Текст книги "Вестники времен: Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа"

Вскоре он обнаружил, что возле фургона, замыкающего обоз, распоряжаются его соотечественники, и пристроился неподалеку, не вступая, впрочем, в долгие беседы. Дугал куда-то запропастился, повозки, как предсказывал Гисборн, катились по тракту со скоростью неспешно рысящей лошади, и к вечеру на горизонте показались сначала тускло мерцающая в наступающих сумерках серебристая полоса Луары, а затем неясные очертания городских укреплений.

Стражники на воротах отлично помнили мэтра Барди по его предыдущим визитам, а потому обычно долгая и хлопотливая церемония досмотра товаров и сбора налогов не затянулась, пройдя без особых трудностей. На господ рыцарей, пристроившихся к обозу, никто не обратил внимания, и, заплатив положенную мзду, они въехали в город, когда-то расчетливо основанный римлянами в излучине между двух рек, Луары и Шер. По молчаливому уговору они по-прежнему держались позади степенно громыхавших по улицам фургонов: торговцам наверняка известны наперечет все постоялые дворы и гостиницы Тура, и среди них они выберут наилучшую – не слишком дорогую и не схожую с клоповником.

Так и случилось, но в сгущающейся темноте никто из компаньонов не разглядел ни улицы, на которой стоял постоялый двор, ни его вывески. Вокруг царила такая суматоха и беготня, что Гай молча порадовался, когда двум путешественникам вручили ключи от комнат и обещали позаботиться о поставленных на конюшню лошадях. Шум, порой затихавший и снова усиливавшийся, продолжался почти всю ночь: кто-то громыхал вверх и вниз по лестнице, на ходу отдавая распоряжения; хлопали двери; со двора прилетали неразборчивые оклики; в завершение вспыхнула краткая, но яростная перебранка по-итальянски, оборвавшаяся также внезапно, как и началась. Причин ссоры Гай не понял, потому что заснул.

Утро же выдалось чудесным – солнечным, если верить пробивавшемуся сквозь тусклые оконные стекла свету, заполненным обычными звуками просыпающегося дома, населенного слишком большим числом людей. Горожане редко обращали внимание на этот постоянный ровный гул, похожий на жужжание пчелиного улья, как, наверное, не замечают постоянного шума прибоя жители морских побережий.

Мак-Лауд опять куда-то исчез. Его вещи, небрежно сваленные вчера в первый попавшийся угол, оставались на месте, значит, проснувшийся раньше компаньон просто-напросто спустился в общий зал, по традиции занимавший первый этаж гостиницы, и наверняка расправляется с завтраком.

При мысли о завтраке Гай почувствовал себя куда бодрее, нежели прошлым вечером. Потом ему вспомнилось обещание, данное отцу Колумбану – обязательно посетить Сен-Мартен-ле-Тур, собор Святого Мартина, и сэр Гисборн только сокрушенно вздохнул. Из-за неразумного животного он теперь кругом виноват перед святым, чьи чудотворные останки немилосердно расшвыряли по всему храму, находившемуся под покровительством того же святого Мартина, только расположенному в Англии. Дугал, узнав подробности этой истории (ведь рассказывать все равно придется), получит большое удовольствие и повод от души посмеяться. Шотландец вообще не испытывал особого почтения к священным реликвиям и как-то сболтнул, что во время службы в Италии стащил из разоренного монастыря склянку якобы со слезами святой Цецилии, каковую без малейшего зазрения совести продал в соседнем городе бродячему проповеднику…

Уже на лестнице сэр Гисборн приостановился и удивленно поднял бровь. Доносившееся снизу неразборчивое бормотание посетителей стихло, без труда заглушенное юношески звонким и на удивление чистым голосом, самозабвенно распевавшим под сопровождение переливов струн виолы. Пели на провансальском диалекте, как и надлежало истинному трубадуру, но с заметным итальянским акцентом, с головой выдававшим подлинную родину исполнителя.

Гай хмыкнул и в два прыжка преодолел оставшиеся ступеньки. Его разбирало любопытство: неужели столь изысканным способом развлекается кто-то из спутников мэтра Барди?

Вместительное помещение обеденного зала сейчас казалось еще больше – торговцы, судя по долетавшей со двора перекличке, бодрому ржанию лошадей и надрывному скрипу колес, готовились к отъезду. Через распахнутую дверь и подслеповатые окна падали блеклые лучи осеннего солнца, освещая до блеска натертые маслом деревянные столешницы и рассыпанную по полу свежую солому.

Своего попутчика Гисборн увидел почти сразу: длинноволосый человек в желто-черном клетчатом одеянии, постоянно вызывавшем недоуменные взгляды, расположился в самом удобном месте – поближе к стойке и недалеко от двери. Возможность в случае неурядиц беспрепятственно исчезнуть, видимо, стала у Дугала намертво въевшейся привычкой.

В другом конце залы, возле еле теплившегося очага, обосновалась почтительно стихшая компания из пяти или шести служащих мэтра Барди. Певец, остановившийся перевести дух, а заодно принять восхищенное аханье и оханье друзей, по своему основному роду занятий несомненно относился к их сословию.

– Это кто? – спросил сэр Гисборн, присаживаясь за стол и взглядом указывая на менестреля, снова взявшегося за инструмент. Вокруг мгновенно разгорелся спор о том, какая именно песня угодна почтенному обществу.

– Френсис, – кратко, но маловразумительно ответил Дугал, как обычно, переиначивая иноземное имя на свой манер.

– Френсис, а дальше? – Гай подозревал, что у неизвестного певца, кроме имени, имеется также фамилия, или, на худой конец, прозвище.

– Не знаю, – отмахнулся Мак-Лауд. – Не мешай, дай послушать.

Сотоварищи менестреля наконец пришли к единому мнению. Узнав пожелание своих друзей, молодой человек согласно кивнул и пробежался пальцами по натянутым на широкий гриф виолы струнам.

«Женщины наверняка без ума от такого смазливого красавчика, – с некоторым презрением к суетности и легкомыслию слабого пола подумал Гисборн. – А он, если не глуп, вовсю этим пользуется. Только полюбуйтесь – распустил хвост, как фазан по весне!»

Певец в самом деле вполне заслуживал подобного определения. Хорошо (и даже не без роскоши) одетый, на вид лет восемнадцати или девятнадцати, невысокий, однако не кажущийся слабым, черноволосый и смуглый. Довершали картину несколько длинноватый узкий нос с благородной римской горбинкой и ярко блестящие из-под ровно подстриженной челки смеющиеся темные глаза. Молодой человек весьма походил на ожившее представление о «типичном уроженце Италии», и исполняемая им песня вполне соответствовала внешнему облику:

 
Когда б я был царем царей,
Владыкой суши и морей,
Я всем бы этим пренебрег,
Я все это презрел бы,
Когда проспать бы ночку мог
С прекрасной Изабеллой…
 

Раздались приглушенные смешки – очевидно, многие знали упомянутую «прекрасную Изабеллу» отнюдь не с лучшей стороны. Менестрель сдавленно хмыкнул и продолжил дальше:

 
Ах, только тайная любовь,
Да, только тайная любовь
Бодрит и будоражит кровь,
Когда мы втихомолку…
 

На втором этаже гулко хлопнула дверь какой-то из жилых комнат, и послышались торопливые шаги спускающегося вниз человека. Никто из слушателей, увлеченных течением задумчиво-вкрадчивой мелодии, не обратил на это внимания.

 
…Друг с друга не спускаем глаз,
Друг с друга глаз не сводим…
 

– Франческо!

Струны пронзительно звякнули, песня оборвалась на полуслове. Кто-то охнул и принялся лихорадочно выбираться из-за стола.

– Сколько раз повторять: перестань заниматься ерундой! Мессиры, почему вы всё еще здесь? Собираетесь выезжать завтра? Может, мы вообще никуда не поедем, а предоставим господину Франческо возможность без помех заняться музицированием? Почему никто из вас не может выполнять свою работу без окрика и это обязательно нужно делать мне? Я что, надсмотрщик за рабами или нянька для неразумных младенцев?

Гневная речь, произнесенная суховатым, наполненным тщательно сдерживаемой яростью голосом, принадлежала явившейся под шумок в общий зал молодой женщине в зеленом платье. Если Френсис (чье настоящее имя, как выяснилось, было Франческо) имел в виду под «прекрасной Изабеллой» именно ее, то он безбожно польстил этой особе. Гладко зачесанные назад и собранные в узел темно-рыжие волосы, лицо с заостренными чертами и размашистые движения отнюдь не добавляли даме привлекательности, несмотря на молодость, изящное сложение и скромный, но дорогой наряд.

– Всякий раз, стоит мне хоть на миг упустить вас из виду, вы тут же что-нибудь устраиваете! – не на шутку разошлась девица. – Мне надоело вечно бегать следом, вытаскивать вас из неприятностей, а потом оправдывать перед мессиром Барди! Хватит с меня!

– Но, мистрисс Изабелла… – кто-то отважился робко подать голос. – Мы же не сделали ничего плохого…

– Сейчас не сделали! – презрительно бросила рыжая фурия. – Благодарю покорно!

– Монна Изабелла, вы наш ангел-хранитель. – Певец, здорово струхнувший, но не потерявший бодрости духа, сделал неуверенную попытку обратить все в шутку. – Только, если мне будет позволено заметить, для ангела и благовоспитанной девицы вы слишком много кричите…

– С тобой я сейчас разберусь, – многозначительно пообещала сердитая особа в зеленом и, обернувшись к остальной компании, грозно добавила: – За постой расплатились? Тогда чтоб духу вашего здесь не было! Марш на конюшню!

Ответом стало шуршание соломы под ногами выбегающих во двор людей. Оставшийся без дружеской поддержки Франческо скорбно вздохнул в предчувствии выволочки и взял на струнах виолы долгий тоскливый аккорд.

Слегка ошарашенный зрелищем нравов и порядков торгового сословия, Гай недовольно скривился. Девчонка позволяла себе слишком много. Или, может, среди простолюдинов такие манеры считаются вполне приемлемыми?

Юная дама, оглянувшись и только теперь заметив в зале посторонних, быстро и несколько потише заговорила по-итальянски. В голосе отвечавшего ей Франческо отчетливо зазвучали оправдывающиеся нотки, вскоре сменившиеся просительными. Из тех немногих слов, что удавалось распознать сэру Гисборну, становилось ясно, что речь идет о растраченных деньгах и позоре, который непременно обрушится на мэтра Барди и на семейство молодого человека из-за его непрекращающихся выходок.

– Смотри-ка, настоящая баохан ши[18]18
  Baohan sith (гэльск.) – магическое существо, некогда обитавшее в горах Каледонии (нынешней Шотландии). Чаще всего принимает облик девушки с золотыми волосами.


[Закрыть], – вполголоса сказал до того молчаливо созерцавший происходящее Мак-Лауд. – Я думал, их уже не осталось.

– Кто-кто? – насторожился Гай. – Опять какая-нибудь языческая гадость?

– Баохан ши, – с подозрительной готовностью повторил шотландец, не сказав ровным счетом ничего о смысле названия. – Язычество тут вовсе ни при чем. Вон она, вполне живая. Попадешься такой темным вечером – душу вытянет и горло перегрызет. Плоска, как доска, в глазах смертная тоска…

– Дугал, она все-таки дама, – укоризненно сказал Гисборн, в душе сразу и безоговорочно соглашаясь с мнением компаньона.

– Знаю я таких дам! – с пренебрежением отмахнулся Мак-Лауд. – В голове ветер свистит, а туда же, обязательно лезет распоряжаться. Любого растопчет и как звать, не спросит. Сейчас ведь заест парня…

– Не вмешивайся, – чуть громче, чем требовалось, произнес Гай. – Это не наше дело. Сами разберутся.

– Сами так сами. – Уже приподнявшийся со скамьи Дугал с недовольным ворчанием сел обратно.

Девица, сочтя, что Франческо в достаточной мере проникся глубиной своих прегрешений, наконец смилостивилась и отошла к лестнице, чтобы раздраженно крикнуть наверх:

– Марджори! Сколько можно возиться?

– Иду, госпожа, – на верхних ступеньках показалась служанка, тщетно пытавшаяся удержать несколько объемистых кофров и туго набитых мешков. – Бегу, не беспокойтесь!

Девушка, прислуживавшая мистрисс Изабелле, внешне слегка походила на хозяйку – тоже рыжеволосая и тоже в зеленом платье, однако смотрелась куда миловиднее. Отчаянно торопясь, она, разумеется, споткнулась и уронила часть своей многочисленной поклажи, рассыпав ее по лестнице. – Я подожду снаружи, – в голосе сварливой девицы прозвучало бесконечное смирение человека, обреченного провести жизнь среди тех, кто с детства страдает неуклюжестью и дырявыми руками. Она повернулась и в самом деле направилась к выходу из гостиницы, но, проходя мимо английских рыцарей, одарила их вместе с коротким поклоном столь уничижительным взглядом, что Гай невольно поежился. Мистрисс Изабелла, похоже, отлично расслышала все нелестные высказывания в свой адрес, но не осмелилась затеять ссору с благородными господами.

Когда она скрылась за дверью, все облегченно перевели дух. Франческо торопливо уложил свою виолу в громоздкий деревянный чехол, обтянутый кожей, и вместе с Марджори принялся собирать разлетевшиеся по полу и по лестнице вещи. Сложив все в общую кучу, они быстро распределили, что кому нести, и поспешили во двор. Франческо, однако, на миг задержался, настороженно покосился на невольных свидетелей перебранки и сдержанно-вежливым тоном вымолвил:

– Извините нас, господа. Монна Изабелла склонна иногда слишком горячо выражать свое недовольство…

Смутившись и не договорив, он быстро пересек общую залу постоялого двора и исчез.

– Его отругали – он еще и извиняется! – не то удивился, не то возмутился Мак-Лауд.

– Достойный поступок воспитанного человека, – одобрил Гай. – Почему хозяин обоза или родственники до сих пор не сделали этой крайне вздорной особе внушение и не растолковали, что ее поведение в высшей степени неприлично?

– Связываться не хотят, наверное, – предположил Дугал. – Ладно, у них своя дорога, у нас своя. Пошли на пристань? Она недалеко, рукой подать.

– Нет, – остановил попутчика сэр Гисборн. – Сначала нужно завершить одно дело, а уже потом отправляться искать корабль.

– Какое дело? – Мак-Лауд насторожился, предвкушая новую интересную сплетню.

Гай в несчетный раз пожалел о том, что Господь в мудрости своей не пожелал наградить лошадей чуть большим количеством ума, мимолетно посочувствовал самому себе и принялся рассказывать.

13 сентября 1189 года, ближе к полуночи —

27 сентября 1189 года.

Баронство Фармер, герцогство Нормандское

Осенью темнеет рано. Солнце уже давно скрылось за верхушками сосен, давно уже опустились на лес серые сентябрьские сумерки и незаметно перешли в ночь. На поросшем молодым сосняком склоне, не больше чем в сотне шагов от вершины холма горел костер. Потрескивали, плюясь снопами искр, сухие смолистые ветки. Весело плясали оранжевые язычки пламени. Над огнем покачивался закопченный котелок, в котором что-то сердито булькало. Когда жидкость выплескивалась на горячие уголья, в воздухе распространялся душистый аромат травяного настоя, видимо, заменявшего собой чай. Невдалеке, у черного нагромождения валунов, спал на колючем ложе из бурой прошлогодней хвои молодой рыцарь. Временами он что-то беспокойно бормотал и ворочался во сне. Чуть поодаль, у старой разлапистой ели, чернел сделанный на скорую руку шалаш – там устроился на ночлег бородатый старик в монашеской одежде. На краю прогалины тихонько пофыркивали три стреноженные лошади.

Около костра, на сухом поваленном дереве сидели, негромко беседуя на разговорном английском языке образца ХХ века, два человека, само присутствие которых в Королевстве Английском на исходе предпоследнего десятилетия двенадцатого века являлось – с точки зрения логики и здравого смысла – полнейшим абсурдом. Того из них, что с виду казался чуть постарше и повыше, рыжеволосого, с небольшой бородкой, звали Гунтер фон Райхерт, и родился он (точнее, еще не родился!) в одна тысяча девятьсот пятнадцатом году в Германии. Всего месяц назад (или семь с половиной столетий спустя…) он был офицером Люфтваффе. Ныне же ему приходилось довольствоваться званием оруженосца, что, впрочем, нисколько его не огорчало.

Тому, что помоложе – невысокий, смуглый, коротко стриженный, с чуть монголоидными темными глазами, – компьютерному технику Сергею Казакову из далекой России, предстояло родиться без малого восемь столетий спустя, в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году в государстве, именовавшемся Союзом Советских Социалистических Республик, и городе-герое Ленинграде, позже вновь ставшем Санкт-Петербургом.

Несмотря на то, что – как говорилось выше – присутствие их в это время и в этом месте являлось полным абсурдом, и тот и другой прожили в 1189 году уже двадцать семь дней, и перспектив вернуться в свое родное время сейчас ни у того, ни у другого не имелось. По крайней мере – в области рационального. Что же касается иррационального… впрочем, к чему рассуждать об иррациональном? Хоть их и закинуло в эти средневековые края почти месяц назад, встретились они только сегодня, да и то лишь благодаря вмешательству того самого святого отшельника, что лежал сейчас, отдыхая от дневных трудов и выпавших на его долю злоключений, в импровизированном шалаше из лапника.

Сергей, пребывавший до сего дня в абсолютном и блаженном неведении относительно того, куда занесла его судьба, довольно быстро оправился от первого шока и даже нашел в себе силы приготовить на костре весьма сносное жаркое из угодившего в капкан кролика. Тем временем Гунтер, пока еще не совсем стемнело, успел сходить за оставленными в лесу лошадьми, а сэр Мишель (так звали юного рыцаря) несколько свыкся с мыслью о том, что теперь ему придется принять под свое рыцарское покровительство еще одного оруженосца, в буквальном смысле слова свалившегося с неба.

Когда, насытившись крольчатиной, сэр Мишель, а вслед за ним и отец Колумбан, пожелали всем доброй ночи и удалились ко сну, Гунтер устроился рядом с Сержем у костра, и, прихлебывая из алюминиевой кружки горячий настой душистых трав, поведал вкратце своему новому знакомцу о том, что произошло с ним здесь за последний месяц, начиная с того самого дня, 13 августа, когда судьба таинственным образом закинула его, германского летчика, из 1940 в 1189 год. Серж слушал молча, не перебивая и почти не задавая вопросов: сейчас ему проще было ни о чем не задумываться, и Гунтер прекрасно его понимал, а потому, героически сражаясь со сном, неспешно рассказывал все по порядку. Как он, отправившись на самый рутинный боевой вылет, внезапно попал в густой туман, как потом долго летел над Нормандией, удивляясь, куда пропали все привычные ориентиры, как, наконец, отчаявшись что-либо понять, совершил неподалеку отсюда вынужденную посадку и как встретил на поляне до смерти перепуганного похмельного сэра Мишеля, который мало того, что был одет в совершенно непотребный для двадцатого века маскарадный костюм, так еще и изъяснялся на классическом норманно-французском наречии.

Видимо, с даром слова у Гунтера все было в порядке, поскольку при описании этой сцены Казаков даже забыл (правда, ненадолго), что ему сейчас полагается пребывать в состоянии полного шока, и весьма неприлично и громко захохотал, живо представив себе весь этот эпизод.

Правда, потом германский летчик поведал нечто такое, что заставило Сергея вновь усомниться в умственной (и психической) полноценности его нового знакомца. И действительно, посудите сами, может ли нормальный человек из покончившего с предрассудками двадцатого века на полном серьезе излагать историю о встрече с дьяволом, при этом то и дело нервно озираясь на слишком близко подступивший к поляне ночной лес и всячески избегая называть вещи своими именами, употребляя разного рода эвфемизмы: «враг рода человеческого», «сила, не принадлежащая известному нам миру» и прочее в том же духе. Впрочем, Сергей и тут не стал его перебивать, здраво рассудив, что либо его собрат по будущему на этом вопросе малость тронутый – и тогда не стоит вязаться, либо же к нему и впрямь явился сам сатана собственной персоной (что, конечно, весьма маловероятно, но не исключено: мало ли что у них тут в этом средневековье творится?).

Кратко изложив дальнейшие события, имевшие место в окрестностях баронства Фармер, как то: поджог сеновала, обстрел коварного сэра Понтия Ломбардского и спасение от меча оного коварного Понтия сэра Мишеля вкупе с отцом Колумбаном, возвращение блудного сэра Мишеля в родительский замок – и обойдя молчанием инцидент с прекрасной Сванхильд, – Гунтер перешел к следующей части своей истории. Он довольно живо и со всеми подробностями поведал о поручении бейлифа, о встрече с новоиспеченным епископом Кентерберийским, о невероятных пакостях английского канцлера де Лоншана, об осаде аббатства, о принце Джоне, Гае Гисборне («Представляешь?! Самый настоящий Гай Гисборн, тот самый! И представь – очень славный малый, совсем не злой и даже нормально воспитанный. Правда, по-моему, слегка тугодум. А про Робин Гуда у них тут и слыхом не слыхивали!»). Рассказал он и о поимке хитроумного канцлера, который надумал бежать, переодевшись в женское платье («Ух ты! – откомментировал Сергей. – Ну прям как наш Керенский!»), и о знакомстве с Дугалом Мак-Лаудом. Завершил же он свое долгое повествование прощанием с Гаем и Дугалом у древнего каменного креста.

– Как Керенский? – педантично уточнил Гунтер. – Если я правильно помню историю, этот господин был премьер-министром России до большевистского переворота? Я читал его воспоминания, изданные в Берлине, так он утверждает, что побега в женском платье не было и это все выдумки красной пропаганды.

– Какая разница? – отмахнулся русский. – Сие для истории непринципиально. Ты дальше рассказывай!

– …А потом мы с отцом Колумбаном и нашим доблестным рыцарем отправились на поиски еще одного гостя из будущего, сиречь тебя. Дальнейшее тебе известно. – Снова вспомнив это «дальнейшее», Гунтер не смог удержаться от усмешки, и добавил: – Кто ж мог подумать, что ты тут не только на кроликов охотишься?

Казаков только вяло махнул рукой: «Проехали!» и, поднявшись с дерева, подбросил в догорающий костер охапку хвороста. Угасшее было пламя вновь весело затрещало, выбросив к темным небесам огромный сноп искр. Серж все так же молча взял у Гунтера опустевшую алюминиевую кружку и деловито плеснул в нее из котелка горячего травяного настоя. Гунтер благодарно кивнул, сделал большой глоток, откашлялся, вопросительно посмотрел на русского. Тот опустился на дерево и задумчиво уставился в огонь. Судя по всему, человек со странной профессией, именовавшейся «компьютерный техник», вознамерился снова впасть в депрессию. Этого допускать никак было нельзя. Гунтер отставил полупустую кружку, поворошил длинной палкой костер и преувеличенно бодро провозгласил:

– Не знаю, как у Мишеля, а у меня план следующий: во-первых, утром забери со своего геликоптера все вещи, которые могут пригодиться…

– Например, процессор бортового компьютера, – фыркнул Казаков. – Толкнем на рынке в Ватикане как святую реликвию. Нехреновое ноу-хау для двенадцатого века!

– Ноу-хау? – не понял Гунтер странного выражения, однако продолжил: – Во-вторых, отбытие на юг откладывается на пару недель. Будет слишком подозрительно, если мы заявимся к королю Ричарду с сообщение наподобие: «Знаете, вашвеличество, мы тут три дня назад вашего канцлера в Англии повесили, а потом прилетели сюда на драконе – доложиться»… Юмор не оценят.

– Надо полагать, меня ждет усиленный курс адаптации? – вяло поинтересовался Сергей. – Что тут положено? Практическая куртуазия, теория религии, основы владения холодным оружием, верховая езда… Ни дать ни взять – отдых нового русского.

– Новый русский? – снова оторопел германец. – Что это за разделение такое? А старые кто? Впрочем, неважно. Полагаю, адаптацию ты пройдешь быстро. Здесь все то же самое, только язык другой и техники нет.

– У меня с деньгами туго, – вздохнул Казаков. – У вас все дорого. Я в деревне куриц покупал, пришлось выложить две тяжеленных серебряных монеты, которые у лоха в доспехах на дороге реквизировал. Да у нас в любом антикварном магазине каждая не на одну сотню баксов потянула бы, только из-за веса, не считая исторической ценности. Эй, а может меня обсчитали? Уж больно рожи у этих вилланов хитрые были…

Гунтер, почитавший себя изрядным знатоком правил жизни и поведения раннего Средневековья, тотчас пустился в расплывчатые описания, из коих следовала одна-единственная мысль: существование в двенадцатом веке складывается из таких вот мелочей – как и сколько заплатить в трактире, надо ли целовать руку всем священникам или только епископам с кардиналами, как к кому обращаться, как осознавать свой статус на местной социальной лестнице и вести себя соответственно занятой ступеньке.

– Ясно, – подвел итог Казаков. – Психология, менталитет, расстановка акциденций и определение дефиниций. В точности по Умберто Эко. Медиевистика и семиотика.

– Чего? – вытаращился Гунтер. – Ты откуда у нас такой умный? И кто такой Эко?

– Итальянский писатель. Он во время Второй мировой еще ребенком был, поэтому ты о нем не слышал. Мне бы сейчас томик «Имени Розы», тогда бы наверняка выкрутился… Замечательно человек о Средневековье писал, только оно у него какое-то мрачноватое получилось, без всяких этих ваших чудес. Ну признайся, ты, небось, со шнапсом перебрал, когда черта видел?

– К тебе заявится – посмотрим, что тогда запоешь, – мстительно сказал Гунтер.

– Арию Фауста, – гыгыкнул Казаков. – Хотя я ее не помню. А «Люди гибнут за металл» – из другой оперы или из той же? И вообще, ко мне, полнейшему «унтерменшу» с твоей немецко-фашистской точки зрения, дьявол являться не может. Кто я такой, в конце концов?

– Еще одна фигура на шахматной доске, – совершенно серьезно проворчал Гунтер. – Хочешь – верь, хочешь – не верь, но, по-моему, этот старый козлище попросту развлекается, наблюдая за нами. Ему интересно следить за новой ситуацией. Он мне сам признавался, что случай переноса во времени человеческой плоти с заключенной в ней бессмертной душой произошел впервые и больше не произойдет никогда. Понимаешь? Вселенная устроена по определенным законам.

– Постой, постой! – сдвинул брови Казаков. – Вот даже как?.. Допустим, я тебе верю. Герберта Уэллса читал? «Машину времени»? Я тоже. Он вроде бы жил в самом начале века… Не прав был старик. И его последователи тоже. За шестьдесят лет, которые нас с тобой разделяли в Ха-ха веке, технический прогресс ушел вперед настолько, что ты и представить себе не можешь. Атомная бомба, прокладки «Оллдейз», компьютеры, американцы на Луну летали…

– Да ну? – ахнул Гунтер. – И что?

– Ни хрена там нету, вот что… Пусто. Большой пыльный булыжник. Ты дальше слушай. Если путешествие в ограниченном пространстве, замкнутом, скажем так, нашей Солнечной системой, вполне возможно, а при желании можно лететь и дальше, то перебороть время, основной стержень, на котором держится Вселенная, не удалось пока никому, да не удастся вообще. Научный факт. Никаких путешествий во времени – ни назад, ни вперед. Каждый живет там, где ему положено. Кроме нас с тобой, двух дебилов. Мораль ясна?

– Куда уж яснее. – Гунтер вытащил еще одну сигарету из зеленой пачки и прикурил от уголька. – И сам на эту тему думал, и все, кто только мог, подсказывали. Если произошел столь невероятный прецедент, если ради нас на какое-то время были изменены основополагающие законы мироздания, то это не случайно!

– Параноик. Клинический случай. Полбашки отстричь. – Сергей сощурил глаза и нехорошо заулыбался. – Мироздание ради него меняют. Твой глючный черт что говорил? Во-о!.. Случайность. Аномалия. Воздействие хаотического фактора. Два гы-гы! Мы просто потерялись. Ошибка в работе небесной канцелярии. Какой-то похмельный архангел, отвечавший за техническое обеспечение проекта, ткнул не ту клавишу. Три раза гы-гы-гы! Файлы, вместо того чтобы уйти в соответствующую директорию или в корзину, отправились в сеть и осели на каком-то захолустном сервере, никому не нужные и никому не понятные.

– Что за бред ты несешь?

– А, извини. Это не бред, а разбор ситуации с точки зрения ребенка компьютерного века. В общем, если приводить более понятные для тебя формулы, наши учетные карточки просто нечаянно смахнули со стола, они попали в корзину для бумаг, а потом на помойку. И никаких высоких дел тут для нас не предназначено. Есть, правда, один вопрос – почему именно мы? Опять можно свалить на фактор случайности – мы были в одной географической точке, когда случилась авария на небесах. Но если это не так, и Господь Бог наметил конкретно тебя и меня? Просто не верю. Уж прости, но мы настолько разные… Ты вот всю жизнь повязку со свастикой на рукаве носил…

– Не носил! – искренне возмутился Гунтер. – Я не член партии Гитлера! А в войсках такие повязки носят только ребятки из СС, и то не все!

– Какая разница, чей конкретно ты не член… Извини. Я имею в виду, что потенциально ты для меня – враг. Хотя клал я с пробором на эту высокую политику, слишком давно было.

– То есть как – враг?

– Да очень просто, – поморщился Казаков и, подумав, тоже взялся за сигарету. – Тебе приказали бы бомбить Москву или Петербург, что бы ты стал делать?

– Выполнял бы приказ, – уверенно ответил Гунтер и вдруг осекся. – И вообще, при чем здесь Петербург? После заключения московского договора тридцать девятого года Германия и Россия – союзники. Доктор Геббельс каждый день трубил по радио! Воевали против Польши вместе – в газетах было полно фотографий германских и русских офицеров, встретившихся на новой границе… Я в Россию ездил, с нашей военной делегацией. Все было очень хорошо, нас отлично принимали. На банкете за здоровье вашего фюрера, Иосифа Сталина, пили…

– А двадцать второго июня сорок первого что случилось? – подался вперед Сергей, но мигом остыл: – А-а… ты ж не дожил. Тогда – пока что не враг. И вообще, зачем говорить о прошлом, в смысле о будущем, когда мы с настоящим разобраться не можем? Вот скажи, ты определил свою стратегию жизни здесь?

– Определил, – не без вызова ответил германец. – Выполнять свой долг.

– Перед чем, вернее, перед кем? – несказанно поразился Казаков. – Перед своей страной? Богом? Перед… кто у вас, в Германии, сейчас правит, Барбаросса? Перед ним, что ли? Перед этом сопляком – рыцаришкой пятнадцати лет?

– Ему семнадцать вообще-то, – мрачно заметил Гунтер. – Не забудь, они взрослеют гораздо раньше нас. Если тебе угодно – перед всеми. И перед собой.

– Клиника, – вздыхая, повторился Казаков. – Тут, наверное, какая-то зараза в воздухе. И от нее люди крышею едут, рыцарями становятся. Блин, тоже стану однажды рыцарем… С гербом. Золотой рыбий скелет в зеленом поле, усеянном кучками навоза, подойдет как нельзя лучше. Учитывая отпетое рабоче-крестьянское происхождение. Ладно, это лирика. Да пойми ты, немчура, наша стратегия, тактика, а также то, что именуется ученым словом «концепция», выражается в одном-единственном принципе: выживание. Повторить по слогам? По-английски, по-французски? На хинди? На идиш? Вы-жи-ва-ни-е!

– Угу, – Гунтер меланхолично рассматривал угольки костра и спросил почему-то: – У вас проказу научились лечить?