Текст книги "Путешествие Ханумана на Лолланд"

Свеноо покачивал сочувственно головой, делал понимающий вид, но едва ли ему то удавалось; я хлопал его по коленке; он хлопал меня по шее, вздыхал, на глаза наворачивались слезы…

На следующий день, так и не отойдя, все еще в дым пьяный, он пригласил нас в порт, на русский корабль, он нас буквально потащил туда, хотел, чтобы я снова переводил ему, что моряки говорят, потому что те ни в зуб ногой по-английски, как всегда, а он, как всегда, боялся, что его обманут. Я пошел с ним; мы купили несколько блоков сигарет и ящик водки, как всегда; засели за выпивкой дома у Свеноо. Хануман курил больше, чем пил, пьянел больше, чем курил, потом вырубился. А потом забормотал: «Душа человека бессмертна, но она дается не навсегда, мы как камера хранения души, потому что душа – это драгоценность, и вот то, как мы о ней заботимся, вот что важно!»

Конечно, это был бред, которым его зомбировали свидетели, но Свеноо сказал:

– Да! Вот верные слова, потому что жизнь такая штука…

– Жизнь – это лестница, – подхватил Хануман, – она ведет либо вверх, либо вниз, вниз идти легче, поэтому мы и идем вниз, а вверх идут единицы, обеспокоенные вопросом спасения души…

– Вот-вот, – вздыхал Свеноо.

– И вот поэтому я еду в Петербург! – вдруг выпалил я.

– Куда?! Зачем?!

Я стал говорить Свеноо, что поговорил с ребятами на корабле, через два дня они идут в Питер. Меня так это проняло, сказал я, у меня там девушка, бывшая, любовь всей моей жизни, я бы хотел ее повидать. Хотя адреса не знаю, но есть такая вещь, как телефонная книга, есть всякие бюро, я обзвоню всех с фамилией Лепа. Обойду все театры и киностудии, и если она сменила фамилию, буду искать по имени, и обойду всех Анн, которые только есть в Питере, и если надо – в России!

– Но я найду! – ударил я кулаком по столу. – Я непременно найду ее! Бля буду на…

И Свеноо тоже сжал кулаки и сказал:

– Я верю в тебя! Ты найдешь! Такой парень, как ты, фо хэльвэ[77]77
  Черт возьми (дат.).


[Закрыть], найдет! Только зачем?

– Затем… затем… хотя бы затем, чтоб просто узнать, как у нее дела… блажь?

– Э-э-э… Йоганн, ты сентиментален! И это хорошо!

– Да… Знаю… Я согласен… Глупость? Да! Но…

И некоторое время я рассказывал ему историю моего выдуманного романа с несуществующей девушкой Анной.

К концу этого рассказа Свеноо был уже совсем в хлам. Он смотрел на меня по-настоящему восхищенно и, наконец, спросил, когда я еду.

– На днях… Верней, я уже договорился с капитаном, мне только нужна определенная сумма, совсем немного, но за эти два дня я не смогу достать таких денег, так что придется ждать следующего корабля… Но я все равно уеду!

Я жахнул кулаком о стол.

– Бля буду! Чего бы то мне ни стоило! Я соберу эти деньги…

– Сколько надо? – спросил Свеноо участливо.

– Не хватает восемьсот долларов, – скорбно сказал я.

– Не так уж много… я… я одолжу тебе столько, – сказал датчанин.

– Слушай, Свеноо, мы старые друзья, я не хочу ставить тебя в неловкое…

– Ты не ставишь меня ни в какое… Восемьсот долларов? Это ерунда для меня! Йоганн, не надо меня благодарить… пришлешь ведь… вот кто-кто, а ты наверняка пришлешь… что за разговоры? Йоганн, мы же старые друзья! Друзья, ты понимаешь? Может, ты мой единственный друг! Может, вот еще Ханни-Банни тоже, и все! Кто еще? Ласло? Этот венгерский серб, в пичку матерь! Пф! Ебо те в гузицу и срачку! Еще неизвестно, что он за серб такой! Может, и не серб он вообще никакой! Проверить бы надо! Да какой он мне друг?! Он это так… Выпил да потрепался… А вы – мужики! Вы для меня… Мужики… Друзья… Я знаю, Йоганн, ты пришлешь, и все…

– Да, Свеноо. Конечно, пришлю. Обязательно!

Через несколько часов мы шли с Хануманом вон из лагеря. Заслышав наши шаги, в окна выглядывали албанцы. Я вбирал голову в плечи и надеялся, что это в последний раз. Хануман пальцами сжимал воротничок у шеи и щурился. В моем кармане было восемьсот долларов, а на лице – печаль, сумрак; в небе сумерки беспросветной датской печали, и еще томило предвкушение, вскипавшее и пробегавшее по коже мурашками. Предвкушение чего-то большого, авантюрного; предвкушение, затаившееся на глубине рудниковой души.

С нами шел Жан-Клод, который на плече тащил баул. Как глыбу! Он за что-то получил какой-то бесплатный абонемент на посещение тренажерного клуба, вот и набил сумку. С ходу начал нам говорить, что у них в билдинге появился пронырливый молодой человек, из Нигерии. Он это сказал с каким-то особенным неудовольствием (возможно, потому, что ему приходилось говорить это по-английски). Жан-Клод рассказал, что этот тип уже третий раз умудрился продать один и тот же общественный пылесос и два велосипеда; и кого он только не обманул уже за это время! Настоящий пройдоха! Я глянул на огромную сумку Жан-Клода и на миг мне подумалось, что тот в ней на всякий случай собрал с собой все свои вещи! Тот продолжал: в каждом билдинге лагеря стервец уже что-нибудь да продал – что-нибудь, что просто перетащил из другого билдинга! И отказать ему было невозможно! Бить было бесполезно, потому что у того обнаруживались аргументы и отмазки! Скользкий тип, ну как змея в вазелине! Лагеря оказалось мало! Он пошел дальше! Нашел какого-то сговорчивого датчанина, к которому втерся в доверие через Библию, и поселился у него.

– На днях датчанин уехал в отпуск куда-то на две недели, кажется, в Испанию, не уверен, и представьте, этот проныра сдал его квартиру в аренду! Семье какого-то доверчивого афганца! Причем никаких бумаг не оформлял – просто взял деньги вперед на полгода и растворился!

– Хэ-ха-хо! Молодой человек пойдет далеко, – сказал Ханни, покачивая головой. – Если не занесет его, как Икара.

– Широко шагает, может штаны порвать, – добавил я.

Уже без Жан-Клода, на остановке, Хануман пожимал мне руку, как бы держась за меня.

– Ну что? – сказал он кисло. – Ты пошел, кажется…

– Так, – ответил я, – что за чепуха! Куда это я пошел? Что ты имеешь в виду?

– Хм… Ты же едешь? В Санкт-Петербург, не так ли?

– Хм, ты что, Ханни, все мозги себе прокурил? Какой Петербург, Ханни? Эй, опомнись! Мы едем на Лолланд! Восемьсот долларов! Парадиз – выпивка – девочки! Мэн, ты же хотел выйти за рамки! Увидеть картину целиком! Ты же хотел подлечиться, не так ли, Ханни? Вот наш автобус на подходе. Приободрись! Нас ждет веселуха дня на два, на три! Тебе не помешает оттянуться и забыть этот кошмар… Ты закис тут совсем. На Лолланд, Ханни! На датскую Ибицу!

Хануман округлил свои кровавые глаза, из них моментально выветрилась бессонница, в них вспыхнул огонь жизни. Он закинул голову, открыл свой рыбий рот: «Хэ-ха-хо!» – хохотнул Хануман на всю улицу, глубоко вздохнул, хлопнул меня по плечу и сказал:

– Значит, на Лолланд, Юдж! Наконец-то на Лолланд? На датскую Ибицу? Выйти за рамки, чтобы увидеть картину целиком? Ну, Юдж, ну ты сукин сын! Хэх, ну ты точно сукин сын!

Он еще раз хлопнул меня по плечу; в глазах его стояли слезы счастья и благодарности. Он важно вошел в автобус.

“То til Lolland!”[78]78
  Два до Лолланда (дат.).


[Закрыть] – торжественно крикнул Хануман водителю.