Текст книги "Пёс"

Дед не успел отнять бинокль от глаз. Он вновь почувствовал холодок на затылке и тут же получил сильный удар в плечо. Бинокль вылетел из рук. Карабин сорвался с плеча и, скользнув по поверхности большого обледенелого камня, скрылся в волнах прибоя. Падая, дед сильно ударился плечом и почувствовал, как онемела левая нога. Огромная черная голова с оскаленной пастью нависла над ним. Два, горящих малиновым огнём глаза, белые клыки, алый язык. Всё виделось отчётливо. Пес придавил его передними лапами и, ещё сильнее оскалив пасть, с рёвом прижался клыками к его шее. Дед закрыл глаза и увидел себя маленьким.

Но ничего не произошло. Ещё раз рыкнув, пёс обдал лицо деда тёплым смрадом и слюной. Дед замер на спине с закрытыми глазами. Его левая ступня запала между камнями и сильно вывернулась внутрь. Пёс оказался тяжёлым. Как медведь. Подмял и давил на грудь. Дед закашлялся, но вдруг почувствовал, что пёс оставил его. Он открыл глаза. Приподнялся на локтях, но снова упал спиной на камень. Острая боль пронзила ногу. Лохматая черная спина, то появлялась, то исчезала между камней, пока совсем не скрылась за мысом.

– Ах, ты… Ах, ты…, – только и смог прохрипеть старик вслед убегающему псу.

Вальс уходил в сторону города, пересекая по диагонали приливное озеро. Из раны на шее ещё сочилась кровь. Она каплями летела на снег, оставляя ярко-красные пятна. Два дня он ничего не ел, спасаясь от охотников. Вместе с кровью он потерял много сил. Организм требовал их восстановления, но он и не думал об охоте. Охота заняла бы слишком много времени. Он чувствовал, что на тот мир, в котором он жил ещё щенком, где всё пахло любовью к нему, на тот мир, в котором ему было хорошо, и куда он хотел вернуться, медленно, но неизбежно надвигалась опасность – злобная, с перекошенным лицом, со слипшимися на лбу волосами и мерзким запахом. И он спешил туда из последних сил.

В семнадцать тридцать Шалов сообщил Бердину о страшной находке в погребе сгоревшего дома.

– Чего так долго копались?!

– Да, пока дотушили, пока с фабрики бульдозер пришёл, пока разгребли всё…

– Где нашли?

– Да, в погребе, где же ещё.

– Опознали?

– Так точно.

– Трупы на экспертизу! Поднимай всех. Я сейчас звоню прокурору – он даст команду по ГОМам.

– Может родителям близнецов сообщить?

– А, вот это уже лишнее. Зачем зря граждан беспокоить. И заедь-ка, ты, за мной, товарищ майор милиции.

– Да, найдём мы его и без тебя.

– Заедь, говорю!

Опомнившись, он долго не мог понять, где находится. Тепло и сыро. Он лежал на спине, на чем-то мягком. Где-то рядом капала вода. Что-то шумело, и этот шум показался ему знакомым. Но как только его глаза открылись, в голове снова заскрипели противные голоса и застучали, как молоточки, слова. Постепенно глаза привыкли к темноте, и он начал различать контуры торчащих во все стороны штоков и штурвалов водопроводных задвижек, белые циферблаты манометров, отводы, вентили, штуцера, короткие шланги.

Девочки сидели на трубах и смотрели на него строго, и опять скрипели:

– Ты совсем дурачком стал, да?

– Из-за тебя мы чуть не обожглись.

– Ты зачем огонь разбросал?

– Дурачок, дурачок.

– А сестрёнку так и не нашёл.

Он снова обхватил голову и замычал. Потом замахал руками. Вскочил на колени и толкнул дверь теплового узла. Пахнуло холодом. Темно. Он выполз на снег и осмотрелся.

– Иди, иди, дурачок. Иди за сестрёнкой, – скрипели вслед голоса.

Покрутив головой, он понял, где находится. Тепловая камера возле школы. Он ходил раньше в эту школу. В его мозгу тяжело, как большие скользкие черви, зашевелились воспоминания. Здесь он трогал ту девочку, которая села с ним поиграть. А вот дом. Тут она живёт. Вот горят окна. Она, наверное, там, в окне. Он должен найти её. Уже давно наступило сто, а он никак не может найти её. Поднявшись с колен, он направился к светящимся, в вечерней мгле, окнам пятиэтажки.

Севрюк Леонид Сергеевич не выдержал груза возложенных на него семейных обязанностей. Ещё пару раз, забежав ко мне, он больше не появился.

Оставив безрезультатные попытки разбудить мужа, Екатерина Павловна Севрюк кликнула дочерей:

– Мариша, Юля, одевайтесь, папа спит, щас на балкон пойдём снимать бельё!

– Урра-а!! – Девчонки засуетились, бросили рисование и понеслись в прихожую одеваться, толкаясь и споря при этом в крик:

– Чур, я буду верёвку тянуть!

– Да, какая. А почему ты?

– Потому!!

– Почему, почему?

– Потому, потому! Ты прошлый раз тянула, теперь я.

– Ха, прошлый раз. За то ты наволочку уронила.

– Да, уронила? Потому, что ты меня тогда толкнула! Ма-а, скажи е-ей!

– Так, цыц обе! Кто первый оденется тот и будет.

Мариша вылетела на балкон первой, натягивая на ходу перчатки. Сзади, сквозь слёзы скулила про «так нечестно» обиженная Юля. Екатерина Павловна, с двумя пластмассовыми тазами в руках втиснулась следом и закрыла за собой балконную дверь.

Мариша уже держалась обеими руками за верёвку и, готовая тянуть, только ждала команды. Юля упёрла кулачки в бока и зло смотрела на улыбающуюся ей сестру. Екатерина Павловна расставила тазы.

– Так! Мариша тянет. Я снимаю. Юля складывает в тазы. Давай, Мариша. Тяни.

Блок заскрипел и, местами покрытая льдом верёвка, сдвинулась с мета. Развешанное на ней бельё качнулось, и толчками двинулось к балкону. Мариша напевала песенку, издеваясь над Юлей. Та, дуясь всё сильнее, укладывала в таз то, что подавала ей мама. Первыми шли мягкие игрушки.

– Ка-апитан, капитан у-улыбнитсь…

Блок со скрипом провернулся несколько раз. Щёки Юли начали краснеть. Она наклонилась и уложила в таз розового мишку.

– А, ведь улыбка это флаг корабляа-а…

Снова заскрипел блок. На это раз в таз лёг белый заяц. Пятна на Юлиных щеках стали темнее.

– А-а, ка-аптан, ка-аптан подтянитьссь…

Ещё один медведь, только поменьше присоединился к игрушкам в тазу. Щёки Юли стали малиновыми, глаза сузились. Губы плотно сжались. Над ограждением балкона показался чёрный кучерявый щенок с белыми глазами.

– Мам, это Вальсик.

– Да, уж вижу. Мне этот ваш Вальсик…

– Тытолько смелым покоряютсяа мря…

– Вот тебе! – Схватив поданного мамой щенка за ухо, Юля с силой зашвырнула его с балкона. – Не будешь дразниться-а. Мам, а чё она-а-а… – Из Юлиных глаз брызнули слёзы.

Мариша на секунду замерла с широко открытыми глазами. За тем, отпустив верёвку, пулей сорвалась с места и выскользнула с балкона. Через секунду хлопнула входная дверь квартиры.

– Ты, чего это делаешь, а! – Екатерина Павловна влепила дочери подзатыльник. – Марш вниз. За сестрой. И без неё не возвращайся.

Юля заревела и, прижав ладони к лицу, понеслась вслед за Маришей.

Сине-белые УАЗики с надписью ППС по бокам и сине-красными мигалками на крышах, утюжили район, начинавшийся от второй городской больницы и протянувшийся по берегу бухты до самого посёлка имени Завойко, но пока безрезультатно. Уже больше часа Шалов с Бердиным тряслись в УАЗе, монотонно объезжая все тепловые узлы, тепловые камеры и подвалы домов, начиная от «Копай-Города» и медленно продвигаясь в сторону фабрики.

В ЖКХ фабрики им сообщили адрес пенсионера-ветерана, всю свою трудовую жизнь проработавшего сантехником, и знавшего устройство всех тепловых сетей в этом районе.

Старик, крепкой, как слесарные тиски ладонью, пожал руки милиционеров, молча, выслушал просьбу Бердина, за тем, велев подождать его на лестничной площадке, скрылся за дверью квартиры. Ровно через пятнадцать минут он появился одетый в тёмно-серый выходной костюм и надетую поверх него не застёгнутую куртку. Ворот белой рубашки стягивал чёрный, в белую полосу, галстук. В свете лестничной лампочки тускло поблескивали орденские планки.

– Пошли, – коротко бросил он и первым начал спускаться по лестнице, поскрипывая до блеска начищенными остроносыми ботинками. Шалов и Бердин переглянулись и двинулись следом.

Не спеша, продвигаясь вдоль трубопроводов, они въехали на улицу Заводская и начали обследование её чётного ряда. Старик сидел на заднем сидении рядом с Шаловым. Бердин занимал место рядом с водителем и заметно нервничал. Шалов, как всегда невозмутимо смотрел в окно УАЗа. Зашипела рация. Скрипучий голос дежурного вызвал Бердина. Тот торопливо схватил переговорное устройство. Нажал кнопку связи:

– Слушаю, Бердин!

– Сообщение из района Дома Культуры Судоремонтной Верфи. ППСники опрашивали продавцов в ларьках. Те вроде видели похожего. Вроде как не в себе мужик был. С виду бомж. Руками махал. Бормотал что-то. Поднялся по дороге от городской больницы. Куда потом ушёл – не видели.

Бурдин отключился.

– Отец, – обратился он к ветерану. – Как бы тебе это сказать…?

– А ты не темни, сынок. – Дед сощурил глаза. – Я пол войны в батальонной разведке прошёл. От самого Курска до Кенигсберга. Всякого повидал. Так, что как есть, так и скажи.

Бердин улыбнулся и тепло посмотрел на деда сквозь стёкла очков. Тот не отводил взгляда и спокойно ждал, чуть подавшись вперёд.

– Маньяк у нас завёлся, отец. Убил двух девочек. По девять лет каждой. Их трупы сегодня обнаружили у него в погребе. Действует он не осознанно – с головой у него не в порядке. Потому в его действиях нет ни какой логики, и я не могу его просчитать. Сейчас у него нервный срыв. Спалив свой дом, он исчез. – Направив взгляд в пол УАЗа, дед внимательно слушал. Его серые глаза потемнели, и вместо лукавых огоньков в них появился беспощадный холод. – Нам примерно известна его цель. Это в доме номер двадцать один по Заводской улице. По всему, на подсознательном уровне он должен стремиться к цели. А он появился совсем в другом месте.

Дед поднял глаза на Бердина:

– А почему мы ищем его по подвалам да камерам?

– Ах, да. Сразу-то я не сказал. Он тоже сантехник. Работал в ЖКХ фабрики.

Дед на несколько секунд задумался.

– Есть там одно место. – Он почему-то глянул на Шалова и продолжил. – Сразу за Домом Культуры есть вход в проходной участок теплотрассы. Он играет роль перемычки между двумя кварталами и заканчивается тепловой камерой. Из неё трасса выходит на поверхность и соединяется с кварталом в районе фабрики. Она как раз находится между школой номер два и этим самым домом номер двадцать один по Заводской улице. Из камеры имеется выход наружу.

Слетая вниз по ступенькам, Мариша думала только о том, что бы побыстрее подобрать выброшенного сестрой щенка. А уж потом она придумает, как отплатить Юльке как следует. Она быстро перебирала мягкими сапожками по ступенькам, и от этого белый бубон на шапке подпрыгивал и раскачивался, а оранжевый синтетический комбинезон со свистом шуршал.

Входная дверь подъезда растворилась со скрипом, и в лицо ударил поднявшийся ветер. Мариша быстро свернула влево за угол дома. С трудом перебралась через сугроб. С задней стороны дома, куда упала игрушка, сугробы были ещё выше. Огибая дом, ветер создавал завихрение сразу за его углом и в этом месте, при каждом порыве, возникал небольшой ураган. Снег поднимался и закручиваемый небольшими воронками, образовывал высокие сугробы прямо под их балконом. Погружаясь чуть ли не по пояс, она кое-как вышла под балкон и начала осматриваться.

В сапожках противно холодил пятки и таял набившийся снег. По щекам и ресницам хлестали кристаллики снежной крошки. Наконец она разглядела тёмное пятно в пяти шагах слева и начала пробираться к нему. Она с трудом добралась до места и выдернула игрушку из снега. Отряхнула, прижала к себе, поцеловала. И в тот же миг она услыхала пронзительный крик сестры:

– Маришка, берегись!!

Маришка обернулась на голос. Расплывшаяся слюнявая улыбка. Гнилые зубы. Страшное небритое лицо. Перед ней стоял тот сантехник и тянул обезображенные, грязные в волдырях руки. При этом он протяжно мычал:

– Тто-о! Уфже тто-о! Пойдём дуда-а. – И он, оглянувшись, показал рукой себе за спину.

– Маришка беги-и!!

Маришку передёрнуло от страха и омерзения. Она попыталась отстраниться от этих мерзких рук, тянущихся к ней и пытающихся схватить её, но завязнув в снегу, повалилась на спину, не выпуская игрушку. Страшное лицо приблизилось к ней. Гадкая вонь ударила в нос. Она ощутила прикосновение, за тем почувствовала, что её правое плечо, будто попало в капкан. Игрушка упала в снег. Маришка рванулась всем телом, и, поняв, что не сможет освободиться, разразилась протяжным визгом.

УАЗ затормозил у входа в проходной участок теплотрассы. Сорванная с петель дверь валялась неподалёку. Проход зиял чернотой на фоне серых бетонных плит. Бердин первым покинул машину.

– Он уже там. Шалов, хватай фонарь и за мной. Отец, сиди в машине.

– Э, нет, сынки. Так не пойдёт. Без меня вы тут заплутаете. – Дед легко спрыгнул на снег и двинулся в темноту прохода. Вспыхнул фонарь. Шалов шагнул вторым. За ним шёл Бердин. Перекрытие трассы нависало так низко, что приходилось сгибаться. По пути Шалов всё-таки обогнал ветерана и теперь шёл впереди.

– Нельзя тебе первым, батя. Он дебил, но силный как бык. Ты, если, что – подсказывай куда сворачивать.

Глаза ветерана сверкнули во мраке:

– В сорок пятом, под Кенигсбергом, я добыл нужного командованию языка – здоровенного эсэсовца. Я его один стреножил и на себе приволок. Так потом оказалось, что он весил больше ста двадцати килограммов. А ты мне про быка своего.

– Так, то в сорок пятом.

Теплотрасса завиляла из стороны в сторону. Перекрытие то нависало, стараясь прижать идущих к бетонному полу, то поднималось вверх, исчезая в темноте. Слева тянулись трубы. Дышалось тяжело. Жарко и влажно. Сначала пошли быстро и бодро. Пол уходил вниз с небольшим уклоном. Но метров через пятьдесят начался подъём.

Шалов пёр как паровоз, и казалось, не знал усталости. Ветеран, не смотря на годы, держал темп. А, вот Бердин, начал сдавать. Сказывалась кабинетная работа. Дыхание участилось. Обливаясь потом, он старался не отстать и выжимал из себя всё, что мог.

– Сейчас вправо будет ответвление. Нам туда.

Впереди мелькнули перила перехода. Свернули.

– Ещё метров сто и будет тепловая камера.

Бердин начал задыхаться. Ноги слабели. Он шёл из последних сил. Но вот подъем закончился. Начался прямой участок. Потом, шагов через сорок трасса пошла вниз. Пахнуло холодом.

– Сквозняк. Он уже выбрался наружу.

– Быстрее! – Бердин прохрипел вдогонку рванувшему вперёд Шалову.

Ещё тридцать шагов. Послышалось завывание ветра. Вот и дверь. Когда Бердин выбрался в снег вслед за ветераном, Шалов уже нёсся гигантскими шагами через футбольное поле школы в направлении пятиэтажки, и удалился уже шагов на двадцать от них. Фонарь он оставил у входа. Сквозь шум ветра до ушей Бердина донёсся тонкий крик ребёнка.

Я находился на кухне, курил у открытой форточки и стал невольным свидетелем ссоры, разыгравшейся между сёстрами на балконе Севрюков. Хлопнула входная дверь их квартиры. Застучали, удаляясь, шаги по ступеням лестницы. Через пару минут снова хлопнула дверь. Снова шаги на лестнице. Потом остерегающий окрик Юли. Через несколько секунд второй. И потом ещё через минуту резкий, протяжный визг Маришки. Я как был в спортивном костюме и кедах, так и рванул вниз, успев на ходу сорвать с вешалки пуховик.

Замерзшая к вечеру корка на снегу, не выдерживая тяжести тела собаки, проваливалась, затрудняя движение и отнимая силы. К тому же острыми краями наст резал лапы. Из порезов уже сочилась кровь. Погружаясь почти по грудь в снег, Вальс двигался как дельфин в воде. Зарывшись по холку он, мощно отталкивался задними лапами, и на мгновение взмывал над сугробом. Его тело вытягивалось вперёд. В таком положении он пролетал с полметра и снова погружался в снег.

Так, сачок за скачком, он медленно продвигался по поверхности Приливного озера, прикрываясь с юга, его берегом. Чувство опасности и тревоги росло, подгоняя вперёд. Озеро кончилось. Уже позади дорога. Началась бухта.

Здесь его подстерегала новая опасность. Вся поверхность бухты была покрыта полыньями. Они темнели небольшими круглыми пятнами. Провалившись в такую полынью, выбраться из неё уже будет не возможно. Её тонкие края будут обламываться. К тому же, смоченные солёной водой, они станут очень скользкими. Пришлось перейти на шаг и двигаться не напрямую через бухту, а вдоль пирса, по периметру. Здесь лёд был толще и примёрз к бетону. Вальс шёл, оставляя за собой кровавый след.

Усилившийся ветер постепенно перерастал в пургу. Стемнело. Сквозь снежную пыль, раскачиваясь, поблескивали фонари. На проходной фабрики, охранник, завершив обход, задержался перед входом в сторожку, обметая с валенок снег. Уже взявшись за дверную ручку, он оглянулся и обмер. В пяти метрах от него, сверкнув горящими малиновым огнём глазами, пронеслась огромная собака. Её длинная чёрная шерсть сплошь была покрыта мелкими кусками примёрзшего снега. Пёс обогнул угол главного корпуса и скачками понёсся вверх по склону скалы, нависшей над территорией фабрики. На самом её верху светилась огнями пятиэтажка.

Она не хочет идти с ним. Кричит. В её тёмных глазах испуг. Она его боится. Как тогда. Но почему? Что он сделал? Она кричит сильно, сильно. От этого у него режет в голове, и от боли крутит шею. Он ничего не понимает. Она сказала искать, когда будет сто, и он нашёл её. Теперь нужно идти к сестрёнкам, но она не хочет. Она бьёт его маленькими кулачками в маленьких перчатках по лицу. Она плачет. Её лицо искривляет гримаса страха, и он понимает теперь. Он всё понимает. Это не она. Потому, что она пошла бы с ним, и они бы играли. И сестрёнки бы играли, и не скрипели бы на него своими противными голосами, от которых болит голова. Это другая плохая девочка. Она такая же, как и все. Она кричит и от этого больно. Потом она будет смеяться, и дразнить его. Огонь вновь вспыхнул в его голове. По телу пробежала первая судорога. Его кисти непроизвольно сжались. От этого она закричала сильнее и голову прострелила новая боль. Пусть она замолчит. Он потянулся к её шее.

Забыв про страх, Юличка кинулась через сугроб на помощь сестре. За сугробом у самой стены дома находилась зона, где ветер закручивался сильнее всего. На этом небольшом участке, шириной в полметра, снега не было вообще. На бетонной отмостке валялся кусок чёрного экранированного кабеля от телевизионной антенны. Маришка схватила его. Он оказался около метра длиной. С трудом продвигаясь по пояс в снегу, она добралась-таки до страшной фигуры сантехника. Левой рукой он держал Маришку за плечо как щенка, а правой тянулся к её шее. Маришка беспомощно дрыгала ногами и визжала.

Видя, что мерзкие грязные пальцы вот-вот сомкнутся на шее сестры, Юличка взмахнула куском кабеля.

– Вот тебе! Вот тебе!! Вот тебе!!!

Она с остервенением хлестала его по глазам, щекам и носу. Изо всех сил. Из глаз её лились слёзы.

Сантехник взвыл от боли. Оставив шею Маришки, он двинул рукой, стараясь отмахнуться от Юлички. Увернувшись от удара, Юличка повалилась спиной в снег. А мерзкие пальцы вновь потянулись к шее сестры. Юличка из последних сил рванулась из сугроба.

– Отпусти Маришку, отпусти-и!!

Она снова хлестнула его по заросшей щеке, по маленькому оттопыренному, покрытому скрученными волосками уху. Потом ещё и ещё раз.

– На тебе! На!! На!!!

Взвыв от боли, на этот раз он шагнул в Юлину сторону. Завязнув в снегу, та не смогла отклониться и продолжала бить его. Дотянувшись, он ухватил Юличку за рукав куртки. Затрещала ткань. Разлетелись пуговицы. Юля, как игрушка, отлетела метров на пять и зарылась головой и плечами в снег.

Из-за угла дома я выскочил в тот момент, когда Юля, переворачиваясь в воздухе подброшенным котёнком, с криком влетела в сугроб. В пятне света, падающего из окна второго этажа, над сугробом, окутанная снежной пылью, возвышалась фигура высокого мужчины. Шапки на голове не было. Его волосы трепал ветер. Одет он был в какое-то расстёгнутое тряпьё. Его глаза слезились и сверкали злобой. В левой его руке, беспомощным оранжевым пятном, как маленькая, попавшаяся на крючок рыбка, трепыхалась Маришка. Она уже не кричала, а только постанывала. Откуда-то сверху, похоже, с балкона пятого этажа донёсся пьяный мужской голос:

– Слышь, козёл, отпусти ребёнка, а то щас из ружья пальну.

– Не стрелять!! – дико заорал я, и рванул через сугроб.

Ветер забивал снегом глаза, но я всё-таки боковым зрением заметил, что со стороны школы появилась фигура мужчины. Высокий, широченный в плечах, размахивая лопатообразными ладонями, он нёсся гигантскими шагами, в направлении фигуры державшей в руке Маришку.

Опередив меня, с криком:

– Прохоров, прекратить! – Мужчина бросился плечом вперёд, как в регби, пытаясь сбить противника с ног. Но не тут-то было. Получив страшный уда в спину, Прохоров только чуть качнулся вперёд и завыл как собака. Тогда нападающий повис на Прохорове всем телом, захватил его за шею руками, и попытался опрокинуть его на спину. Тот захрипел и только немного прогнулся в спине назад. Не выпуская девочку из руки, Прохоров крутанул плечами, пытаясь стряхнуть повисшего на нём мужчину.

Я подоспел как раз к тому моменту когда, оперативник, всегда сопровождавший следователя в тёмных очках, а я узнал его, сорвавшись с плеч Прохорова, увяз в снегу. Пять лет, обучаясь в институте, я занимался боксом. Удар у меня поставлен, как надо. Подсев, я нанёс короткий апперкот справа, прямо Прохорову в подбородок. Кулак, как будто врезался в бревно. Заныло плечо. Локоть обожгла острая боль. Прохоров тихо всхлипнул и просто толкнул меня ладонью в грудь. Не знаю, сколько времени я находился в воздухе, но пролетев метров пять, я сильно ударился спиной и затылком о стену дома. В глазах полетели жёлтые мушки. Дыхание сбилось. К горлу подступила тошнота. Я сполз на снег с ощущением, что по груди проехал КамАЗ. Сверху вновь послышался голос, только теперь женский:

– А, ну-ка щас же прекратите хулиганить, а то милицию вызову!!

Я лежал, облокотившись о холодную стену дома, и с безразличием наблюдал за происходящим.

Оперативник ловко выбрался из сугроба и вновь бросился на Прохорова. Оставив попытки свалить его при помощи грубой силы, оперативник начал с дистанции осыпать его ударами здоровенных кулаков. Тот опустил руку, но девочку не выпускал. Почувствовав под ногами опору, Маришка вновь начала ожесточённо вырываться, пытаясь порвать комбинезон. Прохоров мычал как бык после каждого полученного удара, но сознания не терял и держался на ногах крепко. Его лицо постепенно покрывалось ссадинами, из которых сочилась кровь.

Увидев свою кровь, Прохоров озверел. Его глаза широко открылись, рот перекосился, он начал судорожно вдыхать и выдыхать воздух. Прикрывшись левой рукой, в которой как кусок тряпки болталась Маришка, правую руку он опустил в карман линялой куртки. Оперативник не мог видеть этого движения, а я видел. Блеснула сталь.

– Но-ож!!! – заорал я, что было сил.

Поздно.

Прохоров хватил оперативника ножом по уже занесённой для удара левой руке, полоснув по предплечью. Рука оперативника повисла. Прохоров махнул ещё раз. Заливаясь кровью, хлынувшей из рассеченной щеки, оперативник отступил на два шага и упал на спину.

Я попытался встать. Голова закружилась, и я упал на четвереньки.

Выбравшись из снега, завизжала Юличка.

С балкона раздались надрывные крики Екатерины Павловны Севрюк:

– Помогите-е!! Кто ни-будь!! Маришка!! Юля-а!! Вы где?!! Люди-и!!

Острые камни кололи подушечки лап. Мощными скачками, преодолевая уступ за уступом, Вальс поднимался по склону. Срываясь с края скалы, ветер доносил до него звуки и запахи. Крики людей, мычание и мерзкий смрад чудовища, пришедшего уничтожить мир, где его любили, и тех, кто его любил. Он улавливал запах туфельки, запах тепла и любви и это удваивало его силы. Но вот очередной порыв ветра принёс запах крови. Ярость вспыхнула в груди и вылилась наружу протяжным воем, переходящим в рёв.

Бердин, еле поспевал за ветераном. Они пересекли футбольное поле и начали спускаться к пятиэтажке. Ветер хлестал в лицо. Впереди ещё ничего нельзя было разглядеть. Но звуки уже доносились отчётливо. Детский визг. Мычание. Шлепки. Кто-то заорал: «Не стрелять!»

Не останавливаясь, ветеран прокричал Бердину:

– Почему ваш человек не стреляет? Он вооружён?

– Нельзя, – прохрипел в ответ Бердин. – Рядом жилмассив. Окна.

Выбежали на взгорок. В свете окон пятиэтажки, по колено в сугробе темнела фигура высокого мужчины. В левой его руке дёргалось, что-то оранжевое. Перед ним, метрах в трёх лежал Шалов. У стены дома, на четвереньках стоял ещё кто-то. В пяти метрах от Шалова полузасыпанная снегом визжала девчонка. С балкона четвёртого этажа женский голос надрывно взывал о помощи.

– Шалов!! – Бердин сорвался с места. Ветеран поспешил следом.

И в этот самый миг, перекрывая шум и завывание ветра, шелест снежной пыли, крики девочек и мычание Прохорова, сто стороны обрыва нависшего над фабрикой взвился протяжный вой, переходящий в рёв зверя.

Все, кто находился здесь или поблизости, замерли в ужасе. На мгновение стихли голоса. Казалось, даже ветер затих, убоясь страшного звериного рыка. Вой повторился. Снова перерос в рёв, и звучал уже где-то совсем близко.

Прохоров выпрямился. Его глаза наполнились ужасом. Он поворачивал голову из стороны в сторону. Левая рука его разжалась. Обессиленная, Маришки тряпкой свалилась в снег, и барахталась в нём как черепаха, безуспешно пытаясь перевернуться со спины на живот. Юличка, увидев, что сестра, наконец, свободна, поползла к ней на четвереньках, целиком зарываясь в сугроб, задыхаясь и отплёвываясь от снега. Остальные замерли в оцепенении.

Над краем обрыва показалось тёмное пятно. За тем на секунду пятно скрылось, и… Ужас охватил нас всех. На краю обрыва появилась огромная чёрная собака. Шерсть от спины и до загривка стояла дыбом. Глаза полыхали малиновым огнём. Уши прижаты. Пасть оскалена. Пёс, не останавливаясь ни на миг, бросился к Прохорову.

У того лицо разрубила гримаса ужаса. Он закрылся левой рукой, замычал и сделал шаг назад. И в этом мычании уже не было злобы. Это был жалобный стон загнанного в угол животного.

Чёрное тело распласталось в воздухе. За тем последовал глухой удар, и страшные зубы вцепились в подставленную руку. Прохоров завалился на спину и закричал. Вальс, рванув два раза головой, навалился всем телом на врага. Кровь чёрными лепёшками полетела в стороны. На снег, на чёрную шерсть, на лицо человека, на его растрёпанные ветром волосы.

Почувствовав на губах собственную кровь, Прохоров взвыл и махнул правой рукой. Но так как замах получился слабым, нож скользнул по плечу собаки, слегка надрезав кожу. Вальс отпустил руку и чуть отпрянул в сторону. Но через мгновение, предупредив попытку человека встать на четвереньки, а затем на ноги, он вонзил клыки в его плечо и снова рванул.

Юля добралась до сестры. Мариша к тому времени стояла на четвереньках и широко открытыми глазами наблюдала за схваткой. Юля обняла её за плечи и залилась слезами. Тогда Мариша, выйдя из оцепенения, повернула к сестре лицо и, заикаясь, произнесла:

– Эт-то, чт-то?

Юля тянула её к себе, пытаясь увести подальше от этого места. Но та вновь посмотрела на неё широко открытыми глазами:

– Эт-то, чт-то? Эт-то В-вальс?

– Не знаю. Пошли скорее отсюда. – Скулила в ответ Юля.

– Эт-то В-вальс! – вдруг повысила голос Мариша. – В-видишь. Он ж-живой. Ж-жив-вой. – Её брови поползли вверх. – Я з-знала! Я в-всегда з-знала! Вальс!! Ва-а-альс!!

С балкона донёсся истошный крик матери:

– Юля, Мариша, бегите-е ради бога оттуда!!

От этого крика всё пришло в движение.

Я, борясь с тошнотой и потерей координации, всё-таки встал на ноги и шагнул к девочкам.

Шалов спешно отползал, оставляя за собой тёмную, расплывающуюся на снегу полосу.

– Шалов, уходи оттуда!! – Бердин кричал на бегу, задыхаясь от ветра и усталости. Ветеран рванул следом со словами:

– Ни хрена себе! Командир, это, что?

А Вальс продолжал с рёвом рвать плечо Прохорова, пытаясь опрокинуть его на спину. Тот упирался как бык, встав на четвереньки в самом центре развороченного, в пятнах крови сугроба, и выл то страха и боли. Ему кое-как удалось приподнять правую руку и крутануть плечами. Куртка затрещала. Зубы Вальса сорвались, и он отскочил примерно на метр. Прохоров махнул наугад правой рукой. Сверкнула сталь. Вальс тонко взвизгнул. Удар ножа пришёлся по его раненой шее. Кровь брызнула на снег. Прохоров успел развернуться лицом к собаке. Он уже поднялся на одно колено. И в этот момент Вальс снова бросился вперёд.

Страшный удар толстенных лап собаки пришёлся прямо Прохорову в грудь. Потеряв равновесие, и широко взмахивая руками, тот начал заваливаться на спину. Толкнувшись ещё раз Вальс, на этот раз достал его. Клыки с хрустом вошли в плоть, стиснув часть челюсти и шею над кадыком Прохорова, железным капканом.

К этому моменту Бердин и ветеран добрались до истекающего кровью Шалова. Его лицо побледнело. Щека рассечена от виска до подбородка и залита кровью. Левая рука висит как плеть. Рукав куртки разрезан и напитался кровью. Бердин сорвал с шеи шарф. Стянув им рану на плече товарища, он выхватил из кармана пиджака носовой платок и прижал его к щеке Шалова. Тот молчал, поморщился от боли. Вдвоём с ветераном помогли Шалову подняться на ноги.

– Это, что за зверь, командир? – придерживая покачивающегося Шалова, ветеран вновь обратился к Бердину.

При виде израненного Шалова, Бердина охватило бешенство. Выхватив из нагрудной кобуры пистолет, он снял его с предохранителя и взвёл.

– Этот зверь у меня уже в печёнках! Это проблема, от которой давно пора избавиться!

– Остынь, Бердин! – Шалов попытался остановить его. – Людей полно кругом. Не вздумай стрелять!

– Споко-ойно майор! – Бердина уже понесло. Он сбросил очки. Глаза сверкали холодной ненавистью. – Мы аккуратненько. В упор.

Почувствовав зубы собаки на своём горле, Прохоров завизжал и заметался, пытаясь высвободиться. Он вцепился левой рукой в шерсть собаки на загривке и рванул. Тело собаки чуть сдвинулось влево, но челюсти сжались ещё сильнее. Раздался хруст. Клыки вошли в скулу. Кровь хлестанула струёй. Прохоров рванулся ещё раз, высвобождая правую руку. Вновь блеснула сталь. Вальс успел перехватиться и клыки нижней челюсти ещё глубже вошли в шею. Прохоров захрипел, и судорожным движением вогнал нож в бок собаки. Вальс застонал, не разжимая челюстей.

– Ва-альс!! – Маришкин вопль заглушил хрипы Прохорова и стон собаки. Вырвавшись из объятий сестры, она из последних сил бросилась к собаке и всем телом навалилась на руку с ножом, рискуя напороться на остриё. Прохоров ещё раз двинул рукой и благодаря телу девочки, повисшему на ней, нож, на этот раз, вошёл в бок собаки только наполовину. Вальс вновь застонал.

– Девочка уйди, уйди отсюда! – Бердин оттолкнул Маришу, присел на корточки и упёрся стволом пистолета в голову Вальса. Глаза расширились. Рот хищно оскалился. Вся ненависть к этому псу, накопившаяся у Бердина за время расследования, сосредоточилась сейчас на кончике указательного пальца правой руки.