Текст книги "Столица для поводыря"

И в каждой группе, по сведениям жандармов, присутствовал член тайной польской организации, начавшей готовить восстание. Штаб-офицер, задействовав помощников, активно вербовал осведомителей, допрашивал подозрительных и отслеживал деятельность тех, кто уже поселился в Томске. Все им спокойно не жилось….

Клуб, организованный моим Варежкой для Карины Бутковской, послужил прекрасной приманкой для заговорщиков. С чего-то они решили, что вольно живущая польская девушка, обладающая к тому же собственной недвижимостью в губернской столице и некоторыми связями в администрации края, охотно станет помогать. Карина не стала разочаровывать земляков, с энергией включившись в подпольные махинации. В подвале ее клуба даже образовался небольшой склад ружей. Она же заказывала у кузнецов Татарской слободы лезвия кос – привычное оружие польских бунтовщиков. Естественно, обо всех своих операциях мадемуазель Бутковская докладывала Иринею Пестянову, от которого рапорт раз в неделю попадал уже на стол Кретковского.

В это же самое время Дмитрий Иванович Тецков с Николаем Наумовичем Тюфиным оформляли товарищество на вере по обустройству и последующей эксплуатации Томского речного порта. Составлялись сметы на строительство. Закупались лес, кирпич, кстати сильно подорожавший, и ломаный камень для засыпки причалов. Велся наем рабочих. Пока на улицах выли метели, все было хорошо. Компаньоны души друг в друге не чаяли. Николай Наумович даже сидел за отца невесты на свадьбе градоначальника. Так уж вышло, что шестидесятилетний пароходный магнат увидел однажды семнадцатилетнюю дочь одного из тюфинских приказчиков и влюбился. А почему нет-то, если здоровья в этом здоровом сибирском мужике на пятерых хватило бы?

Потом пришла весна. Деньги, выделенные товарищами, большей частью были потрачены. Даже мой вклад и тот пошел в дело. И надо же такому случиться – неожиданно растаяли дороги. От Черемошников до центра Томска всего ничего, но грузы везти как-то надо. В общем, пароходчики решили найти еще одного инвестора – специально на устройство нормального, как почти во всем городе, дорожного покрытия. И нашли. Иосифа Михайловича Лавицкого, который прекрасно понимал, что вылетит из теплого кресла питейного надзирателя, как только блудный губернатор вернется.

Лавицкий выписал вексель. Его учли в Сибирском общественном банке и открыли компаньонам финансирование. Наняли новых рабочих, договорились с полковником Кошелевым, чтобы тот силами солдат арестантской роты организовал выработку отсева и щебня в паре верст выше по течению Томи. Ни счастливый молодожен, ни тюменский купец Тюфин и предположить не могли, что все их начинание окажется в опасности, стоит только жандармам арестовать питейного надзирателя.

Причем не только и не столько за польскообразную фамилию, как за его заигрывания с подпольщиками. Караваевскую банду уже перебили, а другие методы решения проблемы чиновнику в голову не пришли. Вот он и решил соединить ужа и ежа – подговорить заговорщиков устроить покушение на губернатора: одновременно и устранение неудобного начальника, и политическая акция. И даже оказал финансовую поддержку «тайным борцам за свободу». А когда Лавицкого выводили из ворот его усадьбы под белы ручки, еще и орал о произволе и коррупции на всю улицу, чем привлек внимание многочисленных зевак.

Иосиф поехал в подвалы жандармерии, а Варежка с майором Катанским – новым заместителем Киприяна Фаустиповича, остался проводить в усадьбе обыск. И так это у них неряшливо получилось, что они, случайно опрокинув подсвечник, устроили небольшой пожар в кабинете. Пламя быстро потушили, но некоторые бумаги пропали безвозвратно. Те, что касались Захария Цибульского, конечно.

– Цибульский? – надул щеки майор. – Тоже, поди, поляк и злодей?

– Может, и поляк, Константин Петрович, – нашелся Варежка. – Только этот поляк – наш. Правильный. Свой, сибирский поляк.

– Ну смотри, коли так! – погрозил пальцем Катанский и «не заметил», как «сгоревшие» бумаги переместились в карман Иринея Михайловича.

А на следующий уже день правление единственного в крае банка, председателем которого был Тецков, отозвало вексель Лавицкого. У Дмитрия Ивановича Тецкова тоже были в городе недоброжелатели. Управляющему пришлось потребовать у компаньонов-портостроителей обеспечения на уже истраченную сумму. А откуда бы им это самое обеспечение взять? Пароходовладельцы всю зиму платили людям жалованье, а прибылей не имели. Да еще перед открытием навигации следовало машинам профилактику делать, а это опять расходы.

Нашелся бы кто-нибудь смышленый, подсказал бы матерым купцам, что можно ведь и к Гинтару Теодорсовичу обратиться, тот охотно давал деньги в кредит под обеспечение долями в бизнесе. Но оба были раздражены навалившимися неприятностями, заподозрили компаньона в несостоятельности и успели наговорить друг другу гадостей. Ладно хоть догадались отложить раздел имущества до возвращения третьего инвестора – меня. И пока остановили работы в Черемошниках. Дети в песочнице, едрешкин корень!

Конечно, жандармы в свете этаких-то событий вовсе не горели желанием закрыть «польский» клуб мадемуазель Бутковской, и Стоцкому не оставалось ничего более, как всерьез приняться за нигилистов. В это время как раз господа Потанин и Ядринцов испросили дозволения в Томском губернском правлении на проведение цикла лекций красноярского учителя Серафима Шашкова. Фризель радостно перепоручил полицмейстеру проведение цензурной экспертизы и на всякий случай отправил в Санкт-Петербург телеграмму.

И тут я нанес новый удар. В губернскую столицу доставили столичные газеты со статьями, посвященными моему докладу в Вольном экономическом обществе. Естественно, я понятия не имел, о чем именно собирался говорить гость из Красноярска. В памяти о самом Серафиме Серафимовиче Шашкове ничего не сохранилось, но конспекты, по которым должен был читать лектор, удивительнейшим образом совпали с тем, чем я развлекал обывателей в Николаевском зале столичной магистратуры. Стоцкий уже было собирался поставить свой автограф под дозволением, но не успел. Его вызвал к себе Павел Иванович Фризель и продемонстрировал депешу от губернатора. Фелициан Игнатьевич начал понимать, что окончательно запутался и вообще ничего не понимает из того, что в этом чудном городе происходит.

Я уже говорил, что Стоцкий был и раньше знаком с подполковником Суходольским? Нет? Ну так вот. Новый томский полицмейстер свел знакомство с Викентием Станиславовичем, еще будучи чиновником по особым поручениям при прошлом губернаторе. Будущий командир казачьего полка, тогда инженер-капитан, как раз в то время заканчивал строительство укреплений на Бийской линии, а зимы проводил в Томске. Потом пути двух офицеров разошлись, но доброжелательное друг к другу отношение осталось. Вот к моему строителю Чуйского тракта Фелициан Игнатьевич и отправился за разъяснениями.

И надо же такому случиться, что именно в этот день и час полковник Суходольский обсуждал с командирами сотен казачьего полка и старшинами поселений вопросы переселения в Южно-Алтайский округ. Причем Стоцкий, заявившийся без предварительной договоренности в штаб, застал самое начало второй, обязательной для любой мужской компании части обсуждения – банкета. Так-то новый полицмейстер спиртным не увлекался. Рюмочку-другую по светлым праздникам, не более того. Но с хорошими людьми, да под интересные рассказы, как-то само собой вышло. И нашего правдолюба в итоге повезли домой в состоянии «давай споем» и с твердым убеждением, что выпало ему наконец-таки служить при нормальном начальнике.

Когда несколько дней спустя Фризель поручил Стоцкому встретить и обустроить прибывающих в Томск инженеров Чайковского и Штукенберга с семьями, полицмейстер уже знал, как нужно отвечать на расспросы приезжих. А гости, приятно удивленные качеством предоставляемых им внаем квартир в новеньком доходном доме, любопытства своего не стеснялись.

Дом, первый из двух заложенных Гинтаром, наконец достроили. И даже частично уже заселили. Один флигель полностью забронировал Менделеев для ученых. Квартиры там оставались пустыми, что вызывало раздражение господ чиновников и скандалы их жен, которым пришлось ждать сдачи второго строения. Неожиданно стоквартирный дом оказался слишком маленьким для всех желающих. Ладно хотя бы верхний, считающийся непрестижным, этаж никто не делил. Там нанятый фондом комендант, отставной военный, устроил настоящее общежитие для самых младших, что подразумевает самых бедных, служащих губернского правления. Писари, журналисты и посыльные жили там по пять, а то и по шесть человек в комнате, но никто не жаловался. Плата оказалась ниже среднегородской чуть ли не в два раза.

Второй дом застеклили после Рождества и начали внутреннюю отделку. Строился он по тому же самому проекту – три этажа, сто квартир, но заявок у Гинтара уже набралось чуть ли не четыре сотни. Все тщательно взвесив и подсчитав, мой бывший слуга выкупил у города еще два участка. Один – на деньги фонда, другой – на личные средства. И всю зиму активно скупал строительные материалы. Тем же самым занимались еще Менделеев – для здания томских технологических лабораторий, и Тецков с Тюфиным – для речного порта. Владельцы кирпичных заводиков потирали руки, подсчитывая прибыли, и хихикали, наблюдая «битвы» покупателей за каждую следующую партию. Это они еще не знали, что к осени должны быть готовы здания обоих банков – нашего с Асташевыми и государственного, а также два правления: томских железных заводов и Западно-Сибирской железной дороги. Были бы у меня свободные средства для инвестирования, я бы тоже кирпичный завод организовал.

Гинтар еще похвастался, что успел до начала строительного ажиотажа выкупить половину доли стекольного завода Исаева. Целых две тысячи серебром отвалил. Откуда он только деньги берет? Неужели всю жизнь копил? Или компаньона нашел? Еще и новые цеха пристраивает, сразу с паровой машиной. Заказов на стекло много стало, да еще Куперштох из Каинска банки заказал. Пока немного, на пробу. Всего тысячу. Хочет образцы в Туркестан отвезти, тамошним военным интендантам показать. Слышал будто бы, что там от плохой еды солдатики животами сильно маются.

Миша рассказал, что в губернскую столицу стали съезжаться строительные артели со всей округи. И заявки на поставку стройматериалов стали подавать хозяева бердских, мариинских и колыванских предприятий. Рейсы пароходов расписаны чуть ли не по часам до самого ледостава. Чаеторговцы, прежде заполнявшие баржи целыми горами товаров, теперь бегают за пароходовладельцами, выпрашивают тягачи до Ирбита. Дмитрий Иванович под такое дело заказал еще одно судно на английских верфях в Тюмени, но, когда его построят, одному господу известно. Пока Тецкову даже аванс заплатить не с чего…

Но это Миша уже потом поведал. Когда Гинтар отправился дать распоряжения насчет ужина, а мы с Карбышевым закрылись в кабинете. Был у меня вопрос, который не хотелось задавать при седом прибалте. Стеснялся его, что ли. Конечно же – о Карине Бутковской. О том, что ее заведение успело прославиться на весь город, я уже догадался. Но мне было гораздо интереснее то, как она вообще устроилась. Не обижает ли ее кто-нибудь. И будет ли она рада меня видеть. После лживого кукольного Санкт-Петербурга хотелось чего-то такого… Теплого… Пусть не настоящей любви, но хотя бы искреннего участия.

Миша удивился. Да еще так, что я сам удивился его удивлению. С минуту пялились друг на друга, как два барана, ожидавших увидеть новые ворота, а обнаруживших друг друга.

– Так ведь… ваше превосходительство. Ириней Михайлович, конечно, оно лучше поведал бы… Но, ваше превосходительство, Герман Густавович, разве вы не давали распоряжений Гинтару Теодорсовичу оказывать мадемуазель Бутковской финансовое вспомоществование из ваших средств в случае каких-либо затруднений? Вареж… Господин Пестянов, когда у Карины Петровны недостаток вышел, сразу же к Мартинсу побежал. И тот не отказал. Оттого и вышло и усадьбу большую выкупить, и все там по-европейски обустроить.

– Да-да, Миша. Что-то такое припоминаю, – вздохнул я, начиная догадываться, откуда у старого слуги берутся деньги. Игорный бизнес не может быть убыточным. Особенно под «крышей» жандармов и региональной администрации. А не отказав в помощи, хитрый прибалт скорее всего попросту вошел в долю с сударыней Бутковской. И судя по последним покупкам, дела у них с полячкой шли более чем хорошо. Этакий, едрешкин корень, глобализм. Польско-латгальское совместное предприятие в дебрях Западной Сибири. А я-то, дурень, стеснялся показать, что близко знаком с владелицей клуба. Забыл, что в моем родном городе народишка всего ничего живет – едва ли больше двадцати тысяч. Вот князь Костров с Алтая вернется, поручу ему перепись устроить. Интересно же.

Секретарь показал тайник, в котором хранились «сгоревшие» при обыске у Лавицкого векселя, и вышел дожидаться доставки местных нигилистов. А я пошел умыться с дороги да переодеться. Успел еще в арсенальную зайти, посмотреть, как Артемка винтовку Генри и подаренное государем «для сравнения» ружье Ремингтона в пирамиду пристроит. Коллекция оружия росла и уже вызывала чувство гордости. Китайских фитильных фузей, например, я даже у царя не видел.

В приемную, где у стеночки под присмотром дюжего полицейского и Миши Карбышева сидели двое знаменитых в будущем сибиряка, мы вошли вместе с Апанасом. Белорус интересовался моими пожеланиями касательно меню на ужин. Почти не задумываясь, заказал пельмени.

– Соскучился, – пояснил всем сразу. – У государя в Гатчинском тоже подавали, но не то. Нет там настоящих…

Слуга кивнул и ушел. Я взмахнул рукой, приглашая нигилистов в кабинет, и сильно удивился, когда они оба, что Потанин, что Ядринцов, и не пошевелились. Глаза таращили, головами вертели, отслеживая мои перемещения, но гм… штанов от стульев не отрывали.

– Что это они? – хмыкнул я. – Примерзли?

– Оне опасаются, ваше превосходительство! – гаркнул городовой. – Никак измыслили, что их нынче судить станут.

– Вот еще, – фыркнул молодой – Ядринцов. Сколько ему? Лет двадцать? Двадцать пять? Статейки его в «Губернских ведомостях» читал. Молодец. Литературный талант – однозначно. Ему бы еще правильные мысли в голову вложить, так цены бы не было. Может быть, его с Василиной моей познакомить? Может, она как-нибудь по-своему, по-женски повлияет. А то второй, который вроде бы мой ровесник, Потанин, плохо на младшего влияет. Сибирскую Федерацию им подавай. По подобию Американских Соединенных Штатов. Еще чего не хватало! Второго оплота демократии в долларовом эквиваленте мне тут не надо.

Да и зря этот «видный деятель сибирского областнического движения» Америку идеализирует. Она тоже всякая. Что-то, быть может, и неплохо бы перенять, а кое от чего избави боже.

Стулья приставлены к столу так, чтобы посетитель мог положить локоть на столешницу. Для сведущего в полутонах общения чиновничьей братии это знак хорошего отношения. Потанин… Как его там? Миша предусмотрительно приготовил карточки на обоих нигилистов, читаю: Григорий Николаевич. Родился четвертого октября в один с моим Герочкой год.

Потанин служил переводчиком с татарского при западносибирском общем правлении в Омске. Должен понимать намеки. А вот второй, Николай Михайлович, сорок второго года, – этот зеленый еще. Учить его и учить. Но энергии много. Живой. Глаза блестят, движения нервные, порывистые. Стул несчастный зачем-то от стола отодвинул.

Но старшего слушается. Потанину достаточно было легонько головой качнуть, и мебель немедленно вернулась на место. Это хорошо. Понятие о дисциплине у моих «заговорщиков» есть. Значит, вполне управляемые ребятки.

– Приветствую вас, господа! – Двигаю к себе пачку газет. Это «Томские ведомости», всю дорогу подшивку собирал. Очень уж любопытно было, до чего рискнут договориться эти неуемные «сепаратисты». Или насколько отважен мой Павлуша Фризель. Он ведь в мое отсутствие за главного цензора в губернии оставался. Честно говоря – разочаровался. Не к чему оказалось придраться. Все, как говорится, благочинно. Ни громких разоблачений, ни призывов к чему-нибудь этакому. Пишут, правда, хорошо. Даже завидно. Молодой – явный талант. А Потанину больше научные трактаты даются. Сухо и информативно. Но все равно несравненно лучше, чем это могло бы получиться у меня.

– Здравия желаю, ваше превосходительство! – Это старший, конечно.

Ядринцов чуточку улыбнулся и поклонился. Дерзит, парнишка. И бородка его… Он из купеческой семьи – бороду носить ему сам бог велел, но и тут умудрился выпендриться. Растительность на подбородке выстрижена клинышком, по-французски.

– У нас не слишком много времени, потому позвольте сразу к делу…

– Мы никуда не торопимся, ваше превосходительство. – Двадцатилетний нигилист начинал меня раздражать. Делаю вид, словно не слышал его реплики. Говорю строго: – Мне стало известно…

Делаю паузу. Смотрю на реакцию. Брови Потанина дрогнули, но в целом молодец. Хорошо держится. Второй-то было заерзал на стуле, но, глядя на первого, тоже замер.

– …что вы, господин Потанин, ходатайствовали о дозволении проведения в Томске лекций… гм… – Третьей карточкой на столе была та, что посвящалась иркутскому мещанину Серафиму Серафимовичу Шашкову. Сын священнослужителя. Начинал учиться в семинарии, потом отправился постигать науки в столичный университет. В 1863 году вернулся в Сибирь. Организовал частную школу, но не сошелся во мнениях с красноярским губернским директором училищ, и учебное заведение было закрыто. – Господина Шашкова. Верно?

– Точно так, ваше превосходительство, – поклонился Потанин.

– Мы считаем, он прекрасно дополнит ваш петербургский доклад, ваше превосходительство. – У Ядринцова и тут было собственное мнение. – Он весьма осведомлен в истории колонизации Сибири и…

– Я полагаю, Серафим Серафимович уже в Томске? – Я ни о чем не спрашивал эту парочку. И не намерен был терпеть развязность молодого всезнайки. – Конспекты его выступления должны быть завтра у меня. Вместе с автором.

Потанин снова кланяется и тянется подкрутить лихой казачий ус, скрывая улыбку.

– Теперь что касается вас, Григорий Николаевич. Его превосходительство господин генерал-губернатор просил меня найти вам применение, соответствующее вашим наклонностям. А потому извольте с началом навигации вместе с переселенцами отправиться в село Кош-Агач. Я назначаю вас окружным начальником. Смените там князя Кострова. В Чуйской степи требуется чиновник вашего склада характера. И особенно ценно, что вы сотрудничаете с императорским Русским географическим обществом. Там, знаете ли, граница. И места совершенно не исследованные. Бумаги на назначение и инструкции послезавтра получите в канцелярии общего правления.

– Вы же, – быстрый взгляд в карточку, – Николай Михайлович, вы, кажется, ратуете за открытие университета? Позвольте поинтересоваться – зачем он Сибири? Обратите внимание, я не спрашиваю, зачем он вам или мне. Расскажите о том, какую, по вашему мнению, пользу нашему с вами краю он может принести.

– Открытие учебного заведения такого уровня непременно всколыхнуло бы общественную жизнь, – вспыхнул молодой публицист. Говорил легко, как по заранее написанному. Жаль только, все не то, что надо. – Образованное студенчество и профессура соберут около себя всех настоящих патриотов, радетелей за богатство и славу сибирских земель…

– Вздор! – хлопнул я ладонью по столу. – Вздор и крамола! Забудьте, молодой человек, эти речи и никому больше не говорите. Даже близким друзьям и тем, кого считаете своими единомышленниками и соратниками. Эти ваши общественные идеи не к чести и славе Сибири приведут, а к каторге где-нибудь в тундре.

– Но как же, ваше превосходительство, – поспешил на выручку Потанин. – Вы же сами, будучи в Санкт-Петербурге, уверяли, что университет необходим. И как можно скорее…

– Несомненно! И могу еще раз это повторить и доказать, как доказывал государю и великому князю Константину Николаевичу. Только в доводах моих вы не отыщете ни одного слова об общественной жизни. Да-да. Я знаю, вы знаете – стоит появиться первой сотне студентов, и эта самая вроде как общественная жизнь появится сама собой. Но зачем же об этом кричать? Вы вот, Григорий Николаевич, статейку писали о возможном финансировании университета. О сборе пожертвований, об именных стипендиях и премиях профессорам. О том, что в России довольно молодых выпускников, у кого может появиться желание отправиться в Сибирь заниматься наукой и учить туземных недорослей. Все верно. Так и надо!

– И в чем же, по-вашему, польза? – презрительно скривил губы Ядринцов.

– Мне прямо сейчас, господин общественник, нужно хотя бы тысячу врачей. Десяток архитекторов и агрономов. Пару сотен инженеров и целый полк учителей. Карта нужна с разведанными полезными ископаемыми. Землемеры нужны и гидрографы. Грамотные чиновники, в конце концов! Вот это – польза! А кружки ваши и землячества – это болтовня одна и потеря времени. Сибирь, говорите, – колония? Так кто же, милостивые вы мои государи, спорит-то? Колония! С Австралией наравне. Только надобно нам не воззвания на листках корябать, а работу работать. Вот зачем нужен университет.

Начал с сарказма, заканчивал почти криком. Ну что за бестолочи! Заговоры, тайные общества, идеи, планы… Господи, какой вздор! Зла не хватает. Лучше бы в школы приходские пошли детишек грамоте учить – и то пользы больше было бы…

– Так что же делать? – Оба явно ошеломлены моим напором. Они что же это, думали, меня уговаривать придется? Так я сам кого хочешь могу… Старшему проще. Он уже задание получил и, судя по всему, назначением своим остался доволен. А вот молодой понимал, что зачем-то мне может пригодиться, только место свое пока не видел.

– Летом откроем технологические лаборатории. Ученые и оборудование уже в пути. Потом на их основе создадим институт с училищем. В Бийске Михайловский начнет врачей учить. В гимназию стремящихся к знаниям детей начнем брать. Вы об Обществе грамотности писали? Вот и займитесь. Помощники, поди, найдутся?

– Да-да. Евгений Яковлевич Колосов… Отставной подпоручик артиллерии…

– Прекрасно. Дмитрия Кузнецова еще привлеките… И… Вы знакомы с мадемуазель Росиковой? Василиной Владимировной? Спросите Кузнецова вас познакомить… Сговоритесь насчет Общества грамотности. Составьте план, подсчитайте, сколько денег потребно будет. Тогда приходите. Помогу. И Шашкова завтра же ко мне. С текстами. Вам ясно?

Оба встали. Потанин попробовал лихо щелкнуть каблуками, но на мягких гражданских сапогах не было даже плотных подошв. Младший просто поклонился.

– И вот еще что. Мне говорили, вы прокламации какие-то сочинили? Сожгите. Сегодня же. И всех, у кого списки были, о том же предупредите. Некогда нам с вами ерундой заниматься. У нас дом не убран…

Выпроводил задумчивых нигилистов. Апанас уже заглядывал, интересовался, сигналил жестами, что к ужину все готово. Карбышева в приемной не было. Я его на вечернюю трапезу пригласил. Тот аж покраснел от удовольствия и тут же отпросился домой сбегать – переодеться. Странные люди, странные обычаи. Что такого в совместном принятии пищи, что для этого нужно наряжаться, как на прием к царю? Тем более что ужин у меня в доме. Разве Миша чужой? Но нет, явился во всем лучшем, ботинки так начищены, так сияют – смотреть больно. Медалька на груди. Не разглядел, за что именно. Да и важным не счел. Гордится – значит, за дело.

Подумал, на нарядного, в сюртуке из дорогущего сукна, Гинтара посмотрел. На его лощеного племянника взглянул. Вздохнул и отправился за парадным мундиром. Мне теперь, слава богу, тоже есть чем хвастаться. Черный крестик Владимира на траурной черно-красной ленточке – на шею. Станислав на красно-белой и командорский крест «За заслуги» на темно-голубой с узкой красной каймой – на грудь. «Клюковку» мою они уже видели, да и неудобно за стол с оружием садиться – оставил шпажонку скучать в углу шифоньера.

У мундира жуткий, царапучий, жесткий воротник-стойка. Хорошо тому, у кого шея длинная, а таким, как я, средним, прямо пытка. Но заставляет держать подбородок. Встал перед зеркалом, плечи расправил, спину выпрямил, нос кверху – красавец!

Вошел в столовую этаким князем. Гости мои глаза выпучили и со стульев вскочили. Оба прибалта чуть не до земли поклонились. Миша каблуками щелкнул. По глазам видно – поражены до глубины души. Ладно. Побаловались и хватит. Пельмени не ждут!

– Удачно съездил, иначе и не сказать, – кивнул я и тут же потянулся к золоченым пуговицам.

Апанас подскочил помочь. Он меня при параде уже много раз наблюдал, но я только теперь вдруг увидел – гордится. Вроде как эти висюльки на разноцветных ленточках в какой-то мере и его тоже. А племянник… как его там… Повилас вроде – прямо околдован блеском позументов и золотом орденов. Все-таки люди – немного обезьяны. Знал же, что я начальник губернии и действительный статский советник, да, видимо, раньше в голове не укладывалось. С Гинтаром-то я всегда по-свойски общался. Как со старым другом. Нужно, нужно было этот попугайский наряд на себя надеть, чтобы дошло наконец, с кем имеет дело.

Мундир тяжело обвис на спинке свободного стула, а я, прямо в рубашке, – уже у стола. В животе кишка кишке бьет по башке. Пельмешки паром исходят. Золотистое маслице, как Атлантида, истаивает, тонет среди беленьких, крепеньких тестяных комочков. Штоф с коньяком опять же призывает. Под такое угощение лучше бы, конечно, водочки. Тем более что и она – запотевший полуштоф между солеными огурчиками и салатницей с капусткой – присутствует.

– К столу, господа! – командую. – Соскучился по человеческой еде… Водки…

Это уже Апанасу. Каждому напитку – свое время. Или овощу? Или каждому напитку – свой овощ?

Чокнулись, выпили. Хрустнули овощами. Спины моих гостей напряжены, не решаются начать есть вперед меня. Приятно, черт возьми. Мелочь, а приятно. Помучил бы, потомил и подольше, но у самого сил нет терпеть. Мм… Вкуснятина…

Потом уже, когда первый голод был побежден, когда стало получаться смаковать, пробовать кушанье с разными соусами, обмакивать то в растопленное масло, то в сметанку, то во что-то белесое, напоминающее по вкусу майонез, спросил:

– Ваш дядя не успел поделиться известиями о нашем предприятии. Я имею в виду страховое общество…

К моему удивлению, возникла заминка. Пришлось ждать, пока Гинтар переведет для племянника на немецкий.

– Это что же? Он по-русски не говорит?

– Нет, Герман Густавович, – сокрушенно вздохнул старый прибалт. – Прежде ни к чему было, а теперь обходимся…

– Так как же он с купцами-то нашими общий язык находит? Или что, толмача к нему приставили?

– Пришлось. – Гинтар развел руками.

Племяш растерянно хлопал глазами.

– Дай-ка я догадаюсь… – Испортили, гады, настроение. А ведь так хорошо все было. – Народишко-то, поди, страховать свое имущество не торопится? А купцы и вовсе понять не могут, чего это от них хотят? Деньги, что я вам для дела оставил, вложили в какое-нибудь верное дело и на том все и бросили?

Старик торопится перевести. Молодой тут же пытается оправдаться. Конечно, на языке Гёте:

– Однако же средства ваши, ваше превосходительство, до десяти процентов должны принести…

Карбышев прячет улыбку. Он, кажется, уже меня просчитал и знает, чем все это общество любителей иностранных языков должно закончиться.

– Повилас? Я правильно помню? – из принципа говорю на русском. В голове не укладывается, как можно затевать какое-то серьезное дело, не владея языком?! – Можете считать себя в отпуске. Гинтар, пока он не начнет сносно говорить, никаких обязанностей у него быть не должно. Это понятно?

– Да, хозяин, – обиделся прибалт. Но должен меня понять. Я его молодому родственнику страховое дело поручил, а это явление в Сибири новое, простым людям непонятное. Тут объяснять надо! А как он будет это делать, если по-немецки у нас никто не говорит? Да и не станут люди деньги иностранцу доверять. Даже под сверхсерьезные бумаги. А ну как сбежит?

Да и я тоже хорош. О чем думал? Нет чтобы местного кого-нибудь поискать, хорошо знакомого туземным обывателям. Хотя бы в качестве зиц-председателя[12]12
  Выражение «зиц-редактор» (то есть редактор «для отсидки» на случай репрессий против печатного издания, подставной редактор) появилось в 1880-х в Германии, а потом перекочевало в Россию. В современном языке термин «зиц-председатель» используется, когда говорят о должностном лице, которое занимает свой пост формально и не имеет права принимать ответственные решения.


[Закрыть]. А уж управляющим тогда можно бы было и этого шустрого молодого человека приткнуть. Это бы даже весомости фирме добавило. Серьезные люди, если немчика нанять смогли!

Расстроился совсем. Не получился ужин в семейном кругу. До коньяка дело уже и не дошло. Тактичный Миша заторопился откланяться. Да и седой бывший слуга надулся как мышь на крупу. Оправдываться никак нельзя было, а продолжать разговор как ни в чем не бывало не получилось. Так и расстались.

Дел никаких на вечер себе не планировал. Думал, посидим поговорим, коньячку попьем. А оно вон как вышло. Минут двадцать бродил по ставшему вдруг пустым огромному дому. Заглядывал в закоулки, где еще не был ни разу. Наказал Апанасу сделать к завтрашнему дню финансовый отчет. Наличные деньги утекали сквозь пальцы, а приходов ниоткуда не было. Так скоро и золотые червонцы придется разменивать…

Потом вспомнил, что так ни разу жалованье и не получал. А ведь уже год прошел, как мы с Герочкой в Томске начальствуем! Целый год новой жизни! Едрешкин корень! Юбилей, а отпраздновать не с кем!

С горя жахнул граммов сто коньяку. Да, видно, поторопился – поперхнулся, закашлялся, выплюнул половину благородного напитка на пол. Даже слезы из глаз брызнули. Так бы спать пошел и ворочался бы до утра, да Герман молодец, к Карине съездить предложил. И такой замечательной эта идея показалась, что собирался я от силы минуты три. Всего-то револьвер за пояс, четвертную ассигнацию в карман да Артемке крикнуть, чтобы экипаж закладывал…

Наверняка добротная прежде купеческая усадьба неподалеку от Соляной площади. У парадного входа отпустил Артемку с экипажем. Трудно было сказать, как долго пробуду в «польском» клубе, а заставлять себя ждать посчитал неприемлемым. Решил, что сам доберусь как-нибудь. Хихикнул – в крайнем случае такси вызову.

В прихожей двое угрюмых здоровенных мужиков с цепкими, пронизывающими глазами. В один миг обшарили всего с головы до ног, оценили качество и стоимость одежды, чистоту обуви.

– Пистоль, вашбродь, сюды пока положьте. – Интересно, откуда такие навыки? – Тута опосля и примете.

Расстался с револьвером, вроде как лучшего друга лишился. Все-таки тяжелая машинка здорово прибавляла уверенности. Давно уже приловчился так его под одеждой прятать, чтобы и в глаза не бросался, и непокорные пеньки капсюлей с запальных трубок не слетали.