Текст книги "Байки забытых дорог"

Серый огляделся по сторонам: на столе царил полный разгром и бедлам, на полу валялись две пустые бутылки из-под ханки, в дальнем углу обнаружилась и третья, едва начатая. Друзья-приятели бодро похрапывали – Михась на кровати, а Гешка с Витькой на голом полу – и на их побудку у Сергея ушло минут шесть-семь.

В туалете он посмотрелся в зеркало, что висело над умывальником, и, даже, слегка испугался собственного отражения: морда была опухшей до неузнаваемости, а глаза – круглыми и жёлтыми – как у тигра из джунглей.

Подтянулись остальные геологи-практиканты – такие же опухшие и желтоглазые уродцы.

– Да, погуляли! – болезненно держась за затылок, подытожил Витька. – Ханка магаданская – зараза бесконечно злая! Впрочем, в этой жизни надо всего попробовать…

В аэропорту Вырвиглаз внимательно оглядел подчинённых, ехидно ухмыльнулся, но, всё же, проявил понимание и милосердие:

– Судя по цвету глаз, ханку попробовали вчера? Шустры вы, орлы ленинградские! А сейчас, небось, плохо? Ханку, в обязательном порядке, надо закусывать моржовым жиром, или – оленьим. Но, лучше всего, китовым…. Ничего, родные, потерпите! Когда прилетим в Певек, то всех вылечу. Там пиво продаётся, куда там живой воде из сказок. Чёрное, крепкое, ароматное – «негл» называется. Нигде такого нет! Когда будете улетать обратно, то затартесь по самое не могу. Негл, если на сосуде качественная крышка, месяца два может храниться без всяких проблем…

Самолёт сперва летел над Магаданской областью, потом – уже над Чукоткой. Внизу медленно проплывала тёмно-зелёная равнина, щедро изрезанная десятками тысяч рек и ручьёв, и покрытая сотнями тысяч больших, маленьких и вовсе крошечных озёр.

Прилетели в Певек, вылезли из самолёта. Рядом с одинокими воротами (одинокими – по причине отсутствия собственно забора) стояла потрёпанная ветрами скульптура – чукча в компании с северным оленем. У оленя наличествовал, почему-то, только один корявый рог. Чуть в стороне от скульптуры обнаружился и настоящий чукча – тоже потрёпанный и непрезентабельный, без оленя, но с картонной коробкой. В коробке весело и беззаботно копошились лобастые щенки. Дождавшись, когда компания подойдёт поближе, чукча жалостливо запричитал:

– Здрасте, дядьки! Чайку бы, а? Отработаю чем, или на щенков поменяю: один щенок за одну пачку чая. Может, сговоримся, дядьки? А? Хорошие щенки, злые! Волками вырастут, зуб даю! – щёлкнул ногтем большого пальца по единственному чёрному зубу.

– Обойдёшься, гнида, – Вырвиглаз невежливо отодвинул чукчу в сторону, и пояснил: – Спиртного им совсем не продают, строго запрещено. Так они чифирить моду взяли. За пачку чая на всё готовы. Но лучше – вовсе ничего им не давать. Логика у них железобетонная: если кто – один раз – чего дал, значит, и второй раз дать может…. Полгода потом будет следом за тобой ходить и канючить слёзно. А если, за щенка дашь пачку чая, то совсем замучит. Будет каждый день щенков приносить. Говоришь ему, мол, не надо больше щенков. А он, морда тупая, думает, что этого конкретного не надо. Мозги у чукчей так устроены…. Назавтра другого обязательно притащит! Послезавтра – третьего. И так – до бесконечности…. Вы, уж, пожалуйста, учтите на будущее…

Через сорок-пятьдесят минут они подошли к судоремонтному доку. В маленьком припортовом магазинчике Вырвиглаз купил две трёхлитровые банки яблочного сока. Тут же – с помощью перочинного ножа – сорвал с них крышки, да и вылил содержимое под карликовую берёзу.

– Да вы у нас – прямо – Мичурин! – неуклюже пошутил Серый. – Надеетесь, что яблоки вырастут на берёзе?

– Думаете, вам негл в кружки наливать будут? – отпарировал Вырвиглаз. – Откуда в Певеке – кружки? Если пиво в кружках, то это уже и не Певек. Сейчас банки помоем и – вперёд…

Наполнив банки неглом, они отправились к старому заброшенному пирсу и расположились на пустых деревянных ящиках, которые в этих краях повсеместно заменяли собой скамейки. В тёмно-бурой воде, среди радужных мазутных пятен, плавали многочисленные голубые и зелёные льдины.

Выпили негла, передавая банку по кругу, закурили.

– Ну, вот, совсем другое дело! – обрадовался Вырвиглаз, довольно посматривая на подопечных. – Глаза у всех вновь стали нормальными, желтизна из них полностью ушла. Да и лица уже напоминают лица, а не страхолюдные разбойничьи морды…

– Спасибо, Владимир Ильич, выручили! Теперь вы для нас – натуральный отец родной! – от лица всего коллектива искренне поблагодарил Серый.

Банкин задумчиво оглядел плавающие льдины и засомневался:

– Искупаться, что ли, соблюдения принципов ради? – вопросительно покосился на приятелей.

Но желающих составить ему компанию почему-то не наблюдалось. Разочарованно вздохнув, Гешка взял в руки пустую банку, да и потрусил по пирсу – за добавкой.

– А это – кто? – громким шёпотом спросил Серый. – И каждый раз, пройдя меж пьяными, всегда без спутника, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна….

Мимо них шла, вернее, шествовала, очень-очень красивая женщина. Чуть-чуть за сорок. Гордая королевская осанка, грива роскошных чёрных волос, глаза – словно два голубых светлячка. Женщина была одета совершенно необычно для этих суровых мест, где прочно преобладали ватники и бушлаты: городской кожаный плащ, туфли на высоком каблуке, крохотная изящная шляпка, стильная дамская сумочка – в цвет туфлям…

Вырвиглаз тут же вскочил с ящика, коротко поклонился и торопливо поздоровался:

– Здравствуйте, Маша! Как ваши дела? Какие новости?

– Здравствуйте, Владимир! У меня всё по-старому, без новостей, – женщина грациозно кивнула Вырвиглазу в ответ и гордо проследовала мимо.

Отойдя от компании метров на сто пятьдесят, незнакомка подошла к краю пирса и замерла, неотрывно всматриваясь в туманные морские просторы. Серый вопрошающе посмотрел на Вырвиглаза, но тот, прикидываясь непонимающим, невежливо отвернулся в сторону.

Примчался Гешка с полной банкой пива и возбуждённо затараторил:

– Тут такая женщина проходила! Королева натуральная! Кто это, Владимир Ильич? Не знаете, часом?

– Ну, Владимир Ильич, миленький! Расскажите, пожалуйста! А? – попросил Серый. – Интересно же, честное слово!

Помявшись для приличия с минуту, Вырвиглаз, всё же, снизошёл к просьбам:

– Хорошо, висельники, так и быть, расскажу. Тем более, что молоды вы – до умиления…. Слушайте же! История эта прекрасна и страшно романтична. А суть ее заключается в следующем: самое эффективное в этом мире средство, обостряющее ум человеческий до невиданных высот, это кружка чёрного пива «негл», выпитая в нужном месте, в нужное время, и в правильной компании…

Байка тринадцатая
Полярная математика

О том, как Мария Николаевна осчастливила Певек своим многолетним присутствием, вам расскажет любой местный бич, спросив за эту услугу совсем даже недорого: двухлитровую банку чёрного «негла» и свежий анекдот с Большой земли…

Итак, незадолго до нового 1967-го года, Мария Николаевна Сазонова, двадцатипятилетняя аспирантка кафедры высшей математики Университета города Ленинграда, грядущее светило точных наук, красавица и умница, комсомолка и спортсменка, чинно сидела в баре «Висла» за кружечкой светло-жёлтого напитка, который по какой-то жуткой ошибке именовался «пивом», и старательно продумывала сотый вариант решения знаменитой теоремы Ферма. В те времена – в так называемой интеллектуальной среде – это считалось достаточно модным и почетным занятием. Да и размер премии, обещанной каким-то иностранным чудаком за правильное решение теоремы, если говорить откровенно, впечатлял. За соседними столиками оживлённо переговаривались влюблённые парочки. В дальнем углу зала молодой человек небрежно прикасался к клавишам рояля, и, отчаянно глоссируя, что-то негромко напевал. Что – конкретно – напевал? Откуда же мне знать! Впрочем, позвольте! В тот год был очень моден «Рождественский романс». Не помните? Как же так, молодые люди? Ай-яй-яй…. Слушайте!

 
Глупое сердце, пронзённое стужей,
Кукушка молчит – за поломанной дверцей.
Если по правде – никто, уж, не нужен
Заледеневшему, бедному сердцу…
 
 
Время, практически, остановилось.
Много вопросов, но нету – ответов.
Мелко дрожит, видимо, простудилось,
Продрогшее сердце, пронзённое ветром…
 
 
Память, она – словно рваная рана,
Сверху присыпанная – толчёным перцем.
Стонет, отведавши яда обманов,
Глупое сердце…
 
 
Музык небесных мелодия снова
Стала слышна, вопреки всем невзгодам.
Слушает сердце, и злые оковы
Медленно тают – словно…
 
 
Скрипки рыдают в полях, за рекою.
Дали подёрнуты дымкою мглистой.
Полено сосновое – плачет смолою,
Угли в камине – почти аметисты…
 
 
И на ковре появляется лужа.
Пахнет рассветом – нездешним, весенним…
Это рыдает, оттаяв от стужи,
Глупое сердце – под вечер – в Сочельник…
 
 
Это рыдает, оттаяв от стужи,
Глупое сердце – под вечер – в Сочельник…
 

Понравилось? Вот, и хорошо! Но я отвлёкся, вернёмся к нашему рассказу…

Итак, в этот ответственный момент, зловеще заскрипев, как говорят в модных романах о роке и неотвратимой судьбе, распахнулась старинная дверь, и в заведение вошел смуглый малый двухметрового роста. Судя по обветренному, украшенному двумя неровными шрамами лицу, вошедший был моряком, а милый акцент, который проявился несколько позже, свидетельствовал о его отнюдь не столичном происхождении. Это был ни кто иной, как Семён Походня – коренной житель славного города Певека, знаменитый в иных соленых водах капитан парохода «Красный Октябрь», перевозившего стратегически-важные для северо-востока страны товары: различную рыбу, красную икру и тюлений жир.

Молодые люди познакомились и славно поболтали, выпив по кружечке вышеупомянутого светло-жёлтого напитка. Случайно узнав, что эта отвратительная жидкость называется «пиво», моряк сперва удивился, потом рассердился, затем разгневался. Засучив рукава бушлата, он крепкой загорелой рукой обхватил горло несчастного бармена, требуя незамедлительно объяснить смысл этой несмешной шутки…. Впрочем, вскоре отходчивый Семён успокоился, и, даже, достав из своего бездонного походного рюкзака объёмистую флягу, сработанную из моржовой шкуры, угостил всех желающих благородным магаданским «неглом».

К этому моменту большинство посетителей благоразумно покинули опасное заведение. Но Мария Николаевна осталась сидеть на прежнем месте.

Безусловно, она была несколько фраппирована поведением своего неожиданного собеседника, но ничуть не испугана. Ведь, общеизвестно, что напугать ленинградскую комсомолку гораздо труднее, чем – даже – решить неразрешимую теорему Великого Ферма…

– Милая Машенька! – чуть смущенно проговорил неустрашимый морской волк. – Отведайте, пожалуйста, благородного «негла»! В его вкусе заключена вся правда о моей прекрасной Родине. Сделайте пару глотков, закройте глаза, и вы – непременно – погрузитесь в мир прекрасных видений. Голубые далекие горы, полные неизъяснимой печали и зовущие в дорогу – прочь от родного очага – за неведомой и призрачной мечтой. Стада северных оленей, пугливых и грациозных, как наши детские сны. Беспокойные, никогда не засыпающие птичьи колонии, и океан, великий Северо-Ледовитый океан…. О, Мария, как жаль, что я не родился поэтом! – прикурив черную, непривычно длинную сигарету, Семён Походня продолжил: – И ещё, если вы сделаете глоток-другой этого благородного напитка, то перед вами могут открыться многие заветные тайны мироздания….

Тут произошло неожиданное. Элегантная, одетая по последней моде ленинградская девица, бестрепетной рукой, затянутой в тугую лайковую перчатку, решительно взяла со стола кружку капитана и единым махом осушила её до дна…. Результат превзошел все ожидания. Глаза Марии Николаевны широко распахнулись и засияли, словно два уральских самоцвета, собольи брови удивленно взлетели вверх, а маленькие карминные губы прошептали непонятные слова:

– Эврика! Эврика! Эврика! – она вскочила на ноги и, схватив со столика свою сумочку крокодиловой кожи, мгновенно выбежала на улицу.

Бедный Семён только растерянно хлопал ресницами и беззвучно потрясал руками, словно бы призывая Господа Бога в свидетели своей полной невиновности в произошедшем. Как говорят чукотские охотники: – «В чем ошибся белый медведь – уже не важно, главное, что вкусный тюлень, все-таки, улизнул…».

А Марию Николаевну, просто-напросто, внезапно посетило озарение: она мгновенно – в уме – нашла решение Великой теоремы. После чего срочно побежала домой, дабы как можно быстрее зафиксировать на бумаге ход своих гениальных мыслей…. К вечеру все было записано, оформлено как надо, запечатано в конверт и отправлено почтой в город Москву – Ивану Терентьеву, тогдашнему жениху Марии, который в поте лица трудился профессором высшей математики в тамошнем Университете. Покончив с этим важным делом, усталая наследница славы Архимеда и Лобачевского уснула сном ангела…

Утром же выяснилось, что имеет место быть маленькая неприятность: за ночь решение теоремы Марией Николаевной было напрочь забыто. И виной тому, по ее мнению, был некий смуглый верзила с двумя крайне безобразными шрамами на наглой физиономии, который снился ей безостановочно всю ночь напролёт, рассказывая всякие байки о северных морях, золотоносных россыпях, спрятанных глубоко под вечной мерзлотой, о белых медведях, моржах, северных оленях и прочих глупых разностях. Это была, на первый взгляд, просто маленькая неприятность, ведь решение было отправлено почтой Ивану Терентьеву, который через месяц должен был прибыть в Ленинград для официального предложения руки и сердца.

Месяц пролетел, как один день. И, вот, наконец-таки, состоялась долгожданная встреча двух любящих сердец.

– Ваня! – взволнованно щебетала девушка, радостно улыбаясь и нервно теребя рукав пиджака своей будущей половинки. – Правда же, мое решение просто великолепно и бесспорно? Ну, скажи же скорей! Правда?

– Дорогая Маша! – несколько озадаченно проговорил Иван, неодобрительно подёргивая роскошными усами. – Я, право, несколько удивлен! Ведь, любой студент-троечник знает, что решения теоремы Ферма не существует, да и не может существовать. Как же ты, любовь моя…

– Стоп, Иван Терентьев! – безапелляционно перебил его голос, в котором уже угадывались предгрозовые нотки. – Оставь свое мнение при себе. А мне – отдай моё решение. И, отдай немедленно!

– Но, дорогая, – ошарашено промямлил уважаемый и заслуженный профессор, – я искренне подумал, что это была твоя предновогодняя шутка. Розыгрыш, так сказать. Ну, и….

– Короче говоря, – пророкотал громовой раскат, и Терентьеву даже показалось, что где-то совсем рядом сверкнули две голубые молнии, – ты выбросил его? Выбросил? Выбросил? Выбросил?

– Ну, конечно, я…, – это были последние слова профессора в данном диалоге.

Знаете ли вы, что такое гнев? Гнев ужасный, беспощадный, бурлящий? Гнев – с большой буквы? Если вы не встречались с по-настоящему рассерженной советской комсомолкой, то вы ничего не знаете о гневе…

Первый удар, нанесенный закрытым дамским зонтом, сбил с головы бедного Ивана модную кепку. После второго разлетелись на тысячи мелких осколков его стильные очки, привезённые из заграничной поездки на какой-то научный симпозиум. После третьего…, – впрочем, будем милосердны, кровожадность ныне не в почете.

После этого досадного инцидента, о свадьбе и речи быть не могло. Но, вовсе не это беспокоило нашу воительницу. Гораздо более важная и неразрешимая проблема стояла перед ней. В Ленинграде, этом советском мегаполисе, где, казалось бы, есть всё (в принципе, и при наличие нужных связей), невозможно было достать ни единой капли чёрного чукотского «негла». Даже нужные связи совершенно не помогали. А как – без этого волшебного помощника – можно было вспомнить секрет решения Великой теоремы?

Проблема разрешилась сама собой. Села Мария Николаевна в поезд дальнего следования, доехала до Владивостока, а уже оттуда отправилась в экзотическое морское путешествие с конечной точкой маршрута в захудалом городке Певеке, что расположился на самом краю земли…. Дальше случилось то, что случается в этих местах всегда и со всеми. Полюбила молоденькая жительница Ленинграда эти благословенные края, и успешно забыла: и о теореме Ферма, да и, вообще, обо всех и всяческих теоремах. А, кроме того, она вышла замуж за морского бродягу Семёна Походню, который, к несчастью – лет шесть тому назад – сгинул где-то на просторах океана, не вернулся старенький пароход «Красный Октябрь» в порт приписки…

Детей у них не было, но Мария Николаевна не вернулась на Большую землю. Живет себе в маленьком и ветхом домике, выращивает в самодельном парнике – на зависть местным клушам – гвоздики и тюльпаны. А каждое утро приходит на дальний причал: всё ждет своего верзилу – с двумя симпатичными шрамами на смуглом и обветренном лице. За это жители Певека ее безмерно любят и уважают…

– Вот, так-то оно, пацаны! Вот, она какая, настоящая любовь…. Как же везёт некоторым. Как же везёт! – проговорил Вырвиглаз, нешуточно растроганный собственным рассказом, не отрывая глаз от стройной женской фигурки, застывшей на дальнем краю причала.

По своему малолетству, «эртэшники» так и не поняли: а кому, собственно, повезло – в конечном итоге? Но спросить не решились.

– Ладно, орлы, хватит на сегодня лирики! Ей тоже надо знать меру, – совсем уже другим, совершенно обычным голосом произнёс Вырвиглаз, резко поднимаясь на ноги. – Нам уже пора. Вертолёт отправляется в Апрельский через два с половиной часа. Как говорил один легендарный герой: – «Нас ждут великие дела»!

Потом Серый про Вырвиглаза стишок сочинил и ему отослал по почте. Полгода Владимир Ильич дулся, а потом ничего – оттаял.

 
Старый сад – заброшенный, печальный.
Очень много, много лет подряд.
О любви грустит – необычайно.
Старый сад.
 
 
Старый дом – заброшенный и ветхий.
Много, очень много лет, притом.
О любви грустит – простой и светлой.
Старый дом.
 
 
Серый пёс, от старости качаясь,
Ветру задаёт один вопрос:
– Где же та любовь, скажи, товарищ?
Старый пёс.
 
 
И когда целуются украдкой
Месяц и заря – почти в засос.
Как щенок, подтявкивает сладко,
Старый пёс.
 
 
И на пса того идёт охота.
Всем мешает, портит имидж грёз.
Не было печали, вот, забота…
Старый пёс.
 
 
Иногда, мне слышится – как воет
Этот пёс – за гранью бытия…
И ещё мне кажется, порою —
Этот верный пёс, возможно, я…
 

Ну, и что тут, спрашивается, обидного? Недотрога хренова, хоть и ленинский тёзка…

Байка четырнадцатая
Фраер в белом костюме

Иногда со Временем (как с философской субстанцией) происходят странные метаморфозы. Бывает, только Новый год встретили, а уже декабрь снова стучится в двери. И не произошло за рассматриваемый период ровным счётом ничего…. А бывает – всё наоборот. Столько всего случилось: думаешь, года два прошло, не иначе. А посмотришь на календарь – ёлы-палы, и двух месяцев не набежало! Странная штука – Время…

Из Певека вертолёт полетел строго на восток и минут через пятьдесят успешно приземлился в посёлке Апрельский, где находился одноимённый прииск и – одноимённая же – геолого-разведывательная партия.

Посёлок вызывал уважение. Встречались, конечно же, и разномастные потрёпанные бараки (куда же без них?), но имелись и современные пятиэтажки, и типовая – совсем как в крупных городах – школа, и два детских садика. Практиканты, даже, немного расстроились: больно уж цивилизовано было вокруг, совсем не того ожидали. Впрочем, вдоволь поудивляться не удалось, уже с утра надо было выходить на работу.

Банкин, Толстый и Михась, получив спецовки, отбыли на объекты. Сергея же Вырвиглаз отвёз в расположение полевого отряда, отъезжающего на участок «Жаркий». Скучно и обыденно представил будущим коллегам, после чего подвёл к невзрачному мужичку.

– Вот это, Серёга, и есть твой прямой начальник, – сообщил Вырвиглаз. – Он же – наставник и учитель. Он же – бурильщик шестого разряда Саганбариев Александр. Для простоты – Шура Киргиз, или же – ещё короче – Шурик. А ты при нём будешь «помощником бурильщика», разряда пока только четвёртого. Но, если заслужишь, то обязательно повысим…. Ты, братец, Киргиза слушайся, он лишнего не посоветует, а полезному чему – непременно научит…

Шурик ростом был сантиметра на три-четыре ниже Серого, но гораздо плотней и шире в плечах, глаза – узкие-узкие, куда там японцам. Выглядел он лет на тридцать пять, но, как выяснилось позже, ему было уже за пятьдесят, даже внуки имелись. А по национальности он оказался вовсе и не киргизом, а чистокровным бурятом из горной Тувы.

– Ничего, Серёжа, прорвёмся! – добродушно улыбнулся новый мастер-наставник, демонстрируя редкие, тёмно-жёлтые зубы. – Всё хорошо, однако, будет. Всему научим, всё покажем. Поработаем – денег заработаем. Доволен останешься, однако. Устанешь только очень сильно. Но это ничего. Отдохнёшь потом, однако…

После обеда Серый и Шурик поехали на базу за разными железяками, алмазными буровыми коронками, план-нарядами и другими нужными бумаги. Первым делом, они зашли в неприметный подъезд такого же неприметного здания. На втором этаже обнаружилась массивная железная дверь с крошечной, но доходчивой табличкой: – «Первый отдел». За дверью они получили долгий и нудный инструктаж, подписали ворох разных документов, то есть, получили допуск для работы на секретном объекте, после чего отправились на склад.

– Повезло, однако, тебе, – известил Шурик. – Сразу попал на «Жаркий». Это такое место, однако…

Из разговора выяснилось, что везение Серого было сугубо относительным. На Центральном участке буровые бригады работали по нормальному графику: трое суток – двенадцать часов через двенадцать – работали, потом трое суток отдыхали. А на «Жарком» тупо вкалывали – двенадцать часов через двенадцать – без выходных все полтора месяца, отведённые на заездку. А, что денег больше заработаешь, то это ещё и не факт: не выполнишь план, пусть и по самым уважительным причинам, всё равно заплатят только голый тариф…. Короче говоря, «Жаркий» являлся местной ссылкой-каторгой, куда отправляли на перековку всех провинившихся и недоделанных. И ещё таких, как Шурик, безропотных и тихих нацменов. Боятся они всего. Вдруг, начальник зуб заимеет, да и выгонит с Чукотки на Большую землю, то есть, в Туву? Там больших денег не платят, а у Шурика домочадцев на шее сидит штук двадцать. Как их кормить? Поэтому Александр Саганбариев – по первому начальственному свистку – готов на всё, всегда и везде…

– И, всё равно, повезло тебе! – горячо убеждал начальник-бурят, – «Жаркий», однако, жутко секретное место. Золота там – просто ужас сколько! На вертолёте лёту – всего-то час с хвостиком. И площадка вертолётная имеется. Но, однако, на машинах пойдём. Часов сорок, может, и все пятьдесят. Потому как – секретность! – Шурик назидательно поднял вверх толстый указательный палец.

«Ну, что же, посмотрим, что это за «Жаркий» такой!», – мысленно усмехнулся Сергей. – «Гусара, как известно, всякой ерундой не испугать…».

Отъезд был назначен на раннее утро следующего дня. Не пойми, откуда, сбежалась целая куча пограничников и хмурых личностей в штатском. Всех отбывающих на «Жаркий» выстроили в ряд, заставили вывернуть карманы, перерыли содержимое рюкзаков. Во-первых, на предмет выявления спиртного – на «Жарком» изначально был установлен сухой закон. Во-вторых, изъяли все консервы.

– Вдруг, в банках спрятана хитрая шпионская аппаратура? – уважительным шёпотом пояснил Шурик. – Враг-то не дремлет. Зато охотничьи ружья, наоборот, разрешены. Места, как-никак, там дикие, всякое может случиться…

Взревели автомобильные моторы, и колонна, состоящая из трёх новеньких «Уралов», выдвинулась на маршрут. За баранкой передовой машины восседал Пашка Обезьян – начальник полевого отряда – единственный из коллектива, кто уже неоднократно посещал «Жаркий», все же остальные следовали на этот суперсекретный участок в первый раз. Пашка – мужик битый и тёртый, широкоплечий и длиннорукий, лицом и всеми ухватками очень похожий на матёрого орангутанга.

Первые полтора часа дорога была вполне сносной, только трясло прилично, да иногда подбрасывало на ухабах. Колонна уверенно продвигалась – на скорости тридцать-сорок километров в час – по грунтовке, проложенной по откосу длинной безымянной сопки. Справа нависал каменный приступок, слева тянулся пологий склон, местами поросший кустарником – карликовыми берёзками, осинками, ольхой и чем-то хвойным.

Неожиданно сзади раздалась громкая и надсадная автомобильная сирена, Обезьян резко ударил по тормозам. Ещё через полминуты из бокового окошка замыкающего «Урала» загремели выстрелы – один, второй, третий, четвёртый…. Из распахнувшейся дверцы вывалили возбуждённые мужики и толпой сгруппировались у кабины вахтовки, нервно всматриваясь куда-то вниз по склону. Выяснилось, что они – на ходу – заметили медведицу с двумя медвежатами, велели шофёру остановить автомобиль и принялись палить – почём зря. Кажется, одного медвежонка подстрелили-таки – в густом кустарнике чётко просматривалось неподвижное тёмно-бурое пятнышко.

– Ну, вы дикие какие-то! – возмутился Обезьян. – Зачем, засранцы, замочили бедного медвежонка? Всё равно, его не достать…. Или, кто смелый, всё же, найдётся? Медведица-то жива осталась, прячется где-то рядом…. Что, нет смелых? Уроды грёбаные! Ну, допустим, захотелось кому-то отведать медвежатинки. Высмотри себе одинокого мишку, завали. Тут этих медведей шастает – как собак нерезаных. Засранцы вы, всё-таки…

Меткие стрелки, смущённые такой жёсткой отповедью, торопливо расселись по местам. Обезьян, не прекращая ругаться и ворчать, залез в кабину и «бибикнул» пару раз, сигнализируя всем о продолжении движения.

Прав был мудрый Пашка: пока доехали до «Жаркого», видели этих медведей – не сосчитать. И одиночные попадались, и компактными группами. А, самое интересное, что все медведи были разномастными – от практически чёрной до светло-жёлтой окраски. Один раз Серый наблюдал на склоне сопки живописную компанию, состоящую из трёх косолапых: один был палевым, другой – светло-рыжим, третий – буро-чёрным. Почему так получалось? С каких таких пирожков? Даже многоопытный Обезьян не знал ответов на эти вопросы…

В полдень второго дня пути «Уралы» – по руслу узкого каменистого ручья – выехали на побережье. На море царил полный штиль. Ласковый прибой неторопливо перебирал разноцветную гальку. Было достаточно тепло для середины июня месяца: где-то плюс пятнадцать-семнадцать. Узкую береговую косу ограждали высоченные скалы, метрах в пяти от основания (от уреза воды?) по скалам была прочерчена белая непрерывная линия.

«Делать кому-то было нечего? Или же краска была ворованной?» – вяло подумал Серый.

Ещё часа полтора они ехали вдоль морского берега, а полоса всё не кончалась, наконец, сделали привал. Колонна остановились недалеко от места впадения в море бойкого ручья, в пятидесяти-семидесяти метрах от береговой линии, где лениво перекатывались прибрежные волны и негромко шелестел прибой. Над капотами усталых машин поднимается белый пар. Водилы тоже нешуточно устали, прямо под колёса «Уралов» подстелили ватники и завалились спать.

– Не могу больше! Все пошли в задницу медвежью! Будите, если что…, – уже засыпая, дал последние указания Обезьян и тут же громко захрапел.

Мужики развели костёр и приготовили королевский обед: макароны с тушёнкой, на второе – крепкий сладкий чай с пряниками. Сергей заботливо предложил:

– Может, разбудим шоферюг? Остынет ведь всё!

– Пусть поспят, родимые, – не согласился с ним Шурик. – Умаялись. Да и мы отдохнём, успеем ещё задницы поотбивать о скамейки…

После обеда все разбрелись, кто куда, а Серый благородно взял на себя неприятную миссию по помывке грязной посуды. Сложив тарелки-кружки-ложки в объёмный котёл из-под макарон, он пошёл к морю.

– Серёга! – прокричал ему вслед Шурик. – Только потом не забудь всё сполоснуть в ручье! От морской воды вся эмаль, однако, слезет с кружек!

На берегу Сергей тщательно намылил ложки-вилки, тарелки-кружки, сложил всё обратно – в уже отдраенный мелким песочком котёл – и пошёл к месту впадения ручья в море, чтобы сполоснуть посуду в пресной воде. До ручья оставалось метра полтора, когда из воды выпрыгнула-выскочила здоровенная рыбина. Выпрыгнула и тут же упала обратно, обдав посудомойку веером холодных брызг.

– Ну, и ни хрена себе! – истошно завопил Серый. – Мужики, мужики! Сюда! Тут – рыба! Много очень! Крупная!

– Это кета, однако, собралась на нерест, – невозмутимо сообщил подошедший на зов Шурик. – Пару дней походит вдоль берега, присмотрится. А потом, однако, попрёт валом в ручьи, только держись…

Все геологи-буровики, за исключеньем спящих водителей, истово отдались благородной страсти. Из маек и рубашек тут же было изготовлено некоторое подобие бредня. Серый метал в рыбин охотничий нож. Ушлый геофизик оперативно соорудил вполне приличную острогу – из черенка совковой лопаты и гигантского гвоздя, найденного в кузове «Урала».

– Однако, мы здесь не одни увлекаемся рыбалкой! – известил Шурик.

Серый посмотрел в указанном направлении: примерно в полукилометре от их временного лагеря, возле устья другого ручейка, по мелководью неуклюже скакали-рыбачили два крупных, светло-палевых медведя.

Общими усилиями удалось добыть порядка пятнадцати крупных пятнистых рыбин – весом от одного до трёх килограммов.

– Будем, однако, делать шашлыки! – решил за всех Шурик. – Меня в Астрахани – лет двадцать назад – научили. Там их, однако, делают из осетрины, да, думаю, один бес. Должно получиться и из кеты…

Серый и ушлый геофизик «оживили» затухающий костерок и нажгли достаточное количество фиолетовых и бордовых углей, а из береговых камней сложили некое подобие мангала. Шурик в ближайшем куруманнике нарубил с полсотни подходящих прутьев и нанизал на них порционные куски кеты, которые целый час «мариновались» в сгущенном молоке, слегка разбавленном морской водой. В конечном итоге, получилось очень вкусно, все ели и дружно нахваливали кулинарные способности бурята…

Шурик подошёл к спящему Обезьяну и поднёс прут-шампур с ещё дымящейся рыбой к его физиономии. Пашка заинтересованно задёргал носом и открыл глаза. Саганбариев был предельно вежлив и предупредителен:

– Начальник, кушать подано, однако! Отведайте рыбки, ваше Обезьянье величество!

Начальник полевого отряда сонно потряс лохматой башкой, крепко зажал в огромном кулаке шампур и, довольно урча, принялся за рыбу. Покончив с шашлыком, Обезьян отбросил уже ненужный прут в сторону, огляделся по сторонам и взревел – как раненый в зад белый медведь:

– Уроды недоделанные! Выродки позорные! Мать вашу старенькую! Я же велел: разбудить меня – ежели что! Велел, так вас растак? А они и забыли, рыбку ловят…. Мать вашу! Быстро все по машинам! Прилив идёт. Нам что в одну сторону – до ручья проходимого – полтора часа ехать, что в другую. Запросто можем потонуть…