Текст книги "Столица для поводыря"

В назначенный час зал был битком набит публикой; боковые проходы заняты молодежью, в том числе учеными и их помощниками из местных. Появление лектора по обыкновению встретили громом рукоплесканий. Официально никакого чиновника к нему для контроля приставлено не было, но председатель казенной палаты, коллежский советник Михаил Алексеевич Гиляров, как представитель того самого «старого чиновничества», с несколькими седоголовыми соратниками придвинули свои стулья вплотную к кафедре. Я расположился на, так сказать, галерке. В самом последнем ряду, чтобы хорошо все слышать, но не смущать своим присутствием слушателей.

Лекция началась. Когда из уст лектора вылетала какая-нибудь особенно дерзкая фраза, чиновники приподнимались со своих кресел, стараясь разглядеть, не рукописная ли тетрадь у него в руках. Когда лектор произнес ожидаемые слова, Колосов прямо с эстрады крикнул: «Нам нужен университет!» Семинаристы, стоявшие около стен, подхватили клич, и вот вся аудитория дружно и громко скандирует: «Нам нужен университет!»

Шашков закончил свою последнюю речь огненной цитатой из статьи профессора истории Казанского университета Афанасия Щапова:

– Про новгородцев летопись постоянно говорит: «Взвониша вече, всташа и идоша…» Да, нам нужно снова возбудить, развить в себе посредством мирской сходчивости, совещательности и инициативы тот энергический, деятельный, живой дух любви, света и соединения, с которым в смутное время междуцарствия предки наши, живя миром, сходились единодушно, решительно, энергически на мирские сходы, на областные земские советы, все вместе – и бояре, и гости или купцы, и посадские, и волостные мирские люди, крестьяне, и думали думу крепко всею своею землею и решали земское дело. Нам нужен снова такой же мировой дух любви, совета и соединения, с каким тогда русские земские люди дружно, живо переписывались между собой, сошлись на сход в Москву и составили земский собор… Нам нужны такие же новые мирские земские советы и такой же новый великий земский собор…

– И что вы с ним станете делать? – громко поинтересовался я, вставая и отправляясь к кафедре. – Тогда-то, если мне не изменяет память, все для выборов достойнейшего на царствие собрались. А теперь что? Слава господу, государь наш, его императорское величество Александр Николаевич, жив и пребывает в здравии. Государь цесаревич – тоже. Ну представьте на миг… – Я вышел к кафедре, неотрывно разглядывая неуверенно мнущегося лектора. – Попробуйте себе представить. Собрали вы этот ваш собор. Великий, едрешкин корень. Дальше-то что делать станете? А? Отвечать!

– Ваше превосходительство, – промямлил Шашков, пряча глаза, – я не знал, что вы тоже здесь.

– Это не ответ. Извольте ответить на мой вопрос, сударь!

– Дык уж поди-кась найдется, чем собору заняться! – выкрикнул кто-то из зала.

– Водку пить и беспорядки устраивать – вот что найдется, – пробасил Гиляров.

– Один, прости господи, дурак что-то сболтнул, не подумав, – кивнул я коллежскому советнику. Ссориться с главным бухгалтером губернии, да еще поставленным в Томске прямым распоряжением Рейтерна, мне совсем не хотелось. – Другие – рады стараться. Понесли по России-матушке…

Заметив, как Колосов открывает рот, наверняка чтобы возразить, я заторопился его перебить. Мало ли что он в запале выкрикнул бы. А мне потом его что, к суду за подстрекательство к бунту?

– Или вы бунтовать тут мне вздумали? Кричали чуть ли не хором. Университет им нужен. Я даже обрадовался было. Думал, в кои-то веки нашлись люди, что дело станут делать, а не только языком трепать. Думал, подсказать, чтобы прямо сейчас, прямо здесь составили общее прошение на имя государя об учреждении императорского Томского университета. И что я слышу? Университет уже не нужен?! Теперь вам собор всероссийский подавай?! Потом что? Владычицей морскою захотите стать? Так я вам вмиг устрою разбитое… гм… корыто!

Каюсь, ждал аплодисментов. Не дождался. Зал притих, видимо, напуганный или уж по крайней мере ошеломленный моим напором.

– Вы меня, господа, разочаровали. Вот этой вашей несерьезностью, детскостью. Кричалки тут устроили. Лозунги. А потрудился кто-нибудь прожект университета составить? Сметы на устройство? С купцами нашими просвещенными, с меценатами известными кто-нибудь догадался поговорить? Вам нужно, и все! А трудиться? Трудиться кто будет? Золотая рыбка? Или опять губернское правление?

– Кто ж еще! – Воздух от голоса Гилярова загудел, завибрировал. – Неужто эти недоросли что-то путное сделать сумеют!

– А вот это мы сейчас и выясним, уважаемый Михаил Алексеевич, – улыбнулся я старому чиновнику и тут же скомандовал притихшей публике: – А ну! Немедленно! Выбрали председателя и организовали Сибирское университетское общество. И работу распределите непременно! Кто, что и, главное, когда должно быть готово. Как прошение на государево имя будет написано, как прожект составите и потребные средства сочтете – добро пожаловать ко мне. – Ткнул пальцем в Шашкова: – Вам понятно мое распоряжение? – Перевел палец на Колосова: – Я вас спрашиваю!

– Так точно, ваше превосходительство! – радостно скалясь, отрапортовал поручик в отставке. – Будет исполнено, ваше превосходительство!

В том, что они попытаются, я нисколько не сомневался. Что у них получится – мог себе представить. По себе знал, как это непросто – составить правильные бумаги. Верно все рассчитать и подобрать нужные слова, чтобы донести до искушенных подобными прожектами господ свою мысль. Тешил себя надеждой, что молодежь помучается, наспорится до тумаков и водки и либо притихнет на время, либо прибежит за помощью.

Оба варианта меня устраивали. Хотя, конечно, второй предпочтительнее. Можно было бы под предлогом обучения пристроить этих энергичных и неспокойных начинающих деятелей к своим делам. В конце концов сколько можно все тянуть самому!

Проект прошения на высочайшее имя лежал у меня на столе, мирно соседствуя с кофейным прибором и горкой ароматных, пахнущих корицей и сдобой булочек. Только ни читать творчество засидевшихся до первых петухов энтузиастов, ни наслаждаться завтраком желания не было. Потому что Миша вместе с бумагами принес известие, что в приемной меня дожидаются старейшие, считающие себя авторитетнейшими, чиновники моей администрации во главе с Гиляровым. Настроены они были весьма решительно и даже озаботились вооружиться каким-то документом.

Собственно, уже несколькими минутами позже я имел возможность этот самый документ изучить. И он мне совершенно не понравился. Хотя бы уже потому, что начинался с перечня лиц, которым копию этой по большому счету кляузы планировалось отправить. И если в списке оба генерал-лейтенанта, что Дюгамель, что Панов, были вполне ожидаемы, то граф Виктор Никитич Панин, главный управляющий Второго отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии показался мне явно лишним. Особенно принимая во внимание сам текст, изобиловавший словами «подрыв», «призывы к бунту» и тому подобной ерундой.

Честно говоря, граф Панин, от встречи с которым не иначе как сам Бог уберег, меня и безо всяких доносов пугал. Дело в том, что если у столичных либералов-реформаторов в роли лидера выступал великий князь Константин Николаевич, то консерваторы – они же ретрограды – предводителем почитали Виктора Никитича. И он вполне оправдывал их чаяния, бульдожьей хваткой вцепляясь в каждое новое дело, затеваемое конкурирующей партией. Прекрасный юрист и законовед, человек с титановой волей и нечеловеческим трудолюбием, он отточил искусство «сворачивания крови» реформаторам до идеала. Я, сдавая идею дозволения свободного переселения крестьян из Прибалтики и Нечерноземья графу Строганову, очень надеялся, что тот замолвит за меня словечко перед долговязым и суровым старцем. В конце концов это было выгодно не только моей губернии, но и помещикам. В том проекте, что подготовили во Втором отделении и который был мне показан в Царском Селе, вообще начисто отсутствовало слово «Сибирь». То есть консерваторы были намерены попросту согнать «лишних» людей с мест, а куда те отправятся – никого не интересовало.

Но если в вопросе перенаселения не слишком плодородных областей мне с ретроградами и, соответственно, с графом Паниным было по пути, то касательно других моих проектов я этим похвастаться не мог. Больше того. Они в случае успеха явно демонстрировали положительный эффект от проводимых либералами великих реформ. То есть были попросту потенциально опасны для консерваторов.

А еще я хорошо помнил по той, оставшейся в другой жизни истории роль графа Панина в деле так называемых «сибирских сепаратистов». Что именно он своей поддержкой инициативы генерал-лейтенанта Панова практически заставил жандармов открыть дело, арестовать и предать суду Потанина, Ядринцова, Колосова и еще сорок с лишним человек. По сути, самую энергичную, активную часть молодого поколения сибирских общественных деятелей.

Правда, как мне помнилось, все должно было начаться с обнаруженной у одного из соратников Потанина, поручика Усова, в Омске прокламации «Патриотам Сибири», весьма и весьма экстремистского содержания. С призывами вооружиться, встать и отделиться, чтобы создать от Урала до Владивостока свободную республику по образцу САСШ. Преподаватели Высшей партийной школы утверждали, что текст был составлен неким красноярским купцом Поповым – лицом нервным, легкомысленным и бесчестным. И будто бы, хотя мои областники не имели никакого отношения к данной записульке, этот купчина, чтобы снять с себя обвинения, поспешил донести на них Корсакову – наместнику Восточной Сибири.

Только здесь я думал, что успел опередить грядущую трагедию. Мой новоявленный окружной южноалтайский начальник поклялся, что Усов предупрежден и все имевшиеся экземпляры прокламации уже уничтожены. Так нет. Эти, едрешкин корень, мамонты из вечной мерзлоты выползли со своим «сим довожу до вашего сведения»…

– Жаль, – вздохнул я, убирая документ в папку. – Не смею вас больше задерживать, господа.

Старики переглянулись, но без команды своего предводителя с места не двинулись.

– Ваше превосходительство, – низко поклонился председатель Казенной палаты. Всегда поражался тому, как легко гнулись спины этих матерых крючкотворов. – Вы ни о чем не хотите более нам сказать?

– Сказать? – Я приподнял бровь. – Вам? Вы что же это, господин коллежский советник, полагаете, будто я должен давать вам отчет?

– Нет-нет, ваше превосходительство, – поспешил отступить старик. – Ни в коем случае, ваше превосходительство. Я бы никогда не осмелился. Однако же…

Он оглянулся в поисках поддержки к остальным. Все-таки подобная ситуация, когда пусть даже и заслуженные, убеленные сединами чиновники посмели бы требовать отчета у своего начальника, была бы немыслима во времена их молодости, при императоре Николае.

– Однако же, ваше превосходительство, позвольте полюбопытствовать, какова будет резолюция?

– Вы полагаете, что-то может измениться, господин председатель, ежели вам станет известна моя резолюция?

Ну не хотелось мне ссориться с председателем, хоть ты тресни. Мы с ним во исполнение соответствующей инструкции Минфина заканчивали подготовку сводного баланса губернии за 1863 год для опубликования его в «Ведомостях». Прозрачность исполнения бюджета прозрачностью, а кое о чем обывателям лучше не знать. В целях поддержания всеобщего благочиния и спокойствия подданных, так сказать. Ну или в порядке «врачебной тайны», если хотите. Вот зачем, например, станичникам, живущим по соседству с улусами инородцев, ведать, что одного пушного ясака с нехристей ежегодно собирается на сумму большую, чем содержание всего 12-го казачьего полка? Туземные татары с остяками – как дети малые. Всякому верят. Раструби на всю страну, что у них есть чего отобрать, – мигом найдутся охотники.

Кстати сказать, за 1863 год доходная часть бюджета губернии едва-едва превысила два с половиной миллиона. А в следующем, к которому уже и я руку приложил, – уже почти три. Без каких-то девяноста тысяч. Из них миллион четыреста тысяч отправлено было в казначейство. Вот так-то! А говорят, Сибирь только на дотациях и живет! А мы почти полпроцента бюджета страны даем!

Ну да не в этом суть. Я о Гилярове. Хороший ведь дядька. Работящий и, главное, искренне любящий свою работу. И взяток особо не берет. Подношения, конечно, принимает, как без этого, но «комбинации» не выдумывает, откровенно не вымогает и подчиненным своим не позволяет. Жаль, идеалист. Всей душой верит в то, что раньше было лучше. При Николае. А сейчас разврат кругом и бардак. Вот и единомышленников себе нашел, таких же пегих «мамонтов» из доисторических времен. И, подозреваю, со столичными мастодонтами списался.

Понимаю, что вот именно такие ретрограды и махровые консерваторы больше всего и станут мешать, палки совать в колеса. Но ведь они, акулы чернильного моря, и большую часть текущей работы в крае вели. Исходящие-входящие, «в ответ на ваше прошение»… Кто-то же и этим должен был заниматься, не всем прогресс двигать и индустриализацию отдельно взятой губернии устраивать. По большому счету именно они развязывали мне руки своим кропотливым, каждодневным, практически незаметным трудом. Высвобождали время и силы на прогрессорство.

Но и спустить я им не мог. Это что такое?! А если каждый начнет всяким там столичным фигурам послания слать? Надо мной же весь Санкт-Петербург смеяться примется. Да и здесь уважать перестанут.

– Ить, ваше превосходительство, ежели она нам открыта будет, так мы, может, и не станем их превосходительства беспокоить. Поймите нас верно, ваше превосходительство! Мы же не корысти или известности ради. Мы за державу и порядок… Мы, ваше превосходительство, со всем к вам огромным почтением.

– И что же вы от меня хотите? Ради чего, собственно, весь этот шантаж? – Я хлопнул ладонью по крышке стола. – Вы что же, пугать Дюгамелями меня вздумали? Меня? Спасителя его императорского высочества, государя цесаревича, Паниным стращать? Что вы тут изволили выразить…

Снова взял в руки бумагу, делая вид, будто не успел ознакомиться с ее содержанием. Сколько там того содержания-то было? Десять строк крупным, каллиграфическим почерком. «Ваше превосходительство, сим доносим до вашего сведения…» Заговор и возмутительное поведение. Обо мне – ни слова.

– И что, по-вашему, эти господа сделают? – хмыкнул я. – Порекомендуют мне заслать этих молодых нигилистов куда-либо в… на окраины? Так я уже отдал нужные распоряжения, и вскорости наши возмутители спокойствия отправятся… А вот вы, уважаемые доносители, как станете выглядеть?

– Так мы, ваше превосходительство, тогда…

– Кто там, надворный советник? Как вас там?

– Разумнов, ваше превосходительство. Советник по хозяйственной части.

– Ну так и что, советник? Что «вы тогда»?

– Депешу мы, ваше превосходительство, тогда погодим отправлять.

– Мне все равно, – с показным равнодушием протянул я. И добавил, теперь уже угрожающе взрыкивая: – И впредь попрошу этакими пустяками меня не беспокоить. Порядку не знаете? Соблаговолите не учить меня исправлять государеву службу! Не задерживаю! Можете идти!

Обидно. Хотел Колосову поручить создание в Томске педагогического училища. Я и с Виталием, епископом Томским и Семипалатинским, уже договорился, чтобы при каждой церкви во всей губернии школы открыть.

Хотя… Договорился – это громко сказано. Старик, выяснив, что Томская православная миссия теперь на землях губернского правления находится, обещал помочь. Если найдутся шесть сотен учителей, пожелавших учить крестьянских детишек за чуть ли не нищенское жалованье. Хотя с зарплатами епископ погорячился. В случае необходимости и из фонда станем доплачивать, и новый сбор средств на нужды Общества всеобщей грамотности бы устроили. У меня в одном Томске целый курятник не ведающих, чем себя занять, жен высших чиновников и купчих имеется. Они и то как-то умудряются сбор средств то в пользу женской Мариинской гимназии устроить, то на стипендии сибирякам-студентам столичных университетов. Иногда вкусности всякие узникам тюремного замка пекут или в богадельни шали вяжут. А тут, что говорится, сам бог велел – помочь детишкам несчастных бедненьких крестьян. В общем, не проблема.

А вот с волонтерами действительно было плохо. Даже с учетом изъявивших желание заняться благим делом ссыльных поляков-дворян и воодушевленных риторикой потанинской банды семинаристов набиралось меньше ста человек. Худо-бедно – штат сорока или сорока пяти школ. А у меня в губернии, со слов Порфирия, только каменных храмов почти шестьдесят. Да двести семьдесят деревянных. Только в Томске двенадцать каменных и одна каким-то чудом сохранившаяся чуть ли не со времен коменданта де Вильнева бревенчатая. А в округе – еще пятьдесят с лишним таких, чудом сохраненных. Так что имеющихся энтузиастов даже на ближнюю округу маловато. Решил хотя бы с сел и крупных притрактовых деревень начать. И в столичные газеты письмо отправил. Пресс-секретарша доходчиво все описала, эмоционально. Может быть, что-нибудь и получится.

Пока же Колосова я хотел озадачить воспитанием будущего моего учительского корпуса. Он и не возражал. Особенно когда я этим нигилистам объяснил, что их замечательные, цепляющие душу статьи в «Ведомостях» читают всего несколько сотен человек по всей губернии. Тираж такой – пятьсот экземпляров. Причем большая часть мертвым грузом и пачками макулатуры оседает в архивах присутствий по всей губернии. Они-то, мои ненаглядные чиновнички, выписывать газету обязаны, а читать – нет. Крестьяне, может, и рады бы были приобщиться, да не умеют. И учить некому. Пришлось отложить до лучших времен. Или хотя бы до тех пор, пока шум от шашковских лекций не уляжется. Пока в седых головах эти выступления перестанут казаться вызывающими и превратятся в смешные.

Мы с Кузнецовым и Акуловым коммерческое приложение к неофициальной части «Томского губернского вестника» отдельно печатаем. Уже четыре страницы – сплошь объявления и реклама. Хорошо бы еще туда статьи добавить. Рассказы о всевозможных технических новинках, интересных задумках и прожектах в области предпринимательства. О семье Ерофеевых, взбаламутивших своими паровыми машинами и агрономическими опытами весь Каинский округ. О купце Куперштохе. Об угле и его преимуществах перед дровами. О строительстве Чуйского тракта, в конце концов, и о том, за каким лядом его Суходольский строит. Вот вернутся мои разведчики к местам залегания всяких окрестных полезных ископаемых – и о них тоже.

Из нас с Акуловым писарчуки те еще. И хотели бы, да слово к слову не липнет. Василина моя и могла, и даже хотела бы, да кто же ее отпустит по губернии в одиночку шататься. Да и не станут серьезные люди с девицей разговаривать. Эмансипация к Сибири еще не подкралась. Кузнецова тоже не отправишь. Он мне и тут нужен как редактор приложения. А вот Ядринцов сам идеей загорелся. Даже несмотря на то, что ни один из будущих его материалов в приложение без моей цензуры не попадет. Он, похоже, мое предупреждение и вовсе не услышал, так ему возжелалось за казенные деньги на губернию посмотреть.

К слову сказать, мадемуазель Василина Владимировна с месье Колей Ядринцовым как-то подозрительно быстро спелись. Я пока не разобрался, как именно, но то, что моя пресс-секретарь потихоньку-помаленьку начала менять идеологию талантливого публициста, уже заметно. Несколько раз доносили, что Николай Михайлович со своим «гуру» спорить стал. Так что кому рыжая и некрасивая, а кому – свет очей. Честно говоря, я даже рад был бы, если бы у них все сладилось. Просто по-хорошему хотелось счастья этим молодым, умным и талантливым людям.

А Колосова после недолгих раздумий я за семьями мастеровых Томского железоделательного завода отправить решил. Офицер? Вот и пусть парой десятков приданных казаков командует. Снабжу его деньгами и бумагами вроде «всем военным и гражданским чинам подателю сего оказывать содействие», и в путь. Наймет гужевой транспорт в туземных селах, дотащит народ до Томи, а там плоты построит и в губернскую столицу сплавится. Заодно и лес на строительство пригодится.

Всех распихал. Все маршруты на карте у себя отметил. Три с осени готовящиеся экспедиции ушли еще в апреле. Четвертая, та, что на север, к волшебному Масляному озеру, заканчивала смолить крутые бока парусного кораблика. До села Колпашево они по течению легко сплавятся, а дальше проводника из местных найдут и пешим ходом, к заветному озерцу.

Ребятишки нервничали. Опытные лесовики настоятельно рекомендовали в тайгу весной идти. Пока трава не выросла и все завалы да буераки хорошо видно. Потом, в июне, такой бурьян вымахает, что как в тропических джунглях придется просеки прорубать. А звериные тропы, о которых в книгах пишут, для людей мало подходят. Одинокому путнику, может, еще и можно ими кое-где воспользоваться, а целому каравану, обремененному поклажей, лучше даже не лезть. И дорога в два раза длиннее станет, и все равно прорубаться придется.

Вместе с Юрием Ивановичем Волтатисом с одной из партий ушел в лес Антон Иванович Штукенберг. Не сиделось ему в городе. Шумный оказался господин и скрупулезный. Они с моим инженером успели уже трижды разругаться в пух и прах, облазили оба берега Томи выше лагерей томского батальона, набрали две телеги каких-то камней. Что-то происходило, что-то делалось, но ни один, ни второй ставить меня в известность не спешили. Начальник Западно-Сибирской железной дороги без меня и проект здания управления заказал, и о станции с архитекторами разговаривал, а я ни сном ни духом. Разве так можно? Неужели непонятно, что я волнуюсь…

Не вынесла душа… гм… начальника. Отправил «скаутов» с приглашениями на совещание в моем кабинете всей этой честной компании. Уж не знаю, где мои воспитанники отыскали этих деятелей, но заявились они, что Волтатис, что Штукенберг, перемазанные глиной с ног до ушей. Архитекторы Македонский со Зборжегским и их помощник Ашемур на фоне инженеров выглядели просто настоящими аристократами. Впрочем, мне было все равно, кто как выглядит. Это же только первый раз встречают по одежке, потом-то уже по уму!

Александр Иванович Зборжегский, кстати сказать, больше художник, чем архитектор. Он относительно недавно прибыл в мой край на усиление ставшей необычайно востребованной строительной комиссии. То ли Македонский кому-то в министерстве плешь проел, то ли сановники впечатлились объемами строительства, уже и не разберешь. Факт тот, что новый городской архитектор приехал аж с юга Украины и сразу оказался втянут в водоворот предсезонной суеты. Всем что-то было от него нужно. Все хотели чего-то особенного. Сборник высочайше рекомендованных проектов зданий и сооружений валялся в шкафу невостребованным. А тут еще Штукенберг со своими запросами и «капризами».

И если со штаб-квартирой Управления железной дороги все относительно просто – инженер попросил «что-нибудь монументальное» и отмахнулся от дальнейших вопросов, то с проектом городского вокзала, по словам моих архитекторов, самая настоящая беда. Дело в том, что ни один из предложенных набросков не удовлетворил заказчиков.

Вот тут я удивился. Что это еще за господа? Откуда эта толпа вздумавших вдруг примазаться к моему делу образовалась? Почему я не знаю?

После сбивчивых объяснений выяснилось, что все одновременно просто и сложно.

Почти всем из первогильдейских городских купцов доводилось бывать в России. Некоторые посещали столицу. Многие осматривали ежегодные выставки в Москве. И уж точно все торговали в Нижнем на ярмарке. Так что паровозами их уже не напугать, и значение этого вида транспорта они отлично себе представляли. С другой стороны, и я тайны из будущего маршрута сибирской дороги не делал. Большинство торговцев уже прикидывали прибыли от барышей с торговли западносибирским хлебом и водкой в Восточной Сибири или от спекуляции купленными на Урале изделиями из металла и фаянса. А значит, ни о каких препятствиях будущему строительству со стороны томского муниципалитета не могло быть и речи.

Под управление выделили прежде нежно хранимый участок рядом с театром. Фасад должен был выходить прямо на главную Соборную площадь. Соответственно и архитектура строения должна хоть как-нибудь гармонировать с окрестностями. Потому и рисованием чего-то экзотического Зборжегский себя не утруждал.

Вокзал же был жестко привязан к тому месту, где должен появиться мост через реку. И вот недавно инженеры наконец определились с площадкой. Лучшим был признан вариант чуточку выше по течению верхней паромной переправы. Примерно в том месте, где казармы Томского батальона выходили к Томи. В середине лета река там так мелела, что образовывались настоящие перекаты. Волтатис уверял, что на мели закладка опор моста не представляет никакой сложности.

Штукенбергу не нравились берега. Крутой и высокий правый пришлось бы частично срыть, а на низком болотистом пойменном левом, наоборот, – насыпать серьезную дамбу. Плюс еще старица, Сенная Курья, дополнительное препятствие. Тем не менее Антон Иванович вынужден был признать правоту Юрия Ивановича. Увеличившийся объем земляных работ легко мог быть компенсирован простотой возведения моста.

После переправы дорога должна была свернуть вправо, пройти Магазинным переулком между стенами женского монастыря и кирпичным заводом Некрасова и только потом выйти к обширному лугу, пока еще покосу конного завода, выделенному магистратом под станцию. К северо-востоку от станции планировалась ветка к грузовым терминалам с пакгаузами и депо, а на юго-восток уходила основная магистраль.

Все, что касалось технического проекта станции, туземным купцам было по сердцу. А вот с внешним видом собственно вокзала – визитной карточки столицы огромной губернии – возникли вопросы. Как я уже говорил, ни один из эскизов купцов не устроил. Штукенберг, обладающий достаточной властью, чтобы просто ткнуть пальцем в один из вариантов, от выбора уклонялся, заявляя, что, дескать, строения, в которые паровозы не въезжают, его не касаются. А ко мне, занятому разборками между консерваторами и нигилистами, обращаться опасались. Да и всем были отлично известны мои вкусы.

– Первое! – заявил я, едва осознав проблему. – Антон Иванович. Почему вы не предусмотрели продолжение ветки в обход города к Томскому речному порту в Черемошниках? По реке вскорости поплывут сотни пароходных судов! С юга губернии повезут гигантское количество грузов, которое нужно будет посредством нашей дороги доставлять к Уралу и на восток. И что? Предлагаете тащить это все на возах через весь город? Юрий Иванович, ну вы-то куда смотрели? Антон Иванович – человек в наших дебрях новый, мог и не знать. А вы-то?!

– Виноват, ваше превосходительство, – серьезно кивнул Волтатис, впрочем и не подумав испугаться. Получил человек дополнение к техзаданию на проектирование, ничего более.

Штукенберг, приготовившийся уже было защищаться, удивленно приподнял брови, но промолчал.

– А вы, – я посмотрел на архитекторов, – приготовьте три эскиза… Покрасочнее. Да как картины их, под стекло. У магистрата поместим и… ящики, что ли, поставим. Пусть горожане за понравившуюся картинку голосуют. Копейки, что ли, или камешки хотя бы кидают в ящик. Я солдат поставлю, чтобы непотребство не корябали и больше одного раза не подходили. Недели, думаю, будет достаточно на сбор мнений?

– Думаю, да, ваше превосходительство, – хмыкнул Македонский. – Знатное будет развлечение – наблюдать за всем этим…

– М-да… Наблюдать… – задумался я. И все пару минут молча сидели и ждали, пока я обмозгую какую-то важную, как они считали, мысль.

А мне в голову пришла вдруг идея, каким образом совместить несовместимое: незамужнюю девицу Василину Владимировну и Ядринцова – в путешествии по губернии. Чего проще – добавить к этой компании супругу Варежки с фотоаппаратом? И десяток казаков для охраны ценного имущества. И Коля-нигилист под присмотром будет, и отпечатки пригодятся. И негласное исследование жизни губернии можно произвести, если слишком уж не афишировать, что сам Пестянов тоже в той компании прокатится.

Понятия не имею, каким образом можно сейчас напечатать фотографии в газете. Ни в московских, ни в санкт-петербургских газетах фотографий не встречал, но ведь как-то же можно! Было бы что печатать. Вот за материалом я мадам Пестянову и намеревался отправить.

Кроме того, фотографии могли послужить отличным агитационным материалом для желающих переселиться из тесной России в обширную Сибирь. Не листовки же для неграмотных в большинстве своем крестьян печатать.

– В общем, на том и порешили, – подвел я итог. – И впредь попрошу своевременно извещать меня о ходе работ, касающихся железной дороги. Я хочу знать обо всех затруднениях и успехах, дабы иметь возможность реагировать соответствующим образом. А чтобы соблазна не было… Отныне раз в неделю станем такое же вот совещание устраивать. Вам все ясно, господа? Не смею вас больше задерживать…

Ко дню поминовения усопших воинов к берегу реки в районе торговых рядов подошли пароходы с баржами. И я, вышедший на набережную на них взглянуть, осознал древнюю как мир истину – сапоги должен тачать сапожник! Огромные, с высоченными бортами, толстобрюхие баржи оказались как минимум в четыре, а то и в пять раз больше тех лоханок, которые Адамовский предоставил мне год назад для южной экспедиции.

На каждую их этих громадин легко поместилось по шестьсот человек, что в один миг решило все проблемы. Я даже и лезть в составление расписания движения пароходов не стал. Уверен, мои люди будут доставлены в нужное место, а остальное уже и неинтересно.

Тем не менее у транспортников оказалось другое мнение. И образовалось оно, как ни странно, опять благодаря моей деятельности. Дело в том, что практически сразу после возвращения из столицы я всерьез занялся своим страховым обществом. Молодой родственник Гинтара был с поста управляющего уволен, а на его место тут же попросился младший брат Федора Ильича Акулова, с которым мы коммерческое приложение к «Ведомостям» издавали. И что самое забавное – когда Федор Ильич привел Якова Ильича ко мне в кабинет знакомиться, я с удивлением узнал в нем того самого купчину, которого я чуть ли не год назад на пожаре Гостиного двора кулаками потчевал.

Так-то я об этом, самом младшем из четырех братьев Акуловых много чего слышал. Да и как же иначе, если личностью Яков Ильич был непоседливой и неспокойной. И с маниакальным стремлением к справедливости. В городском муниципалитете, куда Яков входил на правах советника, именно он был главным бузотером и возмутителем спокойствия.