Текст книги "Пёс"

Глава 32

– Клара Степановна, вы помните такого, Семёна Прохорова? В период с тысяча девятьсот… по тысяча девятьсот… вы являлись классной дамой в классе, где тогда учился Прохоров.

– Простите, но мне больше нравится выражение классный руководитель.

– Хорошо. Пусть будет так. – Шалов положил кулаки-кувалды на стол, по обеим сторонам протокола и приготовился записывать. Замок на его кожаной куртке, был расстёгнут до половины. Ворот синей форменной рубашки, затянут форменным серым галстуком.

– Конечно, я помню Прохорова. – Убелённая сединами, с волевым благородным лицом, она сидела прямо, гордо вскинув подбородок, являя собой образ советского учителя, до сих пор не потерявшая веру в то, чему на протяжении многих лет, учила детей. Спокойный, но строгий взгляд её серых глаз, устремлён поверх головы Шалова. Наверное, она возвратилась мыслями в прошлое. – Это невозможно забыть. За всю учительскую практику, я не сталкивалась ни с чем подобным. Я думаю, его помнят все, кто хотя бы раз с ним столкнулся.

– А, что же такого необычного было в Прохорове?

– Да в Прохорове, как раз, было всё предельно ясно. Мальчик с замедленным развитием. Требуется коррекция. Естественно, нахождение в обычном учебном заведении, являлось для него сущим мучением.

– И, что Вас поразило?

Она окинула Шалова безразличным взглядом, и вынула из кармана халата пачку папирос «Беламор-Канал»

– Меня, в первую очередь, поразило отношение ко всему этому его родителей. За тем, безразличие, с которым отнеслись к этому случаю в РОНО. И, наконец, абсолютное нежелание понять администрацией школы того, какую психологическую травму ежедневно, ежечасно получает этот, по сути, несчастный ребёнок в окружении не таких как он. Не равных ему, а значительно опережающих его в развитии сверстников. Сверстников жестоких. Ведь дети подчас бывают очень жестоки. Они как стая чёрных ворон, на смерть заклёвывают белую, так и не понявшую, за что. – Она не спеша извлекла папиросу из пачки. Привычным движением размяла табак и прикурила, чиркнув спичкой о смятый картонный коробок. Затянувшись, заметила. – Нынешние спички полное дерьмо по сравнению с прежними, в фанерных коробках.

– И, что же дальше? – Шалов перестал записывать и откинулся на спинку стула.

– Дальше? А дальше я потратила два года, половину здоровья и сделалась личным врагом начальника РОНО, чтобы добиться перевода Прохорова в корректирующее учебное заведение для детей с замедленным развитием. И единственные, кто меня поддержал, это члены родительского комитета. А, знаете почему? – Она выпустила толстое, вращающееся внутрь себя, кольцо дыма и загадочно улыбнулась.

– Почему?

– Потому, что от мальчика дурно пахло, а это могло негативно сказаться на эстетических чувствах их чад.

Шалов улыбнулся.

– Да, да! Вы зря улыбаетесь. Одна из мамаш так и заявила на заседании родительского комитета.

– А почему потребовалось столько усилий, для того, что бы сделать очевидное?

– Очевидным это стало, потому, что он попал в мой класс. Со мной невозможно договориться.

– Что вы имеете в виду?

– На лицо грубая ошибка в работе РОНО. Начальник РОНО рвался в ГорОНО, ОблОНО и так далее. Ошибку необходимо было скрыть.

– Понятно. – Шалов сделал несколько пометок в блокноте. – А скажите, Клара Степановна, как Прохоров относился к девочкам?

Она строго, с прищуром в глазах, посмотрела на Шалова.

– А, что именно вы хотели бы знать? Конкретизируйте, пожалуйста, вопрос, если не трудно.

– Мне не трудно. Не замечали ли вы в его поведении, по отношению к девочкам, каких либо отклонений от нормы: повышенной агрессии, извращённого влечения.

– Ах, вот оно, что? Да! Нынче самое время для появления маньяков. – Она вновь закурила. – Да. Была одна вещь. Я не говорила об этом никому, иначе бы ему не избежать линчевания со стороны родителей. Дело в том, что я наблюдала за ним, не афишируя этого, чисто из профессионального любопытства.

В школьной рекреации, так мы называли большой холл, в который дети выходили играть во время перемен, под лестничным пролётом, ведущим на второй этаж, имелась кладовка. В этой кладовке технички хранили инструмент. Однажды, задержавшись в учительской, я спешила на урок по уже опустевшей рекреации и заметила, как Прохоров выскользнул из кладовки и юркнул в класс. Меня он не заметил. Наблюдая, я выяснила, что он довольно часто прячется в кладовке. После занятий я проверила её и обнаружила отверстие. Выпал сучок, а дырка осталась. Выпавший сучок был вставлен обратно в отверстие, но легко вынимался. И если посмотреть в отверстие, учитывая рост Прохорова, то открывался вид на лестничный пролёт, только снизу, как раз под девичьи юбки. Я долго не могла понять, чем от него пахло. А после этого случая поняла.

– И чем же?

– От него пахло спермой. Отставая от сверстников в умственном развитии, он опережал их в физическом. Физрук, как то рассказал, что случайно, озорничая перед уроком, ребята согнули планку для прыжков в высоту. Она такая круглая в сечении, и изготовлена из дюралюминия. Так Прохоров распрямил её руками. Заметьте – третий класс.

– Не было ли, со стороны Прохорова попыток избить кого либо, напасть. Как вообще он себя вёл, находясь в школе.

– Вы знаете, нет. Он вообще старался держаться в стороне. Тише воды, ниже травы. Он очень боялся отца. Тот наказывал его за малейшую провинность, и наказывал очень жестоко. Но… – Клара Степановна чуть сдвинула брови.

– Что? – Шалов напрягся. – Говорите. Важна каждая мелочь. Что?

– Что-то произошло. Я не знаю, что, но до сих пор у меня такое чувство, что произошло, что-то ужасное. Как то в класс пришла новенькая, Алина Рябова, и по незнанию села рядом с ним за парту. Буквально минут через пять у неё открылась рвота, и она потеряла сознание. Настолько мерзким ей показался запах исходящий от Прохорова. Запах действительно был мерзким. Я как то даже, сгоряча, назвала Прохорова «Рвотный порошок». На другой день в школу пришёл её отец – офицер морской пехоты. Э-э…, Рябов Константин Петрович. Хха! Помню! Здоровенный бугай. Много ругался, требуя немедленно перевести дочь в параллельный класс. До него долго не доходило, что класс всего один. Где-то, через месяц документы Алины были переданы в школу №3.

– И, что из этого следует? – Шалов приподнял брови.

– Прошло около недели, после случая с Алиной, и Прохоров перестал ходить на уроки. Я аккуратно поинтересовалась у некоторых ребят, но никто, ничего мне рассказал. Но я видела по их глазам, что, что-то произошло. Они, что-то скрывали.

– Ну, хорошо. – Шалов поднялся во весь свой гигантский рост. – Спасибо вам большое. Всего хорошего.

– Погодите. А, что с Прохоровым? – Она смотрела с тревогой, как будто ожидала услыхать, что ни будь страшное. Папироса дымила в её подрагивающей руке.

– Ничего. Просто, проверка. До свидания.

– Ну да, до свидания.

Глава 33

Наступила поздняя осень. Солнце, по-прежнему, заливало светом жухлые газоны, серые дома и давно сбросившие листву деревья. Оно старалось изо всех сил, но его животворящие лучи уже не приносили тепла. По утрам, под первыми вздохами неизбежно надвигающейся зимы, стыла вода в лужах. Они покрывались тонким, прозрачным льдом, который искрился в лучах солнца мелкими застывшими пузырьками воздуха. Но к середине дня он таял, и поднявшийся ветерок заметал лужи уличной холодной пылью, высохшей и опавшей листвой и окурками. От его дуновения ветки рябин начинали раскачиваться, и тогда, застывшие за ночь ягоды осыпались ярко-красным горохом по асфальту тротуаров. А люди спешили по делам, не видя ничего вокруг кроме своих мелких проблем, и наступали на них. Ягоды с хрустом лопались, и тротуары сплошь покрылись красно-желтыми пятнами, размером с двухкопеешную монету.

На фабрике я больше не работал. Не имея ни сил, ни желания бороться с человеческой глупостью, я с сожалением расстался со всем, чему посвятил свою молодость. Страна стройными рядами, радостно скандируя: «Да здравствует перестройка и коммунистическая партия советского союза», погружалась в пучину хаоса, тьмы и безумия. На Россию вновь надвигалось смутное время, и настал момент подумать о себе. Единственным событием, которому я был искренне рад в то время, так это выводу наших войск из Афганистана.

Вместе с ещё тремя инженерами мы покинули фабрику. На последние сбережения слетали в Москву и привезли сигарет, бижутерии и женского белья. Выручка от продажи всего этого, и составила начальный капитал нашего предприятия. Выкупив остов заброшенной воинской котельной, мы организовали ремонтную мастерскую. Завезли и восстановили несколько станков. Ремонт дело не благодарное, и любой директор более или менее крупного предприятия, готов заплатить за ремонт постороннему, чем организовывать это самому. Брались за всё, до чего у крупных предприятий не доходили руки. Года через два мы уже формировали солидный пакет заказов, более чем на восемь месяце вперёд. Обновили оборудование. Появились постоянные клиенты. Звёзд с неба не хватали, но главное – мы не зависели, ни от кого.

А сейчас я снова шёл к океану с рюкзаком на спине по первому выпавшему снегу. Приливное озеро уже замёрзло. Солнце, ослепляя мириадами золотых брызг, отражалось во все стороны, от мельчайших кристалликов, в которые мороз превратил водяную пыль. Снег скрипел и стонал под плоскостями лыж. Морозный воздух наполнял лёгкие холодом, а ноздри пьянящей свежестью. Всё, на что только не падал взгляд, было укрыто белым ровным пологом. Только лыжня, тонкой извилистой строчкой отпечаталась на его поверхности, да заросли кедрового стланика, кое-где зеленили склоны сопок.

Берег, весь в прозрачных гладких торосах, горел и переливался всеми цветами радуги. У самой кромки воды никогда не замерзающего океана, траурной лентой, чернела полоса песка, шириной около пяти метров. Я встал на возвышении, переводя дух и любуясь открывшейся картиной. Запахло водорослями. Прибой тяжело и размеренно наваливался на берег. На память пришли события прошлой осени. Вместо того, что бы свернуть влево, к своему любимому месту, я, подчиняясь внезапному порыву чувств, двинулся вправо, в сторону рощи.

Вот здесь тогда стояла палатка Рыжего. Там, за деревьями стоял мотоцикл Толика. Мне вспомнились его потухшие глаза, капли воды и листья водорослей на его белой как воск щеке. Вспомнилось залитое кровью лицо Тимохи, и его тонкий истошный крик. Я увидел испуганные глаза Рыжего и холодные безжалостно-мёртвые чёрные стёкла очков следователя. Мой взгляд упал на ствол берёзы, и я улыбнулся, вспомнив, как репортёр и Рыжий, толкаясь плечами и кашляя, орошали её корни рвотой. Вспомнил Вальса. Его окровавленную лапу, его горящий взгляд и протяжный, полный тоски и одиночества, вой.

Мне стало грустно. Я снял с плеч рюкзак, отстегнул и сбросил лыжи. Я решил не идти сегодня к своему месту, а остаться здесь. Я утрамбовал лыжами снег, наломал и приволок сушняка, развёл костёр. От его тепла снег начал плавиться. Зашипело мясо. Бросив спальник поверх куска полиэтилена, я завалился на бок и предался размышлениям, вновь и вновь возвращаясь мыслями к тем ужасным событиям. Я думал о Вальсе.

На какое-то время, я погрузился в забытье, и сквозь сон, мне послышалось, будто где то далеко-далеко, в распадках, как голодный и брошенный всеми пёс, тонко и грустно, завывает ветер. Я открыл глаза, и мой взгляд совершенно случайно упал на верхушки сопок, тянущихся вдоль озера Приливного, и обрывающихся у самого океана. Моё дыхание замерло. Там вдалеке, по белому склону двигалось, что-то чёрное, и это черное больше напоминало не идущего в полный рост человека, а бегущее на четырёх лапах животное.

Глава 34

Бердин пахал, как вол, не разгибаясь, и редко покидал кабинет раньше двадцати двух. Анализ, анализ, анализ. Он и предположить не мог, что в области проживает столько людей с отклонениями в развитии. Большинство из них, родились в, так называемых неблагополучных семьях. Учились они в специальных корректирующих учебных заведениях, по специальным и индивидуальным корректирующим программам, призванным восполнить пробелы в их знаниях об окружающей среде, в развитии их коммуникативных навыков. Они выучивались жить в обществе, среди людей нормальны, без каких-либо отклонений, контактировать с ними, но, что-то, так и осталось не восполненным. И ни один учёный в этой области не сможет определить – что.

Рапорта и отчёты всё поступали и поступали. Отсеивали женщин. Отсеивали не проживающих ныне в городе. Отсеивали по возрастному признаку. И всё равно получалось очень много. В отдельную группу выделили всех, кто живёт в районе горбольницы №2, Судоремонтной Верфи, улиц Петропавловское Шоссе, Заводская и Индустриальная, «Копай-Города», СИзо.

Бердин оторвался от рапортов и посмотрел в окно. Темень. В свете фонарей снег падает большими хлопьями. Улицы опустели давно. Настенные часы ударили коротко один раз. Двадцать два тридцать. Качнув тишину кабинета, мелодично запиликал телефон. Бердин нехотя потянулся за трубкой. Звонил Шахов.

– Олег? – Бердин скривил гримасу половиной рта. – Давай потом. Дел по горло.

– Да, у меня тут тоже, вроде бы срочное.

– А потом нельзя?

– Да, я даже не знаю, как сказать. Тут тебя касается и не только.

– Говори.

– Тут такое дело. Помнишь, я письма собирал, и телефонные звонки записывал, просил читателей помочь…

– Помню. Дальше.

– Я уже, честно говоря, и забыл об этих статьях и письмах…

– Короче!

– Короче вот, что. Звонит мне сегодня в редакцию около семнадцати один дедок. Занятный такой дед.

– Я щас брошу трубку.

– Ну, да. Звонит и спрашивает: «Вы ещё сообщения о собаке принимаете?» Я сразу не сообразил. «О какой» – говорю – «собаке?». «Ну» – говорит – «о чёрной, этой, которая народу понаубивала?». «А, что?» – спрашиваю. А он: «Да, вот» – говорит – «снова она объявилась». «Как» – говорю – «объявилась?»

– Что-о!! Быстро мне всю суть и без соплей своих журналистских!! – Бердин пристукнул кулаком по столу так, что из стаканчика повылетали карандаши.

– Короче, тот дед ходил проверить своё сено. Стог у него в распадке остался. Ну, и увидел на склоне сопки, перед СИзо, собаку. На заснеженном склоне, он её хорошо разглядел. Большая и чёрная собака. Постояла, понюхала и ушла в сторону океана. А дед следопытом оказался. Охотник. Бывший пограничник. Пошёл и посмотрел следы. Следы отпечатались чётко, и были здоровенные, с кулак. Дальше по следу идти он не решился – ружья не захватил. А вспомнил про статью и позвонил.

– Только этого мне сейчас и не хватало. Что дальше?

– А самое интересное в том, что этот дед – отец того самого погибшего Толика. Когда он представился по фамилии Гуляев, меня так и резануло. А потом и сам он признался. И ещё сказал, что у него должок к этому псу, и много вопросов к администрации и к милиции. Сказал, что пока никому не скажет. Сказал, что старый солдат и понимает ситуацию. Но говорит: «Чёрную собаку на белом снегу далеко видать». Ещё, говорит, что больше никому не верит, и займётся собакой сам.

– Чертов старик! Олег! – Бердин заговорил металлическим голосом. – Дело давно закрыто. Стаи нет. Народ успокоился. Заявить о том, что собака появилась, значит обвинить администрацию в подлоге. И я не завидую тому, кто на это решится. И ещё, – Бердин ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Не дай бог, если этим дураком окажешься ты. Тебе понятно?

– Да, брось ты, Эдуард.

– Я тебя спрашиваю?! – Бердин почти заорал в трубку.

– Да. Это я понимаю.

– Смотри! Шуток больше не будет. – Бердин выдохнул и продолжил уже спокойным тоном. – А теперь быстро и внятно продиктуй ка мне всё, что у тебя есть по этому старику: адрес, имя, отчество и так далее.

Шахов торопливо диктовал в трубку данные. Бердин, не перебивая записывал.

– Всё?

– Всё.

– Пока! – Бурдин швырнул трубку на рычаги и снял очки.

– Ни хрена себе! Вот это мы попали!

Бросив очки на стол, он снова снял трубку и начал торопливо набирать номер прокурора города.

Глава 35

– Здравствуйте Алина Константиновна! Оперуполномоченный городской прокуратуры – майор Шалов.

– Очень приятно. – Высокая, темноглазая, со слегка вздёрнутым носом, она хлопала длинными ресницами широко открытых глаз, и ничего не понимала.

– Вы не волнуйтесь, Алина Константиновна. Это обыкновенная проверка. Вы ответите мне на несколько вопросов, и я уйду.

– Какая ещё проверка! Что ни будь с Костенькой?

– Не волнуйтесь. Ничего с вашим Костей не случилось, хотя в детской комнате милиции ему уделяют внимание.

– Это всё папа. Он у нас офицер – капитан морской пехоты, батальона ПДС.

– А, что значит ПДС?

– О! Это Противо Десантная Служба. Он всю жизнь меня опекал. Потом за Костеньку взялся. – Алина Константиновна вдруг всплеснула руками. – Ой! Что же мы через порог то. Проходите, пожалуйста. Чаю?

– Нет, спасибо. У меня на сегодня ёще полно дел. – Шалов прошёл по длинному коридору и попал в светлую уютную комнату, с ярко-жёлтыми обоями и голубым потолком.

– Усаживайтесь в кресло.

– Спасибо. – Шалов прошёл к креслу, с опаской поглядывая на низко висевшую люстру.

– Алина Константиновна, я бы хотел поговорить с вами об одном вашем однокласснике.

– Вот как? И о ком же?

– Вы помните такого, Семёна Прохорова?

Алина Константиновна округлила свои красивые, чуть раскосые, тёмные глаза. Её рот брезгливо искривился.

– Господи! Да, я его на всю жизнь запомнила. Хотя это было, по-моему, в третьем классе. Папу перевели на Камчатку. Ой, аж комок к горлу подкатил. – Она судорожно сглотнула. – Я, в первый день по незнанию села с ним за одну парту, да сижу себе, всех рассматриваю. Назад и не гляжу. Вдруг. Ой, господи. Слышу сзади ни то хрип, ни то сопение, и чувствую, кто-то меня, так тихо, за попу трогает. Я обернулась, а там… У меня юбка у формы была гофрированная. Мама полночи выглаживала. Я когда садилась, её назад оттянула, что бы не помять, и не заметила, что край заломился внутрь, и трусы на попе видно. А этот сидит, улыбается, глаз с моих трусов не сводит, и трогает, а от самого как пахнёт – я от страха и омерзения аж в обморок бухнулась. Рвало меня тогда-а… Я, потом дома, мылась, мылась, а запах всё равно не проходил. Меня опять рвало. Даже температура поднялась. Я в школу ходить не могла. Папа на другой день в школу пришёл. Ругался. Настаивал, что бы меня в параллельный класс перевели. Но класс был всего один. Тогда папа за неделю добился, что бы меня в третью школу перевели. До начальника ОблОНО дошёл. И перевели. У него характер был железный. А я больше в тот класс так и не смогла ходить. – Она запахнула поплотнее полы розового китайского халатика. – Может чаю? Оладьи с мёдом. А?

– Нет, спасибо. – Шалов не спеша делал пометки в блокноте. – И, что же было дальше?

– Дальше?

– Да. После того, как вы сели с Прохоровым за одну парту.

– А что! – Её красивые глаза вновь расширились. – Ничего дальше и не было. Не было ничего дальше. Ии… вот.

Она опустила глаза. Шалов смотрел на неё в упор. Сразу было видно, что эта женщина, дожив до пятидесяти лет, так и не научилась врать.

– Алина Константиновна. Расскажите. Я ведь всё вижу.

Она подняла глаза.

– А зачем вам? Это никак не отразится на Сашеньке?

– Вы сейчас об Александре Константиновиче Рябове говорите.

– Да! О Сашеньке. А то ведь он сейчас на высоком посту. Понимаете?

– Я всё понимаю. Не волнуйтесь, это никак не отразится на положении вашего брата.

Её щёки порозовели. Чувствовалось, что ей неприятно говорить об этом.

– Ну, тогда, вот. – Она шумно выдохнула. – Когда со мной это произошло, Сашка с друзьями, проследили и поймали Прохорова после школы. Сашка рассказывал, что тот оказался настолько сильным, что они его еле скрутили втроём, хотя все трое на два года старше его были. Даже ремнём к дереву привязали. Били, били, а тот только мычит да зубами скрипит. Тогда Сашкин друг, решил его напугать. Он достал зажигалку, зажёг и начал у Прохорова перед лицом водить. Сашка говорил, что тот как увидел огонь и давай выть и дёргаться. А зажигалка возьми и пыхни. Что-то там в ней расплавилось от долгого горения. И от этого на Прохорове рубашка загорелась – рукав. Синтетика. Кое-как потушили. У Прохорова глаза закатились. Сашка говорит, что все испугались, отвязали Прохорова от дерева и убежали. А Прохоров потом в школу перестал ходить. Сашка тогда очень сильно испугался. Боялся, что отец узнает. Говорил: «Что б, ни-ни». – Алина Константиновна вздохнула с облегчением. – Рассказала и как будто камень с души. Может, всё-таки чаю? Дава-айте!

– Нет, нет, Алина Константиновна. Спасибо вам большое. Но у меня, действительно много работы.

– Ну, а то, что я рассказала, поможет вам хоть как то? – Не унималась она.

– Да. Спасибо большое. Вы мне очень помогли. – Шалов убрал бумаги в папку. – Алина Константиновна, окажите мне ещё одну маленькую услугу.

– Конечно, конечно. Спрашивайте.

– У вас, случайно не сохранились школьные фотографии, с тем классом.

– Ой! Конечно, сохранились. Как же я не догадалась сама вам показать. – Она бросилась к полкам. Роясь в альбомах, она продолжала рассказывать. – У меня все школьные фотки сохранились. Случай с обмороком произошёл второго сентября, а первого, занятий не было, и мы всем классом сфотографировались. Все, кроме Прохорова. Оказалось, что его отец денег не даёт, и в этот день в школу не пускает. А потом, папа попросил, и меня ещё одну сфоткали на фоне школы. Вот. – Она, наконец, достала две хорошо сохранившихся черно-белые фотографии. На одной был изображён класс вместе с классной дамой. Белые фартуки, гольфы, банты, воротнички и октябрятские звёздочки на груди у каждого, строгий костюм учительницы. На другой фотографии – стройная худощавая девочка в новенькой школьной форме, тёмные волосы, тёмные чуть раскосые глаза, вздёрнутый нос, острый подбородок, уши прижаты. Стоит себе с портфелем в руках на фоне школы, и щурится от солнца. Алина Константиновна с умилением рассматривала обе фотографии.

– Вот, такая я была. – Она вздохнула тяжело и погрустнела. – Куда всё уходит?

Шалов взял фотографию девочки.

– Алина Константиновна, я должен взять ненадолго, вот эту фотографию. Мы снимем копию, и я верну её вам.

– Пожалуйста. Если нужно. Может, всё-таки, попьём чаю, а?

Шалов, молча, поднялся.

– Ну как хотите.

Когда Шалов, покинув квартиру с ярко-жёлтыми обоями и голубым потолком, и спускался по лестнице, Алина Константиновна смотрела ему вслед через приоткрытую дверь. В её красивых, чуть раскосых глазах, чёрными дырами зияли тоска и одиночество.

Потом Шалов долго искал начальника ЖКХ фабрики, в котором работал Прохоров.

– Извините. Начало отопительного сезона. Приходится мотаться. А-а, Прохоров. Что Прохоров? Слесарь как слесарь. Никакой он не дебил, правда, пары клёпок в голове не хватает. Ой, простите.

– Ничего.

– Зато не спорит, работу не разбирает, что скажешь, то и делает. И в грязь, и в воду. И в праздники, и в выходные, в отличие от шибко умных. Не ворует. Помычит, помычит. Ну, приходится, конечно, долго объяснять, что, да как. До него, как до жирафа, медленно всё доходит.

– Странного ничего не замечали за ним?

– Да, нет.

– Агрессии?

– Да, ну-у. Как мышь. Мужики над ним и так, и эдак. Другой уже рожу бы давно набил, а этот мычит да улыбается. Правда, говорили, что вроде, как то его один жилец избил. Вроде как, Прохоров из подвала, бабам под юбки заглядывал. А там, то ли дочка того жильца, то ли жена оказалась. Ну, тот и поддал. Собака как то покусала его. Тоже из подвала после работы выходил. Здоровая, черная такая.

– Чёрная?

– Ну, там, жилец вывел пса погулять, а тут Похоров из подвала. От него же воняет вечно, как от клопа. Собака и кинулась. Руку порвала, не сильно. И всё. Жилец оттащить успел. Нормально.

– Это, в каком дворе произошло?

– Ну, так… щас, щас. А, в двадцать первом. По Заводской двадцать один. Там у нас тогда порыв произошёл, по горячей воде.

– Ещё, что ни будь, можете добавить?

– Да всё вроде. Я не знаю, нужно нет.

– Всё нужно.

– Последнее время много разговаривает. Мычит сам себе под нос и улыбается. Вроде будто с кем то.

– А раньше?

– Да и раньше болтал. Но сейчас уж больно разговорился.

– Ну ладно. Всё?

– Всё. А, что он? Что сделал?

– Это обыкновенная проверка. Он на учёте, вот периодически проверяем.

– Ясно. Чё то раньше не проверяли?

– Да, бумага пришла, вот и приходится.

– Понятно.

Соседи тоже ничего особенного не рассказали. Живёт себе, да живёт. Никому не мешает.

– Вот, кувет всегда чистит. Золу на дорогу не сыпит. В огороде чисто. Батя его лупил, пока живой был, как сидорову козу, так он всё и делат сам, как раньше. Даром, что дурачёк. А, такого ничё.

Шалов бегло, из-за забора осмотрел двор. Обыкновенно всё. Чисто, прибрано. Качели на ветке.

– У него, что, дети есть?

– Каки-ие-е? Кака баба яму даст?

– А для кого качели?

– Да пойми яго. Дурачёк, и есть дурачёк.

– До свидания.

– А, чё с ним?

– Да, проверка просто.

– А-а-а…