбища никем не замеченный; и только в воскресение, когда приходским священником в покосившейся от времени часовне еще проводились службы, один из прихожан разглядел на темном, подтаявшем и превратившемся в грязь, снегу, еще более темное пятно, каковым оказалась вымокшая одежда облаченного в нее посиневшего трупа.

Никаких следов насилия на теле не обнаружили и поначалу решили, что это несчастный утопленник, самолично сведший счеты с жизнью. Однако немного позже в карманах одежды погибшего нашлась солидного размера черная жемчужина…

Сей факт поразил очень многих еще и тем, что если барон Анкеп, у которого была найдена такая же жемчужина, мог позволить себе подобную роскошь, то наличие ее у молодого человека, весь туалет которого не стоил и трети стоимости этого перламутрового шарика, представлялось, по меньшей мере, странным.

Как бы то ни было, версия о ритуальном, – или теперь уже ритуальных! – убийствах, к вящей радости Хувера, заиграла новыми красками.

***

Имени архидьякона, при обсуждении нового убийства, никто не упоминал.