Текст книги "Песталоцци. Воспитатель человечества"

Часть третья. Борьба и Руссо

Не устану повторять, если герой, о котором мы рассказываем, жил в давние времена, необходимо понять, какие события тогда происходили; что создавало атмосферу того, ушедшего времени.

Поэтому позволю себе это.

Нелирическое отступление № 2

1765-й – год, когда заканчивается время учебы для нашего героя и он входит в самостоятельную жизнь. Хотелось бы хоть немного понять, что это была за жизнь.

Давайте посмотрим, что происходило в 1765 году и вокруг него. За чем следило тогда человечество? Что за события творились в мире? Какая атмосфера царила в Европе?

В 1763-м закончилась Семилетняя война, в Париже был подписан мирный договор, по которому Франция передавала Англии Канаду и Вест-Индию. Франция, которая всегда всерьез влияла на жизнь в Европе и, в частности, в Швейцарии, зализывала раны, не зная, разумеется, что менее чем через четверть века это приведет к Великой и страшной революции.

В Европе вовсю развивается процесс укрепления городов. Строятся новые заводы и фабрики, требуется рабочая сила. В этом году, совсем неподалеку от Швейцарии, в Берлине открывается Прусский государственный банк. Капитал начинает диктовать свои условия.

Это приводит, естественно, к росту недовольства крестьян, которое выплескивается все мощнее. В Великобритании в этом, 1765 году приходит к власти новый премьер-министр Чарлз Уотсон-Вентворт, который обещает всерьез разобраться с ткачами шелка. Те вот уже второй год кряду борются за свои права в местечке Спитфилд, недалеко от Лондона. Это само по себе непорядок, да к тому же – плохой пример для Европы.

В американских колониях создается тайная революционная организация с зовущим названием «Сыны свободы». Жители Бостона громят дом своего губернатора, тому с трудом удается избежать расправы. Слухи об этом доносятся до Европы. Действия американских колонистов воспринимаются в качестве примера того, как свободные люди могут бороться за свои права.

Джеймс Уатт усовершенствует свою паровую машину, но этот факт как раз особого впечатления ни на кого не производит.

Конечно, настоящие потрясения впереди. В этом, 1765 году только рождается Петр Иванович Багратион – один из будущих победителей Наполеона. И только через четыре года на Корсике у мелкого аристократа Карло Марии Буонапарте и его жены Марии Летиции Рамолино родится мальчик, которому еще предстоит стать великим императором Наполеоном.

В этом году появится на свет Филипп Франсуа Жозеф Леба, которому еще только предстоит сыграть серьезную роль в грядущей революции. Леба был настолько предан Максимильену Робеспьеру, что, когда того ранило, а Леба решил, что рана смертельна – он застрелился. Ему было 28 лет. Без революции и Робеспьера (для Леба два этих слова являлись синонимами) он своей жизни не мыслил. Судьба этого, по сути, мальчика – апофеоз судеб многих молодых людей, по-юношески влюбленных в Наполеона, – того самого, великого, которому еще предстоит встретиться с Песталоцци, чтобы взаимно друг другу не понравиться.

Да, это все еще впереди. Однако буря никогда не возникает вдруг, ниоткуда. Предвестие ее начинает ощущаться сильно заранее.

С чего вообще начинается буря? С того, что меняется атмосфера. Сначала неуловимо, а потом – все более и более явственно.

Еще ничего не грянуло, не полыхнуло, не закрутилось… Еще и порывов ветра особых нет, и солнце, казалось бы, светит, как раньше.

Но атмосфера постепенно становится иной. Ясно, что грядет что-то новое: страшное, но освежающе необходимое.

А что – Швейцария?

«В городах Швейцарии все активнее зарождается промышленность» – что стоит за этой сухой фразой?

Крестьяне нерешительно, но все-таки начинают перебираться в город. Чем ближе к концу века – тем меньше шансов прокормиться в селе. Постепенно ситуация меняется в сравнении с той, что видел Иоганн Генрих у дедушки.

В городе ощущается нехватка жилья, цены на его аренду становятся все выше. Некоторые вынуждены бо́льшую часть скудной зарплаты тратить на аренду квартир, условия в которых отвратительные: плесень на потолках, дыры в полу, иногда даже нет окон.

Буря зреет.

Через три года после того, как наш герой решил поменять учебу на подготовку к революции – в 1868 году, в Швейцарии произошла первая крупная забастовка. Еще через два года – в 1870-м – возник Швейцарский торгово-промышленный союз, который начал создавать закон о труде.

Крестьяне не отстают от горожан. В смысле протестов. То тут, то там вспыхивают бунты, которые подавляются с разной степенью жестокости. Однако заставляют говорить о крестьянах, как о людях, которые могут играть в жизни общества какую-то роль. Раньше такого отношения не было.

Монополия – не монолитна. В сознание людей постепенно, но настойчиво пробивается философия частной собственности: капитал начинает значить больше, чем самая выдающаяся родословная. Капитал становится тем, к чему необходимо стремиться, если хочешь прожить жизнь радостно и с пользой.

Молодых людей все это приводит в восторг, им кажется, что еще немного и наступит новая, прекрасная, справедливая жизнь.

Городскую аристократию, привыкшую иметь свои феодальные привилегии, это бесит. Она совершенно не хочет менять свое привычное, спокойное, обеспеченное жизнью многих поколений существование на неясную да еще новую жизнь.

Законы, которые должны обеспечить новую жизнь, принимаются крайне неохотно и внедряются в жизнь с огромными усилиями. Например, закон о труде, регламентирующий количество часов, которые может работать взрослый человек (11 часов в день, 66 – в неделю), готовился и принимался – внимание! – семь лет.

Понятно, что все это вызывает недовольство, постепенно перерастающее в гнев.

Эту атмосферу борьбы нового со старым и предчувствие бури русские люди прекрасно знают, скажем, по гениальному «Вишневому саду» Чехова.

Или вспомним «Неоконченную пьесу для механического пианино» – фильм, который Никита Михалков снял тоже по Антону Павловичу. Помните героя Олега Табакова, который никак не мог поверить в то, что «чумазый» способен на что-то серьезное и дельное?

У нас, правда, все эти столкновения философий, внедрение капитала в обыденную жизнь происходили позднее, а в Швейцарии – как раз в годы молодости нашего героя.

Новое всегда сносит старое, как бы оно ни сопротивлялось, хватаясь за подгнившие опоры. В истории мира, страны или отдельного человека старые опоры, в конце концов, неизменно рушатся.

А когда ты молод, романтичен и все твои мечтания – о борьбе за справедливость и, возможно, о прекрасной смерти за правое дело – как тебе быть?

Ты ведь не можешь просто наблюдать за рождением бури, – ты жаждешь бурю созидать.

Как?

Первым делом найти единомышленников – они подскажут.

Что делала швейцарская интеллигенция, когда в воздухе явно ощущались бурные изменения? Она предавалась своему любимому занятию: разговаривала.

Собирались кружки, в которых велись – как сейчас бы сказали – острые политические разговоры о несправедливости, отсталости, необходимости новой, доселе неведомой справедливой жизни и пр.

Интеллигенция превращала мечты в резкие высказывания в смутной надежде, что впоследствии эти мечтания превратятся в конкретные дела.

В Коллегиуме Песталоцци познакомился с профессором Иоганном Якобом Бодмером и еще во время учебы, в 1764 году, вступил в организованный учителем кружок патриотов под названием «Гельветическое общество “У скорняков”».

После ухода из Коллегиума встречи в «Гельветическом обществе» и подготовка к ним стали основным делом нашего героя.

Но что за странное название у революционного кружка?

Почему «У скорняков» – это еще понятно: кружок собирался в доме цеха кожевенников. Но почему – «гельветическое»? Что за слово такое?

Гельвеция – это женский образ, символизирующий Швейцарию. Назван он так в память о галльском племени, которое жило на территории страны до того, как ее завоевал Рим.

Впервые Гельвеция появилась в XVII веке в спектакле некоего Иоганна Каспара Вайссенбаха. Не знаю другого случая, когда театральный персонаж на века стал символом целой страны! Истины ради заметим, что представление было уникальным: в нем участвовали более ста актеров-любителей, сыгравших 200 ролей более чем для трех тысяч зрителей.

Женщина в развевающемся платье с копьем и щитом, на котором изображен швейцарский флаг, с венком на голове – символом единства всех кантонов – так полюбилась швейцарцам, что они решили: Гельвеция отныне станет символом Швейцарии для всех людей, вне зависимости от их взглядов и религиозной принадлежности.

И когда профессор Бодмер решил назвать свой кружок «Гельветическим обществом», он тем самым как бы утверждал, что его общество объединяет всех, что оно служит будущему Швейцарии – тому прекрасному времени, когда все будут равны.

Иоганн Якоб Бодмер – один из любимых педагогов Песталоцци. Наш герой ходил на все его лекции, после которых ловил преподавателя в коридоре, чтобы просто поговорить. Бодмер любил своего студента и в общении ему не отказывал.

…С позднего портрета кисти Антона Граффа на нас смотрит усталый человек, невероятно похожий на любимого мною и всеми Владимира Абрамовича Этуша. Портрет написан в то время, когда профессор почти безвылазно жил в своей усадьбе, куда уехал после смерти жены и детей. Занимался только литературой, причем писал, кажется, во всех монументальных жанрах: эпические трагедии и поэмы, прозу, переводил Гомера и Мильтона. Любил в литературе все эпохальное и мощное.

Во время знакомства с Песталоцци Иоганн Якоб Бодмер был настолько известен и уважаем, как литератор, что вполне мог претендовать на звание «живого классика». Однако время прислушиваться к медным трубам, видимо, для него еще не пришло. И, несмотря на преклонный возраст – в 1764 году ему исполнилось 66 лет, – он был очень активным человеком. Тишине писательского кабинета он пока еще предпочитал дискуссии со студентами, споры о неясном, но, без сомнения, прекрасном будущем Швейцарии.

Песталоцци внимал каждому его слову. Что бы ни говорил профессор – все казалось безусловно правдой, непререкаемой истиной.

Кружок собирался раз в неделю. Встречи проходили по одному и тому же сценарию: Бодмер читал доклад либо на политические темы, связанные с текущим моментом, либо – на темы морали.

Потом происходило яростное, но довольно странное обсуждение.

Взгляды на будущее «Гельветической республики», на необходимость предоставить больше прав и крестьянам, и рабочим, – у всех участников кружка были примерно одинаковыми. Поэтому спорили не друг с другом, а с некими врагами, находящимися за пределами кружка. Им, невидимым, доказывали то, что всем присутствующим было и так понятно.

Когда мы говорим о «Гельветическом обществе», надо понимать, что, с одной стороны, его члены ощущали себя вполне революционерами: они были резки в высказываниях и бесстрашны. Но – с другой – вся их деятельность заключалась в бесконечных разговорах и спорах не столько друг с другом, сколько – с невидимыми оппонентами.

В своих докладах Бодмер не раз повторял, что основным средством преобразования общества является воспитание.

«Только люди, воспитанные по-новому, в новой системе образования, могут построить то государство, о котором мы все мечтаем!» – регулярно, но с первозданной страстью повторял профессор.

Песталоцци впервые встретил человека – да еще такого авторитетного! – который настолько полно разделял его взгляды. Понятно, что это придало ему уверенности в верности собственной позиции.

Иногда традиционный порядок проведения заседаний кружка нарушался: читали Руссо.

Дело в том, что Бодмер считал величайшей книгой современности повесть Жана Жака Руссо «Эмиль, или О воспитании», которая за три года до описываемых нами событий была публично осуждена на казнь и сожжена. И иногда профессор просил своих учеников почитать книгу вслух – у него откуда-то сохранился экземпляр запрещенной книги, – а потом обсудить прочитанное.

«Гельветическое общество» сыграло в жизни нашего героя важную роль, в первую очередь потому, что он убедился в правильности собственных взглядов и выводов и развил их.

И главным учителем его в это юношеское время был даже не глубоко почитаемый Бодмер, а Жан Жак Руссо.

Фигура Руссо и его книга «Эмиль, или О воспитании» сыграли в жизни нашего героя не просто большую, а вполне можно сказать – определяющую роль.

«Как только появился его [Руссо] “Эмиль”, я, со своей, ничего общего с практической жизнью не имеющей мечтательностью, был до энтузиазма захвачен этой, в такой же мере непрактичной, книгой грез»[25]25
  Песталоцци И. Г. Избранные педагогические сочинения. Т. 2. С. 347.


[Закрыть], – вспоминал впоследствии наш герой.

Все, что в своей жизни делал Песталоцци-педагог, он неизменно поверял «грезами» Руссо и теми выводами, которые делали во время обсуждений в «Гельветическом обществе».

Некоторые исследователи даже полагают, что Песталоцци назвал своего сына Жаном Жаком в честь Руссо. Это не так. Сына звали Яков. Но иногда Песталоцци, действительно, называл его Жан Жак, видимо, мечтая, чтобы он вырос таким, как Руссо.

«Эмиль» – это одновременно и педагогический трактат, и художественное произведение. То есть в нем действуют живые герои, вступающие в человеческие отношения, и тут же высказываются мощные, революционные для своего времени, педагогические идеи.

Если совсем попросту: что делает автор романа? Он излагает свои взгляды, стараясь при этом выстроить интересный для читателя сюжет.

Этот же прием использовал Песталоцци, когда писал свое первое крупное произведение «Лингард и Гертруда», которое принесло ему всеевропейскую славу. И вообще влияние «Эмиля» и на этот, и на последующие произведения Песталоцци – огромно.

Если мы хотим разобраться в феномене швейцарского гения, придется чуть ближе познакомиться с гением французским и его книгой.

Конечно, нельзя сказать, что без Руссо не было бы Песталоцци. Это будет хоть и красивым, но явным преувеличением. Но то, что без влияния Руссо Песталоцци был бы иным – это безусловно.

Вот как наш герой оценивал мощность воздействия на самого себя идей Руссо: «Ожившая благодаря Руссо идеалистически обоснованная система свободы пробудила во мне фантастическое стремление к более широкому, плодотворному для народа кругу деятельности»[26]26
  Цит. по: Пинкевич А. П. Песталоцци. М.: Журнально-газетное объединение, 1933 (ЖЗЛ: Вып. V–VI). С. 20.


[Закрыть].

Что же так потрясло нашего героя в книге и судьбе того, кого наш великий Пушкин называл «Защитник вольностей и прав»?

Самое главное, что проповедовал Руссо, – это концепция естественного воспитания. Другими словами: педагог должен непременно учитывать природу, интересы самого ребенка. Поэтому никаких телесных наказаний – все строится на уважении к ребенку и любви к нему. Воспитание должно быть абсолютно свободным.

Руссо вообще считал, что воспитание и обучение – это самостоятельное накопление жизненного опыта. Самостоятельное – вот ключевое слово. Педагог – лишь помощник.

По сути, это те выводы, из которых и родился метод природосоответствия, который впоследствии Песталоцци развил в своих школах.

Забегая чуть вперед, расскажу, каким сам Песталоцци был отцом, чтобы было понятно: идеи Руссо наш герой воспринял абсолютно личностно. Он не только проповедовал принципы, но и сам жил по ним.

Когда его сыну Якову было четыре года, Песталоцци столкнулся с такой проблемой: ребенок все хватал со стола, с полок, разбивались тарелки, чашки, бокалы.

Как отучить сына от дурной привычки?

Песталоцци налил в чугунную кружку кипяток, потом вылил его, а кружку поставил на стол. Сын схватил ее – обжегся. Песталоцци мазал ему ожог и объяснял, что так делать нехорошо.

Не подействовало. Тогда Песталоцци поставил на стол горячие яйца. Сын снова обжегся. Ему снова спокойно объяснили, что так делать не надо. Больше Яков ничего ниоткуда не хватал.

Вслед за своим великим учителем Песталоцци сделал вывод: опыт – это не то, что можно передать. Это то, что можно только получить самому.

Важнейший вывод для всей его педагогической системы.

Что такое хорошее воспитание? Руссо считал, что это – научение проявлять те лучшие качества, которыми человек наделен от природы.

Кто такой воспитатель? Тот, кто помогает ребенку эти качества проявить.

В пяти частях своей книги Руссо прослеживает жизнь своего героя от раннего детства до создания семьи, настаивая на том, что естественность, соответствие своей природе должны оставаться главными качествами человека на протяжении всей жизни.

Вот, например, как описывает Руссо отношения подросшего Эмиля со своей возлюбленной Софией.

«София должна быть женщиной, так же как Эмиль – мужчиной, то есть она должна обладать всеми качествами, присущими человеческой природе и ее полу, дабы выполнять свое назначение в области физической и моральной. <…> Любовь имеет весьма различные последствия для обоих полов, и разве могут они отдаваться ей с одинаковой смелостью? <…> Мы уже доказали, что мужчина и женщина не могут обладать ни одинаковым характером, ни одинаковым темпераментом, отсюда вытекает, что воспитание их не должно быть одинаковым»[27]27
  Руссо Ж.-Ж. Избранные сочинения: В 3 т. / Сост. и авт. вступ. ст. И. Е. Верцман. М.: Гослитиздат, 1961. Т. 1. С. 546–547, 553.


[Закрыть].

Жан Жак Руссо писал абсолютно четко, внятно и понятно. Давал предельно простые ответы на самые сложные вопросы. Философ, в юности работавший лакеем, хорошо понимал, как разговаривать с людьми так, чтобы вызвать симпатию и добиться понимания.

Этой манере и такому стилю изложения пытался научиться и Песталоцци. С манерой, в общем, получилось: когда читаешь его статьи того времени и, конечно, более поздние романы, создается ощущение, что у автора есть абсолютно точные ответы на самые заковыристые вопросы бытия.

Что касается стиля… Тут все не так просто. Ясности Руссо нашему писателю достичь не удалось.

Когда Руссо написал «Эмиля», Песталоцци не было еще шестнадцати лет – возраст, когда любой, а тем более социально активный молодой человек ищет себе кумира. И уж если находит – эта любовь остается навсегда.

Мы все привыкли к тому, что Жан Жак Руссо – великий французский писатель и философ. Это так. Но он родился в Женеве, в Швейцарии. Мать будущего гения была дочерью женевского пастора, отец зарабатывал на хлеб самой, наверное, швейцарской профессией на свете – был часовщиком. Мать Руссо умерла при родах, и мальчик воспитывался в протестантском приюте в Женеве.

Надо ли много говорить о том, насколько для Песталоцци было важно, что его кумир швейцарец? Да еще несчастный человек, – росший без матери, воспитывавшийся в приюте?

Разумеется, судьба самой повести, как и ее автора, не могла не вызывать у Песталоцци восторга.

«Эмиль» был приговорен к сожжению. Приговорен буквально. Судом. Сначала в Париже, а потом в Женеве палач привел приговор в исполнение: публично сжег книгу.

«Эмиль» был казнен вовсе не за педагогические воззрения автора, а за главу «Исповедь савойского викария», в которой Руссо невероятно резко критиковал официальный церковный мир. Вот этот мир ему и отомстил.

Автор же был приговорен к аресту, которого, впрочем, сумел избежать благодаря своей невероятной славе.

Друзья предупредили писателя об аресте, и он начал собираться к побегу. Собирался недопустимо долго и, выйдя из дома, столкнулся с судебными приставами и солдатами, которые шли его арестовывать. Но те лишь улыбнулись и подняли шляпы в знак приветствия. Арестовать такую знаменитость они попросту не смогли.

Слава Руссо была столь велика, что позволила великому швейцарскому французу не только избежать ареста, но и добраться сначала до Парижа, а потом и до княжества Невшатель у восточных границ Франции, где Руссо и нашел убежище.

Представляете, скольких полицейских он встретил по пути? И все имели приказ о его аресте. Но уважение к знаменитости оказалось сильнее.

Должен заметить, что, как и большинство великих людей, Песталоцци вовсе не был чужд тщеславию. Пример Руссо вдохновлял и в этом.

В юности мы выбираем кумиров. И вырастаем, стараясь быть похожими на них. «Не сотвори себе кумира!» – призыв, который юность чаще всего не слышит. Ей необходим маяк в столь бурном океане жизни.

«Скажи мне, кто твой кумир, и я скажу тебе, кем ты вырастишь» – так, наверное, точнее.

Песталоцци узнал о Руссо до прихода в «Гельветическое общество» Бодмера. Но именно здесь он впервые по-настоящему вчитался в «Эмиля» и с восторгом убедился, что его взгляды на воспитание поддерживает один из самых знаменитых и великих людей того времени.

К тому же судьба и личность кумира были близки, понятны и притягательны. Молодому человеку хотелось брать пример с Руссо во всем.

Руссо умер, когда Песталоцци было 33 года. Кумир жил совсем неподалеку от нашего героя, по современным меркам – просто рядом. Однако лично они не встречались никогда. Хотя к Руссо (как позже к Льву Толстому) постоянно приходили паломники – философ был настолько знаменит, что люди приезжали просто на него поглядеть. Понимаете, да? Приезжали не к эстрадной звезде, не к политику – к писателю, который умел так сочинять, что его произведения оказывали на людей решающее воздействие.

Песталоцци не приехал. Почему? Кто может точно сказать?

Думаю, потому, что Руссо был для него слишком значим, если угодно – божествен. О встрече с ним было приятно мечтать, но осуществить мечту не хватало смелости.

А может, причина невстречи была проще: не нашлось времени. Всю свою жизнь наш герой не знал, что такое отдых, – чем бы он ни занимался, всегда отдавался этому делу целиком. И всю жизнь, с юности, ему казалось, что он делает недостаточно.

Читать «Эмиля» в «Гельветическом обществе “У скорняков”»? Да, это важно.

Вести постоянные дискуссии, споры – разговоры о будущем Гельвеции, о свободе, о рабстве, о крестьянстве? Безусловно, это необходимо.

Но всего этого нашему герою недостаточно: хочется, чтобы о его идеях узнали как можно больше людей.

И он начинает сотрудничать с разными журналами – пишет статьи, в которых призывает к созданию новой, разумеется, прекрасной жизни.

Одна из них, например, называлась «Желательно, чтобы…». Желательно, чтобы публично не распевались легкомысленные куплеты; чтобы не продавались эротические картинки; чтобы каждый честный человек потрудился воспитать хотя бы одного такого же честного…

Вот такая статья молодого мечтателя…

Казалось бы, жизнь заполнена до предела. Но – нет. Хочется чего-то большего, настоящего, воистину революционного.

Песталоцци всерьез мечтает отдать свою жизнь за бедных людей.

Да кто ж из пылких юношей не жаждал в юные годы отдать свою жизнь на алтарь чего-нибудь значительного и важного? Вспоминается, скажем, как накануне восстания 1825 года декабрист и поэт Александр Одоевский периодически прерывал речи своих товарищей криком: «Умрем! Ах, как славно мы умрем!» Или тургеневского Базарова, который не считал ничем особенным умереть ради науки. Да мало ли их таких было и будет – молодых и пылких?

Ну, если жизнь отдать пока не удается, – значит, надо приблизиться к жизни простого человека, чтобы лучше его понять. Но как же, как это сделать?

Члены общества находят неожиданный ответ на этот вопрос: решают впасть в аскезу, чтобы стать ближе к беднякам, за которых впоследствии они собирались погибнуть.

Что сие означает конкретно?

Одеваться в самую бедную одежду и ходить в ней по улице, раздражая знатных людей. Внешне выглядеть такими же, как крестьяне, как бы слиться с ними, и при этом абсолютно отличаться от ненавистных городских богатеев.

Члены общества считали, что революционер должен выглядеть бедным. Ведь если ты борешься за хорошую жизнь для других, – ты сам должен жить плохо. Иначе – нечестно. Такова логика.

Но это еще полбеды. В конце концов, молодые люди во все времена как только не одевались – вспомним хотя бы членов движения хиппи в 60-е годы прошлого века…

Однако для того чтобы жить плохо, по-крестьянски, просто бедно одеваться – недостаточно. Надо физически изводить себя, тогда и душа будет лучше понимать обездоленных.

И члены общества начинают спать на досках, есть очень плохую пищу.

Песталоцци серьезно вжился в образ нищего. Его глаза были постоянно воспалены – хорошо выспаться на досках не удавалось. Он запретил себе покупать еду в лавках – ел, что придется, даже научился варить суп из травы.

По ночам, лежа на дощатом полу, он смотрел на свою заправленную постель и мечтал хотя бы часик-другой подремать на ней. И ведь никто не увидит, не узнает… Но он продолжал ворочаться на досках, видимо, мечтая о чем-то возвышенном.

В результате этой странной аскезы его здоровье, и так, как мы помним, не очень крепкое – начало давать серьезные сбои.

В то время у Песталоцци был лучший друг, которого звали Каспар Блунчи, но друзья называли его Менальк. Это был спокойный, рассудительный, надежный человек, с которым наш герой советовался по любому поводу, всегда принимая любые его советы.

Более того, наш герой признавался, что, когда не знал, как поступить, а друга рядом не было, – он мысленно задавал ему вопрос и всегда получал необходимый и точный ответ. Думаю, не будет большим преувеличением утверждать, что Менальк, Каспар Блунчи, был своего рода alter ego[28]28
  Второе, лучшее «я» человека («другой я», лат.). (Примечание редакции)


[Закрыть] Песталоцци.

Идея аскетичной жизни как единственно достойной для революционера принадлежала именно Менальку. Поэтому наш герой так сразу, не раздумывая, принял ее.

Менальк впал в аскезу, я бы сказал, наиболее рьяно. Молодой человек почти ничего не ел, практически не спал, круглый год ходил в одной и той же одежде. В результате случилось то, что должно было произойти: романтическая аскеза привела Блунчи к серьезной болезни.

На фоне общего ослабления организма возникла тяжелая болезнь легких, и Менальку пришлось-таки переместиться с дощатого пола на кровать: болезнь взяла его в жесткие тиски.

Врачи сочли болезнь неизлечимой, предупредив, что она может длиться долго и с каждым днем больной будет ощущать все более тяжелые мучения.

Песталоцци проводил дни и ночи у постели умирающего друга вместе с возлюбленной Меналька Анной Шульт[29]29
  В ряде публикаций – Шультесс или Шультес (нем. Schulthess). (Примечание редакции)


[Закрыть].

Встреча с Анной определит всю последующую жизнь нашего героя. Но об этом – чуть позже.

Юный Песталоцци всегда искренно мечтал умереть за правое дело. Смерть в мечтах манила своей благородной красотой. Смерть в реальности оказалась ужасной и очень физиологичной.

Все свои деньги Песталоцци тратил на покупку Менальку лекарств, но в какой-то момент снадобья перестали помогать. Менальк страдал. Наш герой впервые лицом к лицу столкнулся с подлинными человеческими страданиями. Они оказались совершенно не романтичными и гораздо более ужасными, чем можно было себе вообразить.

У Меналька шла горлом кровь. Песталоцци и Анна с ужасом смотрели на своего друга, совершенно не понимая, чем ему можно помочь.

И вот однажды Песталоцци ненадолго отошел от постели умирающего друга, направился в лавку и купил себе мяса и хлеба, которые показались ему вкусными, словно какое-то необыкновенное яство.

Каспар Блунчи умер на руках своей девушки Анны и лучшего друга Иоганна Генриха Песталоцци.

Друзья похоронили молодого революционера и поклялись на его могиле продолжать дело борьбы за лучшую долю крестьян, за всеобщую свободу, в общем – за все хорошее против всего плохого.

У Господа, как известно, своя логика. Почему так получилось, что болезненный и тщедушный Песталоцци выдержал революционно-аскетичный образ жизни, а всегда цветущий и бодрый Менальк – нет?

Иногда мне искренно кажется, что вообще-то смерть не имеет никакого отношения ни к образу жизни, ни даже к болезням. Физически крепкие, тренированные люди умирают, а вечно пьющий и много курящий Черчилль живет до глубокой старости.

Может быть, смерть происходит по велению Бога, а не из-за состояния организма? А уж почему Он так решает, – не нам судить.

Так или иначе, воспоминания о мучительном умирании друга не давали нашему герою покоя.

После того похода в лавку за хлебом и мясом он еще некоторое время соблюдал аскезу в память о Менальке. Но теперь каждую минуту Песталоцци казалось, что жизнь уходит от него. И тогда он решительно перелег на кровать, стал нормально питаться, раз и навсегда отказавшись от аскезы.

Некоторое время это решение казалось предательством памяти друга. Чтобы заглушить в себе это чувство, следовало заняться чем-то серьезным и важным, найти некое реальное продолжение дела Меналька.

Во все времена у всех людей, которые жаждут улучшить жизнь своей страны, есть один вечный враг: коррупция. Она столь же ужасна, сколь и непобедима. Поэтому всякий, кто хочет блага для своей страны, может всегда объявить себя врагом с коррупцией.

Борьба, надо заметить, была абсолютно конкретна.

Они нашли и обнародовали факты вымогательства и издевательства над крестьянами крупного чиновника по фамилии Гребель и подали на него в суд. Суд оказался честным, признал правоту Песталоцци и осудил коррупционера.

Были и другие победы Песталоцци. Но, дорогой читатель, вам вряд ли интересны имена этих давно канувших в Лету чиновников-коррупционеров, с которыми боролся наш герой.

Тем более, признаюсь, описание этих «битв» выглядит весьма однообразно: выявлял нарушения, собирал документы – подавал в суд…

Для понимания нашего героя важнее следующее. Пылкий, романтично-непрактичный юноша не только специально бедствовал, дабы проявить свою близость к бедному классу и через физическую аскезу прийти к пониманию души бедняка; не только изучал Руссо и мечтал быть похожим на своего кумира; не только произносил гневные речи, обсуждал «вопросы политического воспитания» и рассуждал «о духе общественности в нашем городе» – он действовал! Смело, жестко, безбоязненно и, что особенно важно – конкретно.

Как и положено всякому приличному революционеру, Песталоцци даже был арестован. Правда, не за свою антикоррупционную деятельность.

С ним приключилась вот какая история.

В «Гельветическом обществе» был студент по фамилии Мюллер. Так вот, сей Мюллер однажды написал прокламацию под названием «Крестьянский договор», вызвавшую огромной интерес людей и очень жесткую реакцию властей.

В это время все говорили о том, что в Женеве зреют революционные события – ах эта атмосфера предреволюционных дней, это ожидание бури! – и что в случае необходимости для подавления бунта туда должны быть направлены крестьяне из других мест, в том числе из Цюриха.

Мюллер протестовал против этого. В его прокламации некий «обобщенный крестьянин» говорил: «И теперь мы должны идти туда и подавить их силой? Это было бы гнусностью, позором перед Богом и честью. После этого нельзя было бы верить никакой власти! Что бы сказал мой старый добрый дед, если бы он еще жил? И если это так, пусть меня лучше разорвут на части, чем я сделаю хоть один шаг по направлению к Женеве. Клянусь Богом: я не пойду и этим все сказано»[30]30
  Цит. по: Пинкевич А. П. Песталоцци. М.: Журнально-газетное объединение, 1933 (ЖЗЛ: Вып. V–VI). С. 23.


[Закрыть].

По сути, это был призыв к неповиновению. Понятно, что власть стерпеть этого не могла.