Текст книги "Столица для поводыря"

Отобедал в доме Якобсонов. Заехал по-простому, без предварительного уведомления. Всего-то хотел забрать перевод письма для датского судостроителя – и попал за стол. Как раз к совершенно русским щам.

А вот классический датский лабскаус – это по большому счету просто бифштекс. Только сделанный из солонины с добавлением маринованной свеклы с огурцом, луком и селедкой. Полученная масса была потушена на свином сале, доведена до кипения в рассоле, а в самом конце повар добавил к ней картофельное пюре, глазунью и соленый огурчик. Этакая сложная котлета с весьма интересным и уж точно необычным вкусом.

Чесночную свиную, обжаренную на огне колбаску медистерпёльсе трудно назвать чисто датской. Нечто подобное я встречал в той еще жизни на столах обычных пивных в Ганновере и Гамбурге. У Якобсонов же это кушанье служило вторым блюдом обеда.

Естественно, меня усадили рядом с Наденькой, от которой я и услышал названия этих чудных блюд. Девушка была необычайно оживлена и, не обращая внимания на заинтересованные взгляды родителей, трещала без умолку. Я даже решил было, что тот прошлый наш разговор – чья-то глупая шутка и на самом деле никаких ультиматумов мадемуазель Якобсон мне не хотела выдвигать…

Все снова испортилось уже в самом конце моего визита, когда Надежда Ивановна отправилась проводить меня в прихожую.

– Папенька поведал мне о той опасности, которой вы могли бы подвергнуться, согласись на мое предложение, – заторопилась она, убедившись прежде, что ее никто, кроме меня, не слышит. – Но признайте, что я могла и не знать о вашем труде! Признайте же, чтобы я могла быть покойна, и скажите, что не держите на меня обиды.

– Охотно признаю, милая Надежда, – улыбнулся я. – Больше того, я уверен, вы и сейчас не догадываетесь о всей сложности моего положения.

– Ах, Герман! – Она распахнула глаза во всю ширь. – Это так все запутало. Его высочество настоял, чтобы я заняла место фрейлины у соперницы моей лучшей подруги. Ну разве это не драма? И я должна теперь развлекать эту разлучницу разговорами и передавать придворные сплетни. Представьте, каково это! И тут еще вы со своими тайнами и прожектами. Кабы не они, так славно все могло бы выйти…

Я ошеломленно отшатнулся. Она сама понимает, о чем говорит? Или французские любовные романы окончательно сдвинули набок что-то в ее голове? Словно я был действительно должен пожертвовать всем – и жизнью, и карьерой – ради счастья соплюхи-принцесски!

– Меня сослали бы на Камчатку, – хмыкнул я. – Готовы ли вы отправиться туда следом за мной?

– Я?! – удивилась Наденька. – Я что, буду должна?

– Конечно, – совершенно серьезно кивнул я. – Нас сослали бы вместе.

– Вы что, выдали бы меня жандармам? – презрительно выговорила девушка. – Прощайте, сударь. Мне не о чем более с вами говорить!

Такой вот содержательный разговор произошел. Меня пожалели, простили, обвинили в предательстве и выгнали. Причем все это – не спрашивая моего мнения и не утруждая себя доказательствами вины. Интересный человек моя нареченная. Что еще сказать…

В стране победившего доллара Конгресс принял знаменитую запрещающую рабство Тринадцатую поправку к Конституции. Теперь, по сообщению корреспондента из САСШ, в течение года все двадцать девять штатов должны эту поправку ратифицировать. Но я-то помню, как то ли в 2012, то ли в 2013 году по телевизору мусолили скандал со штатом Миссисипи. Оказалось, что за сто пятьдесят лет документы так и не были официально поданы архивариусу США, пока уже в двадцать первом веке не оформили наконец все как надо. Директор Федерального реестра отчитался перед страной, что рабство окончательно запрещено в «цитадели демократии».

Студенты шатались по улицам полупьяными и призывали обывателей разделить с ними радость по поводу освобождения несчастных негров. Люди пугались. Свободный негр представлялся им дикарем из книг о приключениях в дебрях Экваториальной Африки. Городовые откровенно смеялись в усы.

Из губернского правления пришла телеграмма. Географ Потанин просил моего дозволения на проведение лекций господина Шашкова в Томске. Я отправил ответ: «Запретить до моего возвращения». Еще чего не хватало! Мне сначала с текстами ознакомиться нужно, потом разрешать. Может, они там за отделение Сибири от империи станут агитацию вести, а мне потом отвечать.

В общем, это я все к тому, что в Санкт-Петербурге меня больше ничто не держало. Приближалось Сретенье. А я все продолжал болтаться по ледяной столице, душой стремясь на восток, в Сибирь, домой, и не имея возможности уехать без высочайшего дозволения.

Да еще люди какие-то, постоянно ошивающиеся у отцовского дома и набивающиеся на встречу, прямо-таки одолели. Сначала-то даже обрадовался. Думал, сейчас я специалистов наберу. И искать не нужно – сами идут. Принял троих. И велел остальных на порог не пускать. Ежели есть что мне предложить, так пусть в виде прожектов оставляют.

А те трое, которые до моего кабинета все-таки добрались, меня, видно, не за того приняли. Человек, переживший эпоху, когда сыном лейтенанта Шмидта был каждый второй житель постсоветского пространства, на предложения проспонсировать проект канала от Балтийского моря до Тихого океана отвечает всегда просто и незамысловато. Одного сам спустил с лестницы, двое на счету Артемки. Я еще удивляюсь человеческой наивности! Остальным-то прожектерам прекрасно ведь судьба первых троих была известна. Так чего ждали? Что я в одночасье поглупею?

В общем, получив приглашение в Царское Село, вздохнул облегченно. И улыбнулся. Почувствовал – развязка близка. Скоро меня отпустят.

Глава 5
Царский каприз

Всего несколько дней прошло после доклада в Вольном обществе, а уже какие явные изменения в отношении ко мне. На вокзале в Царском Селе встретили, к большому Екатерининскому дворцу привезли. И у застав даже не притормаживали. Синих мигалок с сиреной еще не выдумали, гербами на дверцах экипажа пришлось обходиться, но эффект тот же самый.

Дворцовый комплекс был огромен, как бы не километр в длину! Зимний по сравнению с любимым жилищем Екатерины – киоск с сигаретами на автобусной остановке. И каково же было мое удивление, когда карета повернула куда-то в сторону, к отличающемуся и по стилю архитектуры и даже по цвету зданию. К Зубовскому флигелю, как пояснил мой безотказный гид. Император Николай именно в нем выделил помещения для старшего сына, Александра, а тот и после коронации не счел нужным что-либо менять. Большой дворец оставили для проведения пышных церемоний и создания нужного имиджа в глазах заграничных гостей. Сам же царь предпочел уют без излишней роскоши.

По боскетной лестнице из коридора в купольный зал. Короткий переход к камердинерской, минуя маленькую переднюю, с которой, по словам сопровождающего меня офицера, начинались покои царя, и выход на вторую, внутреннюю лестницу.

– Императрица ожидает вас, ваше превосходительство, – указав направление, откланялся гвардеец.

В Китайском зале царствовали кружева и кринолин. Шорох драгоценных тканей и едва слышных разговоров. Десяток фрейлин и камер-дам царицы своими пышными юбками занимали почти все немаленькое пространство. Поставщицы придворных сплетен и личные шпионки императрицы проводили меня ничего не значащими улыбками, от которых тем не менее встали волоски на спине. Эти дамы опасны. Как проверенный яд в перстне, как стилет в рукаве или как приговор палача…

И наконец, Зеркальный, или, как его называла сама Екатерина Великая – Серебряный, кабинет. Огромные холодные пространства зеркал, искажающие, искривляющие пространство небольшого помещения. Мебель темного дерева, со слоновой или моржовой кости вставками. Глубокие, обитые серо-голубым атласом удобные кресла. Пестрая собачонка на расшитой подушечке.

Едва я вошел, плечистый лакей захлопнул за моей спиной дверь, в стиле всего кабинета украшенную изнутри зеркалом. Мои отражения немедленно размножились, вытянулись в глубину равнодушных стекол все уменьшающимися подобиями.

– Позвольте представить вам, ваше величество, этого достойного юношу. Герман Густавович Лерхе. Действительный статский советник, начальник Томской губернии. – Я едва разглядел в пестроте отражений великую княгиню Елену Павловну и искренне обрадовался, услышав ее голос.

– Я наслышана о вас, сударь. – Маленькая ростом императрица, когда сидела, и вовсе терялась в чрезмерно великом для нее кресле. – Идите же сюда, ближе.

Марии Александровне было явно нелегко выговаривать слова русского языка, так и не ставшего для нее родным. После первых же звуков моего ответа на немецком я успел заметить одобрительную улыбку великой княгини.

– Здравствуйте, ваше императорское величество. – Позвоночник привычно согнулся в поклоне. Жаль только, это гимнастическое упражнение не добавило мыслей в пустую голову. Вообще не представлял себе, о чем говорить с царицей. Мне от нее ничего не нужно. Да и для нее, полагаю, я – только этакая забавная экзотическая зверюшка. Вроде черно-белой болонки, спящей на пуфике.

– Признайтесь, господин Лерхе, – строго кашлянула супруга Александра Второго, – вы ведь все еще чувствуете обиду на моего Никсу? Вы непременно должны его простить. Извольте тут же, немедленно мне это обещать.

– Ну что вы, ваше императорское величество! Как бы я мог посметь…

– Да-да, – отмахнулась женщина. – Это так. И все-таки обещайте мне это.

– От всей души, – снова поклонился я. Осколки… нет, не обиды, скорее разочарования в Наследнике все еще покалывали в самое сердце, но я прекрасно отдавал себе отчет в том, что с таким же успехом можно обижаться на дождь или мороз. И то на стихию – как-то проще. В крайнем случае можно хотя бы выматерить не вовремя свалившуюся на голову влагу, а вот покрыть трехэтажно цесаревича в густонаселенной столице империи – это просто мазохизм. Немедленно найдется добрый человек с отменным слухом, донесет в нужные уши. Да еще от себя добавит…

– Вот и хорошо, – чему-то обрадовалась царица. – У Николая и так не слишком много друзей, чтобы можно было их терять из-за этаких глупостей. Скажите, ведь вы можете называть себя другом цесаревича?

– Почел бы за честь, ваше императорское величество.

– О вас очень хорошо отзывался мой Саша. Обычно он трудно сходится с людьми, но вы ему определенно пришлись по сердцу. Мне говорили, они с Николаем даже изволили спорить по вашему поводу… Александр прост и неискушен, но у него доброе сердце и стальной характер. Наследник престола не таков. Николаю нужно все уметь объяснить. И он пока не в силах понять ваших, сударь, стремлений.

Мария Александровна, отпив малюсенький глоточек какой-то пахнущей травами микстуры, сделала паузу, которой тут же поспешила воспользоваться Елена Павловна:

– Герман у нас – тоже не граф Монте-Кристо. Он, Маша, обычный идеалист. Поставил себе задачу – выстроить царствие небесное в своей холодной дикой Сибири. Родись он во времена Петра Великого, быть бы ему царским наместником от Урала до Великого океана…

– Ну сейчас-то, мадам, нам эти потрясения ни к чему, – возразила царица. – И ваших, княгиня, реформ довольно. Ныне либералов и реформаторов и не перечтешь. А вот верных людей мало. Вот хоть как этот юноша. И тот из столицы сбежать намерен. – И повернулась ко мне. – Ваши прожекты, как мне говорили, обещают стать весьма прибыльным делом. Что же вам, так мила идея сказочно разбогатеть? Не достаточно ли того, что имеете?

– Все мои затеи, ваше императорское величество, не для прибыли. Я лишь хотел бы показать иным пример, как можно все обставить, чтобы всем стало хорошо.

– Вот! – ткнула тонким пальцем в потолок бледно-голубая царица. – Женитесь, милостивый государь, на фрейлине нашей Минни. Это, кажется, Наденька Якобсон? Я верно помню? А предложит государь достойный вашим талантам чин, и всем станет хорошо. И у моих сыновей будет рядом верный человек.

– Простите… – В горле какой-то ком образовался. Чтобы продолжить, пришлось его сначала выкашлять. – Простите великодушно, ваше императорское величество. Боюсь, я буду вынужден отказаться.

– Че-го? – приподняв бровь, неожиданно по-русски выдохнула государыня.

Великая княгиня хихикнула и поспешила спрятать губы за ладошкой.

– Вот именно об этом я вам, ваше величество, и говорила, – пробубнила Елена Павловна из-под украшенной кружевами перчатки.

– Мне сообщали, вас сравнивают со Сперанским, – вдруг раздался голос царя от маленькой, укрытой за ширмой двери. Пришлось снова кланяться. – Скажите, господин Лерхе, вы умны?

– Я этого не знаю, ваше императорское величество. Скорее всего есть множество иных господ умнее меня.

Александр вставил в рот мундштук папиросы и тут же под осуждающим взглядом жены выдернул. Потом только кивнул.

– Любите ли вы охоту? Например, на лося?

– С подхода, ваше императорское величество? На солонцах или с загона? Или вы, ваше императорское величество, лаек предпочитаете использовать?

Как там мой любимый с детства сказочный персонаж говаривал? Только не бросай меня в терновый куст? Это меня-то, охотника с без малого девяностолетним стажем, о любви к великой мужской забаве спрашивать? Видимо, что-то такое на моем лице отобразилось, что высоченный государь прихватил меня за локоть и потянул в сторону лестницы.

– Прошу прощения, дамы, – уже на пороге догадался попрощаться царь. – Я забираю у вас этого молодого человека.

Мария Александровна и Елена Павловна тут же встали, только чтобы присесть в реверансе. Ни одна из них и не подумала возразить царю. Тем более что разговор зашел об охоте, нисколько их не интересующей.

Александр повел меня в арсенал. Хвастаться оружием и чучелами трофеев, конечно. А иначе вообще зачем убивать ни в чем не повинных животных? По дороге потребовал рассказать суть охоты с подхода. Немного даже поспорили и все-таки пришли к согласию, что на императорских егерских дачах в Гатчине, где прежде дикий лес расчищен и поделен просеками на идеальные квадраты, такой метод лосиного убийства для стрелка неинтересен.

Из всех стоящих в пирамидах ружей я только марку Тульского оружейного завода знал. И то из такого раритета стрелять не доводилось. В чем со смущением и признался. Посетовал даже, что в обширной коллекции нет ни образца от Спенсера, ни винчестера Генри из Нью-Хейвена. О трехлинейке или хотя бы берданке я уж и не говорю. Привел как довод их многозарядность. Бывает же, что с одного выстрела зверь не умирает? Бывает, и часто! Иной раз так умудряются попасть, что несчастное, страдающее от боли животное еще до десяти километров пройти умудряется. А тут скобу дернул – и добил. Гуманно, едрешкин корень!

Царь внимательно меня выслушал, извинился и отошел к бюро, на котором стояли весы для измерения пороха, черкнуть записку. Откуда-то взявшийся гвардейский офицер забрал клочок бумаги и испарился. А мы спокойно продолжили осматривать смертоносные механизмы.

Черт за язык дернул – брякнул о своем заказе в Московском училище. Александр едва-едва дернул бровью и потащил в кабинет – рисовать. Из меня чертежник тот еще, а вот царь, оказывается, неплохой художник. Все свободные простенки его царицынского кабинета завешаны картинами, написанными им самолично.

И снова несколько неровных строк на обрывке бумаги, вестовой гвардеец и продолжение разговора как ни в чем не бывало. Исчерканные листы отодвинуты в сторону, на стол ниндзя-лакеи, передвигающиеся абсолютно бесшумно, мигом сервировали все полагающееся для чайной церемонии.

За чаем поговорили о лайках. Государь пообещал сводить на псарни в Егерской слободе в Гатчине. Я рассказал о сибирской универсальной собаке. Пришлось тут же дать обещание непременно прислать щенков. Штук не менее дюжины. Желательно вместе с опытным человеком. Лайки – они такие, с этими наглыми мордами не всякий управится. Поведал венценосному любителю пострелять несколько охотничьих историй. Жаль, нельзя было много говорить. Я в этой жизни за год в Сибири столько не успел бы натворить.

Зашел без приглашения какой-то хмырь в блестящей вышивкой скорлупе. Даже всезнающий Герочка затруднялся определить его придворную должность. Но вот что точно не вызывает сомнений, так это имеющийся у хмыря доступ к государеву уху. Склонился, иначе и не скажешь, и что-то прошептал. Александр кивнул, резко погасил очередную папиросину и встал. А я вскочил. Положено так.

– Идемте, Герман Густавович. – Он шагнул в дверь первым. Прекрасно знал, что никуда я от него не денусь. Побегу следом как миленький.

Стали спускаться вниз по лестнице, к выходу из дворца. Какие-то люди прямо-таки стащили с моих плеч мундир, натянули замшевый пиджак с карманами и набросили украшенный шнурами полушубок. Тот, который еще бекешей называется, кажется. И все это на бегу, в попытке не отстать от высокого и длинноногого царя. Уже перед самыми застекленными воротами на голову напялили лохматую соболиную шапку. Самый обычный наш сибирский треух – прадедушка классической шапки-ушанки. Только из волшебного, цвета орехового дерева в солнечных лучах, меха.

На улице гарцевала готовая ко всему сотня кавалергардов, а у подъезда ждали больше дюжины санок с приготовленными медвежьими полостями для пассажиров. Последовал какой-то мне непонятный ритуал приветствия, и Александр уселся. К вящему моему удивлению, рядом с самодержцем тут же уселся мужик чуть ли не в домотканом крестьянском армяке. Только после этого лакеи стали провожать сопровождающих вроде меня к другим экипажам.

Ехали долго. По мне так даже слишком. Я и сиделку отсидеть, и озябнуть, и проголодаться успел. Но растянувшийся караван со скачущими со всех сторон кавалеристами не останавливался ни на секунду. Вот так приспичит уединиться с природой, и терпи. Лопни или умри, но царский поезд даже не притормозит. Сбросят под замершие в ледяной сказке деревья и укатят дальше.

Ехали мы, ехали и наконец ближе к вечеру приехали в Гатчину. Еще один дворец посреди огромного парка, обильно иллюминированный и украшенный имперским триколором. Санки остановились, и последовал процесс выгрузки. Только теперь царь встал последним.

Меня и еще двух незнакомых ни мне, ни Герочке господ слуги подхватили чуть ли не под локотки и, попутно отобрав верхнюю одежду, препроводили в гостиную на первом этаже Арсенального каре. Несколько минут спустя туда же пришел Александр.

– Хорошо-хорошо, Иван! – как мне показалось, как-то радостно воскликнул кому-то за спину государь и в два шага оказался подле нас. Естественно, мы встали.

– Вы, верно, голодны, господа? Я так быка бы съел. Пока там готовят… по-простому, давайте-ка я вас познакомлю.

Царь огляделся, как бы выбирая, с кого начать. И остановил выбор на мне. Во-первых, как я подозревал, остальные были отлично знакомы меж собой, а во-вторых, я оказался самым молодым в этой чудной компании.

– Этот молодой сударь – тот самый Герман Густавович Лерхе, действительный статский советник и наш наместник в Томской губернии. Вы не могли о нем не слышать. Ныне о нем везде только и говорят.

Я поклонился, заодно пряча улыбку. Уж очень заинтересованными стали лица незнакомых царедворцев.

– Этот отважный офицер – мой брат Николай. А этот благородный муж – герцог Георг-Август Мекленбург-Стрелицкий. И давайте, господа, условимся! До окончания охоты говорить без… по-простому. Довольно будет и имен.

Гера завис в полном и безоговорочном шоке. Еще он немножко злился – как я подозревал, в первую очередь на самого себя, – что не смог опознать этих не последних в столице людей. Великий князь Николай Николаевич, третий сын предыдущего царя, был женат на старшей дочери принца Ольденбургского, Александре. А за Георгом-Августом, которому в империи ненавязчиво сменили родовую фамилию на более удобную для русского языка, со Штрелиц на Стрелицкий, была замужем дочь великой княгини Елены Павловны, Екатерина Михайловна. Кроме того, герцог приходился царю двоюродным братом по матери. А уж ближайшую родню императора каждый верный подданный обязан был знать в лицо.

– И не удивляйтесь, господа, присутствию… Германа. Этот сударь оказался весьма опытным охотником и интереснейшим рассказчиком. А тебе, Георг, он вдвойне должен быть любопытен. Господин Лерхе, как выяснилось, превосходно разбирается в оружии. И что примечательно – в самых новейших заокеанских образцах. Я правильно понял ваши, Герман, высказывания?

– Смею надеяться, ваше… Александр Николаевич, – под ободряющую улыбку царя согласился я. – Так вышло, что во время экспедиции в Чуйскую степь мне досталось поучаствовать в небольшой стычке с сепаратистами. И винтовка господина Спенсера показала себя в бою просто превосходно. А уже в Москве мне попало в руки многозарядное ружье Генри. Способ его заряжания совершенно неприемлем и весьма трудоемок. Однако же механика перезаряда выше всяческих похвал.

– Вы, Герман, рекомендовали бы рассмотреть оружейной комиссии эти образцы? – подозрительно прищурился герцог.

– Только в качестве образца иноземной изобретательности, ваше высочество… гм… Георг. И то и другое ружье, по моему мнению, излишне сложны в изготовлении и капризны в использовании. Их единственная прелесть – в механике перезарядки. Но и то нижняя скоба станет настоящим проклятием при стрельбе лежа или из-за укрытия.

– Зачем же так издеваться над бедным солдатиком? – хихикнул великий князь. – Что ж мы, изверги какие-нибудь, заставлять стрелка ложиться? Этак-то враг может решить, будто русский солдат его боится!

Снова я со своим языком… Окопов пока еще не роют и по-пластунски по полю боя не ползают. Это я знал, к чему придет военная наука с появлением пулеметных «мясорубок», а нынешние генералы пока легко путают парад с войной.

– Мне говорили, что в датско-прусской войне… да и у отважных североамериканцев, та сторона, что не опасалась ложиться, понесла меньшие потери, – выручил меня Александр. – Но у нашего Германа наверняка и здесь есть собственное мнение. Не так ли? Ты, Георг, должен помнить доклад генерала Мезенцева о странном заказе нашего губернатора в опытных мастерских Московского училища. Кажется, ты даже хотел послать туда кого-нибудь из своих офицеров.

– А! – вдруг обрадовался герцог. – Так это тот самый господин из Сибири? Да-да. Я командировал в училище штабс-капитана Гунниуса. Намедни он телеграфировал о своих первых впечатлениях.

– Ну-ну? – поощрил немца государь, прикурив от свечи.

– Офицер докладывает, что представленные ему собственноручно исполненные господином Лерхе рисунки – это настоящее чудо. Гунниус считает, что предложенная система заряжания, названная изобретателем «магазином», хоть и излишне громоздкая, но остроумная. И что самое главное – позволяет вести непрерывный огонь, не приноравливаясь каждый раз к изменившемуся балансу оружия. Карл Иванович уже испросил дозволения задержаться в Первопрестольной, с тем чтобы участвовать в воплощении опытных образцов в металле. И я уже дал ему на то разрешение.

– Удивительная широта помыслов, – разглядывая меня, как экспонат в Кунсткамере, проговорил царь.

– А зачем вам нужно это ружье? – хмыкнул Николай. – Вы, видно, не слишком обременены заботами там у себя, в Сибири?

– А Герману Густавовичу эта винтовка и не нужна, – опередил меня Александр. – Мезенцев список с его договора к рапорту прикладывал. Так там значится, будто бы господин Лерхе по завершении работ претендует лишь на привилегии по производству новейшего типа патронов. А все разработки касаемо оружия полностью передает на благо Отечества, в оружейную комиссию при Артиллерийском управлении.

– Некоторые ваши эскизы я передал в руки надворного советника, профессора механики господина Вышнеградского, – поторопился герцог вклиниться в разговор. – Так он утверждает, что принципы автоматической, как вы это назвали, поочередной стрельбы достаточно реальны. Откуда у вас, Герман, такие познания в механике? Профессор убежден, что вы попросту срисовали по памяти какую-то уже действующую систему.

– Тем не менее… – начал было оправдываться я, но именно в этот момент с вестью о том, что к ужину все подано, вошел слуга. И, видимо, не только мы с царем были голодны как волки. Потому что скользкий разговор был немедленно отложен ради трапезы.

Удивительно, но в тот день поста не было. Среди кушаний присутствовало много мясных блюд. И зелени. Понятия не имею, откуда взялись свежайшие листья салата, упругие перышки лука и яркая редиска. Это посреди зимы-то! Авитаминоз царской семье не грозит.

Нужно признать, накрытый на пятерых стол не выглядел богатым. Он был совсем не таким, как это принято в Сибири на великие праздники, когда всевозможных угощений столько, что тарелку некуда ставить. Маринованные огурчики и грибы. Капуста в небольшой серебряной плошке. Пара соусниц. Широкая тарелка с зеленью и нарезкой из разных сортов колбас или копченого мяса. Вот, пожалуй, и все.

Но вот что удивительным образом напоминало ужин в Гатчинском дворце с трапезой любой сибирской избы накануне Рождества, так это пельмени и водка. Я запотевший полуштоф-то увидел – глазам не поверил. А когда внесли супницу с парящим, благоухающим лавровым листом приветом из-за Урала, и вовсе…

Чокаться в столице не принято. Слава богу, не решился первым совать рюмочку на середину стола. Просто одетый мужик, тот самый, что ехал в одних санках с Александром, может, меня бы и поддержал. А вот остальные могли и губы презрительно наморщить. Особенно Николай Николаевич. Он и без повода на дядьку купеческого обличия волком смотрел.

А вот герцогу было явно любопытно. Мекленбург-Стрелицкий, как я понял, вообще живо интересовался всевозможными стреляющими приспособлениями, а мужик оказался оружейником Иваном Орловым. И для любого состоятельного охотника того времени было предметом гордости иметь у себя ружье, произведенное этим мастером.

Выпили. Захрустели огурчиками. Слуги в ослепительно-белых перчатках разложили по тарелкам главное блюдо ужина. Я не удержался и сгрыз редиску. И только наколол на вилку первый пельмешек, как Александр заговорил:

– Вот Герман Густавович утверждает, будто бы эти новые многозарядные американские ружья могут быть весьма полезны для охоты на крупного зверя. Что скажешь, Иван?

– Эт, ваше величество, Спенсеровы винтовки, что ли? Али те, что на заводе Винчестера инженер Генри фабрикует?

– Так они тебе известны?

– А чего же нет-то, ваше величество? Как же можно за иными мастерами не смотреть? Где-то я что-то у них подсматриваю, а что-то и они у меня берут. Вот те же изделия из Иллиона от Ремингтона с сынами – насколь простецкие да справные. И прочные, и ломаться там нечему, и не стрельнет когда не надо. Так и то иные жалуются. Мол, лишнее это – при открывании затвора курок взводить. А с затвором Фило Элифалетыч тоже чегой-то намудрил. Коли патрончики свободно не входят, так потом и не вытащишь…

– Эм… любезный… э-э-э… Иван, – переглянувшись прежде с великим князем, начал герцог, стоило мастеру остановиться и потянуться ложкой к пище. – Так что же там со спенсеровскими ружьями?

Видимо, не у меня одного появилась уверенность, что Мекленбург-Стрелицкий с Николаем Николаевичем за что-то оружейника Орлова очень не любят. Александр вон даже нахмурился.

– Господа, – поспешил выручить своего гостя царь, – отложим пока разговоры. После о ружьях поговорим.

Вот спросят у меня какую-нибудь ерунду, и не ответить нельзя будет. Придется сидеть, облизываться и развлекать высокородных рассказами. А в животе кишка кишке била по башке. Я заторопился жевать. С этих станется нас с Ваней без ужина оставить. И царь не поможет. Не станет же он с родней из-за нас, мелких незначительных людишек, ссориться.

Очень неприятная вышла трапеза. Так обрадовался сибирскому кушанью, а ел и вкуса не чувствовал. Жутко было ощущать себя насекомым на ладони. В той жизни даже на приеме у Самого такого не было. Что бы он мне сделал? Уволил бы? Ха-ха три раза. Плох тот чиновник, что себе теплую нору в какой-нибудь госкорпорации не приготовил. Так что еще нужно подумать, хуже мне вышло бы от увольнения или лучше. А вот эти, любой из троих – что герцог, что князь, что царь, – легким движением брови могли отправить на плаху. Просто так! Потом верноподданные прокуроры нашли бы за что.

И даже простое неудовольствие с элементарным увольнением со службы могло повлечь за собой прямо-таки фатальные последствия для моих планов. Со мной попросту никто не стал бы иметь дело. Так что, как говаривали те самые мадагаскарские пингвины, улыбаемся и машем!

К чаю подали простецкое овсяное печенье. Государь не удержался от комментария:

– Отведайте новомодное английское блюдо из овса, господа.

– Ха! – воскликнул Николай. – А мы-то им коней кормим.

Царь слегка поморщился. Даже упоминание о неудачной Крымской войне было ему неприятно.

– С тех пор как продажи хлеба пошли через Голландию и Пруссию, на острове стали кушать всякую ерунду.

Я не удержался – улыбнулся. Нелюбовь к заклятым друзьям из-за моря – еще один привет из моего времени.

– Так что там с заокеанскими ружьями? – гнул свое герцог.

– Потерпи немного, Георг! – Александр Охотник, нечаянно ставший Освободителем, искусно подогревал интерес гостей. – Сейчас доложат – и пойдем посмотрим на это чудо.

Кузьму Ивановича Вышинского Герочка сразу опознал. Чин у этого человека был невелик – всего-то коллежский секретарь, а вот место – вполне в столице значимое. Одно время Вышинский был государевым стременным – по сути, главным конюхом царской конюшни. А теперь числился биксеншпаннером – ответственным за заряжание оружия для участников царской охоты. Учитывая опасения за собственную безопасность и фанатичную любовь императора к этой забаве – не последнее лицо при дворе. Кому попало ружье для российского самодержца не доверили бы.

Биксеншпаннер явился, только чтобы доложить – повеление исполнено. Американские ружья и запас зарядов к ним готовы. Какой уж тут чай с печенюшками! Всю честную компанию словно ураганом на улицу вынесло. Когда и как теплый полушубок на плечах оказался – и не вспомню теперь.

– Хороша игрушка! – поглаживая цевье, воскликнул Орлов. – Механика хитрая, и исполнено по-доброму. Сюда вот трубка с зарядами всовывается. Этот крюк нужно дернуть, а после и курок взвести…

Оружейник сноровисто вскинул американскую винтовку, и один за другим выпалил все семь патронов в установленные шагах в тридцати соломенные чучела. Упругий боковой ветер послушно оттаскивал тяжелые, остро пахнущие клочья порохового дыма.

– Однако! – потер шею герцог. – Впечатляюще!

– Только зарядов на этот бешеный самострел не напасешься, – покачал головой князь. – Но вынужден признать: для кавалерии этот вид оружия мог бы быть весьма полезен.