Текст книги "Столица для поводыря"

Часть паев частных веток Павел Григорьевич прямо предлагал Штукенбергу с Волтатисом как оплату их инженерных талантов. «Его превосходительство господин Лерхе наверняка не станет этому противиться», – подозревая, что я так или иначе увижу эту депешу, уточнял хитрый делец.

Нельзя было не признать, что концессионер прав. Одно цеплялось за другое. Чугунка способна наполнить мой край людьми. Подстегнуть развитие буквально всех сфер сибирской жизни. Без железа и прокатного стана не будет железной дороги. Для металлургии в промышленных объемах требуется уголь. Причем тоже очень-очень много угля. Столько на извозных подводах, да еще в объезд северного отрога Кузнецкого Алатау, не навозишься.

Единственный способ разорвать этот заколдованный круг – поступить по примеру Великого Александра. Достать вострый меч, а в моем случае этого вот фон Дервиза, и рубануть по узлу.

От Томска до завода – сто семьдесят километров. Триста сорок верст рельс. Семьсот с хвостиком тысяч пудов железа. Всего-навсего… Интересно, каким образом Павел Григорьевич намерен притащить столько в Сибирь? Но раз не писал о еще даже не начавшем строиться заводе в Тундальской – какой-то план у него имеется. Хотелось бы так думать.

И просто замечательно, что в предложении ни слова не было о поднайме туземных артелей. Неужели и тут побеспокоился, заранее разузнал о дефиците рабочих рук у меня в губернии? А среди тех, кого он с собой привезет, наверняка найдутся желающие в богатой, не знающей голода Сибири жить остаться. Еще один плюс, кстати.

Почему бы у этого же фон Дервиза пару тысяч умелых каменщиков не нанять? В губернской столице уже второй сезон строительный бум. Люди стали из окрестных городов приезжать на заработки. Но мало. Черт возьми, как же мало! Зимой можно было бы еще и крестьян из близлежащих сел с деревеньками в подсобные рабочие зазвать, но не те еще технологии. Не строят еще ничего зимой.

И снова встает вопрос – где брать деньги? Письма Сидорову, Кокорину, Губонину и другим купцам, проявившим интерес к моей дороге, я отпишу. Разрисую, так сказать, в красках всю прелесть частного отрезка всего проекта. Но ведь хотелось бы и самому в этой афере поучаствовать. Хотя бы для того, чтобы иметь возможность контролировать процесс. Ну и для получения прибыли после продажи, конечно. У меня проектов много, всегда найдется куда деньги вложить.

Те средства, что на счету в Государственном банке, уже все распределены. По большому счету я сейчас и богатым-то человеком не могу себя назвать. Долгов много больше, чем денег. Благо пока на статусе удается выезжать. Верят еще купцы моим векселям. А потом, глядишь, или Васька Гилев изыщет способ деньги в Томск переправить, или Цыбульский что-нибудь на указанных мной ручьях нароет. Закрою дефицит. Только это все несущественные мелочи. Мне хотя бы миллионов пять нужно, чтобы в совете акционеров хоть как-то хоть на что-то влиять. Пусть не сегодня, но к весне, когда концессионер начнет насыпи под укладку шпал делать.

Ограбить, что ли, кого-нибудь? Так и то некого. Кроме, наверное, Госбанка, ни в одном ином кредитном институте таких сумм и не хранится. В столице недавно коммерческий банк образовали, так там и то уставной капитал даже до двух миллионов недотянул. А какие фамилии в учредителях упоминаются! Гинцбург, Елисеев, Кроненберг! Даже Иван Давыдович Якобсон, папенька моей как бы невесты, отметился – тоже не бедствующий господин.

Собрать отряд в пару сотен казачков да на Китай набег устроить? Так и там после то ли гражданской войны, то ли бунта тайпинов натуральнейшая разруха. Англичане Пекин три дня грабили, а груз в трюмы одного корабля уместился. Их бы самих… Я имею в виду англичан… Вот у них деньги точно есть. Они из одной Индии столько вывезли, что на это богатство можно в Сибири коммунизм построить. Только, боюсь, высадку моего бородатого десанта они не поймут. Обидятся. Царю начнут жаловаться.

Вот бы как-нибудь так сделать, чтобы миллиончик их фунтов имени товарища Стерлинга кто-нибудь из них сам принес и потом назад не просил…

Был у меня еще один вариант по резкому увеличению собственной платежеспособности. Прятался он в верховьях одного из ручьев, стекающих в Чуйскую степь с хребта Чихачева. В принципе по нынешним временам вполне доступное место. Официально территория империи, и туземцы после показательного расстрела отряда непокорного зайсана препятствовать не посмеют. Только вот ведь какая незадача! Сам не поедешь, а поручить, выходит, и некому. Тут не просто надежный и не болтливый человек вроде Захария Цыбульского или Василия Гилева нужен. Необходим такой, кому я как самому себе доверять могу.

Золотые россыпи, серебряная руда – это все, конечно, может приносить какой-никакой доход. Раз в год и после подсчета многочисленных трат. Когда выходят из тайги старатели или купцы расторгуются на ярмарках. А там, на берегах обычной, ничем особенно не примечательной речушки Нарын-Гол, в щелях и под аллювиальными отложениями спят богатейшие друзы императорских хрустально-зеленых изумрудов. Геологи, которые их там обнаружили – в том моем мире и сто лет спустя, – принесли горсть необработанных кристаллов до трех сантиметров в длину. Это карат тридцать – пятьдесят. Ну пусть после обработки останется двадцать. На самом деле понятия не имею, какой там процент отходов, но стоимостью камней специально интересовался. За экземпляры хорошего окраса и чистоты и по три тысячи фунтов давали. За карат, естественно. Десяток камней – три миллиона рублей. Так поисковики особенно и не искали. Встретили друзу, вырубили и побежали хвастаться. А сколько их там – одному Будде известно. Погранзона. И места не слишком обжитые. Так месторождение в госрезерве и числилось.

С семнадцатого века эти камни в Колумбии в больших количествах добывают. И все равно мало. Слышал, лет тридцать назад, в тридцатые годы девятнадцатого века, изумруды на Урале нашли. Мировой рынок даже не шелохнулся. А самые лучшие камни тут же казна выкупает. Императорский камень! Некоторые наравне с бриллиантами ценятся.

И вот стоит даже подумать о том, что посланный на тот ручей человек просто покажет кому-нибудь, кроме меня, свою находку, страшно становится. Золотая лихорадка – детский сад по сравнению с тем, что там, на Чуе, начнется.

Так и это еще полбеды. В тех же самых горах гигантское серебряное месторождение прячется. Огромное и невероятно богатое. В непосредственной близости от изумрудов. И если туда народ камешки искать попрет, то что помешает там же и геологам походить? Ничего! А я это, в мое время называвшееся Асгат-озерным, месторождение для себя храню. Дюгамеля вон уговорил границу с Китаем спрямить, чтобы все на территории моего Южно-Алтайского округа оказалось. А не как тогда, в иной жизни было: часть у нас, основное в Монголии.

И если я решаюсь эти мои резервные зеленые кристаллики из земли начать вытаскивать, делать это нужно прямо сейчас. Пока есть время отчаянным и неболтливым господам туда добраться и поискать. А поздней осенью с добычей и последними гонцами от Потанина – обратно. Только кого послать?

– Отпишите Петру Григорьевичу, что я согласен с его предложением, – возвращая бумаги Штукенбергу, сказал я. – Пусть присылает доверенное лицо для переговоров.

Глава 10
Три против одного

К пятому июля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года на моем рабочем столе собралось четыре очень важных бумаги. Четыре неожиданных известия, три из которых были скорее добрыми, чем злыми, и одно – совершенно отвратительное. По традиции начну с плохого.

Во второй декаде июня на телеграфной станции Томска приняли депешу из канцелярии генерал-губернатора за подписью статского советника, члена совета Главного управления Западной Сибири от Министерства юстиции Виктора Ивановича Спасского. В телеграмме этот чиновник – как не преминул обратить внимание Герасик, даже имевший ниже, чем у меня, чин, – ссылаясь на депешу главного управляющего Вторым отделением собственной Его Императорского Величества канцелярии графа Панина, предписывал немедленно арестовать практически всех томских нигилистов. Само по себе из ряда вон выходящее событие – младший осмелился что-либо предписывать старшему, так еще и ни о каких обвинениях в послании не говорилось. Будто не в империи живем, где властвуют государь император и закон, а в каком-то средневековом арабском княжестве. Я понимаю, что графа Панина некоторые неокрепшие умы боятся до дрожи в коленях, но не за четыре же тысячи верст!

Жаль, Дюгамеля к тому времени в Омске уже не было. Убыл в Москву, о чем я был заранее оповещен. Оставайся Александр Осипович на боевом посту, очень может быть, я этой странной телеграммы вообще бы никогда не увидел. Генерал-лейтенант, насколько мне известно, ни к какой партии не принадлежал и явного предпочтения не выказывал. А был более всего озабочен… Как бы выразиться-то поточнее… Скажем, степенью благосклонности государя к его скромной персоне. И раз царь к действительному статскому советнику Лерхе явно благоволит, то, значит, и со стороны Омска у меня проблем быть не должно.

Хотя, нужно признаться, что не истратил бы я столько сил на приручение этих диких областников, не обнаружил бы в их деятельности несомненную пользу, так и не заметил бы легкого юридического произвола. И, пожалуй, тоже не рискнул бы ссориться с лидером столичных консерваторов. Но так сложилось, что Потанин ко времени получения предписания уже вовсю развернулся в Кош-Агаче, и вернувшийся в губернскую столицу князь Костров был от широко известного в узких кругах путешественника в полном восторге. О перемещениях Ядринцова с компанией я получал еженедельные отчеты Варежки, причем большей частью весьма благожелательные, и иногда почитывал рукописи пересылаемых с оказией статей для коммерческого приложения к «Томским ведомостям».

Бывший артиллерийский поручик Колосов прислал из Кузнецка развернутый отчет с описанием процесса переселения семей мастеровых с закрытого Томского железоделательного завода. Дельный такой и неплохо проработанный план с указанием должностных лиц Кузнецкого окружного правления, которые хоть как-то могли повлиять на его исполнение. Молодец! Замечательный ход! Три к одному, что отставной пушкарь, прежде чем отдать письмо на почту, озаботился ознакомить с его содержанием местных чиновников. Воспитывал энтузиазм в не блещущих трудолюбием крючкотворах, так сказать. И напомнил мне о существовании этих господ. Теперь, если что-то пойдет не так, как задумывалось, строгий губернатор сможет вызвать кого-нибудь в Томск и наказать кого попало.

Кузнецова, пока в гимназии летние каникулы, я отправил в Красноярск. С двумя конвертами. Один он должен был передать тамошнему губернатору, а текст из второго – зачитать от моего имени купцам. Оба послания в первую очередь касались будущей железной дороги. Пора было привлекать восточных соседей к нужному всей Сибири делу.

Последний из известных мне областников, поручик в отставке Усов, в компании с десятком надежных казачков и моим Артемкой уплыл с попутным пароходом в Бийск. Там он должен был забрать у купца первой гильдии Гилева посылку для меня и в сопровождении пары конвойных вернуться, а денщик и остальные бородачи, купив по три лошади – верховую и по две заводных, – совершить рывок в Чуйскую степь. Месяц туда, месяц обратно. Месяц там. Казачок получил собственноручно мною нарисованную схему и прямой приказ – вернуться в срок, даже если эти проклятые зеленые камешки не найдет. Ну и, естественно, никому добычу, если она будет, не показывать и о целях этого разведывательного налета ни с кем не разговаривать. На всякий случай я оформил на себя всю долинку речки как старательский участок, а Артемке выписал доверенность. Для гарнизона же тамошней крепости и гражданских властей порученцы имели бумагу, согласно которой я послал их выяснить возможность заселения предгорий хребта Чихачева.

Так что, радостно улыбаясь, написал ответ в Омск господину Спасскому, примерно такого содержания: «Сударь статский советник. Извольте слать предписания своим подчиненным. Я же начальник и старшее должностное лицо МВД в Томской губернии, а не служащий его сиятельства, графу Панина или Министерства юстиции. Хотя и отношусь к ним со всем уважением. Кроме того, соблаговолите указать, в чем именно перечисленные господа обвиняются. Действительный статский советник Герман Густавович Лерхе».

Знающий внутренние обычаи чиновничества должен оценить такое лаконичное – все уместилось в шесть строк – послание. На молчаливом языке писарей и журналистов это прямое намеренное оскорбление. А если учитывать, что отправил я его посредством обычной почтовой корреспонденции – так и подавно.

Что будет дальше, нетрудно было спрогнозировать. Через неделю, когда письмо неспешно дотелепает до Омска, Спасский побежит к другому члену совета Главного управления – действительному статскому советнику Александру Степановичу Воинову, представителю МВД в Западной Сибири. Я с ним лично не знаком, но слышал, что господин этот служит в наших краях давно, в специфике администрирования этих огромных и слабозаселенных территорий отлично разбирается и ценность образованных людей хорошо понимает. Еще он либерал и сторонник реформ. Писал даже Валуеву в Санкт-Петербург докладную о необходимости включения губерний Омского правления в перечень земель, на которые должна распространиться земская реформа. При его непосредственном участии в столице наместничества уже парочка училищ открылась.

Прогрессивный, в общем, человек. Я мог надеяться, что с запросом в министерство касательно исполнения предписания Минюста об аресте людей без предъявления обвинения он торопиться не станет. В идеальном случае дождется возвращения Дюгамеля. А вот потом все закрутится-завертится. Александр Осипович – человек мягкий. Граф Панин для него – влиятельный столичный вельможа, приближенный к особе императора. Значит, предписание Второго отделения – это чуть ли не рескрипт самого царя. Приказ, который требуется немедленно и со всей старательностью исполнять.

Дюгамель отпишет мне. На этот раз – в виде прямого распоряжения. Я отвечу, что поименованных господ в Томске нет. И еще раз поинтересуюсь, в чем конкретно их обвиняют. Он что-то ответит, потом снова я… И так, вполне возможно, до самой весны и будем бумагу пачкать.

А тем временем и из столицы ответят. Я ведь сразу после оскорбительной записки Спасскому сел депеши строчить. Великой княгине Елене Павловне, принцу Ольденбургскому, великому князю Константину. Ну и царским деткам, конечно.

Владимиру – его влияние в придворной камарилье еще не слишком велико, но он определенно набирает очки. Причем удивительно быстро. Все-таки ясного ума человек.

Александру. Для него нужно тщательно слова подбирать. Никаких компромиссов, никаких серых цветов. Пока еще для этого великого князя есть только черное и белое. Любой нюанс, любая оговорка послужит причиной, чтобы Александр, вместо того чтобы помочь, примет сторону ретроградов. Хотя, честно говоря, до этого случая младший брат цесаревича неизменно выказывал мне свое особое расположение.

Николаю. Он многое может. Царь в последнее время таскает с собой наследника на все сколько-нибудь важные совещания. В конце весны ввел в Госсовет и поручил начальствовать сразу над несколькими комиссиями. Жаль, что послание мое цесаревич прочтет последним. Ему сейчас попросту некогда.

Пятого июля 1865 года его императорское высочество государь цесаревич, великий князь Николай Александрович венчался с ее королевским высочеством датской принцессой, великой княжной Марией Федоровной – Дагмарой. И я считаю, что это просто отличная новость! Раз молодые решились связать себя узами брака, значит, Николай достаточно оправился от болезни, чтобы не опасаться оставить любимую Минни вдовой в расцвете сил.

Церемония прошла в дворцовой церкви Екатерининского дворца в Царском Селе, в присутствии ближайших родственников и немногочисленных, особо приглашенных друзей. В одном из писем, что с неизменной периодичностью – раз в месяц – приходили от наследника, однажды прозвучало, что он был бы рад видеть меня на будущей свадьбе. Но я поспешил отговориться бесчисленными делами, которые не в силах оставить без присмотра, и официального приглашения так и не последовало.

А вот генерал-лейтенант Дюгамель отправился в столицу без приглашения. Быть может, на само венчание его и не допустили бы, но засвидетельствовать свое почтение и пожелать счастья молодоженам от имени всей Сибири, конечно, ему никто не в силах был помешать.

Телеграмму с поздравлениями в Аничков дворец я все-таки отправил. И немедля, сразу после получения депеши о радостном событии, велел начать организацию праздничного приема. Жаль, пушек в Томске не сыскалось. Стреляли бы на радостях.

Кстати сказать, еще недавно, до этого чертова предписания от Панина, я немало тяготился необходимостью ежемесячно писать в Санкт-Петербург. Шесть обстоятельных, подробных отчетов о проделанной работе и успехах в нелегком труде индустриализации отдельно взятой губернии нашей Великой Родины.

Наверное, время сейчас такое. Эпоха обширных и многословных писем. Телеграммы оскорбительно лаконичны, а до телефонов или, того пуще, эсэмэсок наука еще не доросла. В ответ на свои известия я получал тоже достаточно пухлые пакеты.

Кое-что было действительно интересно. Например, откуда бы я еще узнал, что буквально через месяц после моего отъезда из столицы государь внял мольбам и подписал разрешение на изыскание пути под Уральскую горнозаводскую дорогу. От Перми до Тюмени. А в начале лета Елена Павловна смогла назвать мне и имена отправленных на Камень инженеров и основных акционеров. Те же и они же. Кокорин, Губонин и еще несколько громких фамилий из московского купечества. Непонятно только, каким боком туда Людвиг Эммануилович Нобель попал. Я, будучи в Санкт-Петербурге, специально братьями Нобелями интересовался. Альфред, уже успевший сбежать в Швецию, исследовал секреты нитроглицерина и готовился запатентовать там страшную тайну динамита, а Людвиг тихонько ковырялся на своем механическом заводе. Большей частью станки производил, ну и оружейным производством начинал интересоваться. В списках богатых, способных инвестировать в островную железную дорогу несколько миллионов, не значился. Я подумал, что скорее всего Людвига интересует не железная дорога сама по себе, а высококачественное железо с Урала. Во всяком случае, это худо-бедно объясняло странный энтузиазм подданного шведского короля.

Интересно было узнать, что в Морском ведомстве мои рисунки броненосцев вызвали… гм… скандал. Прославленные адмиралы рвали на себе бакенбарды и клялись бессмертной душой, что такие корабли неминуемо «утопнут, аки утюги». Кричали, что никто так боевые суда не строит. Под «никем» подразумевались, конечно, англичане с французами. Но что самое занятное, великий князь Константин, всему столичному свету известный как ярый англоман, вдруг проявил необъяснимое упорство. И отдал распоряжение Морскому техническому комитету подготовить проект артиллерийского корабля с указанной компоновкой. И совершенно без парусного вооружения!

Я не понял, зачем Константин Николаевич решил поделиться со мной этой новостью. Зато отлично осознал, что нынешние военные с понятием секретности еще не знакомы. В то, другое мое время начало разработки нового типа оружия стало бы едва ли не самым охраняемым секретом государства. А тут генерал-адмирал преспокойненько выдает мне военную тайну и даже не уточняет в послании, чтобы я держал язык за зубами. Нетрудно догадаться, что и чертежи нового корабля окажутся на столе какого-нибудь Джона – морского министра Британии, одновременно с представлением их великому князю. Едрешкин корень! Что я мог еще сказать?

В остальном меня кормили придворными сплетнями и слухами. О том, как Серж Шереметев уговаривал Катеньку Ольденбургскую принять его руку и сердце и как та, заливаясь слезами, рассказывала графу о своей неразделенной любви к цесаревичу Николаю. И будто бы даже молодой поручик кавалергардского полка Шереметев в казармах грозился вызвать наследника престола на дуэль, но был успокоен великим князем Александром и приглашен в личные адъютанты второго сына царя.

О том, что начались переговоры о женитьбе великого князя Александра Александровича на младшей дочери Максимилиана Баварского, Софии Шарлотте Августе. К той, правда, сватался еще и Людвиг, родной брат Франца Иосифа, императора Австрийской империи. Там вообще выходила какая-то запутанная история. Австрия усиленно продавливала рокировку на баварском престоле. Молодой Людвиг Второй, по мнению венского двора, был слишком увлечен идеями объединения Германии и излишне дружен с Отто Бисмарком. Другой Людвиг, австрийский, более естественно смотрелся бы на троне приальпийского королевства. Причем этот самый братик императора еще и имел наглость домогаться руки Софии Шарлотты. В общем, русская царская семья после консультаций с князем Горчаковым – начальником МИД империи, приняла решение щелкнуть наглой Австрии, фигурально выражаясь, сапогом по носу.

Из отпуска был срочно вызван генерал-фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский и будто бы назначен командующим одной из западных армий. В это же время в рейхстаге германской нации послы Российской империи при поддержке представителей Пруссии предложили поддержать права Людвига Второго Баварского на собственный трон. Ну и под занавес в Мюнхен отправилась делегация для переговоров по поводу союза Александра с Софией. Володя… гм… великий князь Владимир Александрович писал, что такое тройственное наступление на предавшую Россию Австрию вызвало в столице настоящее воодушевление. Некоторые горячие головы уже даже принялись делить земли, которые должны были достаться империи после разгрома врага. Благо история эта до газет еще не добралась, пребывая лишь в головах особо приближенных к государю.

Энтузиазма придворных не разделял собственно сам почти жених – Александр. И, естественно, княгиня Мария Мещерская. Еще бы! Из-за каких-то вздорных политических интересов лишиться такого покладистого, влиятельного и щедрого поклонника, как второй сын царя!

В письмах мне Саша жаловался на жестокость судьбы и тут же «стучал» на младшенького Володю, всерьез заинтересовавшегося маменькиной фрейлиной Сашенькой Жуковской.

В общем, жизнь в Санкт-Петербурге кипела. Весеннее обострение плавно переходило в летнюю озабоченность. На счастье – или моя сиделка снова оказалась мудрее головы – эта постоянная связь с близкими к власти людьми вот как могла пригодиться. Я надеялся, что любовь-морковь не помешает моим покровителям урегулировать вопрос с графом Паниным.

А ведь иногда приходилось корябать и еще одно, седьмое послание – для Николая Владимировича Мезенцева. Он моду взял через меня проверять расторопность своих подчиненных. После того памятного похода в «польский» клуб пришлось ему едва ли не роман отсылать. Едва-едва в обычный почтовый конверт стопку бумаги впихнули. На его участие в судьбе моих нигилистов я тоже вправе был рассчитывать. В конце концов зря, что ли, мы с Кретковским ему настоящий заговор с планирующимся покушением на его императорское величество практически раскрыли?!

У молодого человека, пытавшегося ткнуть меня острой железякой в подворотне возле клуба Карины Бутковской, было несколько имен. В Томск вместе с несколькими сотнями других арестантов он прибыл как Анджей Сапковский, осужденный на десятилетнее пребывание в моей губернии. Однако из Омска этот террорист вышел еще Эдуардом Хайно, а судили его и вовсе в качестве Иосифа Шленкера – активного «кинжальщика», «жандарма-вешателя» и сына одного из руководителей восстания. И если бы не двойная смена имен, копать бы ему ближайшие лет двадцать уголь на Нерчинской каторге.

Тем не менее ему удалось каким-то образом, весьма интересным жандармам, подменить бумаги и уже через пару дней после появления в Томске выйти из охраняемого острога. Поселился мой невезучий убийца в доме Карины, где и стало известно его настоящее имя. С той поры люди Киприяна Фаустиповича стали приглядывать за паном Шленкером.

Постепенно проявлялись связи высокопоставленного бунтаря. Он вел переписку со ссыльными не только и не столько внутри губернии. Гораздо большее количество писем приходило ему из Варшавы, Санкт-Петербурга и, как ни странно, из Иркутска с Красноярском. Сотрудники Третьего отделения стали подозревать, что затевается что-то глобальное и совершенно неприятное для власти.

Подобраться к Йосе оказалось не так просто, как казалось. С уже завербованными жандармами поляками «Сапковский» охотно общался, но в планы спешно создаваемой организации посвящать не спешил. Так и кружили бы заговорщики с тайной полицией друг вокруг друга в странном танце, если бы один из очередных «подсадных» не указал однажды ночью в клубе на меня. Вот, дескать, смотри, товарищ. Вот он – здешний самый главный начальник и враг. Оба были под хмелем, поэтому легко и просто сговорились зарезать губернатора, когда он покинет гостеприимный дом мадемуазель Бутковской. Пробравшийся в стан врага разведчик едва-едва успел предупредить начальство, как я стал собираться навстречу судьбе.

Пока два доморощенных убийцы прятались во мраке подворотни, а я пытался попасть в рукава пальто, еще один заговорщик, только-только бежавший с каторги Сигизмунд Минейко, разогнал всех извозчиков от клубных ворот. Беглец был профессиональным военным, даже окончил Санкт-Петербургскую военную академию, поэтому отдавал себе отчет в том, что зарезать высокопоставленного чиновника – это половина дела. Гораздо сложнее потом не попасться в руки жандармов.

Пан Минейко взял на себя организацию благополучного отхода злоумышленников с места преступления. А заодно и согласился побыть в некотором роде тревожной сигнализацией.

И вот я вышел. Весь такой расслабленный, в расстегнутом пальто, с глуповатой мечтательной улыбкой на лице. Шленкер напрягся и вытащил нож. А их бывшее благородие заметил медленно приближающуюся пролетку и вышел из проулка ее остановить. Счет пошел на секунды.

Сначала двое безобидно выглядевших господ ловко выскочили из коляски и в один миг скрутили бывшего военного начальника повстанцев Ошмянского уезда. Они… да что уж там… Миша Карбышев с Варежкой только-только успели заткнуть повстанцу рот кляпом и погрузить его в пролетку, как в сумрачной подворотне громыхнул выстрел.

Мне из-за облака порохового дыма было не видно, как вроде бы запертые ворота усадьбы резко отворились и оттуда выскочили сразу несколько жандармских унтеров. А через забор на противоположной стороне улицы уже перепрыгивали другие специалисты контртеррористических операций. Потом я и вовсе растерялся, когда пока еще безымянный второй злодей вдруг попенял мне за пальбу и отобрал пистолет.

Мне дали выспаться. Злодеев отправили в уютный подвал жандармского управления на Духовной улице и всех действующих лиц этой комедии отпустили по домам. А к обеду следующего дня, когда я пришел в себя, то ли пообедал, то ли позавтракал и решил почтить своим присутствием неприметный домик неподалеку от епархиального училища, Апанас доложил, что в приемной ожидает жаждущий встречи Киприян Фаустипович Кретковский собственной персоной.

Вот как, скажите мне на милость, без применения пыток, сыворотки правды или сильного и продолжительного психологического давления добиться того, чтобы идейные борцы, герои борьбы за польскую самостийность начинали делиться сведениями на первом же допросе? То, что жандармы пытки не практиковали, – это совершенно точно. Встретился я потом с покушавшимися на меня злыднями. Сытые, румяные рожи. Ничуть не похожие на измученных царскими палачами революционеров из фильмов времен СССР. Тем не менее всего несколько часов спустя после ночного инцидента полковнику уже было чем со мной поделиться.

Во-первых, Киприян Фаустипович подсунул мне на подпись рапорт о необходимости продлить арест надзирателя Пятого питейно-акцизного округа коллежского асессора Иосифа Михайловича Лавицкого. Он обвинялся в оказании финансового вспомоществования подпольщикам и в попытке организации убийства высшего должностного лица в губернии. Раньше, еще зимой, Лавицкий был задержан по подозрению. Теперь же эти подозрения переросли в уверенность.

Во-вторых, Шленкер и Минейко подтвердили опасения штаба корпуса жандармов в создании ссыльными поляками обширной организации в Сибири. Шоком стал только масштаб заговора. Оказалось, что невидимые нити связывают и Нерчинские каторжные тюрьмы, и каторгу на Кругобайкальской дороге, и поселения поляков на юге Алтая, и забритых в солдаты бунтовщиков. Больше того, через того же Шленкера лидеры готовящегося восстания поддерживали связь и с единомышленниками в России. Фамилии Серно-Соловьевича, Ляндовского, Шарамовича, Ишутина ничего мне не говорили, но в исполнении главного жандарма губернии звучали они чуть ли не ругательствами. Уже существовал польско-русский революционный союз. Уже было готово воззвание к народу, войскам и ссыльным. Разосланы инструкции. Единственное, с чем вышла заминка, так это с планом единого восстания.

Во вновь созданном «тайном клубе» не было единства. Русская часть сговора, молодые идеалисты, входящие в революционную организацию «Земля и Воля», настаивали на всероссийском восстании. Сигналом к которому должно было стать покушение на царя ранней весной следующего же, 1866 года.

У польской части «клуба» были несколько иные планы. Большинство шляхтичей не интересовала борьба за освобождение чужого им народа от какого-то гнета. Более того, они и сами не прочь были бы поугнетать земледельцев. Вернуть, так сказать, золотое времечко Речи Посполитой.

Другие, успевшие заразиться французскими идеями свободы, равенства и братства, охотно поддержали бы русских братьев по революции, но не хватало знаний. Ссыльные дворяне в отличие от них имели навыки руководства и организации, а часть – вообще были профессиональными военными.

Шляхетскую часть заговорщиков поддерживали бунтовщики, успевшие скрыться от возмездия в Австрии. В приготовленных к пересылке в Иркутск письмах прямо говорилось, что капитаны английских кораблей, стоящих у причалов портов Китая, готовы взять бежавших с каторги борцов за Великую Польшу. А Австрия предоставит им гражданство, убежище и кое-какое оружие для продолжения борьбы.

Нарциз Целинский, бывший штабс-капитан русской армии, предлагал прорываться через Монголию и Китай к кораблям. Ареной настоящей битвы он видел только Европу, а восстание, даже успешное, в глубине Сибири, по его мнению, было бессмысленной тратой сил и жизней.